Маковое поле

Идеальная часть тела

Я все вре­мя из­ме­рял дли­ну но­са. Приз­на­юсь, с этим мне по­вез­ло. Нос был при­лич­ный. Па­ру зна­комых го­вори­ли, что да­же изящ­ный. Но не в этом де­ло. Из­вес­тно, что нос рас­тет всю жизнь. Я ждал и бо­ял­ся, что мой мо­жет уве­личить­ся. Но по­ка он ос­та­вал­ся на мес­те.

Это хо­рошо, по­тому что на мес­те не ос­та­вал­ся я. Иног­да шел, иног­да плыл, иног­да ле­тел. Но мне пос­час­тли­вилось с но­сом — он яв­лял ста­тич­ную точ­ку в прос­транс­тве, кон­стан­ту. Единс­твен­ная вещь, ко­торая ни ра­зу не под­во­дила и ос­та­валась в этом ми­ре всег­да на од­ном и том же мес­те: меж­ду гла­зами, лбом, и ртом.

Ког­да в оче­ред­ной раз я смот­рел в зер­ка­ло, из­ме­ряя рас­сто­яние от од­ной ноз­дри­цы до дру­гой штан­генцир­ку­лем, ме­ня по­сети­ла мысль о бра­ке. Для то­го, что­бы при­рода дос­тигла апо­гея в эво­люции но­совых час­тей, над этим на­до тру­дить­ся. И раз уж я был одоб­рен эво­люци­ей, мне суж­де­но бы­ло про­дол­жить ее тра­дицию. В тот день мне ис­полни­лось 20.

Сна­чала для этой це­ли я из­брал Эми­ли. Её ор­ли­ный про­филь вну­шал тре­пет как пе­ред ста­ту­ей Афи­ны. Я бла­гого­вел, но со вре­менем ра­зоча­ровал­ся — она жут­ко со­пела во сне.
Джор­джия. Но­сик как кноп­ка, дру­гие час­ти то­же ни­чего. Но на кон­це ро­дин­ка, на ко­торую так лю­била ко­сить­ся её об­ла­датель­ни­ца в мо­мент раз­мышле­ний.
Саб­ри­на. Её я по­доб­рал в оп­ти­ке, под­би­ра­ющую оч­ки. На ли­це де­вицы ме­ня встре­тил нос блис­та­тель­ных па­рамет­ров. Все скла­дыва­лось как нель­зя луч­ше. Од­на­ко пос­ле нес­коль­ких лет встре­чаний, я стал за­мечать, как оч­ки неп­ри­ят­ней­шим об­ра­зом ос­тавля­ют от­пе­чат­ки на ее кры­лыш­ках. С каж­дым ме­сяцем они ста­нови­лись все от­четли­вее и ма­ло по­дава­лись вли­янию сна. К от­ча­янью, на при­сутс­твие этих от­ме­тин мой же­лудок ре­аги­ровал из­жо­гой. А меж­ду тем на­шим те­лесам стук­ну­ло 30 лет.

Даль­ше навс­тре­чу проп­лы­ли — и ми­мо — Ев­лампия, Са­ша, Эс­ка­дор, Кар­не­лия, Лу­чия, Эма­рет­та, Софья, Еле­на, Мол­ли, Се­басть­яна, Адель, Юки, Вар­ва­ра, Зуль­фия, Де­ляф­руз, Крас­ная Ре­ка из ре­зер­ва­ции, Най-най, Олим­пия и мно­го кто еще. Все име­на я скру­пулез­но за­писы­вал в те­лефон­ную кни­гу, что­бы дай бог не стол­кнуть­ся с ни­ми опять. Бы­ла да­же Рик­карда, на де­ле ока­зав­ша­яся би­оло­гичес­ким муж­чи­ной, что в ито­ге спод­вигло сде­лать ей/ему руч­кой. Хо­тя нос её/его, приз­нать­ся чес­тно, по­ходил в про­филь на Мо­нику Бе­луч­чи — та­кой же италь­ян­ский и го­рячий как соп­ло дра­кона. На тот мо­мент мне бы­ло за 40.

Но мо­исе­ева пус­ты­ня за­кон­чи­лась. Нас­та­ла Ия. Ах, моя бед­ная Ия. В дру­гой ре­аль­нос­ти ты мог­ла быть Ма­дон­ной. Но ты ро­дилась прос­то И­ей, лю­бовь моя. Сколь­ко но­сов мне приш­лось поз­нать и из­ме­рить, что бы от­крыть твое бо­гатс­тво — твою пус­то­ту меж­ду гла­зами, лбом и ртом. Я по­нял, лю­без­ная Ия, что толь­ко те­бя я смо­гу сде­лать сво­ей же­ной, ук­рав нос Ве­неры Ми­лос­ской из Лув­ра или бес­стыд­но от­пи­лив про­филь у дос­то­поч­тенный Не­фер­ти­ти в Бер­ли­не и при­лепив его за мес­то той ды­ры в се­реди­не тво­его ли­ца. Со мной все то­ченые ан­фа­сы ми­ра ког­да-ни­будь ста­нут тво­ими. Ес­ли ты, ко­неч­но, за­хочешь. Я ни­ког­да не был скуль­пто­ром, но ра­ди те­бя, ми­лая, я при­чащусь до­лотом, пи­лой и мо­лот­ком.

Встре­тились мы так не­ча­ян­но, не­ожи­дан­но, пре­доп­ре­делен­но. Твой слу­га пе­рехо­дил ули­цу в не­поло­жен­ном мес­те, пу­та­ясь в шта­нинах. Ты ша­гала в чер­ном как буд­то ми­мо, а на са­мом де­ле ко мне — та­кая ты плу­тов­ка, Ия. Я уви­дел те­бя край­ним зре­ни­ем, ин­стинктом вы­жива­ния. По­чу­ял, что ты приб­ли­жа­ешь­ся, как зверь. Теп­лая га­зель моя со взды­ма­ющи­мися бо­ками. О, и я уви­дел от­ра­жение сво­его те­ла в тво­их ог­ромных все­лен­ских зрач­ках. Рас­прос­тертое, из­ло­ман­ное, та­кое прек­расное и зем­ное. Оно со­чилось чем-то крас­ным из-под дни­ща бе­лого фур­го­на (по­чему ес­ли фур­гон, то всег­да бе­лый?). Оно так со­чилось, ми­лая, что я зап­ла­кал. Мой ста­тич­ный нос ут­ра­тил фун­кци­ональ­ность вмес­те со смыс­лом все­го. Он боль­ше не бу­дет рас­ти, по­думал я. Но ты не та­кая, не без­душная цы­поч­ка на шпиль­ках. Ты по­дош­ла, об­ня­ла, за­кута­ла в свое без­донное платье ры­да­юще­го, се­де­юще­го муж­чи­ну как нес­мышле­ного маль­чи­ка из сред­ней шко­лы. Нет, как школь­ни­цу в муж­ском те­ле, по­тому что не это­го ли боль­но­го ощу­щения хруп­кой, бо­лез­ненной кра­соты мне не хва­тало всю эту пус­тую жизнь?

А даль­ше мы пош­ли на сви­дание, где я стал ху­дож­ни­ком, у нас по­яви­лась се­мей­ная шка­тул­ка с но­сами, ко­торые мы сме­ясь прик­ла­дыва­ли на бес­те­лес­ные ли­ца и швы­ряли их тут же за борт. И лод­ка уно­сила нас по те­чению вниз ог­ромной ре­ки — ка­кой? Нил, Ама­зон­ка, Вол­га, Ду­най? Ку­да — ты мне так и не ска­зала. Но, плы­вя в ней по сей день, я знаю, что в хо­рошее мес­то. Ведь ту­да ме­ня уво­зит са­ма прек­расная жен­щи­на в ми­ре. Жен­щи­на, ко­торой не ну­жен ни­какой нос.

Не надо сгущать сказки

При­шел к те­бе в дом, ко­торый од­новре­мен­но ша­тер, пе­щера Пла­тона и бун­га­ло на по­бережье оке­ана. С со­бой зах­ва­тил ал­хи­мичес­кую ус­та­нов­ку, не­боль­шую по мер­кам ус­та­новок, но вну­шитель­ную: с од­ной сто­роны ко­робок от спи­чек, с дру­гой — дву­хэтаж­ный трей­лер из эпо­хи хип­пи. Кста­ти, о хип­пи, го­ворю: да­вай сва­рим са­могон из ска­зок!

Твой при­щур «че­го при­шел, я сплю еще» сме­ня­ет­ся на скеп­ти­чес­кий «да ты, друг, сов­сем по­ехал». Но ты тут же вздра­гива­ешь, сма­хива­ешь с се­бя с сон­ную пыль, взъ­еро­шива­ешь во­лосы и от­ве­ча­ешь: «А да­вай! На­де­юсь, это бу­дет по­луч­ше тво­их са­мок­ру­ток c мыс­ля­ми еди­норо­гов».

И мы вмес­те сме­ем­ся. Я — со сво­им меш­ком ска­зок, ко­торые пи­щат за спи­ной. Ра­ду­ют­ся, что их дос­та­ли из пыль­но­го чу­лана во имя вы­сокой мис­сии! Ты — сме­ешь­ся осен­ни­ми листь­ями, ко­торые вдруг на­чина­ют па­дать в ши­ротах с уме­рен­ным кли­матом. Ведь кто бы мог по­думать, что еди­норо­ги, бла­город­ные ми­фичес­кие су­щес­тва, спо­соб­ны ду­мать толь­ко о тра­ве и го­лых де­вицах?!

Ко­ман­дую: дос­та­вай свои ре­тор­ты, ка­кие еще ос­та­лись! И кол­бы те раз­ноцвет­ные, ко­торые мы пе­реде­лали в елоч­ные ша­ры. Ты су­етишь­ся, бе­га­ешь по сво­им ме­ня­ющим­ся хо­ромам, пе­реп­ры­гивая с лес­тни­цу на лес­тни­цу, ищешь в зак­ро­мах са­мое по­лез­ное. На вся­кий слу­чай при­тас­ки­ва­ешь из кух­ни связ­ку гри­бов, ба­ранок и ба­ноч­ку сос­но­вого ва­ренья. Вык­ла­дыва­ешь на стол жес­том доб­ро­душ­но­го хо­зя­ина и ре­бен­ка, ко­торый при­шел сю­да ожи­дать не­ведо­мого чу­да. Ре­бен­ка, ко­торо­му стар­ший брат по­обе­щал сде­лать ко­раб­лик из кар­то­на и клея, толь­ко этот кар­тон еще на­до най­ти.

Улы­ба­юсь, ведь де­ло в шля­пе. Са­мое глав­ное в нас уже соз­ре­ло — на­мере­ние. А на­мере­ние, оно та­кая шту­ка – ес­ли оно есть, счи­тай, ус­пех на­поло­вину обес­пе­чен.

И я на­чинаю ша­манить. Раз­ду­ваю го­рел­ки, на­ливаю в ре­зер­ву­ар та­лую во­ду с го­ры Ара­рат, всы­паю трос­тни­ковый са­хар. В об­щем-то, ни­чего сверх­впе­чат­ля­юще­го. Толь­ко ста­ра­юсь ду­мать о ме­дузах и цвет­ных ка­рака­тицах, од­но­рогих оле­нях и скри­пящих по­лозь­ях. Так, не для че­го-то осо­бен­но­го, а прос­то по­тому, что в та­ких де­лах нуж­но ду­мать о не­обы­чай­ном.

А ты вер­тишь­ся, как юла, и ме­ша­ешь­ся не ме­нее — как ве­ник, из ко­торо­го вы­пада­ют со­лом­ки. Поч­ти как тог­да, ког­да мы бы­ли еще людь­ми, прос­ты­ми па­рень­ка­ми из сту­ден­ческой об­ща­ги би­офа­ка. Ког­да су­щес­тво­вала об­щая кух­ня с об­шарпан­ны­ми по­лови­цами яр­ко-ко­рич­не­вого цве­та, су­щес­тво­вали ком­натки на че­тыре кой­ки, су­щес­тво­вали еще Лид­ка Мат­ве­ева и Сла­вик из че­тыр­надца­той. Ме­дузы мед­ленно пе­рете­ка­ют в по­тер­тые кон­спек­ты с би­сер­ным по­чер­ком. Ка­рака­тицы — в зве­нящую ме­лочь, соб­ранную всей ком­па­ни­ей, оле­ни прев­ра­ща­ют­ся в пер­вый са­могон­ный ап­па­рат. Са­модель­ный, из алю­мини­евых кас­трюль и тру­бочек, ук­ра­ден­ных из ка­бине­та хи­мии. По­лозья об­ре­та­ют фор­му дет­ско­го вос­торга, сме­шан­но­го со стра­хом: а вдруг пой­ма­ют, ис­клю­чат же?!

Ма­шу лох­ма­той чел­кой, и при­ят­но и грус­тно од­новре­мен­но. Ста­ра­юсь воз­вра­тить уте­рян­ных ме­дуз и про­чее в го­лову, но тер­мо­метр по­казы­ва­ют, что поз­дно, по­ра на­чинать.

И на­чина­ем мы по­малень­ку, по чуть-чуть, страв­ли­вая сказ­ки че­рез мед­ную во­рон­ку. Сна­чала в ход идет лег­кая ар­тилле­рия — ис­то­рии Виль­гель­ма Га­уфа, они поч­ти всег­да хо­рошо кон­ча­ют­ся и точ­но на­сытят пой­ло пус­тынны­ми ми­ража­ми, меч­та­ми о сок­ро­вищах и блес­ком мо­гущес­твен­но­го Баг­да­да. Соп­ло кот­ла вы­да­ет залп раз­ноцвет­но­го па­ра, не го­ряче­го, но смеш­но­го. Вды­хать его ка­тего­ричес­ки нель­зя, ина­че мож­но бес­смыс­ленно хо­хотать до ве­чера.

Стрел­ка ба­ромет­ра на­чина­ет под­тя­гивать­ся вверх. Ма­шу ру­кой: мол, да­вай еще что-ни­будь. Ты цеп­ля­ешь ког­тя­ми уве­сис­тую по­весть Гоф­ма­на — о мы­шином ко­роле и Щел­кунчи­ке, — она рас­пе­ва­ет гимн но­вогод­них иг­ру­шек, рас­ка­чива­ясь пря­мо в ру­ках. Хо­рошо, Гоф­ман – это всег­да хо­рошо, да­же его мрач­ные рас­ска­зы для взрос­лых, но они, увы, для са­мого­на не по­дой­дут. Ки­даю Щел­кунчи­ка, ком­на­та сра­зу же на­пол­ня­ет­ся за­пахом ман­да­ринов, оре­хов и та­ющих све­чей. За­меча­тель­но.
Дав­ле­ние под­ня­лось еще чуть-чуть.

Из кра­ника, к ко­торо­му ты по-хо­зяй­ски за­ранее под­ста­вил оран­же­вую пи­алу, за­капал пер­вый са­могон. Аро­мат­ный, как слад­кий по­дарок. Кап-кап-кап. Мы на­чина­ем де­гус­ти­ровать. По­ка ни­чего вы­да­юще­гося — ни­како­го на­мека на кре­пость. Так, гур­ман­ский ком­пот от луч­ше­го шеф-по­вара во всем ми­ре.

Опять ма­шу все­ми сво­ими сто­тысяч­ны­ми ру­ками. Еще, да­вай еще! Нуж­но боль­ше ска­зок! Гу­ще, страш­нее, зах­ва­тыва­ющей! Что­бы с не­ожи­дан­ны­ми по­воро­тами, ро­яля­ми в кус­тах, от­равлен­ны­ми яб­ло­ками, хрус­таль­ны­ми лар­ца­ми!

Ты без раз­бо­ру под­ки­дыва­ешь в ко­тел поч­ти все­го Ан­дерсе­на. Сра­зу же прос­транс­тво на­пол­ня­ет­ся цо­кань­ем каб­лу­ков: это це­лый ле­ги­он пе­чаль­ных прин­цесс от­пля­сыва­ет сей­час ма­зур­ку на дне ре­зер­ву­ара на­шей ал­хи­мичес­кой ус­та­нов­ки. Ста­новит­ся не­выно­симо пе­чаль­но.

Ан­дерсен – это пер­вая стра­теги­чес­кая ошиб­ка.

Хму­рю бро­ви и ко­па­юсь в без­донном меш­ке уже сам, бес­це­ремон­но отод­ви­нув те­бя в сто­рону — мол, на­кося­чил, брат, на­кося­чил.

Вновь из уг­ла ком­на­ты вы­лета­ют но­вые сказ­ки – му­ми-трол­ли, Пеп­пи Длин­ный­чу­лок, Вин­ни-Пух. Пос­ледним при­лета­ет Пи­тер Пэн. Цо­канье ути­ха­ет, заг­лу­ша­емое дет­ским сме­хом, ляз­гом шпаг и лес­ным вет­ром.

Нас это то­же сво­дит с ума, но уже по­мень­ше, чем про­тив­ные каб­лу­ки.
Ду­маю, что бы еще вки­нуть? При­ходит­ся до­бивать ва­рево ос­татка­ми. В ход идут Мед­ве­жонок Пад­дин­гтон, Али­са из стра­ны чу­дес. Пос­леднее – так во­об­ще мо­ветон, но ку­да же без не­го?

На­конец-то в ус­та­нов­ке что-то щел­ка­ет, ка­кофо­ния зву­ков сти­ха­ет.
Тут мы ог­ля­дыва­ем­ся, ста­ра­ем­ся по­нять, во что прев­ра­тилась ком­на­та. Все за­волок­ло се­реб­ристым па­ром с от­блес­ком ка­кой-то бу­дущей ра­дуги. На­вер­ня­ка где-то здесь ос­та­вили ме­шочек с зо­лотом, по­ка мы гна­ли ска­зоч­ный са­могон. Но это уже не име­ет зна­чение, по­тому что ги­гант­ская пи­ала ус­пе­ла на­пол­нить­ся до­вер­ху. И ты, мой друг, уже пос­пе­шил, уб­рав ее, пос­та­вить сто­тон­ную бу­тыль.

Мы опять де­гус­ти­ру­ем. И это что-то не­забы­ва­емое! Не­весо­мое, лег­кое, слад­кое, креп­кое, горь­кое, тя­желое, цвет­ное, од­но­тон­ное, мер­ца­ющее и проз­рачное. Са­могон пе­репол­нен ра­достью, воз­рожде­ни­ем, не­лепостью, вос­торгом.

Я вы­пиваю сра­зу ре­ку, ты ог­ра­ничи­ва­ешь­ся озе­ром. И поч­ти од­новре­мен­но при­ходим к вы­воду, что не хва­та­ет ще­пот­ки спе­ций, не­кой ос­тро­ты и та­кой дре­мучей пи­кан­тнос­ти, ко­торая встре­ча­ет­ся толь­ко в са­мых ста­рых, дав­но вы­шед­ших из мо­ды по­варен­ных кни­гах.

Мы оба гля­дим на ба­рометр: глав­ная стрел­ка обе­ща­ет не свих­нуть­ся, ес­ли до­бавить, в прин­ци­пе, еще па­роч­ку ин­гре­ди­ен­тов.

Под­ни­маю па­лец: все, на­конец-то при­думал! Даю ука­зание всы­пать име­ющи­еся гри­бы и сос­но­вое ва­ренье. При­несен­ные вна­чале буб­ли­ки ре­шено ос­та­вить на за­кус­ку.

Те­бе, уже нем­но­го ко­сяще­му, по­чему-то не нра­вят­ся бу­сы гри­бов, и ты ре­ша­ешь заб­ро­сить це­лый ми­целий, про­тяжен­ностью в нес­коль­ко ки­ломет­ров, сме­ло кон­фиско­ван­ный у со­сед­не­го ле­са. Вли­ва­ешь ба­ноч­ку све­тяще­гося тем­но-ка­рамель­ным цве­том ва­ренья. И ждешь са­мого глав­но­го – наз­ва­ния пос­ледней сказ­ки.

Пусть ей ста­нет «Ко­лобок». Ни­ког­да не лю­бил на­род­ные сказ­ки, да­же не по­нимал, как их чи­тать мож­но. Это ведь как про­ис­хо­дит: чи­та­ешь-чи­та­ешь се­бе спо­кой­но, а по­том — бац! — ока­зыва­ешь­ся в ча­ще стрем­но­го ле­са, пря­мо пе­ред чь­ими-то злю­щими гла­зами, ко­торые смот­рят на те­бя в упор и меч­та­ют ско­рее сож­рать.

В ка­чес­тве глав­но­го ин­гре­ди­ен­та не тя­нет, но в ро­ли до­пол­ни­тель­но­го – са­мое оно. Та са­мая ди­кая пи­кан­тность.

Тем вре­менем Ко­лобок ехид­но хи­хика­ет (ви­димо, круг­лый гад с са­мого на­чала знал, чем все кон­чится). Но раз­ве сни­зой­дут два под­вы­пив­ших де­ми­ур­га до чь­его-то мел­ко­го хи­хиканья?

От­пра­вив его в ко­тел к ос­таль­ным, мы уми­рот­во­рен­но взды­ха­ем. Ка­пель­ки но­вой жид­кости уже стру­ят­ся по стен­кам не­веро­ят­но пу­затой бу­тыли.
Мы, на седь­мом не­бе от бла­женс­тва, хва­та­ем­ся за буб­ли­ки, что­бы чок­нуть­ся ими за свер­шенное де­ло. И уже го­товы опус­то­шить оран­же­вую пи­алу на дво­их, ког­да… Ба­баха­ют сра­зу нес­коль­ко колб, ко­тел из­да­ет дра­коний свист пе­ред смер­то­нос­ным зал­пом! Ба­рометр трес­ка­ет­ся, по­казы­вая стрел­кой зап­ре­дель­ное дав­ле­ние.

«Ло­жись, сей­час рва­нет», — кри­чу я. В од­ну се­кун­ду ал­хи­мичес­кая ус­та­нов­ка из ма­шины счастья прев­ра­ща­ет­ся в бом­бу за­мед­ленно­го дей­ствия. В кот­ле уже во весь го­лос сме­ет­ся рус­ский на­род­ный ко­лобок! Под­лый гад!

И… Раз­да­ет­ся ог­лу­шитель­ный, ос­ле­питель­ный, не­веро­ят­ный взрыв. Та­кого мас­шта­ба, та­кой мо­щи, что вул­кан Ве­зувий нер­вно ку­рит в сто­рон­ке, да­же воз­же­лай он вдруг кло­ниро­вать­ся сток­ратно.

И в это вре­мя над Нью-Й­ор­ком, Па­рижем, Бар­се­лоной, Мос­квой и мно­го где еще на­чина­ет па­дать фи­оле­товый снег, се­вер­ное си­яние при­ходит в Аф­ри­ку, лед­ни­ки по все­му ми­ру под­ми­гива­ют ра­дуж­ны­ми пе­рели­вами, де­ревья от­ка­зыва­ют­ся жел­теть и вы­пус­ка­ют си­ние, жел­тые, крас­ные, уль­тра­мари­новые цве­ты, да­же ес­ли они ни­ког­да в сво­ей жиз­ни еще не цве­ли. Жи­вот­ные вы­ходят из сво­их убе­жищ и раз­го­вари­ва­ют по-че­ловечьи, мы­ши го­товят чай, ль­вы идут в рес­то­раны за­казы­вать се­бе стейк.

И лю­ди… лю­ди пла­чут, хо­хочут, об­ни­ма­ют­ся, кру­жат­ся на ров­ном мес­те, без при­чины, не зная и не по­нимая друг дру­га, не по­нимая язы­ка, обы­ча­ев, нра­вов. Они це­лу­ют­ся и по­ют пес­ни. Да­же ес­ли пол­пла­неты пре­быва­ло во сне, все ра­зом прос­ну­лись, в по­тем­ках не­до­уме­вая, и те­перь то­же сме­ют­ся и пла­чут.

А нас от­несло на са­мый край Все­лен­ной, как мел­ких ры­бешек. И сей­час мы не прос­то сме­ем­ся, мы ржем, как две раз­дувши­еся от сме­ха ги­ены. Я смот­рю на те­бя, ты — на ме­ня, и, ути­рая сле­зы, мы ду­ма­ем од­новре­мен­но нес­коль­ко мыс­лей сра­зу.

Пер­вая: эх мы, та­кой са­могон прош­ля­пили…
И вто­рая: но все-та­ки как за­меча­тель­но ба­бах­ну­ло!..

Неизбежность тупика

Оглядываясь на прошлые неудачи, нынешние неудачи поняли что к чему. Они нашептали на ушко, что нам не хватает рабочего места. Что пустота – им не то, космос – им не это. Хочется стабильности, шептали неудачи, хочется размаха.
И прежде чем слать рукопись в модный журнал, говорили они, стоит попробовать написать что-нибудь в стол.

В стол – это хорошо, это мы запросто, согласился я. И от счастья исписал все выдуманные до этого горы. Завернул, обмотал бечевкой, понес на почту. А на почте – лента Мебиуса. Все кричат, визжат и крутятся как на карусели. Я пытался вовлечь свое тело в процесс, но на меня злобно гавкнули: В ОЧЕРЕДЬ.

Я с перепугу действительно встал в очередь. Так. На всякий случай. А то все какие-то нервные, еще побьют.

Один за другим работник почты принимал свертки — океаны, леса, поля, мегаполисы, мне даже показалось, что я видел гигантское плато.

Наконец я смог водрузить свою посылку. Говорю:

— В стол, пожалуйста.
— Что в стол? Как в стол? В обычный?
— А бывают другие? Ну конечно в обычный.
— Вы индекс не указали.

Пришлось указать.

—Тут ошибка. Надо в стол, а вы написали индекс стула.
— А в стул – это как?
— Это как всегда, только на нем еще сидеть можно.
— То есть на моих горах кто-то будет сидеть?
— Да, и не только. Ещё на них будут грызть сухой паек, жечь костры и восходить, восходить, восхо...

На минуту я представил множество скалолазов и отбившихся туристов. Естественно, в моем воображении все они были мертвыми. Да, пишу я очень круто, не поспоришь.
— Нет, спасибо, мне, пожалуйста, в стол.
— в таком случае оплатите стоимость отправления.

Оплатил всем, чем было — одним легким и сердцем.

— Теперь налоговый сбор.
— Но мне больше нечем.
— Тогда можете поцеловать нашего директора, и мы все сделаем на высшем уровне.

Посмотрел на директора, а директор оказался стулом. Мне скорее захочется на него сесть, чем поцеловать. На этой ноте желудок стошнило кое-какие детскими воспоминаниями, которые могут существовать только в желудке. Я заплакал.

— Не плачьте, жизнь вообще штука сложная.
— Но мне нужно в стол.
— Вот все бы так, как вы. А то в модные журналы сразу, в журналы. Жаль, что вы бедный.
— И мне жаль.
— До свидания.

Всхлипывающий, я вернулся домой. Посмотрел направо — туманность Андромеды, налево – Альфа Центавра. Чем я думал, когда их создавал? Плюнул, разозлился и разломал все к чертовой матери.

Неудачи весело запрыгали у ног. Погладил одну, прижал к поломанным ребрам, которые больше ничего не охраняли – ни сердце, ни жалкое легкое. Их я забыл на почте. А возвращаться - так лень.

Что ж, видимо, не судьба.
Вообще не судьба.

Сердечки

Мы сидели в дорогом ресторане, как рыбы в промышленном аквариуме. Было неуютно и как-то чересчур прозрачно. Я вяло ковырял склизкие сердечки, думая одновременно о том, кому они принадлежали, и что я оставил деньги в банке так некстати, ведь эти сердечки такие дорогие. И еще думал о кое-чем. Например, почему я их ковыряю, а не ем, а если бы и ел, то зачем. Зачем вообще есть, когда вокруг стекло?

Где-то сбоку на нас глазели. Говоря о «нас», я имею в виду еще Афродиту, которая увязалась за мной на остановке. Она ткнулась мне в руку так доверчиво, что стало стыдно и жарко, и немного антиобщественно:

«Ну что ты? Мы ведь на разных уровнях пищевой цепи».
«Ой, ну ладно, ладно. Я только немножечко».

И теперь я смотрел на это чудо Эллады. Чудо смотрело на меня, высасывая очередное сердце, как сырое яйцо. Ох, что будет, когда они у нее закончатся?

— Тебе не кажется, что я сплю?
— Кажется, где-то на сотую процента. Ты выглядишь, знаешь, каким-то шафрановым. Но я откидываю эти мысли.

И только тут я понял, что она смотрит на меня, как на лучшее блюдо этого ресторана. От досады даже пришлось промазать вилкой мимо тарелки и насадить на нее стопку кровавых салфеток.

— Тогда послушай, дорогая, я отлучусь ненадолго. Надо ограбить банк.
— А мне нужно послушать лекции Набокова перед свадьбой.

Я кивнул, потрепал за щеку, не задев змей на ее голове. На удивление приятно. И ушел. Возможно, сбежал. И, возможно, от самой большой любви в своей жизни.

На улице носились трамваи. Кто-то делал на них ставки. Некоторые из этих несчастных коробок спотыкались и поскуливали. Душещипательное зрелище. Афродите бы понравилось.

Но в банк не пошел, позвонил в справочную.

— Справочная слушает.
— Скажите, пожалуйста, может ли быть такое, что я сплю?
— Запрос принят. Мы вышлем ответ почтой. Дата доставки – ближайшее будущее.
— А если посылка потеряется?
— Справочная не несет ответственности.

Послышались гудки и потрескивания. Как некультурно.

В ожидании ближайшего будущего я побрел вдоль набережной, чтобы купить пирожок, попутно выспрашивая у многих, не сплю ли я. Потому что мне все же казалось, что сплю.

На пирсе рыбаки утюжили и подсекали гигантских кракенов. Но те, к моему уважению, лидировали в очках.

Купив горячий обжаренный пирожок, я подошел к одному. Он был высокий и сосредоточенный. Его кракен еще недостаточно всплыл на поверхность.

— Простите. А не подскажите, я не сплю?
— А я не сплю? А она не спит? А вот он не спит? — показал он на мелькнувший бок головоногого чудища. — Иш-ш-шь, молодежь.
— Спасибо, понял.

И откусил пирожок. На зубах что-то лопнуло и растеклось.
Чье-то маленькое сердечко.
И как это я не спросил, с чем пирожки?

***

Проснувшись в своей квартире, на своей кровати, я встал, плотно позавтракал и сразу же отправился в книжный, читать толкователь сновидений Фрейда. Купить я его не мог, потому что все еще не ограбил банк. Но думал сделать это на обратном пути.

Через квартал меня остановил какой-то запыхавшийся парень:
— Эй, приятель, не подскажешь, тебе не кажется, будто я во сне?

Я скептически оглядел его фигуру. Парень и вправду был каким-то шафрановым. И даже немного вкусным, как ваниль. То есть не совсем.

— Кажется. Немного. Процента на два-три.
— Да? Ну, это не страшно.

Мы распрощались, и я продолжил свое путешествие. Точнее, не продолжил, а развернулся обратно, потому что вспомнил, как забыл убрать недоеденные за завтраком сердечки. Мне вдруг ясно представилось, что они могут сбежать.

Нельзя им этого позволить.