Black Dog

1. привет, вот мой дом, вот постельное белье, моя кровать, одежда, берите всё, берите, мне не жалко

Первым, что она заметила, была пыльная высокая бутылка, потеснившая бутылочки с йогуртом в дверце холодильника. Вторым — грабитель, развалившийся на высоком кухонном стуле.

А всё потому, что она не могла заснуть. Петуния проворочалась целых два часа, открыла окно, замерзла, закрыла окно, вспотела, и пижамная кофта прилипла к спине, а ноги запутались в одеяле, и в попытке выбраться из этого кокона она с гулким стуком скатилась с кровати.

Лили вернулась домой, и с ней припёрся её парень, и их чемоданы плыли по воздуху за их спинами, потому что кого интересует соблюдение приличий, когда вы можете подержаться за ручки. Конечно, родителям сразу понравился этот проходимец. Конечно, он остался на ужин, на ночь, а потом и на всю неделю, небось, останется. Петуния так резко поставила графин на стол, что тот раскололся в руках. Скатерть окрасилась лимонадом и кровью под причитания мамы, а проходимец тут же выудил из заднего кармана джинс палочку, взмахнул ей — и стеклянная крошка поползла обратно, как картинка при отматывании назад кассеты. Графин опустился на мокрый стол во всей своей красе, а Лили принялась рыться в сумке, обещая, что ни царапинки не останется. Петуния без эмоций наблюдала за её мельтешением пару секунд, но когда она попыталась взять её за запястье, резко отпрянула — на блузу Лили брызнуло три тёмные капли, тут же пропитавшие ткань. Петуния мелочно понадеялась, что теперь блузка безнадёжно испорчена.

— Я залечить, — непонимающе моргнула Лили.

Петуния фыркнула и ушла на второй этаж, чтоб промыть и перевязать руки. Краем уха она услышала, как отец неловко хихикнул, что лимонад всё равно слишком кислый. Кому чая? Кофе? Включить радио?

Скатерть пришлось перестелить на другую, попроще, и Петуния с удовольствием цедила из крошечной фарфоровой чашечки, ловя неловкие сестрины взгляды. Блузку ей пришлось-таки поменять. Когда сошёл адреналин, порезы нещадно защипало, но Петуния наслаждалась своей победой. Хоть в чём-то за ней осталось последнее слово.

Тем более, когда проходимец начал показывать свои фокусы, никто не стал её останавливать, и она смогла спокойно удалиться в свою комнату, не особо убедительно сославшись на головную боль. Впрочем, если бы ей пришлось ещё час слушать россказни о Хогвартсе и жизни чистокровныхволшебников, то голова бы у неё точно раскололась надвое.

Через пару часов разошлись и остальные, и пришлось пережить ещё громкий голос проходимца, рассматривающего комнату Лили, и Петуния совсем не подслушивала! Особенно когда возгласы перешли на шёпот, и всё за картонной стенкой подозрительно затихло. Против воли она покраснела до ушей и накрылась подушкой, малодушно надеясь задушиться.

Руки болели, в соседней комнате занимались бог знает чем, и сон не шёл. К тому же, свалившись на пол, она набила себе шишку. Одной злобой не пропитаешься, а за ужином ей кусок в горло не лез. К полночи как раз проснулся волчий голод, и Петуния на цыпочках прокралась на кухню, с полной серьёзностью намереваясь в случае выхода ненасытившихся любовью голубков выпрыгнуть из кухонного окна в кусты.

Успокаивая себя тем, что просто выпьет йогурта и уйдёт спать, она прокурсировала к холодильнику, не включая свет и по привычке лавируя между углами и столом. Открыла и уставилась на незнакомую пыльную бутылку.

— Ред Лейбл, — весело отозвалась темнота, — бутылка стоит шесть галлеонов, лучший огневиски. Я спёр из погребов перед уходом. Старуха, наверное, была в ярости.

Краем глаза Петуния заметила фигуру, выделяющуюся пятном темнее жидкой, разбавленной светом с улицы, темноты. Парень сидел на стуле неправильно, обхватив ногами спинку, улыбался широко, и его зубы белели на неё из черноты. Что за наглый грабитель? Домушник? Маньяк?

Это, впрочем, играло ей на руку, потому что он не успел отреагировать, когда она схватила первую попавшуюся сковородку и с отчаянным воплем кинулась на него. Незнакомец успел только рот открыть, как она снесла его вместе со стулом на пол. На звук, естественно, прибежали все. Кто-то включил свет.

— Сириус?!

Замечательно. Восхитительно. Петуния скатилась с него, напоследок ещё разок совершенно случайно пнув его ногой, отползла к стенке. Парень остался лежать, уже снова широко улыбаясь, и даже наливающийся синяк под глазом смотрелся на нём хорошо.

— Миссис Эванс, я так полагаю? — он повернул голову к дверному проходу. — Извините за вторжение.

Мигом вернувшись в вертикальное положение, он взял её ладонь в свою и поцеловал. Мама зарделась, смущённо отмахнулась, ой, да всё в порядке, что ж вы без предупреждения, мы бы встали, мы бы подготовились, мы всегда рады гостям…

В Петунье боролись чувства солидарности и злорадства: за эти пару минут сестрин проходимец покраснел, побледнел, покрылся испариной — его друг, как оказалось, был ещё более безбашенным. Извини, Сохатый, мне было скучно без тебя в пустом доме, я решил наведаться. Привет, Лилс, поцелуй в щёку, здравствуйте, мистер Эванс, рукопожатие, а потом он повернулся, наконец, к ней и, как настоящий джентльмен, наклонился и предложил ладонь, чтоб помочь встать. Петуния демонстративно встала сама, бездумно волоча ноги вон из кухни, мысленно поздравляя себя, что додумалась хотя бы накинуть халат.

В ванной она открутила кран, прикидывая, сможет ли просунуть голову в крошечный умывальник и утопиться. Или утопить кого-нибудь. Это дело такое, договорное.

Под боком многозначительно хмыкнули, и Петуния взглянула из-под плеча. И встретилась лицом к лицу с молодой королевой Елизаветой, перечёркнутой синей молнией.

— Я так и не понял, ты не заметила меня или просто делаешь вид, что не замечаешь. Мне бы хотелось ещё пожить, так что на случай первого я решил предупредить о своем присутствии.
— А на случай второго? — Петуния вытерла лицо и уставилась на него с вызовом.

Его широкая улыбка отпечаталась на обратной стороне её век.

— И на случай второго. Чтоб меня невозможно было не заметить.

Господи, подумалось ей, я напрочь отбила ему мозги. Он стоял со сложенными на груди руками, опираясь на дверную раму, всё ещё не разувшийся и в куртке, лохматый, расслабленный, невозможно небрежно красивый. Петуния ненавидела эту породу небрежно красивых людей. Понятное дело, они с Лили друзья. Таких, наверное, магнитом друг ко другу притягивает. Чтоб обычных людей, как она, угнетать одним своим присутствием.

Ледяная вода совсем не охладила полыхающие щёки.

— Меня зовут Сириус, — он подался чуть вперёд.
— Я догадалась, — отрезала Петуния.
— Приятно познакомиться.
— Это знакомство было приятным, потому что было коротким.

Он зашёлся лающим смехом. Пассивной агрессивности хватало лишь постольку-поскольку, хотя казалось бы, чего стесняться, когда уже попробовала огреть его сковородой. Она отступила на шаг, и кафельный край ванны предательски толкнул её под колени. Из груди вырвался несчастный тихий зойк, а не-грабитель подавился своим смехом и тут же подскочил, чтоб словить. Меньше всего Петуния хотела такого развития событий, но в руки не попался ни шкафчик, ни клеенка — попалась футболка с молодой королевой Елизаветой, и пальцы крепко вцепились в неё.

Негодяй как будто вылез прямиком из Лондонского клуба. В нос вдарило машинным маслом и дымом — не сигаретным, а самым настоящим — и кислым запахом кожаной куртки. Как в дамском романе, Иисусе. Петуния обожала такие книжонки, но больше не тронет ни единую, ни единый вонючий, как машинное масло и дым, и кожаная куртка, дамский роман!

Этот мерзавец вломился к ней в дом посреди ночи, не объяснился сразу, она права по всем пунктам — но совсем некстати контрастировал подол её ночной сорочки в цветочек с его дурацкой футболкой и кожаной курткой, её бледные костлявые коленки с его чёрными штанами, её домашние тапочки с его тяжёлыми чёрными сапогами. Она покраснела кончиками ушей и шеей, и даже грудь у неё вспыхнула что снаружи, что внутри. Ещё немного — и один пепел останется.

— Прости, — он поставил её и сразу убрал руки. — Я, правда, не хотел пугать. Сох — Джеймс говорил, что всё нормально. Я должен был утром приехать, но… мне стало скучно? В общем, тогда мне это показалось отличной идеей. Приехать чуть пораньше.

Значит, они все знали? Петуния ушла пораньше, поэтому зачем ей сообщать, правильно? Одним меньше, одним больше, кто там считает? Почему бы и весь класс этих чудиков не пригласить? А может, и пригласили? И они будут появляться по одному в день, а потом: «Туни, ты не могла бы подвинуться, постелим гостям в твоей комнате.» Завтракать с ними за одним столом, умываться в одной ванной, как одна большая дружная семья.

Петуния была приличной девушкой. Леди. Она не связывалась ни с каким-таким чудодействомиволшебством, несмотря на все усилия была некрасивой, обычной, училась, подрабатывала, сплетничала с подружками, даже иногда гуляла с молодым человеком. Возвращаясь ровно в десять, как и полагалось. И лимонад она готовила вовсе не кислый, а освежающий.

В общем, она предпочитала выражать свои мысли, даже если это был негатив и недовольство, остроумно и витиевато. Холодная вежливость, искромётный сарказм, щепотка иронии. Чтобы сразу понятно было, что она начитанна и за словом в карман не лезет.

— Твою мать, — она прикрыла глаза.
— Не советовал бы, она страшная женщина.

В образовавшейся тишине оглушительно проурчало в её животе.

2. я всё продумываю, потому что не умею импровизировать, у меня список целей и дел, а теперь, наверное, разве что выбросить

В общем и целом, жизнь была неплоха. Петуния не жаловалась.

Ладно, вот это вот сейчас была ложь, Петуния жаловалась всё время. Она обожала жаловаться, это была её отдушина, её бунт. Да, она сделает всё как вы просили. Но пусть никто не допускает мысли, что ей это хоть немного нравится. Возможность жаловаться была неотъемным человеческим правом, а она была борцом за права и свободы. Ну или что-то около того. В детстве ей частенько говорили, чтобы она прекратила корчить рожи и не говорила гадостей. Вскоре она и сама поняла, что подобное поведение контрпродуктивно в некоторых случаях, да и думать-то гадости ей никто не запрещал. Время и место, всему своё время и место. Своего гораздо легче добиться, улыбнувшись и сделав комплимент, прикинувшись беспомощной дурочкой, поддержать милую беседу о ком-то третьем («Да не может быть, Джанет, с кем её нашли в подсобке?! Бедняжка!») Ну, а в качестве тяжелой артиллерии всегда оставался шантаж. На крайний случай. К величайшему сожалению, крайних случаев в жизни катастрофически не хватало.

— Чая?
— С молоком?
— С мышьяком.

Упало на глухие уши — Сириус непонимающе уставился на неё, а немая от ужаса мама не стала объяснять. Чашку он всё же принял, и как же Петуния надеялась, что от её улыбки молоко всё же скисло. Хотя кто знает этихволшебников, учитывая их сласти. Как-то Лили привозила сатанинские гостинцы домой — Петуния потом ещё полчаса отмывала язык под краном, стараясь избавиться от горького привкуса хлебной плесени. Всего лишь один малюсенький желатиновый боб.

Сама Лили куда-то умчалась со своим проходимцем ещё до завтрака, так что у Петунии была восхитительная возможность познакомиться с их дружком поближе. За эти пару недель она почти что смогла забыть, что они находились под одной крышей.

В попытке проглотить завтрак за минуту и сбежать по каким-нибудь делам Петуния очень предсказуемо подавилась. Запить застрявший в горле кусок апельсиновым соком тоже не получилось. Сок потёк через нос. Прокашлявшись, пока отец нещадной рукой плотника хлопал её по тщедушной спине, Петуния смирилась и, дабы не развлекать всех сценой ритуального самоубийства за завтраком, снизила темп. Она просто будет смотреть в свою тарелку, нечего глазеть по сторонам, ворон считать.

Глаза невольно поползли наверх — тут же встречаясь с тёмными насмешливыми глазами напротив. Сириус откинулся на спинку стула, с приподнятой бровью наблюдая за ней. Пялясь на неё. Господи, да он без тени смущения глазел на неё!

Петуния дёрнула головой, пряча розовеющие щёки.

Предательские глаза снова поднялись. Сириус окунул свой нож в чай, и горячий нож (она специально подлила ещё самого кипятка в его чашку) мягко вошёл в масло. Кончик вынырнул, тут же обтекая жидкими каплями. Нож пошёл в сторону, отрезая — нет, скорее зачерпывая — кусочек. Следы от зубов тут же разгладились, налились подтаявшим, и на брикете осталась налитая цветом блестящая полоска. Влажный шмяк. Шорох лезвия, задевающего неровности сухой поверхности. Сириус смазывал маслом тост, но каким-то образом это выглядело почти вульгарно. Отложив нож, он поднёс тост ко рту — красивому изящному рту, из которого любая гадость покажется комплиментом, наверное — и откусил половину.

Петуния моргнула, очнувшись. Сириус подмигнул. Плечи у него слегка подрагивали.

Он едва сдерживался, чтоб не засмеяться.

Интересно, существовал ли правильный угол для пинка под столом, чтоб он напоролся на собственный нож?

Пережёвывая свой тост, он вытерся, поставил локти на стол. Никаких манер. Отвратительные локти в отвратительной чёрной рубашке поверх совершенно идиотской футболки с Лед Зеппелин.

Сириус зачесал пальцами волосы, открывая лоб. Сложил ладони в замок и поставил на них подбородок. Улыбался, жуя.

Петуния могла с уверенностью описать, как чувствовал себя кролик перед удавом.

Вот только удавом здесь могла быть лишь она.

— Ой, что это? Хлебная крошка? — она потянулась через стол. — А нет. Ошиблась. — и не отказала себе в том, чтоб убрать выбившуюся волнистую прядь за ухо.

От неожиданности Сириус дёрнулся, сбивая локтём злополучную чашку. Возможно, чашку сбил кто-то другой, свободной левой рукой, воспользовавшись отвлекающим манёвром. Кто знает? Кто докажет? Кто станет разбираться?

— Ох, какая неловкость, — без выражения произнесла Петуния.

Она вернулась на своё место, Сириус принялся красочно извиняться, а мама захлопотала, обещая постирать облитые штаны.

Завтрак оказался вкусным. Правильно, не стоило так спешить.

*

— … Поэтому я голосовал за выход Великобритании из Европейского Сообщества. Но не подумай, что я собираюсь якшаться с этими кретинами-лейбористами. Им не обмануть меня, идиот Каллагэн собирается развалить наше наследие, так что оппозиция это так, для вида. Нам не нужны ни эти социалисты поганые, ни иммигранты. Они только-то и ждали, чтобы заявиться к нам и требовать наше бесплатное социальное обеспечение. Не платя налогов! Что я тебе скажу, помяни мое слово, через несколько лет не то, что Лондон, даже такое отличное тихое место как Кокворт будет кишеть этими прихлебалами. А если они начнут требовать гражданство?!
— Какой кошмар, — вяло согласилась Петуния, помешивая молочный коктейль трубочкой.
— Я знал, что ты меня поймёшь. Ты всегда меня понимаешь.

Вернон так активно закивал, что воротник его коричневой рубашки ещё больше врезался в красную шею. Петуния с извращённым любопытством наблюдала за тем, как он затягивал галстук потуже на особо важных моментах своего монолога, и спорила с самой собой на пять фунтов, задушится он уже, в конце концов, или нет. Пока что она должна была самой себе двадцатку. Так недолго впасть в долги, кажется, у неё развилась зависимость от азартных игр.

Между тем, она пропустила пару предложений — Вернон к тому времени пересел каким-то образом на свою любимую лошадку (предстоящие выборы) — но не то, чтобы это имело большое значение. Петуния подпёрла щёку рукой и принялась собирать сливки со своего штруделя. До сих пор тот стоял нетронутый, потому что она ненавидела сладкое, а у Вернона были проблемы с запоминанием деталей, не касающихся не касающихся его вещей. Впрочем, пусть думает, что она ест как птичка. И всё же в какой-то момент даже слишком сладкие жирные сливки кажутся привлекательными, особенно, если они помогали избежать надобности поддерживать разговор.

Вернон был достаточно талантлив, чтобы прекрасно поддерживать разговор в одиночку.

— Недолго им осталось паясничать. Вскоре Тэтчер наконец придёт ко власти и наведёт порядок. Выгонит всех этих клоунов и выведет страну из кризиса. Естественно, она выиграет выборы. Да, конечно, это нестандартный вариант, не хочу прозвучать, как будто я против, но сама понимаешь. Даже женщина понимает лучше, что нужно нашей стране, чем лейбористы. Либеры уже всё равно что выбыли после всей этой голубой ситуации с Торпом. Ха-ха! Извини, не пристало обсуждать подобное при леди. Господи, как будто я в раздевалке с парнями.
— Знаешь, ты рассказываешь с такой страстью, что иногда я просто забываюсь, глядя на тебя, и ни словечка не улавливаю, — Петуния захлопала ресницами.
— Мисс Эванс, ты золото, — облегчённо вздохнул Вернон.

В такие моменты она понимала, почему терпит и сладкие сливки на молочном коктейле и десертах (интересно, знал ли Вернон, что штрудель изобрели, о боги, австрийцы?) и «безвредную» ксенофобию (тут уж не ей судить, честно говоря) и то что он уже начал полнеть.

Судьба и всякая такая магия любви, как и всё незримое и необъяснимое, раздражали Петунию, и посему их существование всячески отрицалось. Она была хозяйкой своей жизни, поэтому ещё в пятнадцать спланировала всё: старшую школу, курс машинописи, работу, замужество, дом, детей, место на кладбище. Главное в этом деле было ничего не оставлять на волю случая.

Осталось лишь найти подходящего кандидата. Иллюзий насчёт собственной внешности Петуния не питала: даже у самого оторванного от реальности человека не вышло бы, живя под одной крышей с Лили. Если то, что она высоченная, худощавая и угловатая, ещё можно было как-то скрыть, например, сидя, то некрасивое лицо с крупными чертами не спасало ничто. Петуния прикрывала ладонью рот, когда смеялась, старательно красила бледные короткие ресницы и, рассматривая фотографии молодой Елизаветы, успокаивала себя тем, что та тоже не была красавицей.

Но в отличие от королевы Великобритании, Петуния была не самым выгодным приобретением.

Вернон Дурсль работал в том же офисе, носил категорически только белые и коричневые рубашки, коричневые или серые жилеты и коричневый или серый костюм. Он был не красавцем, но и не уродом. Ниже её, но кто об этом узнает, когда они будут проезжать мимо на дорогой машине? Старше её, но кому нужны незрелые, думающие о всяких глупостях юнцы? Он много разговаривал, но разве кто-то обязывал её слушать? Он был из обеспеченной семьи. Он был амбициозным. Он был в команде по хоккею на траве в школе и университете (он закончил университет!) и пусть у него уже появилось пивное брюшко, он всё ещё с радостью помогал ей носить коробки. Он был предсказуемым. Он был обычным.

Но не это было первым, о чём она подумала, впервые увидев его, спустившегося на её этаж за документами. Первым, что она заметила, были его усы. Это были пышные, тёмные, выдающиеся, кошмарные усы. Жесткая щётка, волосатая гусеница, паразитом прицепившаяся под его носом картошкой, о, сквозь её голову за мгновение пронеслись тысячу метафор. Сразу было ясно, что Вернон свободен и одинок, потому что ни одна девушка на свете не одобрила бы этот ужас.

Ясное дело, Петуния просто не могла пройти мимо.

— Отличные усы, — бросила она.

Вернон обернулся, мгновенно краснея, но её это не испугало — вряд ли молодой человек с таким бережливо завязанным галстуком и бантиками на ботинках станет скандалить прямо в офисе. Петуния оперлась на ограждение своей рабочей кабинки, втайне ожидая то ли яростного побега, то ли слёз.

Вернон пробормотал «спасибо».

Вернон вернулся на следующий день с цветами и пригласил её на обед.

Прикинув все за и против, она согласилась.

Как оказалось позже, нашлась всё же девушка, которой нравились его усы. Мардж, его сестра. Повстречавшись с ней, Петуния не могла отделаться от мысли, что Мардж они нравились, потому что у неё самой были такие же.

Обычно после свиданий Вернон подвозил её до дома, но сегодня Петуния попыталась выйти за улицу. Её попытки отовраться о магазине и ужине были резко отметены.

— Глупости, — нахмурил брови Вернон, — если хочешь, я помогу с покупками! Но нельзя леди ходить ночью одной.

Петуния поджала губы, глядя на часы, услужливо показывающие шесть двадцать два.

Стоило им подъехать к дому, как все её опасения подтвердились — на крыше умостилась фигура в черном, пускающая дым в красное закатное небо. Хоть сейчас помещай на обложку чего-нибудь там.

Вернон припарковался по правилам, хотя она могла бы и так выскочить — выскочила бы, не были бы двери заблокированы. Слишком долго, слишком муторно, а если окажется, что Лили со своим проходимцем тоже дома, и они выйдут познакомиться? Это же будет катастрофа, конец всем её планам, и придётся научиться вязать, потому что иначе её не пустят в клуб лото (старых дев) по средам. Они все вязали и все были похожи как близнецы, и все звали их по номерам, так что Петуния не была даже уверена, что они не связаны кровно. Они всегда здоровались с ней, неужели потому, что чувствовали в ней одну из них?

Вернон никогда не смотрел в небо, поэтому по всем законам логики он не должен был заметить ничего. Если бы Сириус не был дружком проходимца и воттемсамымволшебником, а этихволшебников в школу принимали, только если поклянутся, что при любой удобной возможности будут портить Петунии Эванс жизнь.

— Что это за звук? — растерянно спросил Вернон, заглушив машину. — Твой отец ремонтирует что-то? Не поздновато ли для работ?

Петуния не смотрела на него. Она не могла отвести взгляд от Сириуса, развалившегося на крыше. Словно пёс, учуявший добычу, он сразу поднял голову, как только они показались у дома. Увидев её через окно, он расплылся в довольной улыбке и подорвался, изящно спрыгивая с крыши.

Прежде чем его ступни коснулись асфальта, Петуния, всё ещё не глядя, дёрнула Вернона за его дурацкий тесный ворот и прижалась губами к его губам. Усам. Губам. Усам? Из-за стресса она даже не осознала ощущения.

Когда она отстранилась, лицо Вернона было таким красным, что поначалу она решила, что всё-таки задушила его. Но потом он вдруг судорожно вздохнул.

— Ух, а я уж было решил, что придётся нести лопату, — шепнул в ухо Сириус.

Окно оказалось волшебнымобразом открыто, но Вернон не заметил, а Петуния мудро решила не заострять на этом внимания.

— Время ужина, — ни с того, ни с сего брякнул Вернон.

К нему повернулись два одинаково удивленных лица с приподнятой бровью.

— Почти семь, вы ведь ещё не ужинали? — Вернон хлопнул по рулю. — Мисс Эванс, Петуния, можно по имени? Ты ведь встречалась с Мардж, с моими родителями, так что если ты хочешь, э, пригласить меня внутрь, я не против. Я за. Конечно, лучше было бы знать немного загодя, но у меня не было никаких планов на вечер, в любом случае, никаких, которых нельзя было бы отменить, и…

Внутри у Петунии всё похолодело.

— О нет, — вырвалось у неё, но она тут же исправилась. — Прости, я так смущена, давай в другой раз.

Не дожидаясь его ответа, она засуетилась и дёрнула ручку двери, хотя та всё ещё была заблокирована. Ненадолго: замок тихонько кликнул, двигаясь сам по себе, и Сириус открыл ей дверь, предлагая руку.

— А это кто? — слабым голосом спросил Вернон.
— Дружок моей сестры, — Петуния проигнорировала руку и вылезла из машины.
— У тебя есть сестра?

Дверь захлопнулась, заглушая конец предложения. Помахав на прощание, Петуния опрометью бросилась в дом. Сириус остановился на пороге, с самодовольством продолжая махать, пока машина, подумав минуту, всё же не двинулась и не скрылась за поворотом.

— Знаешь, ты наверняка попала бы на Слизерин.
— Знаешь, я наверняка попала бы по твоим почкам.

Сириус рассмеялся, и вдруг Петуния тоже рассмеялась, и даже не стала прикрывать ладонью лицо.

— Что у нас на ужин? Я умираю с голоду.

3. человек существо социальное, и главное в человеческих отношениях хорошо знать все чужие секреты — и никогда не выдавать своих

Жизнь Петунии разделялась на два периода: до восторженного крика «Туни, смотри, как я могу!» и после.

До, Лили смотрела на неё своими огромными зелёными глазищами и таскалась следом, во всём полагаясь на неё. Скажешь, что под кроватью жил склизкий монстр — и она принимала всё за неоспоримую истину. Скажешь, что берёшь первой печенье потому, что проверяешь, не отравлено ли оно — она не сомневалась в правдивости сказанного. Скажешь, что вы всегда будете вместе — и этому Лили тоже безоговорочно верила.

Петунию дразнили за высокий рост, Лили дразнили за рыжие волосы — они играли вдвоём, безукоризненно высокомерные, слишком большие для маленького душного Кокворта. Петуния отталкивалась длинными ногами и взлетала на качелях до небес, густые тёмно-рыжие волосы Лили трепал ветер.

После, Лили, едва оттолкнувшись от земли, взлетела выше неё. Кончик её туфли закрыл солнце, и смех её рассыпался словно колокольчики, и у Петунии сжалось всё внутри. На сестриной ладони расцветали завядшие цветы. В ту ночь в злых слезах Петуния обрезала её густые рыжие волосы, обрезала по самые уши.

На утро волосы у Лили были ещё длиннее и гуще.

Лили не боялась склизких монстров под кроватью, потому что теперь она могла обратить их в пыль. И отравленного печенья она не боялась, поэтому она может проверять его первой, чтоб Туни не стало плохо, у неё ведь слабый желудок.
Лили не могла не знать о клоках своих прекрасных волос, смытых в унитаз. Но не заплакала, не побежала жаловаться родителям, не полезла драться — безукоризненно высокомерная, слишком большая для обычной скучной Петунии.

Поэтому она как раз драться и полезла. Ожидая так и не пришедшей невидимой руки, которая поднимет её в воздух вверх-тормашками. Ожидая так и не пришедшей невидимой руки, которая бы подняла Лили в воздух вверх-тормашками.

В одиннадцать Лили пришло письмо, и она уехала к таким же фрикам. Ровесники всё ещё дразнили Петунию за высокий рост, а взрослые начали вполголоса шушукаться, что чете Эванс, видимо, не хватило средств, чтобы отправить обеих дочек в элитную школу, и пришлось выбирать одну. Проклясть их она не могла, хотя очень пыталась. К вящему неудовольствию, никто по желанию не исчезал в конкретном таком направлении. Даже Лили возвращалась аккурат каждые каникулы.

— Эй, Кэрри, — позвала Петуния.

Отвернувшись от окна, Лили подтянула к себе ноги и положила на колени подбородок.

— Что, сестра Рэтчед?

Петуния открыла свой йогурт и присела напротив. Кажется, это впервые, когда они с проходимцем отлипли друг от друга, она уже начала подозревать, что сестра подхватила какого-то магического паразита.

— Он не возвращался.

Иначе Петуния была бы в курсе. Она исполняла обязанности местного Всевидящего Ока, Всеслышащего Уха и так далее, и тому подобное. Зачем иначе ей работать в саду с черти знает какого часа утра — если не выглядывать через забор и ловить на горячем убегающих любовников, семейные ссоры, грязные секретики, которые закапывают на задних дворах по ночам, мужей, ночующих в гараже, подростков, раскуривающих травку и/или возвращающих угнанные ночью машины родителей, доставку вещичек, которые никому не хотят показывать среди бела дня? Кто обанкротился, кого уволили с работы, кто боится рассказать жене о своих фетишах, кто вообще скрывает от жены, что не заинтересован в женщинах, кто ест в неурочное время, кто пьянствует, у кого растёт социопат, кто врёт о своём образовании и связях? Это был тяжкий труд, и знать всё было недостаточно. Нужен был определённый склад характера, определённые умения, знать, как правильно подать информацию, кому что можно рассказывать, кому стоит только намекнуть, а когда стоит и вовсе промолчать.

У Петунии не было волшебнойпалочки. Она была Волком из сказки о Красной Шапочке, тем самым: а почему у тебя такие большие глаза, а почему у тебя такие большие уши, а почему у тебя такие большие зубы?

Чтобы лучше видеть, дорогая.
Чтобы лучше слышать, дорогая.
Чтоб сожрать тебя, дорогая.

Девчонки трещали как заведённые за обедом — Петуния была той самой страшненькой подругой, поэтому по определению своей жизни у неё не было, а значит, они делали ей услугу, рассказывая о своих похождениях. Маленький городок и оборот тоже маленький — так или иначе, рано или поздно кто-то всё равно оказывается в постели парня лучшей подруги. Ну, или её отца.

Соседки постарше с удовольствием заходили на полуденный чай. Запивая желчь, вертящуюся на кончике языка, чаем, Петуния потом каждые пять минут бегала в уборную.

Мужчины… мужчин даже не надо было заманивать никак, если честно. Поток их откровений приходилось как-то даже тормозить.

Контролировать переплетение сплетен было проще, когда они все проходили через неё. Каждый был уверен, что знал, где училась Лили, чем занимался её жених, и никто не помнил странные происшествия, преследующие ту из сестёр Эванс, которая хорошенькая.

В общем, ругань из покосившегося домика на Спиннерс Энд доносилась с завидной регулярностью — но причины были тривиальны. Снейп уже не выходил на улицу, и точно бы столкнулся с сыном, если бы тот заявился домой.

Лили поникла и обняла себя.

— Мы перестали общаться. У него теперь новые друзья.

То, каким тоном она произнесла это, «новые друзья», сразу пояснило, что дружбой там и не пахло (а пахло от мерзкого мальчишки отвратительно, за версту). Петуния слышала обрывки разговоров, как иначе, что уж там, она специально подслушивала, когда эти простофили не накладывали какие-тосвоизаклинания, забывая, что они не одни или не думая, что ей было какое-то до них дело. Справедливости ради, она старательно делала вид, что ей не было никакого дела до них.

Значит, мерзкий мальчишка теперь один из этих. Пожирателей Смерти. Что за дурное бессмысленное название для группировки? Хотя чего следовало ожидать от великого и ужасного Эджлорда Волдеморта. Несмотря на спесь, по спине прошёл холодок.

За то, чтоб дотронуться кончиком туфли до солнца, и за расцветающие в ладони цветы приходилось платить. С подкроватных монстров Лили перешла на монстров человеческих, но как и в случае первых, вторых Петуния не могла ни пустить на смех, ни побить, ни хотя бы даже увидеть. Если они того не захотят, понятное дело.

Сначала дурачок в пальто с чужого плеча, потом всклокоченный проходимец в очках — потом Сириус. Прямо черноволосые мальчишки на любой вкус. Трудно не соблазниться.

Помяни черта: рёв двигателя, всполохи красного, и вот с чёрного входа уже доносились обрывки чужого разговора. Проходимец позвал Лили, икая от смеха, но прежде чем присоединиться к ним, у выхода она повернулась к Петунии.

— Кто знает, что будет завтра, — губы растянулись в улыбке, но улыбка не дошла до влажно блестящих глаз. — Мы собирались оторваться на пару деньков, пока ещё есть время. Ты с нами?

И как отказать этим зелёным глазищам, полным надежды?

— Там ведь будут одни… одниволшебники, что я там буду делать, зачем я там тебе, — пробурчала Петуния, мня в руках пачку из-под йогурта.
— Можешь пригласить Верно…
— Нет.

Её глаза лукаво вспыхнули, и Петуния пожалела, что вообще открыла рот.

— Тебе понравится.
— Очень сомневаюсь.
— Если не понравится, я проведу тебя домой.
— Или я могу не тратить время на дорогу туда-сюда и просто остаться дома.
— Сириус расстроится.
— Звучит замечательно. Хочу, чтоб он рыдал.
— Ты такая противная.
— Надо поддерживать бренд.
— Я скажу ребятам, что ты с нами.
— Я не с вами.
— Извини, кажется, у меня в ухе застряла искристая пыльца, не расслышала.
— А я думала, что с тобой не так, все эти годы. Оказалось, ты просто глуховата. Всегда знала, что этовашеволшебство совсем не к добру.

Лили уже щебетала что-то своему проходимцу, обнимая его и усердно дыша на стёкла его очков. Проходимец выставил вперёд руку, изображая слепоту, и завывая, что теперь ему понадобится собака-поводырь. Петуния с недоумением наблюдала за тем, как все трое покатились со смеху, а Лили клятвенно пообещала, что снимет эту тяжкую ответственность с Сириуса. Уже предвкушая как она будет какой-то там лишней, Петуния закатила глаза, запрещая себе думать о том, с какого чёрта ей не терпится поехать.

Вот поэтому, дети, не стоит проявлять слабость и выказывать доброту даже к собственной сестре.

*

С виду паб был обыкновеннейшим. Вот только большинство толпящихся снаружи людей было в — Петуния сделала глубокий вдох — мантиях, а те, что были в якобы повседневной одежде, всё равно выделялись бы на любой улице как бельмо на глазу. Хотя бы напитки выглядели более-менее нормально, хотя некоторые сверкали всеми цветами радуги, другие были скорее газом, чем жидкостью. Сидящие за стойкой девушки в одинаковых голографических плащах чокнулись стопками, в которых дрожало, как казалось, чистое пламя.

Мимо них протиснулась крошечная женщина — сначала Петуния по ошибке приняла её за карлицу. Но тут женщина подняла к ней морщинистое лицо с мультяшными, почти карикатурными, чертами и стало ясно, что никакой она не человек. Из-за волос выглядывали полупрозрачные остроконечные уши, и Петуния одёрнула себя, когда невольно потянулась, чтобы пощупать. Женщина несла в тощих руках огромное ведро с плавающей в нём тряпкой — едва она исчезла за дверью с надписью «для персонала», Петуния поняла, что вместо одежды та обвязалась ирландским флагом. Видимо, даже среди волшебного народца были националисты.

Под боком кто-то проблеял, на что ему ответили орлиным клокотаньем. Прямо перед носом пролетел бильярдный шар, едва не сбивший размеренно качающийся в воздухе поднос с пустыми стаканами.

Несмотря на всю спесь и нарочитый фриковатый антураж, напивались везде одинаково.

Одна из глотательниц огня вдруг замерла, уставившись на них, а затем вскочила со своего места, дёргая подругу за рукав.

— Лили! Лили! — она громко икнула и потребовала ещё порцию шотов у бармена, не прекращая размахивать руками.

Они сменили курс, останавливаясь у стойки, и пошли приветствия, и объятия, и слюнявые поцелуи в обе щёки. Петуния тоже получила свою порцию пахнущих чистым этанолом «приятно познакомиться, я Мэри, а это Марлин».

В нос ткнули живое пламя в стопке, Петуния так и не разобралась, которая из них, потому что слишком шумно, слишком тесно, летали шары для бильярда, и подносы тоже летали, а краснощёкий мужик на картине подпевал краснощёкому мужику, сидящему под картиной, и от бликов, отбрасываемых их плащами, рябило в глазах. Пламя на вкус было… как пламя. Легче жидкости, плотнее воздуха, словно тончайший лоскуток дыни, капля мёда, застывшая карамель, тающая на языке, катящаяся вниз по горлу и разбухающая где-то в желудке. В носу защипало, и Петуния пошатнулась — из толпы вынырнул Сириус, деликатно удерживая её на месте за плечи. Снова приветствия, объятия и поцелуи, а потом он объявил, что они наконец заняли стол.

Петуния возглавила процессию, направляемая не снявшим руки Сириусом. Всё ещё чувствуя в себе полыхание огня, она не сопротивлялась, плывя сквозь разношёрстую толпу. Их стол оказался в саду, и ни единое растение там, кроме, разве что, травы, не было ей знакомым. Многие сидели на раскидистых деревьях с лиловыми и золотистыми листьями, а сами столики росли будто бы прямо из земли.

Проходимец кинулся к двум парням, вставшим, завидев их, и опять по накатанной дорожке, приветствия, объятия, поцелуи. Эти хотя бы были прилично одеты. Хотя у того, что потоньше и повыше, на рубашке были стёрты локти. С другой стороны, бедный не стал лезть к Петунии обжиматься, за что она уже начала относиться к нему с симпатией. Толстый хихикнул, хлопая по месту на лавке рядом с ним, и, пробормотав что-то, нарисовал палочкой в воздухе её имя — Петуния, широко улыбаясь, обошла стол и села рядом с болтливыми глотательницами огня. Сириус и проходимец громогласно расхохотались, пока Лили виновато похлопала толстого по спине.

— Она жила всю жизнь в доме с Эванс, ты думаешь, ты сможешь впечатлить её какой-то ерундой? — фыркнул Сириус. — Уверен, она знает о магии больше тебя, Хвост.
— Уверен, она уделает тебя без магии, — поддержал проходимец.

Толстый запротестовал, а Петуния глотнула из предложенного Лили стакана.

— Уверена, я любого из вас уделаю без магии, — сказала она, невозмутимо делая второй глоток.

Парни взорвались дружным «Уууу», а Лили выплюнула свой напиток обратно в стакан, обдав сидящую напротив то ли Мэри, то ли Марлин брызгами. Сириус опустился рядом с толстым, чуть отодвигая его, глядя на Петунию с каким-то мрачным весельем, с каким-то явным, но не ясным, вопросом, и у неё внутри всё свернулось в комок. Игнорируя щекочущую пустоту внизу живота, Петуния встретила его взгляд.

— А если у меня палочка?
— А если у меня пистолет? — пожала плечами Петуния.

Сириус опешил.

— А если я наложу чары на твой пистолет?
— А если я сломаю твою палочку?

Двусмысленность сказанного заставила его сморщиться.

— Прежде чем сломать мою палочку, ты должна как-то подобраться ко мне, — прохрипел он, — достаточно близко.
— Ох, дорогой, — Петуния сложила руки на столе, под столом проводя стопой по его ноге, — куда уж ближе?

Щёки у неё горели совершенно точно от выпитого шота чистого огня.

— Я бы сдался, — подал голос толстый, и все снова рассмеялись.

Сириус прикрыл глаза и закусил губу, душа ухмылку, а Петуния немедленно убрала ногу под лавку и принялась за свой — что это было вообще? Лили ответила, что драконий ром, но глаза у неё подозрительно блестели, и Петуния не поверила ей. Как ром вообще мог быть драконьим? Ну, это же не может быть драконья… Ох, если бы она умела испепелять взглядом.

Толстый выложил на стол карты, и Люпин с Лили принялись, повторяясь и немного перебивая друг друга, объяснять правила игры. Из-за количества человек они решили разделиться на команды по два: голографические глотательницы огня тут подняли замок из рук, а Сириус и Лили потянулись было к Петунии — как её безудержной стихийной силой прибило к лавке.

— Чур, она со мной, — проходимец закинул ей руку вокруг шеи. — Кто, как не она, знает кучу позорных историй о Лилс.
— О, у меня столько историй.
— Туни!
— Как-то раз родители взяли нас с собой в Хэрродс.
— Туни!
— Вы, господа фрики, ведь знаете Хэрродс? Так вот, мы оставались в Лондоне на уикенд, и родители разрешили нам выбрать по одной игрушке. Лили было шесть, и она решила чего довольствоваться малым и забрать домой огромного льва, стоящего посреди зала. Он стоил… сколько? Девять тысяч фунтов? Сколько это в ваших? Где-то две тысячи галлеонов, да? Естественно, родители попытались отговорить её, даже разрешили выбрать две другие игрушки, но Лили вбила себе в голову, что льву очень одиноко и грустно. Ну да, ему явно будет веселее занимать половину её комнаты. В общем, когда они отказались его покупать, Лили рассердилась, топнула ногой… и плюнула в потолок.

Петуния испытывала блаженство. Лили густо покраснела.

— Она пробила потолок. В Хэрродсе. Плевком. Во всём зале отключилось электричество.

Пока Мэри-Марлин раздавала карты, Петуния оглядела сложившиеся команды.

— Ты ведь не против грязной игры?
— Если не играть в карты грязно, — Поттер снял с парящего подноса два стакана и с громким стуком поставил один из них перед ней, — то в чём вообще смысл играть?

4. плачь, плачь, танцуй, танцуй, беги от меня, беги ко мне, бери меня, выбери меня, выбери меня, пожалуйста

— Знаешь, у вас не очень здоровые отношения. Тебя тянет к ней, потому что ты видишь в ней отражение своей покойной матери, и пытаешься через неё закрыть свой гештальт. У тебя Эдипов комплекс, — сказало перевернутое лицо Сохатого.

Сириус с приподнятой бровью смерил его взглядом через отражение в зеркале. Очки сползли ко лбу, и Сохатый подслеповато щурился в ответ.

— Мнение эксперта Поттера?
— Мнение эксперта Фрейда, — важно поджал губы тот. — Ну, или Лилс. Может, она выдумала такого Фрейда, чтоб звучать поумнее. Она часто так делает. Но согласись, доля правды во всём этом есть.
— Разговоры обо мне — последнее, что может сохранить утихающую страсть между вами?
— Ты уже просил Петунию называть тебя малышом?

Эвансы разбрелись по делам, так что «мальчики», по словам миссис Эванс, «остались на хозяйстве». Петуния была в Лондоне на работе, а Лилс уехала с родителями ко врачу. В их отсутствие Кокворт, конечно, был совсем паршивым маленьким местечком. Во двориках стояли ехидные уродливые гномы, дома тут тёрлись друг о друга невысокими кривыми заборами, вместо детской площадки — две стёртые доски, примотанные верёвками к ветвям древнего дерева с торчащими корнями. Протекающая рядом речка была то ли бурой, то ли серой. Единственным пятном цвета во всём этом унылом тусклом городке были тёмно-рыжие волосы Лилс, и когда она проходила по улице, они горели почти до неприличия ярко.

Возвращаться домой после Хогвартса было странно. Их никто не встречал на вокзале, и после недели, которую никто из Мародёров так и не помнил полностью (возможно, оно и к лучшему), они аппарировали к пустующему особняку Поттеров. Родовые портреты поздравили их с успешным окончанием школы, расспросили о планах на будущее — парочка портретов демонстративно пустовали, показывая своё отношение к нерадивому наследнику, предателю крови. Юная леди на крайнем потрете утирала слёзы платком стоящего с ней джентльмена, и оба молчаливо улыбались. Джеймс и Сириус пытались улыбаться в ответ, но каждый раз, проходя мимо, думали лишь о том, что это был портрет молодожён. Родные глаза смотрели на них с незнакомых лиц. На этих нарисованных лицах не было знакомых морщин. Волосы у леди были тёмно-каштановые, а не седые как снег.

Без родителей и домашних эльфов, вскоре обозванные бесхозными мальчиками печальной не-незнакомой леди на крайнем портрете, они стали шататься по гостям. Неделю у Фрэнка и Алисы, несколько дней у Хвоста (как оказалось, у того с поддержанием порядка и готовкой было ещё хуже, чем у них), пару месяцев они снимали собственное место, прихватив с собой Лунатика и не слушая никакие его возражения. Потом с отдыха с девчонками в Европе приехала святая Эванс — с загорелыми ногами и выгоревшими волосами — заставила убирать их «холостяцкую пещеру», а потом пригласила их к себе. Ну как, пригласила она Сохатого, но все знали, что это предложение два по цене одного и никакие наказания, замки и бастионы не удержат их раздельно. Здесь был строгий отбой, зато была вкусная еда и поглаженные полотенца (оказалось, глаженные полотенца намного мягче, а вы видели Сохатого? Он не то, что полотенца, он даже волосы собственные пригладить не мог). Всё было бы ничего, но Лунатик вцепился руками и ногами в новую работу, Хвост ухаживал за больной бабушкой, Сохатый и Эванс превратились в Джеймса-и-Лили, а Сириусу было нечем себя занять. Дамблдор отказывался пока включать их в Орден Феникса как постоянных членов и не давал стоящие задания. Волдеморт таких заморочек не имел, и от дяди Сириус узнал о том, что Регулус поедет в школу в этом году с меткой на локте.

Вальбурга вот, небось, от счастья-то такого и преставилась. Сириус сначала планировал проигнорировать её похороны, а потом всё же решил прийти, чтоб кинуть окурок ей на могилу, убедиться, что она не встанет уже, принести её нелюбимые цветы, да и просто побесить её — но старая карга оказалась хитрее и похороны сделала по приглашениям. Даже смотреть на её иссушенный старостью и злобой труп разрешалось только избранным. Естественно, Сириусу приглашение не пришло.

Внизу хлопнула дверь, Сохатый перекатился на живот, возвращаясь в нормальное положение, хотя всклокоченные волосы всё ещё делали его похожим то ли на безумного учёного, то ли на хитрого лепрекона. Махнув палочкой, Сириус выключил радио и навострил уши. Знакомый стук каблуков-рюмочек в прихожей. Игнорируя самодовольную рожу Сохатого, он устремился рысцой к лестнице. Прислонившись к стене, Петуния была в процессе расстегивания туфли. Сегодня к подолу её платья не пристал навязчивый запах машины её занудливого воздыхателя, и губы тут же растянулись в довольной улыбке. Забрав у неё сумку — раз занудливый воздыхатель не подвозил её, значит, ей пришлось ехать на поезде и стоять всю дорогу скорее всего — он присел рядом, колдуя над застёжкой на второй ноге.

На мгновение он насторожился, заметив краем глаза движение сбоку, но как только длинные пальцы запутались в его волосах, расслабился и приподнял голову, тыкаясь ей в ладонь.

— Хороший мальчик, — со смешком поздоровалась Петуния, а он проурчал что-то в ответ.

В отместку за потерю бдительности ласковая мгновение назад рука сжала клок волос у уха и резко дёрнула. Правильно, нельзя расслабляться. У Сириуса вырвался вздох боли, а Петуния, разувшись, тут же взяла курс на кухню, совсем не изящно переступая его и громко топая. Обычно в этом доме всё происходило по строгому расписанию, и попытки свиснуть еду до официального приёма пищи строжайше наказывались. Сегодня Петуния не удостоила свои мерзкие полезные йогурты вниманием, а вытащила ветчину, масло, сыр и хлеб. Сириус присвистнул, заслужив испепеляющий взгляд.

— Я не стану делать тебе тост, иждивенец, — отрезала Петуния, как всегда сама доброта и щедрость.

Сохатый со своей фрейдовской мудростью спускаться не стал, и с одной стороны хотелось поблагодарить его за понимание, с другой — то, что он знал его как облупленного, иногда даже раздражало. Петуния закинула худые ноги на соседний стул, и по одной бежевой колготке побежала стрелка, открывая полоску бледной кожи. Лодыжки у неё были покрыты царапинами и синяками, потому что когда она нервничала, она расковыривала покрытые коркой следы, оставшиеся после бритья или возни в саду. Дома она ходила с голыми ногами.

— Мужик, признавшийся пришедшей с декрета сотруднице, что она так и не пришла в предродовую форму и ребёнок у неё на самом деле страшненький, увёл из-под твоего носа премию самому злобному работнику месяца?
— А доктор уверял, что уж из-под такого-то носа точно ничего не уведут, — фыркнула Петуния, закрывая свой трехэтажный сэндвич в тостере.
— Как видишь, размер не главное.

Тостер согласно пропищал. Петуния закатила глаза, не удостаивая шутку ответом. После двух жадных укусов Сириус, наблюдая как золотистое масло течёт по её запястью, наконец осмелился спросить, что же послужило причиной странному поведению. Кто-то наступил на ногу в поезде? В дамской комнате закончилась туалетная бумага, а она съела гороховый суп на ланч? Кто-то съел её гороховый суп, несмотря на то, что он был подписан?!

От весьма остроумной ремарки об этих днях, несомненно заслужившей бы обжигающего расплавленного сыра в лицо, его спас неожиданно затравленный взгляд, который Петуния кинула в его сторону. Она тут же отвернулась, впиваясь в свой горячий тост. Сириус заелозил по стулу, с неясным беспокойством ожидая, пока она дожуёт.

— Вернон пригласил меня в его родительский дом в Эссексе, — сухо произнесла она.
— Перевешивает ли бесплатная хорошая еда его занудность? Вот в чем вопрос, — с нарочито торжественным пониманием кивнул Сириус.
— Я случайно подслушала его разговор с Мардж, и…
— Случайно.
— …нашла в его вещах коробочку с кольцом.
— Полагаю, тоже совершенно случайно.

Уголок её губ дёрнулся.

— Если бы он не хотел, чтоб его нашли, то спрятал бы получше.
— Мне кажется, от нюхлеров спрятать что-то будет легче, чем от тебя.

Её нос забавно сморщился от упоминания волшебного мира, но она не стала переспрашивать, о чём он. Эта невозможная девица одной ногой жила в мире, о котором не знала ровным счётом ничего.

— В родительском доме в Эссексе на самом деле не очень хорошая бесплатная еда и ты начала отъедаться уже сейчас?
— Мы расстались с Верноном, — перебила его Петуния, остервенело вытирая пальцы бумажной салфеткой.

Что?

А вот что слышал.

Сириус тряхнул головой, пытаясь собраться с мыслями. В нем кто-то выпустил стайку пикси, и они грызли его изнутри, били в барабаны, и их крылья трепетали, щекоча желудок.

— А почему?
— Потому что я дура, — грубо и честно, и со злостью на саму себя ответила Петуния.

Вот вся она, грубая и честная, и обозлённая. Со своим дурацким планом на жизнь, полетевшим наперекосяк, со своими рваными колготками, со своим неумеренным аппетитом и любовью к кислому лимонаду.

Сириусу хотелось спросить: из-за меня, что ли? Тут ведь по сути и нет ничего, тебе никто ничего не обещал, никакого будущего и стабильности. Сохатый его в первую ночь толкнул в плечо по дороге в ванную, наказал к сестре Лили не соваться, ему ведь всё в шутку, а она им не чужая. Сириус не привык думать о ком-то, кроме себя, кроме Сохатого, кроме Мародёров, думать о чьих-то чувствах, задумываться о будущем. Петуния, сердитая, смущённая, серьёзная — палец ей в рот не клади, ну как тут не соваться.

И вот, пожалуйста. У неё расстроена помолвка. Она прятала от него свои глаза, хлопала в сторону ресницами, чтоб сморгнуть наступающие слёзы. А ему хотелось развернуть её к себе, заставить посмотреть на себя, спросить: ты из-за меня? Из-за меня же?

Во рту пересохло, и вопрос прилип к нёбу.

Петуния вымыла руки и вышла, оставив его на кухне в одиночестве.

*

Лилс предложила отвлечься, Сириус предложил отпраздновать, Сохатый достал Сириусову бутылку огневиски и потёртый косячок. Лелеемая Вальбургой бутылка ушла в мгновение ока. Петуния оттягивала короткую кожаную юбку, облипающую костлявую задницу, и кому-то повторила, что её одели в одежду из чёртового секс-шопа.

Сириус не очень помнил, каким образом они оказались на Шордиче, но уловив смех Алисы и голос Фрэнка, решил, что как-то добрались и ладно. На его сигарете тёмный отпечаток чужой помады — у Алисы красная, у Лилс помады давно нет, вот она вся уже на лице Сохатого, у Петунии…

А вот да, оттенок тот же. Петуния.

Неужели они и впрямь купили эти шмотки в секс-шопе? Или Лили одолжила?

Тяжёлые подошвы её шнурованных ботинок давили стекло на асфальте, она уже где-то зацепилась и порвала чулок — Сириус невольно улыбнулся — разодранная футболка с оторванными рукавами, из-за которой выглядывал кружевной лифчик. Нет, вряд ли у Лили было такое. Да и размерчик не тот. Наверное, Петуния надела что-то ни черта неподходящее и пришлось выкручиваться.

Она догнала его, забрала косяк, освежая круг от помады. Сириус моргнул, понимая, что футболка принадлежала ему. Королева Елизавета, флиртуя, подмигнула ему с груди.

Подозрительная дыра в стене, узкая лестница в подвал, и вот их оглушило музыкой — на сцене бесновались полуголые ребята с намертво залакированными вверх волосами, устоявшими даже против текущего рекой пота. Фрэнк и Алиса, то ли танцуя, то ли обжимаясь, взяли курс на бар. К Сириусу обернулась девчонка без бровей, высунула проколотый язык. Сквозь майку просвечивались соски. Тоже проколотые.

Язык изогнулся в дугу, проводя по чёрным губам — а потом из чёрного рта вырвался писк, и она отошла, поджимая ногу. Для верности Петуния и ему наступила на ногу — ну и тяжелые же у неё ботинки, завтра синяк будет точно — и почти ткнула ему в рёбра локтём, но он поймал его, потащил её ближе к лестнице, где меньше людей и органы не бились в такт с музыкой.

Это всё было весело, пока он был в затхлом Кокворте, где нет других развлечений, но сейчас они в Лондоне, и ему всё равно, что она там себе надумала. Разбежалась с парнем, потому что втюрилась в парня посимпатичнее? Напланировала, что они теперь будут встречаться? Да ну конечно. Встречаться — это для таких пар, как Джеймс-и-Лили, Фрэнк-и-Алиса. Ему любовь не нужна, а без любви к чему отношения со всеми этими ограничениями, всеми этими усилиями. Херня собачья.

Он хотел вывалить это всё на неё, потому что чего она ждала от него с этим своим «мы расстались с Верноном», чего она хотела, что ей было нужно от него. Внутри комом нарастала неясная паника. Но вылетело почему-то совсем не то, что он собирался сказать:

— Ревнуешь, что ли?
— Просто тошнит от того, какое у всех хорошее настроение. Я вообще-то страдаю.
— Ты вообще-то сама его бросила, — заметил Сириус.
— Вот именно. И где мне теперь найти такого же или лучше?

Молчание продлилось долгую минуту. Ребята на сцене закончили петь и теперь жадно пили то ли воду, то ли водку, обливая себя и ближе всех стоящих ко сцене.

Её брови поползли вверх.

— Хорошая шутка.
— Эй, вообще-то я очень даже завидный жених!

Она фыркнула.

— Ты волшебник, — она произнесла это как ругательство, как будто это всё объясняло.

Потом подняла к нему лицо, вбирая в себя всё замешательство, всю ту бурю, что бушевала в голове Сириуса, готовая сорваться на неё.

— Расстроился, что ли?

Расширенные зрачки занимали всю радужку, он держал её одной рукой за локоть, другой пытался ухватиться за лестницу, потому что его штормило. От поднятого к нему лица — у неё огромные глаза, Мерлин. От чуть влажной тёплой кожи живота — кто так обрезал эту хренову футболку, что он, держа её за локоть, костяшками пальцев гладил её по рёбрам? От того, что она наступила на ногу бедной девчонке, позарившейся на чужое.

Какой же он дурак.

Она наверняка жутко понравилась бы Вальбурге. Ну, если бы не была магглой, конечно. А Вальбурга, не будь волшебницей, восхитила бы Петунию. Одинаково мелочные, одинаково честолюбивые и корыстные, наслаждающиеся властью.

Петуния отступила на шаг, и Сириус не сразу понял, что произошло. Её тощие бедра крутились вместе с песней, резко и рвано, а ладонь с длинными пальцами белым пауком пробралась под юбку. Из стороны в сторону, из стороны в сторону. Показался тёмный край. Одна нога, вторая нога — и вот женская ладошка уже протиснулась к нему в карман джинс.

— Держи сувенир, — щёки у неё пылали от духоты. От собственной наглости. От возбуждения.

Она развернулась и, продолжая крутить бёдрами, слилась с танцующей толпой. Сириус, не помня себя, засунул руку в карман, нащупывая держащую тепло чужого тела ткань.

Мокрую.

Мерлин.
Мерлин.
Мерлин.

Почему Лили сестру не толкнула в плечо в первую ночь по дороге в ванную, не наказала к другу Джеймса не соваться? Или толкнула? Просто Петуния, как и Сириус, начисто проигнорировали все предупреждения?

5. спроси обо мне, поговори со мной, покричи на меня, ударь меня, ненавидь меня; погорюй обо мне

Война должна была перевернуть всё вверх тормашками, но поезда ходили всё так же регулярно (с опозданиями), девочки всё так же обсуждали в женском туалете «бедняжку-брошенку-Туни», Поттер и Сириус всё так же действовали ей на нервы.

Мир не остановился с началом войны. Каждые пару дней Петуния перед работой ездила за продуктами на велосипеде. Работа никуда не делась. Быт никуда не делся. Сосед Давенпорт всё так же выпивал в гараже втихую от жены. Надо было убирать дом, готовить еду, помогать отцу мыться. Боевая стратегия против муравьев, забирающихся в кухню из сада. Армия зомби, сонно раскачивающихся в движущемся вагоне метро.

По радио передавали неясные транспортные поломки, рушащиеся дома, туманы, аварии. Петуния слушала каждое утро, силясь уловить отголоски невидимой войны, понять, что было просто обвалом на станции метро, а что было последствием магической битвы. Были ли они там? Лили? Поттер? Сириус?

Они пропадали неделями, и с остервенением натирая губкой тарелку, Петуния развлекала себя расчётами, могла ли ненавидеть их больше. Магия сращивала сломанные кости, но это не значило, что они не будут ныть дождливыми вечерами. Магия чинила порванную одежду, но не стирала с неё пятна крови. Они похудели, осунулись, мальчишки забыли о ножницах и бритве. Лохматые, обросшие, голодные как черти, они уплетали каждый по три порции, когда заглядывали в гости. У них горели глаза, они смеялись, шутили — иногда сидели молча, хлебая суп с ветчиной и горошком. Магия не могла исцелить всё. Магия не могла вернуть мёртвых.

А после чёрной магии оставались шрамы.

Естественно, никто даже не пытался поставить её в известность, когда они вдруг появятся с хлопком посреди её гостиной. Ей нельзя было остаться ночевать у подруги, нельзя было опоздать с работы — недавно ей шепнули, с пониманием, но безапелляционно, что у неё больше не осталось ни больничных, ни оплачиваемых выходных. Петуния не знала, на скольких ей готовить ужин. В свои короткие визиты, Лили сидела у кровати отца, держа его за костлявую ладонь в пигментных пятнах, и он, глядя на неё с рассеянной нежностью, звал её маминым именем. Когда её не было, он всё равно звал её.

Петуния была безымянной мисс сиделкой. Они не исправляли его.

За шумом пылесоса Петуния не услышала характерный хлопок — зато услышала протяжный булькающий стон. Не дождавшись её реакции, Лили метнула что-то в стену, и розетка мгновенно почернела. Пылесос затих.

Поттер снова судорожно прохрипел, и по его подбородку потекла чёрная вязь. Петуния выронила пылесосный шланг, и он обернулся на звук — вперился в неё широко распахнутыми, затянутыми чёрной плёнкой глазами. Она, кажется, вскрикнула, но на лице Лили и мускул не дрогнул.

— У тумбочки лежит серая сумка, принеси мне её, — скомандовала она. Когда Петуния не отреагировала, она повысила голос, не отводя взгляда от Джеймса, — Туни, сегодня было бы отлично!

Очнувшись, Петуния бросилась на второй этаж, путаясь в ногах, надеясь, что она не упадёт, что отец не проснётся, что чёрная маслянистая дрянь это обратимо. Они же всё хвастали, глупые, глупые мальчишки, что были лучшими из лучших волшебников, что они настолько хороши, что были наравне со старшими членами этого их ордена Феликса, не мог же Поттер просто так…

Трудно было даже поставить сумку на пол. Пальцы так стиснули ремешок, что без посторонней помощи не получится их разжать. Лили уже сидела на ковре, укачивая его, гладя его по лицу. Посмотрев на её чёрные губы, сначала Петуния даже испугалась, что её тоже задело. Не могло всё так закончиться. Нет.

— Акцио, котёл, медовая вода, перетёртая мандрагора, безоарная пыль, — Лили взмахнула палочкой, придерживая его свободной рукой, принялась сосредоточенно бормотать, и с каждым неясным заковыристым словом из небольшой сумки выплывали вещи, которые по всем законам физики не должны были вмещаться там.

Когда Петуния попробовала остановить её руку, она только крепче прижала к себе свою ношу.

— Я придумаю противоядие! — прорычала Лили, закрывая его собой.

Петуния мягко выудила Джеймса из её хватки, вытерла краем рукава его подбородок.

— Кто как не ты, — тихо ответила она, и Лили поняла, отпустила его, рывком поднялась на ноги и убежала на кухню, преследуемая шлейфом из алхимических порошков и колбочек.

Тело Джеймса периодически било в конвульсиях, и с каждой судорогой по его лицу текла новая порция маслянистых чёрных слёз. Под ними по ковру расплывалось вязкое мокрое пятно.

— Это, конечно же, не входило в учебную программу, — прохрипел Джеймс, хмурясь, стараясь определить по звукам, что происходило вокруг.
— Замолчи.
— Мы перепробовали пару типичных заклинаний. Не помогло. Кажется, проклятие только быстрее начало распространяться.
— Я понимаю, что тебе нравится слушать самого себя, но будь добр, заткнись.

Смешок перешёл в мокрый кашель. Петуния смотрела на ползущее чёрное пятно. Получится ли его отстирать? Она пыталась вспомнить последний раз, когда они все собирались в этой гостиной. Когда это было?

Необычно тихое весеннее воскресенье. Ремус пил какую-то сваренную Лили бурду в кресле в углу. Питер помогал им с мамой на кухне, тайком подъедая сладкое сырое тесто. Отец рассказывал Джеймсу и Сириусу о своей молодости — было б там что рассказывать, хихикала мама. После ужина они играли в покер, и Джеймс уронил свои карты под стол, вот только как полез за ними, так и остался на одном колене, с бархатной коробочкой в руке. Гостиная вспыхнула красным и золотым (Петуния смотрела как Сириус и Питер украдкой колдовали) и Лили рассмеялась:

— Что, неужели настолько плохая рука попалась?
— Да, поэтому я хотел бы попросить твою.

Петуния и Ремус скривились, мама и Питер прослезились, Сириус принялся улюлюкать, раскачиваясь на кресле-каталке отца. Ковер изменил рисунок — вместо фигурных узоров он стал испещрён крошечными золотыми львами.

Сейчас золотые львы тонули в чёрной жиже.

Хлопок.

— Сохатый? — тихо. И ещё тише. — Джеймс?

Сириус держался за стену, неуверенный, испуганный. Вспомнилось, что он был младше неё, он действительно был мальчишкой. Петуния не успела успокоить его — Лили пронеслась мимо них с исходящей паром чашкой. После первого же глотка Джеймса согнулся пополам, захлебываясь чёрной рвотой.

— Ты уверена, что это помогает?
— Он должен выпить всё, — отрезала Лили.
— Выглядит, как будто ему только хуже, — пролаял Сириус, раскачиваясь вперёд-назад, едва ли не бросаясь на них. — Ты знаешь, что делаешь?

— Пей, — она проигнорировала его.

Петунии казалось, что скоро всю гостиную затопит этой чёрной рекой, и они сами утонут в ней, не может в одном человеке умещаться столько жидкости — и потом вдруг всё прекратилось, и Джеймс повалился набок, и глаза у него были воспалённые, но чистые, белые, карие. Он близоруко прищурился, и Петуния отпустила его, ретировалась, боясь за собственную безопасность. Иначе её снесло бы стихийной силой.

— Ребят, знаю, вы злитесь, что я заставил вас поволноваться, но душить меня за это совсем необязательно. Ребята? Петуния, умоляю, они сейчас сломают меня, я ведь изящное и хрупкое существо! Петуния, ты моя единственная надежда!

*

Холодильник мерно гудел. Лили прятала ладони в растянутых рукавах свитера, пока Петуния отмывала котелок. Изредка они обе поглядывали в гостиную. Мамино кресло уместило двух здоровых баранов, так крепко они сплелись руками и ногами. Две черноволосые макушки соприкасались и не разобрать было, где кто.

— Я не знала, что делала, — призналась Лили.

В ответ раздалось вялое мычание.

— Мальсибер всегда был хорош в тёмных искусствах и заклинаниях. Ещё в школе начал изобретать проклятия, задирал других. Они всегда отнекивались, мол, это просто шутки, ерунда. По сравнению с тем, чем он разбрасывается сейчас, то и впрямь ерунда была.
— Так психопат, сделавший такое с Поттером, в вашей этой школке учился? Говорила я, что вас всех надо держать подальше от нормального общества.

Ни тени улыбки. Петуния пожала плечами, не собираясь извиняться.

— Ну и как ты тогда знала противоядие к этому проклятию, если он его сам изобрёл?
— Я не знала, — наконец-то в зелёных глазищах появились знакомые бесята. — Он слишком хорош. Просто я лучше.

Фыркнув, Петуния вернулась к посуде — и не стала комментировать судорожный всхлип за спиной. Они обе терпеть не могли, когда с ними нежничали.

— Даже действие Феликс Фелицис не длится вечно, что уже говорить о простой человеческой удаче. Нам дважды удалось избежать Волдеморта. Такого не бывает. Где-то уж мы должны были попасться.
— Да хватит с самокопанием. Ты всё равно надрала этому Мальборо Голд зад. Поттеру повезло, что ты была рядом.
— Джеймс едва не погиб, потому что я была рядом!

Ну, конечно. Ну, конечно, он увидел летящее в Лили проклятие и даже не подумал о каких-то их защитных заклинаниях, он, не думая, бросился наперерез, закрыл её собой. На что этому кретину палочка, в ухе ковыряться?

— В обратной ситуации ты бы сделала то же самое, потому что когда речь идёт друг о друге, вы оба становитесь слюнявыми тугодумами.
— Нет никакой обратной ситуации. Я им что красная тряпка для быка. Мишень. Они всегда будут ненавидеть меня больше. Особенно Мальсибер.
— В подростковом возрасте он, наверное, метал дротики в портрет Розы Люксембург?

Лили встала рядом и принялась вытирать вымытую посуду.

— Таких как я называют «грязнокровками». То, что вы у меня, — она набрала воздуха в грудь, — не волшебники, некоторые, придурки, конечно, они не очень… считают, что из-за того, что я не из семьи волшебников, у меня… как будто нечистая кровь. Как будто это как-то меняет меня или вас, я… Мальсибер получает особое наслаждение от издевательств над магглорождёнными. Ты ведь заметила, да, какое у него чувство юмора. В буквальном смысле заменить кровь на грязь. Как будто он открывает нашу истинную сущность. Ха. Поэтому это проклятие предназначалось мне и только мне. Джеймс, он из семьи волшебников, из благородного рода, и они называют его «предателем крови» из-за меня, из-за того, что он со мной связался.
— И ты всё ещё играешь в их войнушки?

Давай, поджимай губы. Давай, уходи, тряхнув волосами. Топай по ступеням как слон или бегемот или какое там у вас самое тяжеловесное животное в гребаном волшебном мире. Ещё хлопни дверью, ведь это так по-взрослому, это как-то, как поступает человек, который считает хорошей идеей рисковать своей жизнью каждый второй день.

— Вы поссорились? — сонно спросил Сириус, тщетно пытаясь убрать с лица падающие вьющиеся пряди.
— С чего ты взял? Она убегает реветь в свою комнату, а я бью посуду. Разве у вас в семье не так проходят милые задушевные посиделки?
— Именно так, — его подбородок опустился на её плечо, будто так и надо.

Вроде бы Петуния хотела укусить его, но неожиданно часть злости ушла.

— Как я вас ненавижу. Впутали Лили чёрт знает во что.
— Мы ни во что её не впутывали, это её выбор. Она уже взрослая.
— Ой ну да, пример здравомыслия. Ей девятнадцать и она до беспамятства влюблена.
— И тем не менее, ты не можешь решать за неё.
— Да я ничего не могу! — вспылила по новой Петуния. — Как же вы меня достали! Ничего не говорите, не объясняете, заваливаетесь сюда полумёртвые, и ждёте, что я буду спокойно это всё воспринимать?
— Толку? — его спокойный тон доводил её до безумия. — Ты всё равно не можешь ничего изменить. Только будешь беспокоиться.
— Ох, какая чудесная стратегия, ведь так я совсем не беспокоюсь! Ни капельки! И бешусь я совершенно не как раз потому, что никаким образом не могу вам помочь! Потому что вы не позволяете мне!

Сириус вздохнул, убирая голову, и сел на край стола, закинув щиколотку на колено.

— Ты уже помогаешь. Каждый привносит то, что может. Ты ждёшь нас. Поддерживаешь. Ты — дом, в который можно вернуться.
— Чтоб ты знал, я плюю в каждую порцию, которую накладываю тебе. И я могу больше!
— Плевать?
— Делать! То, что я не волшебница, не значит, что я бесполезная. Вы, волшебники, такие высокомерные. Оставляете нас в неведении и не даёте и шанса помочь вам или защититься. Прячетесь, секретничаете, стираете память. А потом играете в великих спасителей ничего не подозревающих «магглов».
— Мы не можем открыть существование волшебного мира! Это может привести к ужасным последствиям! — возмутился Сириус.
— Для волшебников! — зашипела в ответ Петуния. — Потому что есть атомная бомба, пистолеты, яды, газы — потому что вы боитесь нас! И потому готовы допустить, чтоб нас всех уничтожили, лишь бы не рисковать раскрытием!
— Но у тебя нет ни атомной бомбы, ни пистолета, и как ты собираешься драться с волшебником? Что ты можешь сделать на поле боя? Ты думаешь, Лили — ты думаешь, я позволю тебе оказаться хоть в какой-то близости от Пожирателей Смерти? Да я стараюсь даже не думать о тебе, чтобы они не узнали, что ты существуешь, что ты мне дорога, что ты… — он задыхался от возмущения.

Петуния отвесила ему пощёчину.

— Ты слишком занят своей игрой в героя. Сам сказал: я не вправе решать за Лили. А сейчас что? Решаешь за меня? Позволяешь мне? Я не ребёнок и не слабоумная. Самовлюбленный болван. И где твоя магия теперь? Давайте узрим, сможет ли остановить какую-то несчастную магглу наш великий волшебник! — ещё одна пощёчина. — О нет! Как же так?
— Прекрати, — но он не стал сопротивляться или останавливать её.
— Я сегодня держала тело Джеймса. Он умирал у меня на руках, а я понятия не имела, от чего. Не знаю, была ли у вас какая-то серьёзная операция или этот чёртов Мальборо вынюхал вашу шарашкину контору. Я не нанималась быть вашей безмолвной поддержкой! Как мне быть, если когда-нибудь посреди моей гостиной появится Лили, которую выворачивает чёрным дерьмом? Что мне делать, если с тобой что-то случится, а мне никто даже не сообщит? А может, я наконец-то достала тебя, и ты решил, что даже хорошая еда того не стоит? Ты пропадал неделями. Как-то ты не являлся месяц. И что мне думать? Что делать? Куда мне идти, у кого спросить, с кем связаться?

До Петунии не сразу дошло, что он обнимал её — она забилась ещё сильнее, толкая его в грудь, врезаясь лбом ему в лоб.

— Ненавижу тебя, — сказала она.
— И я тебя, — со всей серьёзностью ответил Сириус.

Сидели лоб ко лбу. Тяжело дышали из губ в губы.

Что за несуразный получился поцелуй.

6. я буду с тобой в горе и радости, в богатстве и бедности, в болезни и здравии, и даже смерть не разлучит нас

— Авада Кедавра, — произнёс Волдеморт спокойно, без злорадства или ярости, будто просил передать ему соли за столом или здоровался с малознакомыми коллегами в офисе.

Зелёная вспышка. Ни крика, ни вздоха — только негромкий стук упавшего на пол тела.

Не смотреть влево. Не смотреть. Джеймс стиснул зубы, приказывая себе глядеть прямо перед собой. Нет смысла проверять Доркас, Волдеморт не промахивался. Доркас мертва, а они ещё живы, и если они хотят прожить ещё хоть немного, то нельзя думать ни о чём, кроме стоящего перед ними врага.

Он стиснул палочку покрепче, чтоб она не скользила во вспотевшей руке. Рядом просвистел яростный оранжевый луч, опалив кончики волос и ворот, но Волдеморт играючи отмахнулся от него палочкой — луч перегнуло на девяносто градусов, и он остановился только врезавшись в стену. Огромная люстра над их головами угрожающе затряслась, и с потолка посыпалась крошка. Джеймс вдогонку отправил своё заклинание, но Волдеморт с такой же легкостью отклонил его.

Запястье Лили дёргалось с такой исступленностью, что казалось ещё немного — и оно сломается. Не отставая, Джеймс принялся атаковать его с другой стороны. Волны невербальных заклинаний разбивались о непробиваемую стену. Проклятия огибали его. Но больше всего Джеймса нервировало то, что Волдеморт не пытался ответить им. Он стоял, чёрное пятно мантии и бледное пятно иссушенного болезненного лица без бровей или ресниц, и наблюдал за их попытками достать его.

— Я понимаю, — хрипло признался Волдеморт, рассеивая стену из щебеня и осколков, — мисс Медоуз была вашим соратником. Достойный, благородный оппонент. Я бы предпочёл другой исход, конечно, но у мисс Медоуз есть один неприятный недостаток — слишком горячна. Слишком.

Джеймс едва успел поставить защиту, иначе его бы ударило рикошетом его собственного же заклинания. Не удержавшись, он на миг скосил глаза, проверяя Лили — её движения были похожи на танец, она пускала заклинание за заклинанием, сглаз за сглазом, использовала палочку как огненную плеть, щёлкнувшую у самого носа Волдеморта. Плеть свернулась змеёй, но прежде чем она успела упасть на Лили, она раскрылась посредине, роняя внутренности как конфеты из пиньяты. Если Джеймс правильно помнил, что такое пиньята. Змея мокро шмякнулась у её ног, и Лили, ставя точку, размозжила той голову толстым каблуком.

— Прекрасно, — кивнул Волдеморт. — Но недостаточно ли смертей на сегодня?

Он поднял палочку. Их оглушило рычащим «Нет!», но Джеймс не мог понять, кто же из них кричал. Не думая больше, он бросился к Лили, но его придавило к полу, и наплевать на всё, он смотрел только на неё, а она смотрела только на него, и она тянула руку к нему, но её тоже что-то сжимало, не давая двигаться. Джеймс пробовал прорваться сквозь эти невидимые путы, пробовал встать, ползти, дотянуться до Лили хоть рукой, как будто это хоть как-то могло защитить её.

Волдеморт подошёл ближе, опускаясь рядом с ними, с наклонённой в сторону головой наблюдая за их потугами. Джеймс поймал взгляд воспалённых, отблескивающим красным, глаз.

— Печально потерять мисс Медоуз — но потерять таких талантливых, подающих надежды детей, как вы двое? Воистину трагедия. Вы достойно сражались, но я вижу внутри вас понимание. Как бы вы не боролись, вы умрёте здесь, — он потянулся к Джеймсу, дотрагиваясь до его макушки.

Волдеморт сидел перед ним на корточках и трепал ему волосы?

— Но всё необязательно должно закончиться так. Нужно учиться на ошибках старших. Я читаю ваши мысли, ваши потаённые желания и страхи — что вам жизни каких-то незнакомцев, что вам ваша честь, если вы можете спасти друг друга?

Волдеморт отстранился, поворачиваясь к Лили, так же протягивая к ней свою худую отвратительно белую, отвратительно холодную руку…

— Не трожь её!

… рука, замерев на миг, вернулась на место. Сморщившись в невольном отвращении, Волдеморт встал, отступая на пару шагов.

— Несмотря на твою грязную кровь, ты могла бы многого добиться, Лили Поттер. Я прощу тебя, прощу твоего мужа за предательство крови и сопротивление. Я милостив.

Лили перестала дёргаться.

— И вы дадите нам уйти? Вот так просто?
— Естественно после того, как вы получите свои метки, — взгляд его прищуренных глаз пронизывал её. — Не пытайся солгать мне, дитя.
— Вы поклянётесь, что Джеймс будет в безопасности? Не пытайтесь солгать мне, старик.

Тонкие губы изогнулись, делая его лицо ещё больше похоже на карикатуру — морщины вокруг рта рвали белое лицо, а глаза вспыхнули лихорадочным алым. Волдеморт улыбался.

— Надеюсь, Джеймс Поттер последует примеру своей явно более благоразумной жены.

Лили поднялась над полом, выгнутой левой рукой вперёд — Волдеморт закатал ей рукав, впиваясь в чистый от веснушек локоть палочкой, взглядом, всем своим естеством — и несколько вещей произошло одновременно.

Лили закричала от боли.

От места, где кончик палочки прикасался к её коже, по её локтю потекла кровь.

Джеймс обнаружил, что снова способен свободно шевелить пальцами.

— Бомбарда Максима!

Подбитая стена взорвалась щебнем, и волной от удара их отбросило в разные стороны. Плохо ориентируясь в облаке пыли, Джеймс подхватил Доркас и кинулся к открывшемуся окну на волю. Четвёртый этаж. Он подозревал, что они не смогут аппарировать ещё в радиусе километра, так что после прыжка им ещё предстоял хорошенький такой забег. Хотя бы не по полю.

— Лили!
— Я тут. Я тут.

Серая от покрывшей её крошки, прижимая к груди истекающий кровью локоть, Лили выбежала к нему из облака. Вслед за ней — разъяренный рык.
Джеймс обернулся, встречаясь взглядом с взбешенным Волдемортом, наставившим на него палочку. На белой впалой щеке зияла глубокая царапина.

— Авада, — окончание заглушила люстра, с дребезгом упавшая между ними.

Не обращая внимания на дребезг и летящие осколки, Лили толкнула его с края и сиганула вслед за ним, упрямо держа слезящиеся глаза открытыми, шепча заклинания, чтоб смягчить падение. Едва носки их ботинок коснулись травы, они принялись бежать вглубь примыкающего к поместью леса. Их подгоняли перекрикивания Пожирателей, вспышки красного и зелёного, отражающиеся на коре деревьев, близость спасения. Тело Доркас тяжелело с каждой минутой, и он не мог попросить её ухватиться за него, чтоб не соскальзывать — но Джеймс отказывался и мысль допускать о том, чтобы оставить её тут. Он не знал, бежали ли они прямо или кругами. Он не видел практически ни черта. Не привыкшая к тяжёлым физическим нагрузкам, да и к тому же раненная, Лили явно давно выдохлась и бежала из последних сил. Поэтому как только шум и светопреставление позади стихли, Джеймс решительно остановился, решив дать им небольшую передышку. Он аккуратно опустил Доркас в полусидящее положение у дерева, протёр стёкла очков рукавом, пока Лили, согнувшаяся в три погибели, пыталась отдышаться.

— Как думаешь, это ведь не законченная метка, он же не сможет отследить меня? — она задумчиво потрогала кровоточащую полосу на локте. — Надо спросить у профессора Дамблдора.
— Как ты его обманула?
— Я никого не обманывала, — Лили выпрямилась, вытряхивая из волос мелкие камешки и разминая ноги, чтоб согреться, — просто надеялась, что до этого не дойдёт.
— То есть, твой план состоял в том, что пока ты отвлекаешь его, я что-нибудь придумаю? Самый идиотский план на свете.
— Разве это не ваш с Сириусом план на все случаи жизни?
— Говорю же, самый идиотский план на свете. Но вы были невероятно круты, миссис Поттер.
— Ваш невербальный диффиндо тоже очень неплох, мистер Поттер. Терпеть не могу змей.
— Так и знал, что ты недолюбливаешь Петунию.
— Джеймс! — прыснула Лили. — Вот дурак.

Он выпрямился, настороженный чем-то, и она, ловя смену настроения, мгновенно стихла, осматриваясь по сторонам, стараясь понять, что всполошило его. Было тихо, но внутри всё гудело от ощущения опасности. Что-то было не так. Он переступил с ноги на ногу, и тишину нарушил скрип заиндевевшей травы под подошвой.

— Они тут, — прошептал Джеймс.
— Кто? — со словами изо рта вырвался глубок пара, и Лили поняла.

Они не успели поднять Доркас, как из-за дерева появилась первая чёрная фигура. Лили попыталась вызвать патронуса, но легкий шарик света потух под рукой третьего дементора.

Вот почему Пожиратели не стали их догонять. Двое избитых, не считая трупа — а Доркас мертва, мертва, и это его, Джеймсова, вина — как далеко они уйдут? Джеймс отчаянно попытался вызвать в памяти какое-нибудь мало-мальски хорошее воспоминание. Они смогли уйти от Волдеморта в очередной раз! Но не Доркас. Мерлин, Доркас.

Ребята, их ждали ребята. Они не очень хорошо расстались. Они не ссорились практически никогда, но Сириусу со своими дурацкими подозрениями так и надо было… Неужели Ремус и вправду мог их предать? Что за чушь! Да даже представить такое! Бродяга, как ты мог? Мы же были вместе на свадьбе, мы смеялись вместе, мы танцевали, мы напились как дурные, мы обещали друг другу быть вместе всегда, стоять за друг друга всегда… Теперь что друзья, что… Мерлин, Лили, наверное, жалела сейчас, что вообще согласилась выйти за него. Куда её это привело? Петуния была права, Петуния всегда права… Лили ненавидела его так долго, может, оно и к лучшему? Пусть бы ненавидела, была бы жива и цела.

— Прости меня, — Джеймс чувствовал, как от него отрывали по кусочку, и обнял Лили, окутал её собой, попытался закрыть её от дементоров и от всего мира, — я счастлив каждое мгновение, проведённое с тобой, но я не могу вспомнить. Я не могу сейчас вспомнить, какого это — быть счастливым.

/Лили отказывается сидеть рядом с ним во время зельеварения. Лили смеётся, когда он спрашивает, не хочет ли она пойти с ним в Хогсмид. «Даже если бы ты был последним человеком на Земле!..»/

/Профессор МакГонагалл кусает губы и молчит, и это пугает. Джеймс впервые не знает, за что его сейчас будут ругать, но пожалуйста, просто скажите как есть, не тяните, не тяните! «Мистер Поттер, ваши родители…»/

/Молодая (не)знакомая леди улыбается ему и Сириусу с портрета. Они с Сириусом так похожи, и она не сразу может угадать, который из них её сын./

/«Бродяга, у Лунатика могут быть проблемы из-за тебя! Его могут исключить! Мерлин, он мог убить человека, пусть и Нюниуса! Зачем ты это сделал? Сириус!» «Мне было скучно.» Джеймс не узнаёт человека, сидящего перед ним./

/Лунатик не узнаёт его и рычит, и у Джеймса, если честно, поджилки трясутся. Инстинкты велят ему бежать, потому что олени не дружат с волками, потому что волки едят оленей./

/Сириус ревёт ему в живот, а Джеймса жжёт, жжёт, жжёт, что его собственная семья может так с ним поступить. У ног валяется неразобранный чемодан, и все его вещи поместились в чемодан, без расширяющих чар. Он, видимо, собирался впопыхах, но вряд ли сможет вернуться за оставшимся. Да и ладно. У него будет ещё куча других вещей. Намного лучше. Но как они могли? Как они могли? Как они могли? /

/Лили молчит, но он давно уже может читать её по стиснутым губам, по морщинке между глаз. У него было так же: сначала мама, а затем, спустя короткое время, и отец за ней./

/«Авада Кедавра», и Доркас не достаётся последнего слова, она даже не успевает понять, что произошло — только вспышка и всё. И всё./

/«Джеймс.»/

/«Джеймс.»/

— Джеймс, — они почему-то полулежали на земле, но он всё равно не чувствовал ног, так что какая разница? — Джеймс!

Лили дозывалась его, и когда он вернулся в сознание, первое, что он увидел, были её глаза, её полные слёз глаза, мокрые бледные ресницы и россыпь тёмных веснушек.

— Джеймс, мы не можем остаться здесь.

Она убрала его руку, разрывая кольцо объятий, открывая себя миру — дементоры склонились забирая себе по частичке её. Каждому хотелось ухватить по лучику Лили.

— Джеймс, я ни о чём не жалею, и я хочу провести с тобой остаток своих дней, будь это восемьдесят лет или одна минута, — она провела его ладонь под свой свитер и положила на еле тёплый живот.

— Ты?
Кивок.

Дементоры опустились на них сверху чёрным покрывалом, гладя почти ласково, готовясь поцеловать, как будто кусочек чужого счастья мог сделать их хоть как-то счастливее.

Серебряные рога порвали покрывало на лоскуты. Серебряные копыта превратили лоскуты в ничто. Бледные тени бросились прочь от сверкающего могучего оленя, и он погнался за ними, оставляя за собой блестящую дорожку из растаявшего инея.

— В моей сумке где-то должна валяться плитка шоколада, — просипела Лили.

Через патронуса Джеймс нащупал границу, с которой они могут, наконец, аппарировать. Лили, капризно взвыв, поднялась на ноги и помогла ему поднять Доркас.

— Мы вернём её семье, — тихо пообещала Лили.

У них скоро будет своя семья. У них будет ребёнок. Дочка. Или сын. Или двойня. У них точно будет два ребёнка. Или три. Три в самый раз.

У них будет своя семья. У Джеймса были заняты руки, и он не мог вытереть слёзы.

7. мы собрались здесь, чтобы вспомнить о прошлом, о том, что важно и не важно, о том, что было и чего не будет

Джеймс явно гордился бережливо отращенными бакенбардами, и одно это уже было достаточной причиной для того, чтоб напоить его олысяющим зельем. Но Петуния не умела варить зелья, а Лили по какой-то неведомой причине действительно нравился его недо-элвисовский помпадур. Что в её состоянии почти простительно, у неё-то и раньше голова плохо работала, когда дело касалось этого проходимца.

Лили, в дурной рыбальской панамке, полусидела на подстилке рядом с Алисой уже-Лонгботтом, обе светящие круглым пузом из-под курток. Прям собрание беременных и сочувствующих. Алиса заправским движением закидывала шоколадных лягушек в рот — Петуния, не сводя глаз, с брезгливым любопытством наблюдала за тем, как лягушки норовили вырваться из её крепкой голодной хватки.

Парни в это время носили Питера на плечах, распевая глупую полупьяную песню про короля Хвоста. Даже Ремус присутствовал, и хотя последнее время Сириус странно себя вёл рядом с ним, в честь рождения друга он оставался практически цивильным.

Как ни старалась Петуния, сколько ни прищуривалась, но не могла найти в воздухе ни малейшего знака, что территория вокруг зачарована. Ни тебе подозрительного блеска, ни лёгкой дрожи воздуха у границ. Она-то уже и потеряла эти границы, хотя Сириус ей раз пять показывал — пока сердобольный Фрэнк, храни его Господь, не признался ей, что для них линии пределов заклинаний тоже невидимые, и каждый раз Сириус ей просто от балды куда-то тыкал пальцем. Петуния начала планировать страшную месть, включающую в себя публичное унижение и членовредительство; но Сириус так смеялся над своей выходкой, что у него пиво носом пошло, и ей не оставалось ничего другого кроме как простить его.

Подумать только, что еще два часа назад она была в офисе. Они с девчонками стояли у окошка рядом с кофе-машиной: кто-то курил в форточку, кто-то собирал сплетни. Патриция, Шарлотта и Индия, три стервятницы, охали и ахали над Петунией, поливая грязью неизвестную вертихвостку, ради которой её наверняка бросил Вернон. Петуния слушала их вполуха, чтоб вовремя поддакнуть с полным ртом печенья, Шарлоттиного любимого, но ей, увы и ах, совсем нельзя. Её муж любил худышек, а она полнела, даже просто взглянув на сладкое. Петуния ненавидела этот бренд шоколадного печенья, как впрочем, и шоколадное печенье в принципе, но начинала вот уже третью коробку. Лисье личико Шарлотты казалось особенно тоскливым, когда Петуния, в очередной раз якобы забывшая о её диете, предлагала ей поделиться, на что той каждый раз нужно было неуклюже оправдываться, будто ей совсем не хотелось.

— Но ты кушай-кушай, а то одна кожа да кости, на такое мужчины редко кидаются, — елейно улыбалась Шарлотта, — боятся удариться об углы.

У Петунии было несколько идеальных реторт, подготовленных на этот счёт, и на вершине списка было посоветовать Шарлотте своего парикмахера, потому что её нынешний явно работал на полставки в салоне красоты для животных. То, что никакого парикмахера у неё не было, а стригла себя она сама, было не столь важно. Ради эффекта можно было немного и пренебречь фактами. Но прежде чем она успела дожевать опостылевшее ей печенье и одарить всех своим искромётным и изящным чувством юмора, снизу засигналили. Девчонки бросились на звук и тщетно пытались всем скопом вместиться в крошечный оконный проём. «Углы» пришлись как никогда кстати, и Петуния решительно растолкала остальных претенденток острыми локтями. Внизу, задрав голову и нахально улыбаясь, стоял, конечно же, Сириус. Он опирался на мотоцикл, в рваных джинсах, в кожанке и футболке с неизвестной ей музыкальной группой. На сидении сзади два шлема. Девочки дружно томно вздохнули. Заметив её, Сириус немного вытянулся и помахал.

Внутри у неё всё затрепетало так, что пришлось вцепиться в подоконник, только бы не выпрыгнуть ему в руки прям из окна. Она сжала ноги так резко, что аж колени стукнулись. Потом вспомнила, что так и не проглотила печенье и стояла с надутыми щеками, как бурундук, вся в шоколадных крошках.

— Мы устраиваем Хвосту сюрприз и мы опаздываем! — крикнул Сириус.
— Я не могу сейчас, некоторым из нас не повезло с наследством и приходится ходить на настоящую работу! Меня могут уволить за ранний уход!
— Ну скажи, что у тебя чрезвычайная ситуация!
— Какая чрезвычайная ситуация?
— Ты опаздываешь на устраиваемую тобой сюрприз-вечеринку? У тебя острый приступ диареи?
— Я даже не знала, что у него сегодня день рождения!
— Не сегодня, две недели назад, — пожал плечами Сириус. — Но мы устраиваем её сегодня, потому что такого он точно не ожидает.
— Тогда давай устроим её завтра? Один день ничего не изменит.
— Не получится, Фрэнки и Алиса уже пригласили его на ужин.

Петуния заскрежетала зубами, вдохнула, выдохнула. Девчонки смотрели на неё вопросительно, явно ожидая объяснений. Лисье личико Шарлотты горело почти что обвинительным огнём.

— У меня что-то прихватило живот, — неуверенно произнесла Петуния, — наверное, не стоило есть так много печенья.

Девочки продолжали молча таращиться, пока Индия не всплеснула руками:

— Ужас какой. Тебе срочно нужно к доктору. Я сообщу менеджеру.
— Спасибо, — пробормотала Петуния.

Индия подмигнула ей, а она уже бежала вниз, надеялась, что бежала не слишком уж охотливо и не улыбалась сейчас как сумасшедшая. Зря она так об Индии, возможно, та вполне искренне обсасывала косточки Вернону, «обидевшему Петунию». Надо бы испечь ей что-то вкусное.

— Ты прервал мой поединок, — изо всех сил изображая недовольство, сказала запыхавшаяся Петуния.
— Это с той, у которой причёска как у пуделя?

Вот за это она его и любила. Она не успела остановить мысль, но тут же отмахнулась от неё, глупости какие, она не это совсем имела в виду… Просто они были два сапога пара, оба противные и злые, и насколько спокойно им было открыто быть противными и злыми друг перед другом.

— Да, я ведь старше почти всех девочек в офисе, брошенка, старая дева, — Сириус в ужасе прикрыл рот, а в глазах плясали бесенята, — о чём она мне не преминет напомнить.
— И за кем осталось последнее слово?
— За ней! Я не успела ответить.
— Нет, так не годится, — нахмурился Сириус, но гримаса тут же растворилась в смешке. — Мы просто обязаны это исправить.
— Думаешь, стоит подарить ей пачку собачьего печенья? — конец предложения утонул в поцелуе.

Петуния едва не свалилась с мотоцикла, когда Сириус без предупреждения поцеловал её. Поза не совсем удобная, ему нужно было выгнуться, ей держать равновесие, так и не перекинув ногу через сидение. Сверху она услышала смущенное хихиканье, кто-то, скорее всего Индия, громко пожелала им хороших выходных. Прервав поцелуй, Сириус отсалютовал им, ей же приказав крепко держаться. Да какое там держаться, как бы тут обратно получить контроль над конечностями и просто усесться. Поняв, что дозываться до орбиты планеты Петуния бесполезно, Сириус сам надел ей шлем, и хорошо, потому что не оставалось сомнения, что теперь-то уж она точно улыбалась как последняя дурочка.

Когда они приземлились на пустынной меловой скале у моря, от неё всё ещё не было ответа, но в этом случае потому что горло болело после визга продолжительностью в весь перелёт от Лондона до Дорсета на магическом мотоцикле. Ей не дали никакого времени переодеться, так что она так и осталась в лёгких туфлях, да платье, хлопковая ткань которого сразу же начала тяжелеть от влажности. Петуния мгновенно вздрогла, и механизм недовольства начал работать на полную катушку — потому что ярость согревала её?

— Что мы здесь забыли? — сложив руки на груди, просипела она.
— Я же говорил, — не обращая внимания на её страдания, ответил Сириус, осматриваясь по сторонам.
— Но тут никого нет. Ничего нет. Тут красиво, конечно, но погода сейчас явно не для прогулок. Да и вечер уже. Что это за сюрприз такой? Иногда мне кажется, вы слишком жестоки к Питеру.
— Алиса! Фрэнк! Мы уже здесь! — Сириус полностью игнорировал причитания, но снял свою кожаную куртку и надел на неё.

Ещё через минуту из пустоты к ним вынырнул Фрэнк, и ей бы стоило уже давно привыкнуть к таким их выходкам, но хорошо, что она охрипла от крика во время полёта, потому что желание покричать всё ещё оставалось. Особенно когда они пошли вслед за Фрэнком, и там, где ещё мгновение назад ничего не было, теперь оказался небольшой коттедж с симпатичным крытым крыльцом. На подстилке на крыльце уже устроились Лили и Алиса, где-то внутри дома Джеймс распевал Пресли. Услышав их, из дома выбежала Мэри, затягивая Петунию в крепкие объятия. Вот кому, при всем умении, завидовать было невозможно. Её объятия были крепкими, но не тесными, она вся была такой: словно кусочек зефира, невероятно сладкая, но никогда не навязчиво. Марлин была полной противоположностью: жилистая, высокая, с широкими плечами. Они смотрелись словно инь и ян, неразлучные, дополняющие друг друга во всём. Как водилось, они одинаково оделись, в колючие полосатые свитера и джинсы-клёш. Одинаково безвкусно, как водилось. Затем вышел и Джеймс со своими бакенбардами, дополняя картинку. Но он вынес ботинки и тёплые носки, которые они с Лили захватили из дома, и Петуния решила отложить пока уничтожение его мечты стать королём рок-н-ролла.

Вместе с днём рождения Питера они праздновали и свадьбу Лонгботтомов. Они и до этого-то жили как давно женатая пара, но мать Фрэнка наконец-то сдалась и благословила их брак — во многом, скорее всего, потому, что Алиса была уже на шестом месяце. Если мать Фрэнка так и не пронюхала, где они прятались от неё, то какие-то пожиратели смерти уж точно их тут не найдут. Ну или так пошутил Джеймс, подливая ей сливочного пива.

Возможно, именно пиво было виновато во всём или на то была непробиваемая материнская воля, но в какой-то момент Петуния поняла, что стояла на четвереньках на подстилке, положив ладонь на живот Алисы. Она старалась дышать немного в сторону, чтобы не алкогольными парами в лицо беременной, а Алиса вроде бы и не замечала, как будто какую-то смешную историю рассказывала, как неделю ходила, думая, что подхватила грипп, пока Фрэнк не отправил её в Сент Мунго.

— Августа хочет назвать его в честь себя, — фыркнула Алиса. — Но кто станет называть ребёнка, родившегося в июле, Августом? На самом деле, кто станет называть ребёнка именем старика? Поэтому он должен родиться в июле. Точка. И мы назовём его как-то нормально, Даррен, Натаниэль или Нэвилл, — и Петуния почувствовала лёгкий толчок.

Круглое лицо Алисы просияло. Крошечная ножка топнула, словно подтверждая, что её владелец не хотел быть никаким Августом. Петуния не хотела детей, не любила детей, но после прикосновения к её ладони маленькой жизни, сердце у неё защемило.

— Ой, кажется, мой Даррен только что посвятил мисс Эванс в тайны материнства, — Алиса переглянулась с Лили. — Стоит предупредить Сириуса?

Петуния забрала руку и встала, отряхивая колени.

— Глупости.

Лили жевала губы, стараясь скрыть улыбку. Алиса дёрнула Петунию за подол платья, требуя вернуться на их плоскость.

— Но вы правда так мило смотритесь.
— Боже, нет.
— Она просто злюка, — доверительно сообщила Лили, — и у неё уши красные.
— Я ухожу.

Их возня привлекла внимание Марлин и она подошла к ним, покачивая пиво в бутылке.

— Мы разводим Петунию на разговор по душам, — тут же призналась Алиса.
— А вот это уже интересно, — Марлин выбросила недокуренную сигарету и опёрлась на перила крыльца, готовая слушать и внимать. Выглядела она при этом непозволительно круто.
— Нечего рассказывать, — сдаваясь, Петуния села обратно, пряча колени под юбкой.

Марлин думала всего секунду.

— Ты встречалась с кем-то до Сириуса?
— Мы не встречаемся, — отрезала Петуния. — И да. Вроде того.
— Спали? — Марлин подняла руки прежде чем Петуния успела возмутиться. — Целовались? С кем ты был первый поцелуй?
— Да вы не знаете его, это неинтересно, — лучшая защита это нападение, и Петуния пошла в наступление, — твой?

Лили и Алиса затихли. Марлин была невозмутима.

— С Сириусом.

Удивления не было, она ожидала чего-то подобного. Петуния забрала у Марлин бутылку, осушила, повернулась к Алисе.

— А твой?

Её щёки покрылись предательским румянцем.

— Ремус.
— Что? — Лили аж подскочила. — Почему я об этом не знаю?
— Да никто, собственно, не знал, — замялась Алиса. — Это было что-то вроде нашего секрета. Да на самом деле, это всё продлилось всего две недели, нечего и обсуждать.
— Целых две недели?! — Лили толкнула проходящего в дом Джеймса. — Алиса и Ремус встречались две недели! Ты знал?
— Чего?!

Остальные подтянулись на его возмущённый вопль.

— Так, Лили, а что насчёт тебя? — быстро перевела тему Алиса, когда Фрэнк, посмеиваясь, поцеловал её в макушку.
— С Джеймсом, — она откинула голову. — Мы говорим о первых поцелуях. Твой с кем был?

С приподнятой бровью Джеймс присел рядом, чтоб ей было удобнее смотреть на него.

— С Сириусом.
— Кажется, у нас появился лидер, — язвительно вставила Петуния.
— Хм, ну мой был с Джеймсом, получается, счёт сравнялся? — подал голос Сириус. — У Питера сто процентов первый поцелуй был с Бертой Дженкинс, да?
— Джентльмен не распространяется о таких вещах.
— Я же говорил!
— А у меня с Судиптой, — радостно поделилась Мэри.
— Матсур?
— Она самая.

Парни одобрительно закивали. Судя по всему, это было достижением в их глазах. Хотя Петуния сомневалась, что существовали люди, которые бы отказали Мэри.
У Фрэнка и Ремуса тоже были незнакомые ей имена, но все снова вспомнили о том, что Ремус с Алисой встречались целые две недели на четвертом году и держали это в секрете. Когда Фрэнк признался, что знал об этом, потому что Алиса сама ему рассказала, начался настоящий балаган.

Незамеченная, Петуния удалилась, чтоб попить воды и ухватить что-то, оставшееся с ужина. Фрэнк отлично готовил и даже вмешательства Джеймса, желающего помочь, не смогли испортить его еду.

Питер сидел в одиночестве, смотря в горлышко бутылки, когда она зашла на кухню.

— С днём рождения!.. Пусть и немного запоздало, — вместо приветствия сказала она.

Он поднял голову, пару раз моргнул, словно только очнулся.

— Да ничего, спасибо. Хороший вечер. Спасибо, что пришла.

Она неопределённо дёрнула головой, мол, ерунда, и устроилась возле духовки, доедая оставшийся салат.

— Иногда трудно с ними, да? — она не сразу поняла, о чём он, а Питер продолжил. — Трудно поспевать, когда они такие сильные, умные, умелые. Что бы ты не делал, пусть это будет лучшее, на что ты способен, всё равно будет хуже чем их тяп-ляп. Вроде мой праздник, и я должен быть рад, а меня посещают такие дурные мысли. Ещё вот кое-что, в чём я всегда буду хуже них. Они добрые, храбрые, а я… боюсь. Всё время боюсь.

Петуния посмотрела на него. Увидела его впервые. Питер Петтигрю был… обычным. Совсем не урод, просто обыкновенный. Не был он и дураком.

— Это нормально, — она отставила салатницу, — бояться, быть неуверенным в себе. Признаемся честно, они бывают теми ещё засранцами. Не такие уж они и идеальные. Просто не сравнивай несравнимое. Пока будешь пытаться их догнать, окажется, что всё это время они были рядом и никогда не убегали. Они просто любят тебя, не оценивая по качествам.
— Тебя никогда не коробило, что ты не волшебница? — Питер задал вопрос и испуганно сжался, сам от себя не ожидая такой прямоты.

Петуния вытерла рот и отошла к холодильнику, намерившись найти себе ещё одно пиво.

— Каждый день.

От первого же глотка прохладного пива стало легче. Салат, кажется, скис, пока стоял. Сделала глоток и смыла кислый вкус изо рта. Сделала глоток и отпустила. Простила себе зависть и обиду, и ненависть. Внутри стало свободно — слишком, потому что всё место занимала бесконечная обида. На природу, на магию, на Дамблдора, на Лили, на родителей, на саму себя. К ней прикоснулся сегодня не рождённый ещё ребёнок, не это ли настоящая магия? У неё внутри взрывались тысячи вселенных стоило Сириусу посмотреть на неё, не это ли настоящая магия? На глазах у неё стояли слёзы, и Питер подскочил к ней, извиняясь за то, что задел больное, у него самого глаза наполнились слезами, и наполненные слезами раскаяния, его водянисто-голубые глаза казались почти красивыми.

— Но их это не коробит. Не коробило никогда. А я ненавидела это, — Петуния погладила его по плечу, позволяя ему выплакаться. — Вот только любила всегда больше.

8. ты даже не представляешь, как я тебя люблю, как мне страшно, что будет после, но я знаю, что там будешь ты, и мне этого достаточно

Они сидели на подушках, накрывшись пледами, и мир вокруг них медленно перестраивался перед началом нового дня. Волшебный сумеречный час — холодно и немножечко одиноко, заставляет прижаться к ближайшему телу покрепче. Проведи такой момент с человеком и останешься связан с ним навсегда. Дом за их спинами не был тихим: в гостиной развалился похрапывающий Питер, Ремусу плохо спалось (в том числе и из-за негромкого, но не прекращающегося храпа по соседству) и он всю ночь ворочался, на втором этаже скрипели половицы под ногами то Лили, то Алисы во время их очередной прогулки в туалет. Где-то в часа четыре Мэри, шаркая, переместилась на кухню и устроилась под открытым краном, тщетно пытаясь утолить жажду. Тем не менее, они были наедине, шмыгая красными от холода носами, наблюдая за розовеющим краем серого неба и серого моря. От влажного воздуха их волосы прилипли ко лбу и шее. Петуния впервые заметила, что у Сириуса волосы длиннее. Обычно она подкручивала их или закалывала, а он завязывал свои в хвост, чтоб не мешали, пока он копался в мотоцикле.

Петуния вообще тоже планировала видеть к этому времени десятый сон, но после алкоголя сон был совсем некрепкий, а храп Питера был настоящей китайской пыткой. Сириусу вот всё было нипочём, он сам в такт подхрапывал, и от него несло пивом и травкой, так что Петуния откатилась от него к Ремусу. Тот приоткрыл глаз.

— Я думала, что дам Марлин и Мэри немного времени наедине, — прошептала Петуния, — а теперь уже поздно возвращаться к ним с повинной.
— Лили предлагала выгнать Джеймса сюда, чтоб разделить с тобой комнату, — практически не разлепляя губ, шепнул в ответ Ремус. Вот уж сразу видно, что человек вырос в школе-пансионате, ночуя в дортуаре с ещё четырьмя парнями. Ремус отменно владел искусством шушукаться.
— Да, но я думала, что меня будут больше бесить её походы в туалет каждые полчаса. Не самое удачное моё умозаключение. Не берите меня на шоу Монти Холла.

Уголок его губ дёрнулся — приятно было, что хоть кто-то из этих тугодумных волшебников разбирался немного в нормальных человеческих вещах и понимал её отсылки.

— Не странно, ночевать в доме своей бывшей, беременной к тому же? — не удержалась Петуния.

Взгляд прищуренного глаза стал укоризненным.

— Нам было четырнадцать. Не уверен, что её даже можно назвать моей бывшей девушкой.
— Ты ушёл от ответа.

Ремус заёрзал, но сбежать от разговора ему было некуда: с одной стороны допрос, с другой — храпящий, господи прости, Питер.

— Я к тому, чего вы расстались-то, — поднажала Петуния. — Она, конечно, не то, чтоб прям красавица писаная, но точно не дурнушка. Харизматичная, вот как бы я её описала. С ней точно не скучно. Побьюсь об заклад, что даже в четырнадцать ты не был таким идиотом, как вот они. Конечно, одеваешься ужасно, но вы же там всё равно постоянно в форме. А так ты очень даже ничего, высокий, симпатичный, с выражением вселенского горя на лице, ух, девочкам такое нравится.
— Спасибо, наверное, — приподнял бровь Ремус. — Но видимо, скучно оказалось со мной. Не виню её.
— Ох, — сочувственно вздохнула Петуния, — и сколько потом ты по ней убивался?
— Я ни по кому не убивался.
— Месяц? Год?

Он открыл рот, собираясь сказать что-то, но так и застыл с болезненной полуухмылкой — в лунном свете блеснули его зубы — а потом сдался.

— Если бы на то была моя воля, возможно, она не была бы сейчас бывшей, — тихо признался он.

Петуния пододвинулась к нему ближе, и он пустил её, позволил прижаться к себе в неловкой попытке обнять (куда девать нижнюю руку, низ туловища лучше подальше держать, а то ведь, как назло, кто-то спустится за стаканом воды и поймёт не так). В этом они с Ремусом были немного похожи: оба падкие на всё яркое, блестящее, словно две несчастные сороки. Ремус в своей обычной трагически ироничной манере тянулся к пыщащим здоровьем, к жизнерадостным, к искреннему и непосредственному веселью. У неё сегодня вечер невиданной щедрости, после знакомства с нерождённым ещё Лонгботтомом-младшим даже такую циничную заразу, как она, развезло: вот Питеру сопли вытирала, теперь нарвалась на душевные беседы с Ремусом.

Ремус разорвал недо-объятия слишком быстро, отодвинулся, и на непонимающий и немного обиженный взгляд мотнул подбородком куда-то ей за спину. Спустя мгновение до неё дошло, что Питер вот уже пару минут выступал соло. Петуния распрощалась с сонным теплом кровати и отправилась на поиски. Ступни обожгло холодом, и надеясь, что в темноте не перепутала и не натянула мужские вонючие носки, Петуния обулась.

Сириус нашёлся на крыльце. Он задумчиво курил косяк. Глаза у него были красные, под глазами мешки, и всё равно при взгляде на него, небритого и заспанного, у неё сердце пропускало удар. Петуния присела рядом с ним, он всё так же задумчиво, как на автомате приоткрыл плед, приглашая её к себе. Не раздумывая, она юркнула к нему, ожидая шутку о том, как она прыгает из постели в постель.

— Хвост тебя обидел? — вместо этого спросил Сириус, нарушая их общую тишину. — У тебя глаза вчера красные были.
— С чего это ты сейчас начал?
— Ну вчера у него день рождения был. Сегодня я могу кинуть в него луковый сглаз, если надо.
— Не надо, — покачала головой Петуния, — на самом деле, он плакал, не я.
— Ты обидела Хвоста?
— Нет, не я, жизнь. Но всё нормально, он разберётся.

Сириус не хотел понимать, но понимал, конечно, не мог не. Не он ли пролежал на её кровати два дня без движения, уставившись в одну точку, не отвечая, не замечая ни воду, ни еду, ни её? Она понятия не имела, что произошло, просто приносила ему поесть, прикусывала язык, только чувствовала срывающийся вопрос, держала его за руку — потом легла рядом с ним, уткнувшись ему в плечо, надеясь, что этого достаточно. Потом, словно очнувшись, он рассказал ей об идиоте-братце, который слово поперёк не мог сказать родителям, об идиоте-братце, у которого кишка оказалась тонка идти по тому пути, что он выбрал. О младшем брате, который поддерживал нехорошие взгляды, делал нехорошие вещи, но не был плохим человеком. У Сириуса были сухие глаза, но он умолял её: пойми, он не был хорошим, но ему было восемнадцать и он любил мать больше всего на свете, и никогда не позволил бы себе расстроить её. Петуния держала Сириуса в руках и старалась не ненавидеть его мать. Плохо получалось.

А жизнь продолжалась. И им приходилось жить дальше.

На самом деле, у них не было времени остановиться и подумать, а что с ними происходило. Когда каждый второй день ты встречаешься со смертью, всё становится таким обыденным и неважным. Не было никакой кульминации, всё как-то само получилось. Просто им хорошо вместе, просто, просто, просто так всё. У Петунии внутри дрожал огонёк, и она лелеяла его, довольствуясь тем, что Сириус способен был дать, а он и не думал заморачиваться о своих чувствах и что же ждало их дальше. Великая любовь это для таких как Лили и Джеймс, звёздами сведенных, судьбой, богом, магией. Петунии было достаточно вот тех редких моментов, когда уставший гнаться за смертью Сириус прислонялся к её плечу. Умиротворённый в кои-то веки.

Сириус заправил её влажные, кудрявящиеся пуще обычного, пряди за уши, и вдруг завороженно уставился на неё, словно в первый раз увидел. Её щёки предательски заалели под его внимательным взглядом.

— Чего ты улыбаешься как дурак? — смущённо проворчала Петуния.
— Никогда раньше не замечал, что у тебя на лице веснушки, — Сириус провёл большим пальцем ей по щеке. — Красивая ты, Тунс.

И по глазам было видно, что ляпнул как подумал, не чтоб сделать ей приятно. Пришло в голову, ну и вырвалось. Солнце подымалось из воды и оставалось розовыми зайчиками на её щеках. Вот бы остановить это мгновение и остаться тут.

Она припала к его боку, а он закутал её в свой плед. В доме храпел Питер, и кто-то спускал воду в туалете. Петуния и Сириус встречали вместе рассвет.

*

— Спасибо! Какой… эээ… продуманный! Подарок. Да, так сочетается с интерьером… ээ… пойду найду куда бы её поставить, хотя, конечно, она украсит любой уголок нашего дома…
— Можешь не стараться, — Лили скривилась, выглядывая с кухни, — вот именно, что продуманный. Она, небось, весь день выбирала самую уродливую вазу во всей Англии.
— Ага, — поддакнул Сириус, — я помогал.
— Фух, слава Мерлину, — перестал пыхтеть как перегревшийся паровоз Джеймс. — Я даже придумал, где её поставить. Как отлично она будет смотреться на чердаке!
— Не расслабляйся, — елейным голосом пропела Петуния, — вам придётся выставлять её каждый раз как я буду навещать вас. Иначе я расстроюсь, эта ваза стоит целое состояние!
— Переживём, — благодушно решил Джеймс.
— Надеюсь, она понравится остальным вашим гостям так же, как и мне! Буду стараться навещать вас почаще!

Джеймс покачал головой, переглядываясь с ничего не понимающим Гарри.

— Твоя тётя настоящая злодейка.

Гарри уже тянулся к Сириусу, который не нуждался в пояснениях и взял его на руки, тут же отправляя к потолку. Довольный Гарри безудержно хохотал, а Лили потребовала, чтоб кто-то из бездельников наконец помог ей, так что Петуния заспешила на кухню. Всё равно Гарри не особо любил её и не шёл ей на руки, не мудрено, с такой-то промывкой мозгов от папаши.

На самом деле, она страшно завидовала Сириусу, так как Гарри, казалось, предпочитал его им всем, разве что исключая моменты, когда приходило время кормления грудью.

Несуразная ваза была водружена во главе стола, накрытого Джеймсом, и весь рождественский ужин Гарри плавал над ними, поддерживаемый заклинанием Сириуса. Судя по всему, Гарри в принципе больше нравилось находиться в воздухе, чем вошкаться по земле как простые смертные. Сириус даже вбил себе в голову идею подарить Гарри летательную метлу — на год. Лили, конечно же, сразу наложила вето на подобные выходки, но у Джеймса загорелись глаза, и никто уже в целом мире их не переубедит. Да и несмотря на всё, не то, чтоб у Гарри тут в бегах было много развлечений. Только вот редкие гости да подарки от них.

Пока Лили с Джеймсом укладывали сына спать, Петуния вызвалась помыть посуду. Сириус, страдая от собственной ненужности, вертелся под боком, скорее мешая, чем помогая.

— Сейчас должно получиться, я тренировался, — увещевал Сириус.
— Ну давай, удиви меня, — закатила глаза Петуния.
— Твоя вера в меня окрыляет.

Через мгновение Петунию окатило мыльной водой — грязь и остатки еды великолепными пятнами разлетелись по стенам. Зато грязных тарелок больше не было. Тарелок не было в принципе. Всё, что осталось — горстка керамической пыли.

— Я спрашивал у Фрэнка, честно! При нём всё получилось, я несколько раз пробовал! Дай я попробую исправить, — завертелся Сириус.

Сейчас он напоминал расстроенного щенка, разве что прижатых к голове ушей не хватало. Петунии не хотелось даже рта открывать, чтоб не натекло в рот — но спустя пару секунд он сам понял, чего она от него хотела, и со взмахом палочки, всё вернулось на свои места. Вода в умывальник, тарелки в воду, грязь на тарелки. Ещё один взмах — и одежда с волосами высохли, ни пятнышка. Иногда магия была полезна. Конечно, иногда она же и приводила к проблемам.

— У меня, правда, получалось, — протянул Сириус.
— Я знаю, мой хороший, — почти без издёвки сказала Петуния и вздохнула, — если хочешь помочь, давай по-моему, по-маггловски? Но ты, конечно, тренируйся и дальше, чтоб стать самым хозяйственным волшебником. Просто тренируйся вне моего присутствия, договорились? Не уверена, что моя гордость выдержит ещё один такой душ.

Это было чем-то вроде его нового хобби. Как и всякий богатенький мальчик, он привык, чтоб за ним ухаживали, но он так старательно изучал заклинания, чтоб чинить её трубы, ухаживать за садиком, пытался разобраться в духовке и пылесосе, что колкости почти замирали на языке. Почти. Петуния считала своим несметным долгом высмеивать человеческие недостатки, и несмотря на то, что Сириус был невероятно милой белоручкой, он оставался самой настоящей белоручкой.

Удивительно, но её искромётные шутки не только не задевали, но даже подстёгивали его в стремлении познать глубины ухода за домом. Петунии хотелось пошутить, чтобы он не волновался, у неё в планах всё равно всегда было уйти в какой-то момент с работы и стать полноценной домохозяйкой, но в такие моменты у неё хватало ума прикусить себе язык.

Не то, чтоб она уж совсем была не уверена в том, на каком она месте и какие-такие у них отношения, но произносить некоторые вещи вслух было страшновато. Несмотря на то, как Сириус разносил её кухню раз за разом, пытаясь научиться делать её жизнь легче. Несмотря на то, что иногда он смотрел на неё, словно хотел спросить что-то, но тоже не решался. Несмотря на то, как он держал её руки в своих, вложив ей свою палочку в ладонь.

Когда он впервые так сделал, Петуния напряглась моментально, не понимая, что это за жестокая шутка такая. Но его пальцы сплелись с её пальцами, обхватывая палочку поверх её ладони.

— Расслабь плечи, Тунс, — он опустил голову ей на плечо. — Тебе нужна вон та сковородка, да?
— Чтоб стукнуть тебя ею по башке.
— Ты ведь знаешь заклинание. Я не раз при тебе использовал.
— Я не умею, — прошипела Петуния, но Сириус не дал ей вырваться.
— Сконцентрируйся. Представь, как она двигается к тебе. Давай, я помогу. Но тебе нужно произнести заклинание.
— Я…
— Тунс, — перебил он. Не раздражённо, а спокойно, нежно даже. Это, наверное, её и толкнуло на совершение глупостей.

Сириус всегда толкал её на совершение глупостей.

— Акцио, сковорода?
— Нет, — он покачал головой, задевая её носом, — ты просто сказала, так эти слова не имеют смысла. Надо представить, — он подтянул её ближе к себе. — Надо прочувствовать.

Она чувствовала спиной, как подымалась от дыхания его грудь. Чувствовала поясницей, что ещё немного и урок будет забыт. Но сейчас это была не игра, не прелюдия извращённая, это было о другом, и вдруг ей действительно захотелось попробовать.

— Акцио сковородка!

Это, конечно, самообман, эффект плацебо, дурость в чистом виде — но она почувствовала. Действительно почувствовала, как что-то прокатилось по руке, как вздрогнула в ладони палочка, и вот сковородка поднялась и медленно поплыла по воздуху к ней.

Когда она оказалась на расстоянии руки, Петуния выхватила её, прижала к груди, потом откинула на стол и, повернувшись, прыгнула на Сириуса, со смехом целуя его. Все её поцелуи сочились самодовольством, но он не возражал. Наслаждался этим, кажется. Он подхватил её, поднял легко, словно она не весила ничего; она подумала, что он хотел посадить её на кухонную стойку, но он понёс её куда-то. С визгом она обхватила его ногами, чтоб удержаться, уткнулась в изгиб шеи, продолжая смеяться, и щекоча его шею своим смехом.

То ли у Сириуса не было чёткого плана, куда он планировал уйти с кухни, то ли он конкретно отвлёкся, но они затормозили уже в коридоре. Зажатая между горячим тело и стенкой, она слепо водила руками вокруг, надеясь уцепиться за что-то, найти хоть какую-то опору.

Они чуть не упали на лестнице, едва не поехали по ковру в коридоре на втором этаже — хотя Петуния уже слабо соображала, чтоб точно определить их месторасположение. С тем же успехом они могли внезапно оказаться на какой-нибудь космической станции, она бы не заметила.

— Я не хочу скрутить шею, так что смотри под ноги, — где-то между поцелуями фыркнула она.
— Мерлин, молчи, — выдохнул в ответ Сириус. — Нет, не молчи. Не смей молчать. У тебя такой рот, ты знаешь? Широкий. Чувственный. Красивый. Самый классный. Люблю смотреть на тебя, когда ты гримасничаешь, когда ругаешься, когда ты говоришь. Ты гадости говоришь, но, чёрт. Понимаешь. Красиво.

Петуния не понимала, но не стала акцентировать на этом внимание. Она вообще мало что сейчас понимала, кроме того, что ей мешала его футболка, она сдёрнула её, но естественно, она не порвалась как это происходит в кино. Сириус помог ей, поднимая то одну, то вторую руку, что удобнее было снять, но это всё было слишком медленно, медленно, медленно!

Он усадил её на кровать, и она откинулась назад, просто наблюдая за ним, не зная, что сейчас сказать ему, что сделать. Ей хотелось, чтоб платье снял именно он, поэтому она не трогала ничего, только чуть потёрлась бёдрами — Сириус заметил движение под юбкой, и глаза его потемнели. Забыв о полу-расстёгнутых джинсах, он упал на неё — остановился прям над ней, чтоб не раздавить, принялся целовать лицо, подбородок, плечи, ключицы, а правая рука сжала бедро, едва зайдя за подол юбки. Потом он снова встал, сначала на колени, потом с кровати, пытаясь скинуть джинсы прямо на ходу. Петуния выгнулась, хныкнув, потому что уже скучала по нему.

— Акцио Сириус.

Он замер на миг, а потом его губы растянулись в дурашливой улыбке.

— Ты даже не представляешь, как я тебя… — устав ждать, пока подействует заклинание, она обвила его талию ногами и подтянула к себе.

*

По радио крутили снова одну и ту же песню, которая в печенке уже у Петунии сидела, но как всегда бывает с такими песнями, она ещё и прилипчивая дрянь, так что хочешь не хочешь, будешь подпевать каждый божий раз.

— Всего лишь девчонка из маленького городка, живущая в одиноком мире, она села на полуночный поезд, идущий куда-то… Всего лишь городской парень, родившийся и выросший в южном Детройте, он сел на полуночный поезд, идущий куда-то…

Кроме слов, обязательно надо было ещё имитировать звуки ударов барабана и гитарных переходов. Петуния искренне ненавидела уже эту песню, но завывала о том, что нельзя переставать верить и нужно держаться своих чувств, одновременно заворачивая последний из качанчиков брюссельской капусты в фольгу из-под шоколадных конфет. Она точно успела к следующей порции детей, так что, довольная проделанной работой, Петуния подняла миску с «конфетами» и, проверив в прихожей, не смазала ли потёк фальшивой крови с губ, открыла дверь.

Но за дверью никто не стоял.

На пороге лежал завёрнутый в одеяльце Гарри. Он, счастливый в своем младенческом неведении, сладко спал.

9. отрицание, гнев, торг, депрессия, отрицание, гнев, торг, депрессия, отрицание, гнев, торг, депрессия, отрицание, гнев, торг...

Первым делом Петуния кинула в прихожей миску и подняла Гарри с порога — на улице ноябрьская ночь, как-никак. Он чуть нахмурился, но спустя пару лихорадочных ударов её сердца, младенческий лоб разгладился. Скорее всего он был под сонными чарами, никогда ещё он не спал у неё в руках так крепко. Стоило уставшей Лили или Сириусу (исключительно ради эксперимента) передать ей спящего малыша, как тот сразу же просыпался и заходился воем как сирена.

Могли бы и предупредить её. Наверняка ускакали на какую-то свою великую битву, решили, что и так нормально, не то, чтобы Петуния могла спать, не быть дома вообще! Хотя, где ей ещё быть, на самом-то деле? Если даже Лили с Джеймсом не смогли усидеть на месте, то Сириус и подавно. Но всё равно кто так делает, могли бы уже из рук в руки передать, плевать на чары, это ведь ребёнок, в конце-то концов! А если бы кто увидел? То-то было бы вопросов и сплетен, не оберёшься.

Судя по тому, что вещей с ним не было (Петуния проверила ещё раз дворик), непутёвые его родители должны были вернуться достаточно скоро. Ух она им тогда уши намылит! Додумывая эту мысль, Петуния заметила в складках одеяльца письмо с её именем и адресом на конверте.

Почерк был витиеватый, но ясный, с чёткими округлостями — подозрительно знакомый, но точно не принадлежавший ни Лили, ни Джеймсу, ни даже Сириусу. Где она видела его? Внутри неясно кольнуло.

Перенеся Гарри на одну руку, она осторожно выудила письмо и постаралась открыть его, не тревожа ребёнка.

Едва прочтя обращение, «Дорогая мисс Эванс», её осенило, где видела этот почерк. Петуния зажмурилась, прогоняя противные воспоминания.

«Дорогая мисс Эванс, спасибо за Ваше письмо. Как я успел убедиться, Вы необычайно смелая и одарённая юная леди, и я желаю Вам успеха во всех Ваших начинаниях. Но, к моему величайшему сожалению, я не могу исполнить Вашу просьбу. Хогвартс — школа для волшебников и волшебниц. Несмотря на все Ваши многочисленные таланты, Вы не были рождены волшебницей. Прошу Вас, и мысли не допускайте, что это делает Вас хоть как-то хуже — история доказывает, что совсем не обязательно быть магом, чтобы творить эту самую историю…»

«Вы не были рождены волшебницей».

Магии в Вас, дорогая мисс Эванс, нет даже с горошину.

Собравшись с силами — ну в самом деле, Петуния, не может же мерзкий старик и во второй раз вот так вот вежливо и изысканно выкорчевать тебе из груди сердце и плюнуть в душу, разве на этот раз есть повод? Разве было ещё что-то, что он не забрал у неё?

Как оказалось, было.

Она положила Гарри в кресло, подперев его с другой стороны диванной подушкой, чтоб он не скатился случайно, и ушла на кухню. Сев за стол, она перечитала письмо ещё два раза при ярком свете — пока буквы не принялись плясать перед глазами. Что-то она разучилась читать. Понимать слова. В руки попалась пиала с конфетами без обёрток — она планировала все их скормить Сириусу, чтоб он стал толстым и никому, кроме неё, ненужным. Петуния закидывала в рот одну конфету за другой, не замечая вкуса, не жуя практически. И только когда испачканные шоколадом пальцы ткнулись в стеклянное дно пиалы, она поняла, что ей тошно от сладкого — и вместе с тем окружающая её оглушительная пелена разошлась, и на неё свалились все чувства сразу.

— Почти купилась! — вскрикнула она, прислушиваясь.

Тишину нарушало только тиканье часов в гостиной, сопение Гарри и мерное гудение холодильника. Петуния решительно встала и зашагала в сторону прихожей. Снаружи её встретила только тихая пустынная улица — все дети, ходящие от двери к двери в поисках конфет, уже давно разбрелись по домам. Только тёмные окна и ровный жёлтый свет уличных фонарей.

— Джеймс, дурацкая ведь шутка! — громко произнесла она в никуда. Потом уже тише. — Лили, мне казалось, уж ты-то такие развлечения не поддерживаешь.

— Сириус, — в ответ где-то в конце улицы завыла собака, и ей тут же начал вторить нестройный хор. В одном окне включился свет.

Петуния поспешно закрыла дверь и прижалась к ней спиной, заставляя свое дыхание успокоиться. Она поймала собственный взгляд в прихожей и вскрикнула, тут же зажимая рот — это ненастоящая кровь, дурочка, это просто краска.

Это всё не по-настоящему. Сейчас она зайдёт в гостиную и там будет пусто. У неё помешательство от переедания шоколада.

Гарри всё ещё спал, письмо всё ещё лежало на столе. Безжалостно чётко выведенные безжалостные слова.

Сейчас она проснётся и это всё окажется плохим сном. Таким, что остаётся с тобой даже после пробуждения — ещё пару секунд ты не понимаешь, а потом тебя накрывает безграничным облегчением. Всего лишь сон, всего лишь сон…

Гарри вот точно видел какой-то сон, но сон, судя по всему, приятный — он немного улыбался, изредка шевеля губами, разговаривая с кем-то там, на той стороне. С кем-то из родителей, скорее всего. Или с крёстным. Может, с каким-то фантастическим зверем из сказки, которую ему читали на ночь.

Такие прекрасные сны Петуния тоже не любила. Ей снилось, что дурацкая война закончилась, снились Марлин и Мэри, живые и здоровые всё ещё, снились красивые дети с вьющимися тёмными волосами. Пару секунд после пробуждения — и ты понимаешь, что это был лишь сон. Всего лишь сон.

Ей нужно было найти Сириуса. Он сделает что-то, он вернет их, Петунии надо дождаться его и всё будет хорошо, и они со смехом будут вспоминать это ещё потом. Они выбирались из стольких передряг, и всегда, всегда было решение, он придёт, и он будет знать, что делать. Как иначе?

*

В семь утра Гарри проснулся. Петуния за ночь глаз не сомкнула, сидела на кухне, смотрела в одну точку, сжимая в руках письмо, которое уже наизусть выучила — по тонкому требовательному зову из гостиной она встала, не вполне осознавая свои действия. Подойдя ближе, она учуяла характерный запах и понесла его в ванную комнату, вымыла, обмотала первой попавшейся наволочкой на манер пелёнки. Использованный подгузник она выкинула, спрятав в полиэтиленовый пакетик. Гарри продолжал ныть, а Петуния задалась вопросом, что можно дать из еды годовалому ребёнку. У неё вроде оставался йогурт. Гарри йогурт не нравился, как оказалось, да и сама Петуния ему не нравилась, вот это новости. Он оплевал её, уворачиваясь от ложечки как от меча, но всё же ей удалось кое-как покормить его. Впрочем, он ещё не слишком нервничал; видимо, чары до конца не развеялись. Петуния с мрачным предвкушением ждала, когда он начнёт истошно вопить в бесполезной попытке дозваться до его любимых взрослых. Она надеялась, что к тому моменту, как чары сойдут, Сириус уже будет рядом, и перелом будет оттянут ещё ненадолго. Гарри никогда не расставался с родителями больше, чем на пару часов.

Сириуса не было, и как связаться с ним, Петуния не придумала. Она не знала заклинаний, чтоб отправить ему волшебное сообщение, и совы у неё не было. Сириус не пользовался телефоном. Возможно, он ещё не знал. Они всё равно договаривались встретиться позже. Петунии не хотелось быть той, кто скажет ему. Ей не хотелось произносить это вслух. Ей не хотелось видеть, как Сириус на её глазах перестанет быть Сириусом, как его скрутит, будто он сам… Ей не хотелось.

Когда в дверь постучали, она сорвалась с места, словно участвовала в стометровке. Не думая о том, что Сириус никогда не стучался, она распахнула дверь и остановилась как вкопанная.

Длинное усталое лицо, бежевый плащ с протёртыми локтями. Он был родным человеком. Он был не тем человеком.

Ремус порывисто обнял её, и в нос ударил запах старых вещей и одеколона, который они с Лили подарили ему на позапрошлый день рождения. Петуния отстранилась, давая ему проход в дом, провожая взглядом две небольшие продолговатые коробочки в его руках. Ремус поздоровался с Гарри, дал ему какую-то безделушку, которой тот сразу увлёкся, и поставил коробочки на журнальный столик.

— От дома практически ничего не осталось, — тихо сказал он, — детская, их спальня… полностью разрушены, второй этаж снесло. Я смог забрать только это. Решил, что они должны быть у тебя.

Комната закрутилась, а ноги превратились в желе. Ей никак не дойти до столика, она растворилась в прохладном воздухе голубых утренних сумерек, её не существует больше. Ни ног, чтоб дойти до столика, ни рук, чтоб взять эти коробочки в руки, эти зловещие, тяжелые коробочки, весом в тонну, весом в целый мир. Губительное любопытство охватило её, глупую Пандору с длинным носом, который она вечно сует не в свои дела. Негнущимися пальцами она открыла ближнюю коробочку и в ступоре уставилась на деревянную палочку в бархатной подушке. Примерно десять дюймов, белое дерево, рукоятка с изящной резьбой.

А сколько палочек Лили перебрала, прежде чем нашла свою! У неё до сих пор остался небольшой шрам от одной непригодной палочки. Звуковая волна была такой силы, что разбила окно, возле которого стояла Петуния, разглядывая чудаков, разгуливающих по аллее с птицами и котелками. Один из осколков рассёк ей бровь. Лили так расстроилась, что в итоге именно Петунии, зажимавшей окровавленный лоб, пришлось уговаривать её попробовать другую палочку. Что страдалица и сделала сквозь зубы. Следующая попалась гибкая, лёгкая, элегантная. Взяв её в руки, лицо у Лили просияло, и хоть ничего не произошло (по крайней мере, доступное Петунии), она в один голос с продавцом заявила, что эта — та самая.

Петуния отбросила обжёгший руки футляр.

— Сходи в душ, — мягко велел Ремус, — умойся. Я посижу с Гарри. Заварю чай. Вы завтракали? Я приготовлю что-то.

Петуния просто кивнула и ушла на второй этаж. Взглянув на себя в зеркало, она отрешенно заметила, что Ремус был милосерден, когда погнал её в ванную: выглядела она отвратительно, будто неделю не спала и не мылась. Глаза красные и навыкате, под глазами мешки, губы сплошная сухая корка, растёртая красная краска по подбородку и щекам, всклокоченные грязные волосы.

Выйдя из душа, она прошлёпала в свою комнату и попросту упала на кровать во влажном полотенце. Сил не осталось никаких. Нужно было взять себя в руки, вернуться вниз, где Ремус развлекал Гарри, помочь ему. Теперь это была её ответственность и обязанность, а Петуния была ответственной и обязательной. Вот полежит ещё минутку и приведёт себя в порядок. Всего минутку.

Спустя четыре часа наглый солнечный луч, падающий сквозь щель между занавесками, добрался-таки до её лица. Петуния скривилась, отбросила противное полотенце, и поднялась с кровати. Сил у неё не прибавилось, но в голове хоть немного прояснилось. С яростью расчесав высохшие кое-как волосы, она оделась во что-то приличное, чистое и выглаженное, и наконец спустилась.

Будто учуяв её приближение, Ремус поднял голову со своего места на диване, где он сидел один — заметив её замешательство, он быстро пояснил:

— Гарри тоже уснул. Я трансфигурировал кресло-качалку в детскую кроватку.
— Отцовское кресло? — вспылила Петуния.
— Прости, — Ремус смутился, — я решил не беспокоить тебя, и так столько всего свалилось за ночь. Просто Гарри нужна была нормальная кроватка. Всё можно будет вернуть на место.

Она покачала головой.

— Нет, ты прав. А что с Бинс?
— Бинс?
— Кошка, что с кошкой? — пояснила Петуния. — Ты сказал, что полдома снесло, а что с Бинс? Наверняка она забилась куда-то, и так зашуганная была. Кто-то забрал её?
— Как-то из головы вылетело, — признался Ремус. — Я не видел никакой кошки. Скорее всего, сбежала, испугавшись шума.

Бинс была капризной и терпеть не могла людей, и Петуния чувствовала с ней духовное родство. Она ведь вполне могла попасть в ловушку из обломков, её могло даже задавить… Петуния жёстко вычеркнула этот пункт из повестки дня. Нет, Бинс была умной, почувствовала, что дело пахнет жареным и сбежала. В таких ситуациях каждый сам за себя.

Из детских вещей ничего толком не осталось, придётся самой выкручиваться. А кухня, кухня ведь на первом этаже, может, там что-то уцелело? Хоть бы понять, что Гарри нравится из еды, какое у него вообще питание сейчас. Петуния о детях ровным счётом ничегошеньки не знала и у неё совсем не было времени провести своё расследование.

Она просто избегала главного вопроса, важного вопроса, ответ на который ей не понравится, она печёнкой чуяла. Забыться бы за делами и не думать о произошедшем, как обустроить комнату, что приготовить поесть, что надеть, что соседям сказать, а как быть с документами, а что делать с работой, у неё ведь совершенно не осталось отпускных, а оставить его не с кем, может, в декрет, ведь на няню денег нет, а Лили и Джеймс мертвы, Лили и Джеймс мертвы, Лили и Джеймс мертвы…

— Где Сириус? — никак больше было ходить вокруг да около.

Ремус мгновенно помрачнел, его ладони сжались в кулаки. У Петунии заколотилось сердце.

— Что с ним? — потребовала она. — Он живой? Он в порядке? Ну чего ты молчишь? Он жив?
— Он жив, — вернулся его мягкий тон, тон воспитателя в детском саду, утешающего малявку, разбившую поделку из глины, которую тот хотел подарить матери. — Мне так жаль. Петуния, ты не представляешь, как мне жаль. Как бы я не хотел нести эти вести…
— Что с ним? — она не была уверена, что он услышал, так тихо она произнесла свой вопрос. — Что с ним?

Ремус потянулся к ней, чтоб снова обнять её, но она сделала шаг назад, возвращая дистанцию, словно напуганное животное.

— Ты ведь знаешь заклятие, которое они наложили на дом, верно? Фиделиус. Сириуса сделали Хранителем.
— Нет! Не может быть, не может… Его как-то заставили, с ним что-то сделали…
— Я тоже не хотел верить. Но тайну можно выдать только добровольно. Никак иначе.
— Нет, нет, нет, — завертела головой Петуния, — они заставили его, они обманули его. Лили сумела изобрести зелье, вдруг кто-то изобрел лазейку к вашему Фиделиусу, нельзя сразу вот так вот, надо спросить у него, мне надо его увидеть, он не мог, мне надо увидеть его, Ремус, где он? Я просто поговорю с ним.
— Питер тоже хотел просто поговорить с ним, — неожиданно жёстко выдал Ремус. — Сириус убил его. Уничтожил, не оставил и мокрого места. И вместе с ним — двенадцать человек.

И наконец он нанёс свой финальный удар.

— Он признался, Туни. Он признался во всём. Его забрали в Азкабан.

Внутри что-то упало. Когда ей было шесть, она полезла в кухонный шкафчик, на самую верхнюю полку, чтоб достать оттуда банку с печеньем от Кэдберри. Каждое печеньице было размером с ладонь — круглый метательный диск песочного цвета с щедрыми кругляшками шоколада. Петуния не особенно любила их, слишком сладкие, но Лили уплетала, так что за ушами щёлкало — она дразнила её бочонком с какао и шоколадным печеньем. Несмотря на их набеги, печенье в банке никогда не кончалось; Петуния думала, что родители просто заполняют её тайком, но даже заглянув на следующий день, они обнаруживали полную банку, хотя в магазин не ходили. Так как она была старше и выше, то и лезть пришлось Петунии: оттолкнувшись ногой от ручки на духовке, она залазила на плиту, становилась на цыпочки и шарила по полке, пока пальцы не натыкались на гладкий стеклянный бок банки. Затем она подталкивала её к себе, пока край банки не свисал с полки, и когда банка кренилась, Петуния подхватывала её, ставила на плиту, спускалась и забирала банку. Но в тот день что-то пошло не так. То ли банка была измазана в джеме, то ли пальцы у неё были влажные, то ли она просто отвлеклась. Но банка выскользнула у неё из пальцев, ухнула в пустоту и разбилась о пол, практически у самых носков тапочек Лили.

Сейчас как будто бы внутри у неё выпала с полки похожая банка, приземлилась с таким же грохотом, отдающим в ушах. Стыд вперемешку со страхом, протянутые руки, так и не успевшие ухватить злопучную банку, столько грязи, что казалось, никогда она не сможет это прибрать к приходу родителей, никогда она не сможет смыть это с себя.

— Уходи, — собственный голос казался ей ломким и истеричным.
— Петуния…
— Убирайся вон! — крикнула она. — Это вы во всём виноваты, вы, гнусные волшебники! Если бы не ваше проклятая война, ваше высокомерие, ваша паскудная магия, Лили была бы сейчас жива! Если бы она не спуталась с Поттером, если бы не знала его никогда, никакого дурацкого пророчества не было бы, никто бы не охотился за ней, никто бы не предавал бы её… Лицемеры, лжецы и предатели, вот вы кто… Вы использовали её, но я не позволю вам использовать Гарри, слышите? Он остаётся со мной!

У Ремуса вся краска сошла с лица, но он не двинулся с места, так что Петуния схватила первое, что под руку попалось — это оказалась диванная подушка. Она швырнула её, едва не вывихнув себе руку, а Ремус легко уклонился.

— Я понимаю твою злость, ты имеешь на неё полное право, — он попытался урезонить её. — Я уйду, но зайду завтра. Зайду через неделю. Я буду рядом.
— Не смей! Выметайся! Не смей возвращаться! Если посмеешь появиться тут, я вызову полицию. Чтоб я никого тут из ваших фриков не видела! Появитесь — я всему миру раструблю о вашем мерзопакостном магическом мире! Можете попробовать заставить меня замолчать, память мне стирать, вы все только на свою магию полагаетесь, но я умнее, я найду способ, не сомневайтесь! Так и перескажи своему Дамблдору. Он отдал мне Гарри, и Гарри останется со мной. Он будет в безопасности. Он будет нормальным. Нам не нужна магия, нам не нужны вы, оставьте нас в покое.
— Магия в его крови, — сказал Ремус, — этому нельзя противостоять.
— Это мы ещё посмотрим, — воинственно ответила Петуния, — мне тоже нельзя противостоять. Посмотрим кто кого.

Ремус забрал свой плащ и положил что-то на столик, рядом с палочками. Клочок бумаги.

— Я уважаю твоё решение. Но если тебе понадобится помощь, пожалуйста, позвони. Я знаком с маггловским телефоном, вот мой номер.
— И чем ты, интересно, можешь помочь? — едко поинтересовалась Петуния. — У тебя есть опыт ухаживания за детьми? У тебя есть деньги? Что у тебя вообще есть?
— Ничего, — произнёс Ремус, — у меня не осталось больше никого и ничего. Кроме вас.

Он ушёл.

Подавив в себе зарождающиеся угрызения совести, Петуния осела на пол, слушая как в кроватке плакал Гарри, напуганный криками. Она попыталась осмыслить, но действия Сириуса не имели смысла. Зачем ему было это? Она видела, как он любил Джеймса, больше всего на свете, больше себя самого. Как он мог его предать? Как он мог убить Питера? Как он мог так поступить с ней? Почему он вообще был с ней? Неужели, когда они лежали в одной кровати, он уже знал, что предаст их?

К горлу подступила желчь. Петуния подняла палочку Лили, подержала в руке, направила её в сторону плача.

— Акцио кроватка.
— Акцио кроватка.
— Акцио пульт. Акцио фоторамка. Акцио кастрюля. Акцио ключ. Акцио шарф.

Ничто не двинулось с места. Даже не дёрнулось. В её руках волшебная палочка была просто куском дерева.

Палочка выпала из ладони и закатилась под диван. Ну и пусть. Петуния поднялась с пола и взяла Гарри на руки. Его это не успокоило. Что ж, отчаянные времена требуют решительных мер. Ей не нужна была ни магия, ни эти магические подлецы.

Посадив Гарри на кухонную стойку, она вынула тостер из розетки, повертела его, вытряхивая в урну хлебные крошки, и уронила его на пол. Для надежности уронила его ещё два раза. Гарри действо заворожило, он даже забыл, что решил довести её до ручки своим плачем. Взяв его в одну руку, а тостер в другую, проверив в зеркале, что она выглядела обычно — достаточно обычно, только глаза как-то лихорадочно горели — Петуния вышла из дома и перешла дорогу, направляясь прямиком к соседям.

Дверь открыла миссис Давенпорт, чьи глаза тут же опустились на ребёнка. Отличный отвлекающий манёвр, похвалила себя Петуния. На её полубезумные глаза никто и внимания не обратит.

— Ух ты, кто это у нас тут такой красивый? — заворковала миссис Давенпорт.

Гарри улыбнулся, не смея противиться перешедшей от отца потребности нравиться всем без исключения.

— Откуда у вас это чудо?
— Выиграла в маджонг в Чайна Тауне, — ядовито ответила Петуния, но сразу исправилась. — Сестра уехала на отдых со своим муженьком, вы знаете эти молодые семьи, кажется, они уже второго планируют. А я вот осталась следить за карапузом. Такое несчастье случилось! Сегодня за завтраком сломался тостер. А малыш так любит сухари сосать. Ваш муж дома? Я надеялась, он сможет посмотреть на тостер и может, поколдовать над ним, а то мне совсем никак ехать новый покупать или относить его к Хэрроузам, этим лодырям.
— Хэрроузы настоящие пройдохи, — согласилась миссис Давенпорт. — А этот их Джонатан? Совсем пропащий, среди дня пьёт прямо в лавке, никого не стесняется.
— Да он самого Господа Бога не стесняется!
— И то правда. Ой, да что ж вы на пороге стоите, проходите-проходите, Якоб как раз приехал с работы, до сих пор в гараже торчит, убирается, небось, свои инструменты передвигает. Всё равно больше от них никакого проку, может, хоть вам поможет. Проходите в гараж, а я могу посмотреть за этим прелестным джентльменом…
— Гарри.
— Гарри, какой же он хорошенький. Хочешь посмотреть на птичек, Гарри? Наша дочка очень любит попугайчиков, так что они привыкшие к детям, спокойные, знают пару песенок.
— Ну только на пару минуток, — Петуния сгрузила Гарри к миссис Давенпорт.

В гараже было неопрятно и пахло бензином. Чтоб перекрыть запах алкоголя, видимо. Мистер Давенпорт поздоровался, и когда она изложила ему суть дела, взял в руки тостер, повертел его озадаченно.

— Не уверен, что я могу тут помочь. Как он сломался?
— Да так, соскользнул со стола, — махнула рукой Петуния. — Тут такое дело, не смогла обсудить с вашей женой, но мне срочно понадобились детские вещи. Подгузники, игрушки, пеленки, вот всё такое. У меня даже машины нет в магазин поехать.

Мистер Давенпорт нахмурил брови.

— Нашей дочери девять, не уверен, что мы сможем чем-то помочь. Попросите Энн, она, конечно, посмотрит где-то на чердаке, но не думаю…
— Я знаю, сколько вашей дочери, — перебила Петуния, — мне её вещи не нужны. Нужны вещи вашего сына.
— Откуда? — уши у него запылали, а лицо стало белым как полотно.
— Не важно. Если не хотите, чтоб миссис Давенпорт узнала, что вы живете на две семьи, помогите мне с вещами. Мне до лампочки, мне просто нужно пережить пару дней, пока не придумаю, что с ребёнком делать.

Он открывал и закрывал рот, как рыба, выброшенная на берег, пока не выдавил: «в багажнике». Петуния выбрала, что ей нужно было, быстро перенесла это всё в дом, хлопнула сдувшегося Давенпорта по плечу.

— И хватит пить, ни одной из ваших семей это на пользу не пойдёт.

Гарри едва не выпрыгнул из рук миссис Давенпорт к ней. Петуния почти умилилась, если бы не знала, насколько та противная в своих сюсюканьях.

*

С работы её уволили. Позвонила Индия, сочувственно сообщившая, что она пропустила слишком много дней.

С каждым днём находиться в доме становилось всё невыносимей. Каждый уголок был полон воспоминаний, родители, Лили, ребята, Сириус… Слишком тяжело было жить в доме, в котором их больше не было. Место, в котором она выросла, познала первое разочарование, первую любовь, первое счастье, первое горе — её дом стал кладбищем. Но у неё не было денег, она не была в состоянии переехать, и с каждым днём что-то в ней ломалось. У неё в принципе не особо-то было друзей, настоящих друзей, не знакомых, с которыми можно было посплетничать, не тех, кто использовали её как плакательную жилетку и благодарную слушательницу. Марлин погибла ранее этим годом, Мэри пропала, Питер, бедный Питер… Каждый раз, вспоминая о нём, её тошнило. Ремуса она оскорбила, кинула его, как будто бы она одна кого-то потеряла, как будто бы они не были его лучшими друзьями, его семьёй. Как будто он лично был в чём-то перед ней виноват.

Она старалась не думать об Алисе и Фрэнке, и всё же думала о них каждый день. О них, живых. Прячутся ли они ещё или уже закончили своё вынужденное заточение, свои бега, так как опасность миновала? Они, конечно, как и всякие порядочные люди, будут прятать своё постыдное облегчение, что такое ужасное несчастье случилось с их друзьями, но, в конце концов, миновало их семью. Просыпалась ли где-то Алиса, плача от осознания, что они наконец-то в безопасности только потому, что Лили и Джеймс умерли? Чудовище ли она, что думает об этом? Нет, вовсе не чудовище, говорит сердечный Фрэнк, самый добрый из людей, знакомых Петунии. Но мучился он небось больше неё, стараясь вынести вес существования маленького Гарри, который остался сиротой, клянясь себе, что это второй шанс, что он будет любить жену и сына вдвое больше, что он будет помогать Гарри, будет любить и его, как будто это что-то искупляло, что-то меняло…

Петуния порядочной не была, потому старалась не думать о них вовсе, чтоб не терзать себя липкими, отвратными мыслями о том, что она бы променяла Лонгботтомов на Поттеров, что винит Алису и Фрэнка в том, что они выжили, хотя они не виновны были ни в чём.

Петуния подолгу смотрела на завалявшиеся папины лезвия в ванном шкафчике. На кухонные ножи. На полную таблеток аптечку. На бутылочку ацетона, которым она смывала когда-то лак с ногтей. Ей не суждено было стать матерью, она не из того теста. Она должна была стать вредной вечно незамужней тётушкой, которая приезжает на праздники и дарит бесполезные подарки. У неё на судьбе было написано портить всем жизнь, портить всем их долгую, иначе до раздражающего счастливую красивую жизнь. Петуния не просила этого. Она способна была открыться лишь однажды, и она выбрала неправильный момент для этого и неправильного человека. Её растоптали, в ней не осталось ни огня, ни любви, ни злости. Деньги заканчивались, Гарри плакал, за себя и за Петунию, наверное. Сама она ни слезинки не пролила.

Уложив Гарри спать в очередной вечер, Петуния поняла, что ещё немного — и она окончательно свихнётся. Она нужна была Гарри. А ей нужна была помощь.

Схватив бумажку с номером, она кубарем скатилась с лестницы, надеясь, что телефон ещё не отключили за неуплату. Только после четвёртого гудка она поняла, что звонила в неурочное время, посреди ночи. Но, прежде чем она успела закончить звонок, трубку сняли.

— Алло? — прохрипел сонный голос.
— Я знаю, что совсем не вовремя, — поспешно выдала Петуния, надеясь, что успеет высказаться до того, как её пошлют к чёрту. — Я прошу прощения за то, как я себя вела с тобой, я прошу прощения за всё. Я бы никогда не побеспокоила, но мне нужна помощь… Я больше не могу, я не могу со всем справляться одна. У меня на руках ребёнок, но я не умею, я не приспособлена, я такая дура… Я не знала, к кому ещё обратиться. Прости.
— Не извиняйся. Сможешь немножко подождать? Дай только одеться и я приеду. Я приеду и помогу с чем бы то ни было. Просто дождись меня, — попросил Вернон, — всё будет хорошо. Я обещаю.

10. мистер и миссис Дурсль проживали в доме номер четыре по Тисовой улице и всегда с гордостью заявляли, что они, слава богу, абсолютно нормальные люди

Вопреки всему любовь не превращает человека в лучшую версию себя. Если человек оторви и выбрось, то и любовь он будет выражать точно таким же способом. В сказке главное следовать сердцу, оно не подведёт. В фильмах люди, думающие, что ненавидят детей, находят свою семью и становятся отличными родителями.

В реальности Петунии каждый день начинался с головной боли. Она открывала глаза, пару минут вслушиваясь в храп спящего подле мужа, вставала, надевая халат, умывалась, вязала на голову платок, чтоб бигуди не распались, натягивала резиновые сапоги и выходила в сад. Она неизменно просыпалась в шесть, чтобы отвести себе часик на работу в саду, побыть наедине с собой. Закончив, она полоскала инструменты в ванной на первом этаже, а Гарри иногда выходил из своего чуланчика, наблюдая за ней из-за угла. В такие дни они сидели на кухне, пили чай и молчали, каждый думая о своём. Бывало, накануне вечером Вернон наказывал Гарри и велел идти спать без десерта, и тогда Петуния ставила к чаю пудинг или кекс с джемом и маслом. Вернон, если догадывался об этом, знака не подавал, а вот Дадли в таких случаях начал с самым невинным видом просить добавки, и если Петуния медлила, то получала неудобные вопросы: неужели ей жалко куска кекса собственному сыну? У Дадли здоровый аппетит, вот и всё. Ей не хотелось думать, что он делал это специально, поэтому она просто без энтузиазма поклёвывала свою порцию, всё равно сладкое не любила, а утром подсовывала её Гарри. Он тоже не был большим сладкоежкой, но для него этот пудинг или кекс был вызовом авторитарному режиму, так что он уничтожал его за секунды, откусывая слишком много и запивая чаем, чтоб не подавиться. Так десерт в их доме стал частью партизанской войны.

У них, конечно, не всегда были такие напряжённые отношения. Поначалу Гарри даже предпочитал ей компанию Вернона, ведь тот устраивал из каждого кормления и пеленания целое представление, а купание так и вовсе превращалось в морскую экспедицию. Вернон явно любил детей, безропотно вставал, когда он начинал плакать, играл с ним, подхватывал на руки, возвращаясь с работы.

Когда Вернон приехал к ним посреди ночи, увешанный пакетами, Петуния долго не могла поверить, что это ей не снилось. Вернон долго извинялся, сказал, что едва нашёл круглосуточный магазин, и не зная возраст малыша, привёз разного. В пакете были подгузники, какие-то игрушки, детский стиральный порошок и ещё много разных мелочей. Он взглянул на спящего Гарри, отметил, что мальчик красивый и несомненно похож на неё, на что Петуния невольно рассмеялась и заверила его, что ребёнок вылитый отец, а она ему не мать, а тётка. На этой новости Вернон весь чуть дрогнул и как-то незаметно расслабился. Храбрился всё это время, поняла Петуния, и внутри у неё ёкнуло что-то, пробиваясь сквозь стену апатии.

Лицо у него было заспанное, густые усы слегка поникли. Он совсем не изменился с их последней встречи, только похудел немного, а может, всё дело было в том, что она впервые видела его не в костюме. Ей даже в голову не приходило, что в его гардеробе могут присутствовать джинсы, но вот он сидел перед ней в свитере и джинсах и выглядел обычным двадцатипятилетним парнем, пусть и здоровенным. Едва умещался в кресле, уступив ей диван. Всё-таки ночь, а она молодая леди, он не хотел нависать над ней, пугать её, как-то непристойно вести себя. Когда они расселись, Петуния запоздало поняла, что не предложила ничего, принесла кофе и вазочку с зачерствелым печеньем, но Вернон только отмахнулся, попросил её рассказать всё по порядку. Он имел в виду с чем ей нужна была помощь, но ей так надо было выговориться, что она как на духу вывалила на него всё. У неё не было кому выговориться, ни друзей настоящих, ни семьи, да кому расскажи, сочли бы её сумасшедшей. Петуния и сама не была уверена, а в рассудке ли она. Начала с самого детства, что Лили всегда была любимицей родителей, а потом ко всему прочему оказалась волшебницей, и Петуния ненавидела её почти так же сильно, как любила. Лили и её муж пожертвовали собой ради защиты сына и стали героями, и день их смерти теперь стал праздником в волшебном мире, в то время как человек, с которым она планировала связать свою жизнь — в самоуничижении Петуния уже не отнекивалась, не пыталась преуменьшить своих чувств, она готова была ждать Сириуса сколько потребуется, она любила его, дура наивная — а он всё это время игрался с ней и, когда пришло время, предал их всех, убил не своими руками её сестру и своего якобы лучшего друга, людей, которые назвали его крёстным отцом своего сына. Грязная война, о которой они, не волшебники, не знали ничего. Она так устала и не хотела больше никакой войны, никаких заговоров, никакой магии. Сказала и закрыла лицо руками, не желая видеть лицо Вернона, ожидая, что сейчас он уйдет и сдаст её в дурдом.

— Это вовсе не твоя вина, — твёрдо сказал он, грея руки о кружку с кофе. — У меня от одного твоего рассказа кровь в жилах застыла, подумать только, я даже не догадывался, через что тебе пришлось пройти, вот ведь глупый осёл. Не стоит и удивляться, что ты разорвала со мной отношения. Прости меня, если сможешь.

Неожиданно для них обоих, Петуния бросилась вперёд, едва не опрокинув журнальный столик между диваном и креслом. Он уронил кружку, чтоб успеть подхватить её, кружка покатилась по полу, чудом не разбившись, но по ковру расплылось тёмное пятно. Никому не было до ковра дела в данный момент. Петуния прижималась к Вернону с яростной благодарностью, а он придерживал её, поглаживая по плечу.

— Я увезу вас отсюда, — тихонько добавил он, — поселимся в какой-то тихой местности, в самом обычном городке, и ты забудешь об этом всём как о страшном сне. Выходи за меня, Петуния Эванс. Ты самая лучшая женщина из всех, кого я встречал. Я знаю, ты меня не любишь, но я и не требую ничего. Если поженимся, ты сможешь официально взять над ним опеку. Негоже ребёнку расти без отца. У Мардж есть знакомые юристы, сделают всё без лишних вопросов.

Петуния опешила, а до него наконец дошёл весь смысл сказанных слов, и он смутился, бормоча что-то о том, что ей вовсе не надо давать свой ответ прямо сейчас. Тем не менее, слов своих он обратно не забрал, уверенный в своей правоте и своих намерениях. Тогда ей показалось, что его широкие плечи подпирали потолок, не давая ему обрушиться на неё. Ей не хватало ни силы, ни уверенности, а у него всего в избытке было. Ей же не только о себе теперь надо было думать, а ведь действительно, кто даст безработной пигалице опеку над годовалым ребёнком, Лили, конечно, оберег наложила, вот только к посмертной жертве никаких документов не прилагалось. Да если бы даже ей и оставили Гарри, а Вернон согласился помогать, как бы это со стороны выглядело? Молодой мужчина, вхожий в дом молодой женщины, но не связанный с ней никаким родством — всё это однозначно вызовет толки и ненужное любопытство, от которого она бежала как от огня. Не легче ли было просто согласиться?

Сначала ей казалось, что она сделала правильное решение, впервые за долгое время. Гарри, видя в мультиках ведьм, хихикал и называл их «тётя Туни», катался на плече Вернона, будто рыцарь Круглого Стола на верном скакуне, всё было, в общем-то, неплохо.

А потом родился Дадли.

Сегодня Гарри не вышел, заспался, но это к лучшему. Петуния наскоро выпила кофе, чтобы сосредоточиться, затем взялась за дело. Вынула бигуди, сложив их аккуратными рядами в коробочку, выгладила ещё раз платье, надела нитку жемчуга, фартушек с рюшами, который так нравился Вернону. Переложила подарки, посмотрела на горку, вернула их на место. Сняла домашние тапочки и обулась в туфли на небольшом каблуке. У Вернона поднималось настроение, когда она выглядела как домохозяйка из пятидесятых. А ей придётся использовать все свои маленькие хитрости, потому что сегодняшний день напоминал минное поле, через которое ей предстояло провести войско. Выложив фотоаппарат на кухонную стойку, она встала у стола — не решилась сесть, чтоб платье не смялось — теребя в руках пачку со свечками.

После рождения Дадли Вернон продолжил быть обожающим отцом — для своего кровного сына. Гарри для него словно перестал существовать, стал каким-то придатком, неудобством, благотворительностью. Она слишком поздно заметила, потому что в тот момент не замечала ничего. Беременность была тяжёлой, ребёнок был крупным, и у неё болела грудь и спина, а ещё донимали не прекращающаяся тошнота и отёки, и придавленный мочевой пузырь. Все женщины вокруг (кроме Мардж, но она и человеком не была, не то, что женщиной) твердили в один голос, что, когда ей дадут в руки её малыша, она поймёт, что вся эта боль стоила того.

Петуния, подержав в руках новорождённого две минуты, спросила, можно ли уже отдать его медсестре и могли ли ей прописать снотворное. Чуда не произошло. Единственным, о чём она думала в эти дни, лежа в кровати, отвернувшись к стенке, было то, что её облапошили. Она сама завела себя в угол, сама заварила эту кашу, и теперь из неё уже никогда не вырваться. Она использовала любые отговорки, лишь бы не находиться рядом с Дадли, она не называла его сыном. Акушерка, кусая губы, шепотом произнесла, что Петунии стоило бы сходить к профессионалу, постнатальная депрессия не такое уж редкое явление, и страшные слова обухом ударили её по голове.

Что Петуния умела, так это следовать правилам, делать вид, что всё в порядке. Она видела как ведут себя матери, и исполнительно повторяла их действия: обнимала Дадли, целовала его в лоб, сюсюкала, кормя его бутылочкой (молока у неё не было, конечно же, и подозрительные глазки Мардж сузились, но даже ей тут нечего было предъявлять). Вскоре она и сама поверила, а может, привыкла. Любое действие, любое внимание, уделенное не Дадли, нависало над ней тяжёлым напоминанием р словах акушерки. Каждый момент, проведённый с Гарри, она обязана была воздать Дадли десятикратно. Она любила своего сына, не могла не любить, она же не бракованная женщина какая-то, она способна на любовь.

Услышав на втором этаже скрипы и возню, Петуния достала из холодильника торт и истыкала его свечами. Кухонная зажигалка несколько тряслась в руках, но ей удалось зажечь свечи, не подпалив передник. Первым спустился Вернон, в мягком жилете на рубашку с короткими рукавами, с напомаженными усами. Он одобрительно осмотрел празднично уставленную кухню гостиную, поцеловал её в щёку, напевая что-то себе под нос.

Через минут десять они услышали топот по лестнице, и в гостиную вбежал их девятилетний сын. Следом за ним вошёл Гарри, не присоединившийся к песенке «с днём рожденья тебя». Пробормотав лишенное энтузиазма пожелание доброго утра, он проскользнул мимо них прямиком на кухню, и глаза Вернона скосились ему вслед. Петуния всплеснула руками, закрывая ему поле зрения, визгливо требуя фотографию её любимых мальчиков.

— Гарри, миленький, пожаришь яичницу? — крикнула она через плечо, давая Вернону понять, что тот прошёл мимо них по делу.
— Конечно, тётя Петуния, — отозвался он, — вам, как обычно, два яйца, а Дадлику шесть? Или в честь праздника девять?

Уши Вернона начали краснеть, и Петуния с утроенной силой потянула его вглубь гостиной.

— Подарки! Давайте посмотрим, какие у нашего ангелочка в этом году подарки. Может, начнём с этого зелёного блестящего?

Дадли отвлёк его внимание недовольством по поводу количества подарков, что было хорошо, Вернон даже не услышал с кухни смешок, но речь зашла о поездке в зоопарк с другом Дадли, а это уже было плохо. Пока Дадли занимался растерзанием упаковочной бумаги и коробок, Петуния отвела Вернона в сторону коридора у входа, давя улыбочку и поигрывая жемчугом на шее, его подарком на пятилетнюю годовщину.

— Миссис Фигг сломала ногу, — тихо произнесла она.
— Хм, — нахмурился Вернон, — хочешь зайти к ней, принести ей какой-то еды? Давай завтра, сегодня ведь наш семейный день.

Она немного отстранилась, буравя его взглядом.

— Миссис Фигг не может сегодня присмотреть за Гарри, — сказала она.
— А кто-то другой из соседей? — нахмурился Вернон. — В последний момент, конечно, но…

Петуния покачала головой.

— Мы не можем оставить его одного дома.
— Конечно, не можем! — горячо согласился Вернон. — Представь, что этот поганец сделает с домом в наше отсутствие.

Из двух зол выбрали меньшую. Вернон грозно пообещал все кары небесные, если мальчику хоть вздумается показывать какие-то свои фокусы, но Гарри не поддался на провокацию, видимо, и впрямь очень хотел побывать в зоопарке. Всё лучше, чем дом миссис Фигг, Петуния не винила Гарри. По вторникам и четвергам она ходила к соседке, чтоб убрать у неё. Каким-то образом каждый визит там снова царил такой бардак, словно она сама там вместе с кошками гасала. Они появились в Литтл Уингинге примерно в одно и то же время, к тому же к старушке никто не приезжал, ни дети, ни какие-либо ещё родственники, так что Петуния сама взялась за старушечий кавардак. Не то, чтобы это было осознанное решение: просто зайдя впервые, она чуть в обморок не упала от такого грязного помещения. Она тщетно пыталась уговорить миссис Фигг раздать хотя бы половину кошек. В качестве благодарности за подобную заботу миссис Фигг вызвалась присматривать за Гарри в случае надобности: когда они ездили к Мардж, в день рождения Дадли и тому подобное. Не самое весёлое место, но на няню бюджета не хватало.

Денег в принципе катастрофически не хватало, но Петуния научилась выкручиваться. Нет, на самом деле, они были неплохо устроены и Вернон без вопросов отдавал ей столько денег, сколько попросит — он знал, что она не станет бездумно тратить. В нём зиждилась некая скупость, но также ему нравилось делать редкие большие жесты, демонстрировать широту своей души. Петуния скорее одобряла подобное, ей не нравились дураки, беспорядочно сорившие деньгами, особенно после того короткого периода, о котором она предпочитала не вспоминать. Наследство от родителей ей осталось скудное, похвастать нечем, зато на плечи легли заботы о старом доме. С работы уволили и устроиться на другую с ребёнком было никак, так что Вернону пришлось взять на себя все расходы. В её траты он не лез и всё было замечательно, но подлая склизкая жаба — Петуния с наслаждением придумывала ей все новые и новые эпитеты, зная, что никогда не осмелиться сказать их вслух — взялась нашёптывать ему в ухо свои жабьи слова, душила его, душила, пока Вернон не начал осведомляться, поначалу почти неуверенно, а потом как будто само собой разумеющееся, на что, собственно, шли его деньги. Разве Гарри нужно было так много? Разве его родители не оставили ему ничего? Разве они и так не дали ему уже всё, что имели, куда уж больше, а ведь им ещё и о своём ребёнке надо было заботиться! Таким образом и образовался треклятый бюджет, выход за рамки которого грозил Петунии вызовом на ковёр к вонючей, жадной, ненавистной и пугающей её до дрожи в коленях жабы.

Петуния храброй по натуре не была никогда, зато была изворотливой. Когда Вернон заартачился, подбадриваемый жабой, насчёт чулана, ведь где, спрашивается, будут останавливаться их гости, если у них гостевой спальни не останется, на тумбочке начали появляться разные журналы с красивыми теплицами и флигелями, а Петуния завела шарманку о том, как хороши мужчины, когда работают руками. Вернон задумался над тем, чтоб соорудить на заднем дворе небольшую пристройку; конечно же, это была неоспоримо и исключительно его собственная идея. Одежду Гарри она покупала в секонд-хендах, стригла его сама, игрушки были забытыми Дадлиными — если Гарри был аккуратен и не выносил их за пределы чулана, то частенько Дадли пропажу так и не обнаруживал. Имели место и счастливые случайности. В пакет в супермаркете вместе с чеком часто клали всякие ерундовые проспекты и купоны. Скидка на гигиеническую продукцию в «Бутсе», двухнедельная подписка на «Сад и огород» и бесплатный поход к окулисту. Петуния к тому моменту давно приметила, что Гарри часто щурился, не мешало бы провериться.

Гарри гениальность её увёрток не осознавал и усилия её не ценил. Несмотря на то, что у них с Дадли была разница почти в два года, именно Дадли казался старшим. Петуния проводила их взглядом, блуждающих по террариуму. Дадли был выше и крупнее. Гарри выглядел младше своих лет, был совсем худеньким, и одежда, которую она брала ему на вырост, выглядела на нём будто вдвое больше. Хоть она и пыталась поддерживать его буйную причёску в порядке, на утро после стрижки он так и ходил с вороньим гнездом на голове. В добавок к великоватой одежде, вечно выглядящей на нем будто с чужого плеча, Гарри походил на типичного Диккенсовского мальчика. Он вечно падал и разбивал очки (при этом упорно обвиняя Дадли, и в последнее время в душу закрадывалось сомнение, что возможно, это была не просто детская попытка избежать выговора), и в конце концов, Петуния сложила руки: если дело ограничивалось одинокой трещиной, пусть ходит так. Многие косились на него, но пока всё обошлось. Никаких социальных служб, никаких вызовов от учителей. Она старалась как могла, окей?!

Ко всему прочему, она постоянно чувствовала, как на периферии их мирного обычного существования маячили Эти. Поджидали своего часа, как голодные шакалы. Изредка один из Этих, посмелее, поглупее, вылезал, чтоб разведать остановку. Однажды в магазине к Гарри пристал какой-то незнакомец. Он отбрёл от Петунии в ряд с печеньем, и краем уха услышав его голосок, она тут же помчалась туда, предчувствуя неладное. Так и было, незнакомец лепетал что-то о «великом Гарри», «ах какая честь». Выглядел он обманчиво: низкий, маленький человечек в смешной шляпе и мантии — но многие из Этих на первый взгляд были якобы неопасны. Петуния напустилась на него как бешеная, разодрала бы на части, если бы не свидетели, да и Гарри бы тогда точно начал задавать вопросы. Человечек даже не успел оклематься, а она уже тащила Гарри за руку прочь оттуда. Краем глаза она заметила приближающегося к человечку охранника и злорадно ухмыльнулась. Ну пусть теперь объясняет, чего подходит беседы водить с маленькими детьми, пока рядом нет взрослых.

День рождения Дадли закончился, как и следовало ожидать, полной катастрофой. Едва машина остановилась на въезде к дому, Вернон поволок Гарри за воротник в дом. Петуния и кутающийся в плед Дадли молча прошли за ними. На пути Дадли принялся подливать масла в огонь, рассказывая о том, как страшно ему было, что змея укусит его, как подло смеялся над его злоключением Гарри. Тот едко заметил, что укус змеи в пустом аквариуме и впрямь велика опасность, и это послужило последней каплей.

— А ты всё умничаешь! — рявкнул побагровевший Вернон. — Тебе всё шутки, да, мальчик? Твой кузен едва не поседел там, у твоей тёти чуть сердце не остановилось, вот ведь расхохочешься, да?

Поражённый такой реакцией, Дадли даже затих, невольно прижавшись к Петунии, сидящей рядом с ним на заднем сидении.

Когда они зашли в дом, Вернон уже дотащил Гарри до чулана, но он воспротивился.

— Но я же ничего не сделал! Это как будто бы какое-то волшебство! — он вывернулся к ним, к ней, в зелёных глазищах просьба сделать хоть что-нибудь.

Петуния потянулась разнять их, как делала обычно. Позвать Вернона приготовить Дадли чай, чтоб он согрелся, бедняжка, увести Гарри подальше, чтоб почитал книжку, поиграл где-то на заднем дворе. Вернон остынет и забудет.

Тактическое игнорирование явно не работало. Петуния думала, если не обращать внимания на странности, они пройдут. Вот только они не проходили, становились всё заметнее, всё настойчивее. Возможно, если Гарри начнёт ассоциировать волшебство с неприятностями, с наказанием, возможно, он подавит это в себе? Возможно, ей удастся спасти его?

Петуния осталась на месте, сжимая дрожащими руками плед на плечах Дадли. Зелёные глазищи наполнились жгучей детской обидой от её предательства. Вернон втолкнул Гарри в чулан, заперев его на ключ.

— Никакого волшебства не бывает, — со злобным торжеством отрезал Вернон.

Петуния ушла на кухню выскоблить и так сияющий от чистоты стол.

Она ещё не знала, но до прихода того самого письма оставалась неделя.

11. все мои слова пустой звук, не имеют никакого значения, но если я прокричу, ты поймёшь, как сильно я о тебе волнуюсь?

Люди сновали туда-сюда, катя свои чемоданы, некоторые с зажатой подмышкой газетой, у других к поясу пристёгнут сиди-плейер. Под табло с информацией об отбывающих поездах стояла недвижимая маленькая толпа, гипнотизирующая мигающие цифры. У прибытия стояла старушка, продающая цветы. Что-то объявили по громкоговорителю. На стенке висело предупреждение об орудующих на Кингс-Кросс карманниках. Петуния пила кофе в привокзальном кафе. Ещё пятнадцать минут до прибытия школьного экспресса.

В этом году она была уже увереннее и спокойнее. В прошлом она до последнего не была уверена, что ей вернут Гарри, что не придётся силой пробираться к нему. На задворках сознания холодился страх, что Дамблдор наконец получил, что хотел, а ей даже не дадут попрощаться с ним, забьют ему голову всякой чепухой, как когда-то забили Лили. Она всё ещё вздрагивала от воспоминаний о мохнатом великане, который вломился к ним и выкрал мальчика. И в полицию не обратишься. Когда была очередь Лили, к ним не прилетали никакие совы, пришла учительница в почти приличной одежде и долго сидела с родителями и Лили в гостиной, объясняя всё и отвечая на все вопросы. Им такой чести не оказали. Конечно, Петуния бы представителя чёртовой школы и на порог бы не пустила, но они могли попытаться, а не сразу начать сводить их с ума, а потом прислать в дом какого-то уголовника.

Когда Гарри вернулся с горой непонятных покупок и самой настоящей совой, Вернон запретил ему выпускать птицу, чтоб не привлекать внимание соседей, но в этом случае Петуния поддержала Гарри. Не хватало ещё птичье дерьмо и перья по дому убирать и держать дома живых мышей для корма. Вернон прислушался к голосу разума и разрешил выпускать сову, но только ночью, на что Гарри не преминул едко напомнить, что совы как раз были ночными животными. Хоть какая-то стабильность.

Если с Верноном и Дадли Гарри вёл себя примерно так же, как и до открытия его волшебности, разве что чуть смелее, то в отношениях с Петунией что-то необратимо сломалось. Словно Вернон и Дадли вели себя точно так, как он и ожидал от них, а вот она… её поведение и поступки были во сто крат хуже. Она сломала то хрупкое взаимопонимание, существовавшее между ними, предала его, и Гарри, как всегда, рубил от плеча. Она исчерпала лимит его доверия. Петунии удалось переселить его в настоящую спальню, и он заперся там, читая свои новые учебники, тренируясь со своей новой палочкой. Она не решалась переступить его запрет на вход даже чтоб убраться, и он сам мыл клетку своего нового питомца.

Второго сентября пришло короткое холодное письмо о том, что он благополучно добрался до школы. От неё не ускользнуло, что кое-где Гарри даже подзабывал, что больше не общался с ней, и в предложения просачивался его восторг. Хогвартс нравился ему. Волшебный мир ему нравился. Петуния своими действиями сама бросила его в объятия этим мерзавцам. Ей хотелось остудить его пыл, сказать: «Думаешь, там всё так радужно? Думаешь, в этом мире есть только хорошее? Они пытаются заманить тебя, глупый ты мальчишка, ты для них не больше, чем символ их победы, для которой они и пальцем о палец не ударили, скинули всё на младенца». Но она, конечно, не могла так ему ответить. Она пробовала, но в итоге сожгла все три черновика, и сова, презрительно дёрнув клювом, улетела.

Ей представлялось это так: к детям, родители которых волшебниками не являлись, приходили учителя, чтобы их не шокировать. Родители часто уже подозревали, что их ребёнок обладал какими-то необъяснимыми талантами, так что после короткой демонстрации, они уверялись, что это всё не обман и не шутка. Дальше шли объяснения, как поменять деньги, где можно закупиться всем необходимым и как добраться. И самое главное, как отправлять письма детям, если под рукой нет ручной совы. Адреса администрации должны были неплохо охраняться во избежание завала их письмами, которые к тому же потенциально могут быть опасны. Так что даже если существовал официальный адрес директора этой их школки, он Петунию не интересовал. В их школе всю почту на имя директора принимала его секретарь, она читала все его письма и несла ему только то, что сама сочтёт нужным. Нет, так не пойдёт. Находчивости тринадцатилетней проныре было не занимать, и вскоре она сумела отправить письмо на личный адрес директора Дамблдора. Труднее оказалось перестать отправлять последующие письма. То ли из сострадания, то ли издеваясь (у него эти чувства, кажется, бок о бок шли), он адрес не менял и отвечал на каждое её письмо, даже сам пару раз написал, поздравляя её с днём рождения и Рождеством. Словно кость ей кидал, ей-богу. Пожалел бедняжку магглу.

В общем, несмотря на то что к Дурслям не приходили никакие учителя, желающие помочь им освоиться, и Петунию словно кинули в море без спасательного круга, она сама разобралась. Купила две мисочки для поилки и кормушки, приучила дурных сов не залетать, сметая всё на своём пути, а аккуратно приземляться на отведённом им подоконнике в отведённые для них часы, когда Вернона и Дадли не было дома.

— Будете плохо себя вести, пущу на рагу, — обещала она.

Угрозы их не пугали, но подкупали угощения.

В начале учебного года ей пришло письмо о зачислении Гарри в школьную команду по квиддичу. Декан факультета просила разрешение опекунов на участие Гарри в матчах, так как, «чего скрывать, этот вид спорта невероятно травматичен». Хотя тут же декан заверяла, что на тренировках и на матчах всегда присутствуют взрослые и волноваться совершенно не о чем. Она призналась, что давно уже не встречала такой очевидной одарённости, и, хотя по правилам первогодкам не полагалось иметь собственной метлы, из-за зачисления Гарри в команду, для него решили сделать исключение. Она сама купила Гарри, по её мнению, подходящий экземпляр. «Гарри отлично дополняет Гриффиндорскую команду», с нежной гордостью писала она, а глаза Петунии выцепили только одно слово. Гриффиндор. Могло ли быть по-другому? Вспомнилась красная домашняя толстовка Лили, ковёр в узоре изо львов, «за Гриффиндорскую честь!» — крикнул Джеймс перед тем, как сунуть в рот целую перчину хабанеро. Сова, принёсшая письмо, наклонила голову, тихонько ухнула, напоминая о том, что требовался ответ. Едва найдя какую-то приличную бумагу в доме, Петуния написала разрешение, бездумно гладя сову по мягким перьям. Хотела возмутиться дорогому подарку и попросить выслать ей счёт, чтобы она смогла отдать деньги, но потом поняла, что денег ей вряд ли хватит. Джеймс мог часами о мётлах распыляться, и, пусть она старалась активно его игнорировать, в голове отложились некоторые факты.

Гарри даже ответил на рождественскую открытку, сухо поблагодарив её за подарок, но даже это не убедило Петунию, что племянника ей вернут. Он был на редкость злопамятным ребёнком. Раз уже сложив о человеке мнение, он редко его менял, и полутонов он не принимал. По его мнению, люди бывали либо плохие, либо хорошие, и да, иногда плохие люди совершали хорошие поступки, а хорошие поступали не самым лучшим образом, но это было скорее исключением из правил. Он предпочёл не возвращаться на каникулы домой, а Вернон принял это как само собой разумеющееся. За рождественским ужином во всех его действиях так и читалось: «Наконец-то мы празднуем только семьёй», и Петунии кусок в горло не лез. Как и Дадли. Петуния украдкой наблюдала, как тот сначала набросился на еду, но потом вдруг уставился на свинок в одеяле, и вдруг весь его аппетит пропал. К еде он больше не притронулся, только пил сок и ковырял картошку.

Запоздало Петуния догадалась, в чём дело. После инцидента с волшебником-великаном, Дадли перестал есть свинину. Он теперь вечно застревал возле зеркала, рассматриваю маленький круглый шрам на своем копчике. Они потратили месяц в поисках хирурга где-нибудь на другом конце Англии, который бы согласился на условия полной конфиденциальности. Тот, на котором они остановились, ещё долго уговаривал их на разрешение хоть одной фотографии. Называл это настоящим генетическим чудом, обязывал их сделать пару тестов, разрешить ему изучить этот вопрос. Естественно, их имя нигде не будет указано. Всё во имя науки. Ясное дело, что Петуния не доверяла никаким обещаниям и выбирала специалиста, у которого и самого рыльце в пушку (Дадли, прости её ради бога за этот каламбур). Когда тот завёл разговор об использовании их случая в учебниках, она тут же пригрозила, что обнародует всю его подноготную, которую нарыла до приёма. Доктор, судя по всему, решил, что она работала то ли на секретные службы, то ли на мафию (а она всего-то попила чай с его домохозяйкой).

Ненависть к волшебникам, творящим что хотят, вспыхнула с новой силой.

В третьем триместре она получила новое письмо от деканши. Гарри получил наказание. Не ново: и Гарри, и Дадли постоянно влипали в какие-то истории, они получали свою долю наказаний и раньше. Только у Дадли получалось лучше врать и выкручиваться. Будущий политик. Иногда Петуния разрешала себе мечтать, что Дадли станет премьер-министром Великобритании и во время одной из пресс-конференций, на которой будут присутствовать журналисты со всех каналов и газет — будет идти прямая трансляция! — раскроет тайну существования волшебников. И что они тогда будут делать, а? Пусть попотеют, лодыри.

В конце мая им вдруг написал Гарри, с вопросом смогут ли они его, пожалуйста, забрать с вокзала. Петуния даже тогда не поверила. Поверила только когда увидела его воочию, толкающего свою тележку, нагромождённую чемоданами и коробками, и вершина всей этой кучи была увенчала клеткой с совой. Сбоку торчала метла, край мантии выглядывал из чемодана. Но её зоркие глаза зацепились вовсе не на бардаке. Гарри никогда не страдал тягой к аккуратности и чистоте. Не обратила она внимания и на то, что большинство проходящих детей прощались с Гарри, а одна смуглая девочка с пушистой копной волос так и вовсе крепко обняла, прежде чем побежать со своей тележкой — на которой вещи лежали в идеальном порядке — к своим родителям.

Его щека была содрана. Ранка уже покрылась сухой корочкой и почти зажила, а синяк чуть выше, рядом с глазом, пожелтел. Он помахал кому-то из прощавшихся с ним перевязанной правой рукой. В глазах у Петунии покраснело. Сейчас от неё не спаслась бы ни деканша, ни сам Дамблдор, ни его волосатый великан-уголовник. Немыслимо. Возмутительно. Какого чёрта? Куда они смотрели?

— Что за вид? Как это случилось? — резко спросила она вместо приветствия.

Гарри захлопнул рот, насупился.

— Я победил Волдеморта, — ответил он.

Что?

Что?!

Волдеморт мёртв. Иначе в чём был смысл жертвы Лили и Джеймса? В чём был смысл их смерти, если не в том, что каким-то образом в ту ночь Волдеморт тоже был уничтожен, а значит, они спасли весь мир и, главное, Гарри?

Она схватила Гарри за предплечье, намереваясь спросить, в какие-такие дурацкие игры он играет, зачем говорит такое, он же не может это иметь в виду серьёзно… Они играли, и он случайно упал с дерева и содрал щёку, как-то ранил руку. Как-то так, что магией нельзя было сразу заживить.

Спросить она не успела. Её перебил смех Дадли.

— Ну ты и воображала, — задыхаясь от смеха, выдавил он. — Я скорее поверю, что ты споткнулся о собственные ноги и упал!
— Заткнись, — ощерился Гарри, — я не выдумываю!
— Врунишка. Боишься сказать правду, что кто-то тебя отметелил?
— Мальчики, перестаньте, — проворчала Петуния, борясь с зарождающейся в висках головной болью.
— Я не вру!
— А вот и врешь!
— Абракадаб…

Дадли мгновенно перестал смеяться и отшатнулся. С его лица исчезла вся краска. Петуния, всё ещё взволнованная своими мыслями, не стала вмешиваться. Она позволила Дадли схватить себя за руку, хотя, поняв, что опасность миновала, он тут же изобразил независимость и отошёл от неё.

Они сели в машину и перед тем, как завести двигатель, Вернон повернулся, буравя Гарри взглядом.

— Как только мы доедем, все твои эти магические трюки, весь этот мусор идёт в чулан. Понял меня? Всё: все книжки, эта твоя метла, чудаческая одёжка, а особенно твоя волшебная палочка.
— Но мне надо заниматься!
— Под ключ, который будет храниться у меня, — продолжил Вернон, словно не слыша. — Если что-то, хоть перо, хоть пуговица окажется вне чулана, твоя сова будет сидеть в своей клетке до конца лета. Ты меня понял, мальчик?
— Но… — одновременно произнесли Гарри с Петунией.
— Ты меня понял? — выставив перед ней руку, но не глядя на неё, Вернон обратился к Гарри.
— Да, сэр, — упавшим голосом ответил он.

Петуния проглотила свои возражения. Её словно ледяной водой окатили.

Несмотря на напряжённое начало, лето прошло, на самом-то деле, довольно спокойно. Вернон постоянно отсутствовал, разъезжая со своим боссом, часто проводя все выходные в гольф-клубе. Он долго ходил вокруг да около, обрабатывал его, нащупывал почву с изяществом слона в посудной лавке. Но боссу такой подход, кажется, нравился, потому что он охотно таскал с собой Вернона, давал ему секретные поручения и важные задания. Летом Вернон начал активную атаку, приносящую свои плоды, и дома пребывал в неизменно нервном, но радостном состоянии. Гарри не попадался ему на глаза, а значит, отсутствовали и обычные его раздражители.

Дадли провёл три недели в приозёрном домике Пирса Полкисса. Перед отъездом в доме разразился скандал, когда Дадли внезапно понял, что озеро означало возможность купания, а купание означало раздевание, а раздевание грозило ему тем, что Пирс начнёт расспрашивать его о шраме на спине. Петуния сомневалась, что Пирс стал бы рассматривать его копчик, или как выразился Гарри, пялиться на его задницу. Дадли в ответ обозвал Гарри непечатным словом, а тот пригрозил превратить его в поросёнка.

— У меня хотя бы есть друзья, — выдал победное Дадли, — мне звонят и пишут, приглашают в гости. А ты своих выдумал. Или им наплевать на тебя. Не знаю, что вызывает больше жалости.

Гарри начал медленно читать какое-то чепуховое якобы заклинание, и Дадли смылся на кухню, чтобы нажаловаться ей. Петуния была занята ужином и совсем не хотела разбираться в детских перепалках. Должны же они были как-то сами между собой уже разбираться? Мальчишки начали тарахтеть, перебивая друг друга, а на сковороде булькал соус, грозя вспениться. Петуния, известный пацифист и парламентёр, профессиональный переговорщик с террористами и заслуженный детский психолог, велела обоим заткнуться. Послав Дадли собираться к Пирсу, она сделала знак рукой, чтобы Гарри остался. От неё не ускользнула злорадная улыбочка, расцветшая на его лице, и как он слегка толкнул Гарри плечом, проходя мимо.

— Он первый начал, — помолчав, Гарри добавил, — но вы всегда становитесь на его сторону.

Это, наверное, было самым длинным предложением, которое он сказал, обращаясь к ней, за последний год. И самым искренним.

— Ты ведь старше, — сказала Петуния, сосредоточившись на готовке. — Будь мудрее.
— Не хочу быть мудрее.
— Я знаю, каким Дадли бывает, — начала она, но Гарри перебил:
— Сомневаюсь.
— Я, кажется, не закончила, — как же её раздражало, что они никогда её не слушали. Ни единый из них.
— Простите, тётя Петуния, — он наверняка боролся с собой, что не закатить глаза. Она спиной чувствовала.
— Так вот. Я знаю, каким он бывает. Знаю, какие у него преимущества. Знаю, что он играет нечестно и вовсю использует эти преимущества. Но теперь преимущество появилось и у тебя, и ты точно так же не брезгуешь им пользоваться. Я не прошу тебя подставлять правую щёку и не защищаться, я прошу тебя не злоупотреблять.

Она отставила сковороду, выключила газ и обернулась, складывая руки на груди.

— Иначе, молодой человек, мне придётся по секрету сказать Дадли, что несовершеннолетним пользоваться магией вне школы запрещено, — чтоб показать, что не ругает его, она подмигнула ему на этих словах и принялась нарезать овощи на салат.

Гарри вылупился на неё ошарашенными зелёными глазищами, но спустя пару минут тишины предложил накрыть на стол.

После возвращения Дадли днями напролёт где-то играл со своей компанией, Гарри сидел в комнате и ухаживал за совой, а если Петуния замечала, что дубликат ключа от чулана, о котором она запамятовала сообщить Вернону, отсутствовал, то говорить ничего не говорила, не её дело. Всё шло своим чередом, пока не скатилось псу под хвост.

Вернон вернулся с работы с чудесной новостью: на горизонте замаячило долгожданное повышение. Отношения с его обожаемым боссом достигли нового уровня, и от лизоблюдства и свиданий они наконец дошли до знакомства с семьёй. Вернон познакомился с потенциальным клиентом в гольф-клубе и пригласил его с супругой на ужин, и если всё пройдёт хорошо, то контракт они заключат на ужине у босса, а после повышение у него в кармане. Вернон долго и со страстью рассказывал о своём великолепном многоходовом плане, об офисной иерархии и соединении мужчин через мужественные занятия вроде рыбалки и гольфа. Петуния слушала вполуха, по привычке поддакивая, пока что-то не резануло ей слух. Она попросила повторить последнее предложение. Вернон повторил. Она попросила повторить ещё раз. Он продолжил свою самовоспевательную речь, а когда она попыталась вернуться к теме, похвалил её пирог. Пирог на самом деле вышел слишком сухим и недостаточно сладким. Он заговаривал ей зубы. Не желал слушать никаких возражений, так как сегодня у него был праздник. Сегодня они оказались на шаг ближе к мечте. Ещё бы знать, чьей и какой-такой мечте, было бы восхитительно.

Вернон говорил всем, что у него один сын.

— Представь, что будет, если он придёт и увидит мальчика, — с чувством собственной правоты доказывал Вернон, — как я смогу объяснить это?
— А ты не думал, что если бы сказал о нём с самого начала, то и неловкой ситуации, которую пришлось бы объяснять, не получилось? — сказала сквозь зубы Петуния.

На это у него аргумента не нашлось. Просто так получилось. Гарри никогда не всплывал в разговоре, и ведь если разобраться, он фактически не сын, а воспитанник, ведь он не усыновлен, а взят под опекунство. Сейчас, вот сейчас он подавится куском сухого, несладкого пирога, и она схватит его поперёк груди, якобы спасти от удушения, а на самом деле задушит его сама. Идеальное преступление. Куда там Арсен Люпену. Даже жаба не подкопается.

Она надела своё лучшее платье, корпела в кухне с самого утра, даже не успев повозиться в садике, запекла индейку и приготовила трехъярусный торт. Повышение означало увеличение Гарриного бюджета, и Дадли хотел новый геймбой, а она собиралась пойти на водительские курсы. Так что гости будут есть и нахваливать, а миссис Мэйсон спросит у неё украдкой рецепт, а Петуния будет осыпать комплиментами его игру в гольф и улыбаться, пока скулы не сведёт.

Беду, скорее всего, можно было бы предотвратить, попросив миссис Фигг присмотреть за Гарри тем вечером. Но он терпеть не мог пропахший кошками дом и старушку-маразматичку, а Петунии хотелось хоть как-то сгладить то, что его на ужин в собственном доме не пригласили. В итоге сошлись на том, что Гарри разрешено забрать наверх еду, и он тихонько посидит в своей комнате, пока не уйдут гости. Виновата во всём, по большей мере, была сама Петуния, ей казалось, она хорошо распознаёт, когда её мальчишки врут и замышляют что-то.

Её кулинарный шедевр, трёхэтажный торт, с идеальными бисквитными коржами, с идеально нежным и сладким кремом, кусок которого она планировала отнести Гарри в полночь, чтобы поздравить его с двенадцатым днём рождения, она даже отложила свечку, чтобы не забыть — этот торт приплыл по воздуху с кухни и, прежде чем кто-то из них успел понять, к чему всё шло, мягким комом шмякнулся на голову миссис Мэйсон.

— Хотите мороженного, мистер и миссис Мэйсон? — улыбнулась Петуния. Она надеялась, что хоть кусочек попал миссис Мэйсон в рот, она поймёт, насколько он хорош, и забудет, что он его сейчас находился у неё в волосах.

Краем глаза она успела заметить застывшего в дверной арке Гарри. Вот вам и беседа о не злоупотреблении преимуществами. Прощай, увеличение бюджета, прощай геймбой, прощай новенькая машина. Она не столько сердилась, сколько была разочарована. Не то, чтоб он впервые вытворял нечто подобное, но она тешилась мыслью, будто сумела достучаться до него.

Едва за Мэйсонами закрылись двери, началось настоящее светопреставление. Петуния скребла ковёр, стараясь вывести с него пятно, Вернон объявил, что ни в какой Хогвартс Гарри больше не поедет и припаял к окну решётки. Их дом превратился в Алькатрас, и даже Дадли, попробовавшему заканючить насчёт геймбоя, попало — ему запретили смотреть телевизор неделю. Словно в плохом боевике, каким-то образом Гарри удалось послать весточку на волю, и ему на помощь двинулся целый спасательный отряд. Они совершили побег среди ночи: сорвали с окна идиотские решётки и все вместе укатили на… летающем «Форде».

На какой другой исход надеялся Вернон, в которого вселился дух Жавера, было неясно. Как бы Петуния лично не ненавидела волшебство и не хотела, чтоб Гарри забыл обо всех этих глупостях, она усвоила, что пытаться воспрепятствовать этому ни к чему хорошему не приводило. Как не армия сов и письма из яиц, так волосатый великан, как не великан, так летающая машина, как не срачка, так болячка. Она предполагала нечто подобное, и чтоб предотвратить появления на их улице армии ряженных, уже сама собралась вернуть Гарри палочку и отпилить решётки, дав Вернону снотворного и наутро свалив всё на сильную бурю.

Второго сентября им пришло письмо, подтверждавшее, что Гарри жив и цел и уже в школе, правда, своеобразной манерой: декан сообщала о наказании, которое он схлопотал каким-то образом до начала учебного года. Гарри снова остался в школе на Рождественские и Пасхальные каникулы, но у Петунии был план. Несмотря на то, как они расстались, она немного успокоилась. Сэкономленные деньги с двух лет бюджета она потратила на свои водительские курсы. Да, о машине можно было и не мечтать, но она начала кампанию по укреплению дружбы с домохозяйками своего микрорайона. Она и до этого вела стратегические чаепития и полдники, но с сентября променяла работу в саду на утренние пробежки. Естественно, они сразу пошли на сближение, чтобы без зазрения совести пообсуждать, куда это уезжает их приёмный ребёнок. В районе белого среднего класса такие темы всегда представляли интерес: цветные приёмные дети, благотворительность во имя голодных детей в Африке, частные школы и трудные подростки. Петуния поделилась с ними лишь крохами информации: родители мальчика погибли, он живёт с года, учится в закрытой школе. Не желая перечить на людях мужу, Петуния с кислым видом подтвердила, да, школа для трудных подростков. Местные клуши восхищенно охали и пели песни их благородству. Петуния, изображая скромную благодетельницу, благосклонно кивала их восторгам.

К июню все уже позабыли и о решётках, и о совином инциденте, а Лианна, в которой даже не заподозришь мать четверых детей, так она поддерживала себя в форме, одолжила ей свою Ауди. За прошедшие девять месяцев Петуния ни разу не пропустила утренней пробежки, чем заслужила её уважение. С апреля они устраивали на заднем двое барбекю каждые ясные выходные, и мистер Уигмор, муж Лианны, посвятил Вернона в элитный мир крикета. Сплавив Вернона и Дадли на целый день с мистером Уигмором и его двумя старшими сыновьями, Петуния пообещала, что сможет встретить Гарри сама, а чтоб поездка даром не проходила, зайдёт в большой супермаркет, пусть поможет ей таскать пакеты. Дел на весь день!

В супермаркет ей не надо было, она всем закупилась ещё два дня назад. Денёк выдался хороший, солнышко, приятный ветерок, так что Петуния надела любимую блузку с коротким рукавом и теннисные туфли, чтоб было удобно много ходить. Когда приедет Гарри, они выпустят его сову полетать в Гайд-парке, чтоб не парилась в машине, и сходят куда-нибудь. Отпраздновать его награду за Особые Заслуги. Заодно расскажет, что он там такого сделал. Может, в зал с автоматами на южном берегу Темзы. Дадли нравились такие развлечения. Или в кино. Или, может, в боулинг, она знала тут неподалёку один клуб. Будут делать, что он захочет, решила Петуния, попивая кофе в привокзальном кафе. Поймала заигрывающий взгляд господина с портфелем, перед которым на тарелочке лежал круассан.

Поняв, что она наконец его заметила, господин собрался приподняться со своего места, но тут на вокзал хлынула толпа детей с ухающими тележками, заваленными всякой всячиной, и Петуния, промокнув губы салфеткой, бросилась наутёк. Губы против воли растянулись в смущённой улыбке. Он, естественно, ничего такого в виду не имел, но всё равно в глубине души было немножко приятно. Вернон, провонявший сигарами и алкоголем после своих посиделок с начальником, заваливался спать и жутко храпел. Но это было даже предпочтительнее — от этой смеси Петунию блевать тянуло. Она была закупорена в крошечном мирке Литтл Уингинга, в её микрорайоне жили преимущественно семьями. Клуб домохозяек были неплохими, но как можно было близко дружить, храня такие секреты. От редкого мужского внимания она бежала как от огня — равнодушие Вернона поначалу даже радовало её. Ей не нужен были ещё одни такие эмоциональные американские горки, не нужно было разбитое сердце, нельзя было вот так вот вложить всю себя и свои чувства в одного человека. Даже возможность такого приводила её в безотчётный ужас и заставляла бежать от любого проявления интереса.

Но спустя годы, когда боль не ушла, но притупилась, появилась боль новая. Не то, чтоб она была охотницей до плотных утех, но даже для неё монастырь длиной в одиннадцать лет оказался в итоге не избавлением, а заключением. Ей хотелось, чтобы её любили. Хотелось любить. И сегодня, в такой погожий солнечный денёк чужое внимание не отталкивало, а льстило. Но удовольствие всё равно имело лёгкий оттенок горечи.

Удивительным образом никто на вокзале не обращал внимание на странно одетых детей со странной поклажей. Наверное, какое-то заклинание для отвода глаз. Петуния выцепила в толпе черноволосую макушку. Гарри шёл, прихрамывая, и она сразу поняла, что история о том, как он заслужил награду ей не понравится.

Он её предложение куда-то сходить встретил без энтузиазма.

— Я немного устал. Можно домой?

Такого развития событий она не ожидала.

— Ты уверен? Если тебе со мной скучно, можешь позвать своих друзей. Их родителей оставь на меня.
— Гермионе не нравятся шумные места, — Гарри загрузил на заднее сидение клетку и залез в машину. — А Рон ни разу не бывал в маггловских местах. Он что-то перепутает или скажет что-то о волшебном мире, и ты будешь беситься.
— Я не буду… — Петуния лукавила. Она уже начинала беситься.

Обижаться на двенадцатилетнего ребёнка было ребячеством, но она ничего не могла с собой поделать. Она что-то упустила, опоздала. Гарри окончательно вычеркнул скучную немагическую тётю из своей жизни. А она не умела принимать поражения, не умела не вести себя отвратительно, когда что-то шло не так, как она хотела. За дорогу они успели перессориться, Гарри взлетел по лестнице и хлопнул напоследок дверью в комнату, а она что-то прокричала ему вдогонку, что-то про неблагодарность и то, как он был похож на своего несносного отца. Она не хотела этого говорить. Сразу же бросилась к его комнате, чтобы извиниться, но он забаррикадировался, включив внутри радио на всю громкость. Даже ужинать не вышел.

12. привет-привет, проходи, а впрочем, постой, обувь сними сначала, не разводи грязь, не разводи нюнь

С начала лета Петуния места себе не находила. С Дадли никогда не случалось никаких волшебных казусов, он был обыкновеннейшим ребёнком, разве что балованным и хитрым сверх меры. И всё равно Петунию не отпускало опасение, что стоит ей отвернуться как случится что-то непоправимое. Дадли требовал сорок подарков на день рождения в честь того, что поступил в Смелтингскую Академию (хотя поступил он туда без экзаменов благодаря отцовским связям), ел за четверых, жаловался на расстояние в десять футов от кухонного стола до дивана в гостиной — в общем, вёл себя как обычно. И всё равно, чем ближе было двадцать третье июня, тем неспокойнее ей становилось. Настолько, что она чуть ли не перепутала в магазине видеокамеры. Едва не купила зелёную вместо синей, да за такую ошибку Дадли такую знатную истерику закатил бы, потом дня три ещё в ушах звенеть будет.

А беда пришла оттуда, откуда не ждали. В гигантской посылке с подарком на одиннадцатилетие Дадли лежало письмо — не то письмо, которого так боялась Петуния, но как оказалось, не менее пугающее. Размашистым почерком на дорогой бумаге с тиснением были поздравления имениннику и уведомление о предстоящей в начале августа инспекции. Вместо печати — отпечаток губ ужасного сиреневого оттенка.

Сколько уже лет прошло, под какими бы предлогами она не появлялась, но это не было ничем иным как инспекцией, целью которой являлось убедиться, что Петуния не забыла своего места. Иждивенка и содержанка, да ещё и с «прицепом», должна помнить об оказанной ей милости, ведь всё, что она имела — принадлежало им, а своего у неё ничего и не осталось.

Петуния не забывала. Даже если бы попыталась, ничто не дало бы ей забыть тот разговор двенадцатилетней давности.

Они тогда только-только переехали на Привет драйв. Как Вернон и обещал, один из клиентов его сестры помог с оформлением документов на Гарри. Мардж дала им большую ссуду на переезд, которую Петуния обязалась вернуть с продажей коквортского дома. Хотя все понимали, что выручить достаточно вряд ли удастся, городок вымирал и дом был не в самом лучшем состоянии. Петунии некого было пригласить на новоселье, так что приехала одна Мардж — привезла какие-то деликатесы и дорогой бренди, который начала, не дождавшись, пока Вернон покупает и уложит Гарри спать. Повелительным движением толкнула бокал с бренди Петунии. Бренди обжёг ей горло, и она закашлялась. Мардж скривила губы, накрашенные ужасной сиреневой помадой.

— Пить ты не умеешь, — отрезала она, наливая себе уже второй бокал, — но это в каком-то смысле даже хорошо. Плохо, что бедра узковаты. Рожать будет тяжело.
— Как хорошо, что я не собираюсь рожать, — сказала Петуния.

Хотела ещё добавить, что может зубы показать, раз уж её как племенную кобылу тут проверяют, но потом решила, что какой бы мерзкой Мардж не была, она ей обязана, а значит, могла и потерпеть немного.

— Не собираешься? — прохрипела Мардж. — Вернон хочет детей.

«Вот пусть сам себе и родит», — фыркнула про себя Петуния, а вслух сказала:

— У нас с ним не такие отношения.
— Видит Бог, я сама против подобного союза. Я пробовала закрыть глаза на то, что ты из нищей семьи, неказистая, тощая, всё же ты показалась мне неплохо воспитанной. С потенциалом. Я даже начала видеть в твоих недостатках достоинства: зато бегать налево не станешь, не превратишься в толстую клушу после родов!

Петуния стиснула зубы, а Мардж присосалась к бокалу, прерывая свою речь. Опустошив его, она громко стукнула бокалом о стол.

— А ты и тут напортачила. Взяла и разбила Вернончику сердце, а ведь он такой чувствительный, такой тонкой душевной организации…

«Как неплохо он тогда скрывает это», — съязвила Петуния, заставив себя пригубить свой, едва тронутый, бренди. Не такие описания она бы использовала для Вернона.

— Но ты всё же оказалась не промах. Заарканила видного жениха, при этом как бы оставаясь ни при чём, — эти слова показались Петунии намного обиднее предыдущих выпадов Мардж. — Ты ведь знаешь, что ему никто другой не нужен. Он не уйдёт сам, будет довольствоваться крохами надежды. И сколько ты собираешься держать возле себя здорового, влюблённого в тебя мужчину? Не стыдно?

Лучше бы уж бросила этот бокал ей в лицо.

Гадко было от того, что Мардж была абсолютно права. Да, она ловко расставила свою ловушку. Совсем не как в дамских романах или мелодрамах, где злодейка бы начала шантажировать героиню. Мардж не погрозилась забрать всё, если Петуния откажется слушаться её. Вовсе нет. Мардж и злодейкой-то в данной ситуации не была, как и Петуния не была героиней. Это Петуния шантажировала соседа, это Петуния воспользовалась влюблённым в неё человеком. Возможно, она заслужила всё, что на неё свалилось: и предательство, и одиночество.

В конце концов, это не более чем своеобразный контракт с совестью. Вернон и Мардж дали то, что было нужно ей. А она знала, что нужно было им. Обычный бартер.

Вот же глупая девочка, думала о двадцатитрехлетней себе Петуния. Только дитём можно принимать подобные решения и думать, что готова к последствиям. Впрочем, ей и посоветоваться не с кем было. Стерпится-слюбится, главное — стабильность. Казалось бы, формульный успех. Вот таким, как Лили и Джеймс, жениться нужно только по любви. Иначе судьба сведёт их снова и снова. Им суждено быть вместе и быть счастливыми, и умереть в один день, потому что друг без друга им не жить. Они главные герои романа, а Петуния — второстепенный персонаж, о котором не задумываются.

Неожиданным спасением от неприятных мыслей и воспоминаний стал бег. Спорт Петуния терпеть не могла, но не могла не соперничать, поэтому желала каждой перегнавшей её дамочке упасть и сломать лодыжку. Однажды Аиша Моррисон подметила, что во время бега её конечности разлетались во все стороны самым смешным образом. Все уже забыли об этом комментарии, а когда через неделю пошли дожди, во время одной из пробежек Аиша Моррисон упала лицом в полную липкой грязи лужу. Петуния помогла ей встать, извиняясь за то, что бедняжка споткнулась об одну из её разлетающихся во все стороны конечностей. Ей пришлось с позором убежать домой, чтобы вымыть перед завтраком комки грязи из волос, а Петунию принялись успокаивать, что это вовсе не её вина. Аиша Моррисон возомнила, будто ей нарочно подножку поставили. Видали, какая цаца? Давно уже надо было ей опуститься с небес на землю.

Такие маленькие победы (и злоключения поверженных врагов) поднимали настроение. На мрачные думы сил не оставалось — Петуния выдыхалась уже на шестой минуте и остаток пробежки держалась лишь на упрямстве. Поначалу она после таких марш-бросков блевала сразу по приходу домой. Её лицо даже не краснело, оно багровело, а желваки так напрягались, что грозились вот-вот лопнуть. К тому же пришлось носить с собой платочек на всякий случай: несколько раз от нагрузки у неё кровь шла носом. Там не то, что думать о судьбе своей судьбиночке, там мысли если и возникают, то исключительно о выживании.

Процессия домохозяек, возглавляемая Лианной Уигмор, неспешной трусцой проносилась по Литтл Уингингу. Сейчас Петуния держалась уже не самым позорным образом, потому и дурь всякая снова начала в голову лезть. Аиша Моррисон, как назло, держалась на приличной дистанции. Они покинули небольшой парк — клочок травы с парой лавочек и пристроенной сбоку детской площадкой — и взгляд Петунии мазнул по сидящему на одной из качелей мужчине. Выглядел он непрезентабельно и незнакомо, потому никто из дамочек не счёл нужным здороваться с ним. Когда они завернули за угол, Петуния резко остановилась.

— Совсем забыла о времени, — сказала она притормозившим ради неё бегуньям. Они продолжали двигаться на месте, явно озадаченные заминкой. — Ко мне сегодня приезжает невестка, надо ещё убраться и в магазин сходить. Столько дел, ну вы сами понимаете, девочки.

Те закивали, пожелали Петунье удачи, передали привет домашним, а некоторые напросились на обед на недельке, чтобы повидаться с Мардж, но наконец они всё же побежали дальше. Подождав, пока они отбегут на достаточное расстояние, Петуния повернула обратно. Ну и курицы, да когда это у неё не было прибрано? У неё с пола есть можно! И продуктами она уже запаслась, конечно же.

Вернувшись к парку, Петуния остановилась, согнувшись и уперев ладони в колени. Она так рванула сюда, возомнила себя спринтершей олимпийской. Бродяга покачивался на качели, молчал, позволяя ей отдышаться. Придя в себя, Петуния выпрямилась, с вызовом глядя на него.

— И с какой это радости ты решил устраивать такие представления?
— Я бы позвонил, но ты бросила бы трубку, — ответил он.
— Бросила бы, — не стала отпираться она. — Важное что-то, наверное? Пойдём, тут недалеко есть хорошенькая кофейня. Домой я тебя не поведу, даже не надейся.
— Не смею надеяться, — с лёгкой улыбкой сказал он, но в его словах слышался отзвук какой-то затаённой печали.

Петуния решительно пропустила это мимо ушей и зашагала вперёд, не проверяя, следовал ли за ней Ремус. Несмотря на то, как она храбрилась, сердце у неё стучало о рёбра так сильно, что казалось, сломает. Петуния отнесла это насчёт недавней пробежки. Он изменился, но не настолько, чтоб она не узнала его мгновенно. В волосах, которые были чуть длиннее, чем полагается, проглядывалась седина, кроме шрамов его лицо теперь было испещрено преждевременными морщинами, он отрастил усы. Он был всё в том же простом латанном-перелатанном плаще, который когда-то делал его похожим на трагического героя. Сейчас он тоже трагично выглядел — но в другом смысле.

Они зашли в кофейню, Ремус ограничился кофе, а Петуния заказала себе ещё яйца скрэмбл с сёмгой и стакан апельсинового сока. У неё, как-никак, режим, ей надо было поддерживать свой внешний вид.

— Мои поздравления, — невпопад сказал Ремус, — немного запоздалые, правда.

Она приподняла бровь.

— С ребёнком, — пояснил Ремус, — и с замужеством, прежде того.
— А, — без выражения сказала она, — спасибо. Тебя есть с чем поздравить?
— Я получил работу, — слабо улыбнулся Ремус. Казалось, он разучился толком улыбаться и это был максимум, на который он был способен. — Теперь я учитель.

Петуния вздыбилась.

— Держись от Гарри подальше! Ты это пришёл сказать?

Ремус отложил пакетик сахара, которым поигрывал, и даже слабый след улыбки исчез с его лица. Петуния подумала о том, что не надо было с ним идти. Но было поздно.

— Сириус сбежал, — произнёс Ремус, — я это пришёл сказать. Предупредить тебя.

Время не остановилось. Наоборот, полетело с какой-то дикой ускоренностью, а Петуния сама себе показалась заторможенной. Стрелки на часах бежали, а она всё никак не могла сообразить, что сказать. Она даже не могла понять, какие чувства в ней возникли после его слов. В это время принесли заказ, но она не притронулась к еде.

— Прежде всего, не волнуйся, здесь вам безопасней всего. Здравая идея с переездом, да и фамилию ты, получается, сменила. А защита Лили не даст желающим Гарри вред найти этот дом.

Петуния медленно кивнула. Хорошо, с этим разобрались. Значит, от неё не требовалось никаких сиюминутных действий.

— Знаю, что ты против, но здесь наверняка появятся пару авроров. Так, на всякий. И на вокзал вас проводят.
— На вокзал? — очнулась Петуния. — Пока он на свободе, я не отпущу Гарри от себя!
— Хогвартс одно из самых охраняемых мест в мире.
— Но ты сам сказал, что безопаснее всего ему здесь!
— Возможно, — кивнул Ремус, — но не собираешься же ты запереть тринадцатилетнего мальчика в доме? Ему и так много выпало испытаний, дай ему почувствовать хоть какую-то иллюзию нормальности. Ему нужно ходить в школу, нужно быть рядом с друзьями.
— Вы его до выпускного Гарри ловить собираетесь? — зашипела Петуния.

Ремус потянулся через стол к ней, но она отдёрнула свои руки и отодвинулась. Если его это обидело, он никак этого не показал.

— Мы приложим все силы, чтобы поймать его как можно скорее. Но если вдруг не выйдет до начала учебного года, то помни — в Хогвартсе рядом с ним всегда буду я. Если не веришь Дамблдору, не веришь волшебникам, не веришь нашим следователям…
— Которые и упустили его!
— …то поверь мне. Ты знаешь, что я никогда не позволю, чтобы с Гарри что-то случилось. Я никому не дам причинить Гарри вред. Даже Сириусу. Особенно Сириусу.

Петунию мутило. От физической нагрузки, естественно. Она принялась загребать вилкой еду, надеясь, что её всё же стошнит, она ела, думая о том, как сама найдёт Сириуса и убьёт его.

Она не спрашивала, но Ремус начал понемногу рассказывать, что делал все эти годы. Всё шло более-менее, пока Министерство не выдало закон об укрываемости оборотничества. Теперь оборотни обязаны были предоставлять работодателям справку о своём состоянии, как справку о предыдущим судимостях, хмыкнул он. Раньше он ездил на сезонные работы. Работал на сборах мандрагор, истреблении вредителей. Учитывая его отметки и обучение после школы, он был чем-то вроде эксперта. Ребята иногда подкидывали иную работёнку, например, подпольную ликвидацию заклятий. Агентства с лицензией брали втридорога, учитывая, что всех лучших ликвидаторов давно уже разобрали большие корпорации, да Гринготс. Кто-то получит в наследство старинный дом от вредной тётки, тут столько денег на ремонт, так ещё и за чистку платить? Больше хлопот чем радости от такого-то наследства. Тут в дело вступали подпольные ликвидаторы. Незаконная деятельность, строго пресекаемая Министерством (это целая капиталистическая система, где рука руку моет), поэтому действовала реклама на слуху. Знай, к кому обратиться, а посредник уже свяжет тебя с каким-то умельцем, который за честную плату сделает всё в том же виде, а то и лучше.

А потом вышел закон, а к нему ещё и запрет оборотням работать на магглов, и всё. Даже этого небольшого заработка не стало. Тогда Ремус уехал из Британии, могло так статься, что и навсегда, попытать счастья в других местах. Много учился, встретил самых разнообразных людей и существ, ведь самое интересное всегда происходит в забытой Богом глубинке. Но не складывалось нигде, а откуда-то приходилось и сбегать без каких-либо вещей и гроша в кармане, так как по пятам гналась толпа с факелами и вилами. Бывало и такое.

Петуния слушала, подперев щёку рукой, и думала, какая ведь несправедливость. Несмотря на все таланты, усердие и симпатичную мордашку, у Ремуса напрочь отсутствовала изворотливость. Помощь он оказывал бесплатно и никогда ответных услуг не испрашивал. Набивать себе цену он не умел совершенно. Но ладно ещё это, он воспринимал все эти лишения и неудачи как само собой разумеющееся. Скольких людей, желающих согреть его, он так оттолкнул, считая, что не достоин ни любви, ни счастья?

— Всё! — громко оборвала его Петуния. — Нет сил слушать!

Ремус послушно замолчал.

— Просто вопиющее пренебрежение маркетингом! — обвинила она. — Ну да, денег просить за работу гордость не позволяет? А питаться ты, видимо, настроен как раз гордостью и святым духом? Дашь мне ещё свой контракт учительский пересмотреть, наверняка там можно было получше условия выпросить. От Даблдора не убудет, он ведь у нас тот ещё добрячок.

Лицо у него оставалось нарочито серьёзным, но глаза смеялись. Смешно ему, видите ли, весельчак нашёлся тут.

— Дальше! Составишь мне список своих расходов и доходов. Учитывая налог и всё прочее. В вашей же песочнице с фокусами существуют налоги? Школа ваша паршивая вроде пансионат с кормёжкой, так что расходов на съем и пропитания не будет. А значит, в месяц тебе будет выделяться некая сумма на мелкие расходы, шампунь там, бритва, носки. Остальное, основную часть зарплаты, будешь откладывать и вложишься. Потом скажу, куда именно. Не бог весть сколько будет капать, но хоть какая-то подушка безопасности.
— Петуния, — не выдержал-таки Ремус, лицо расплылось в смущённой улыбке.
— Слушай сюда, мистер, у меня десятилетний опыт работы с минимальным бюджетом, слушать твой безалаберный лепет я не собираюсь, — Петуния ткнула в его сторону вилкой, чтоб не расслаблялся.

Ремус поднял руки, показывая, что сдаётся. Она, конечно, не вчера родилась, знала, что у них не раз ещё будут споры по этому поводу, но ничего. Ремус всегда уступал напору, а уж напор она обеспечит, раз плюнуть.

Принесли счёт, и Петуния собиралась сделать своё первое вложение в дело благородного бессребреника, но Ремус внезапно твёрдо заявил, что расплатится за них сам.

— У меня ведь теперь работа и даже финансовый менеджер, — подмигнул он.

Она могла поспорить, что у неё сейчас, так, взятых на всякий случай, было денег в кармане больше, чем у него в кошельке. Но Петуния уступила, наблюдая, как просветлело его лицо.

Выходя, он придержал перед ней дверь, явно думая о чём-то. Наконец решился:

— Я стараюсь хотя бы раз в месяц навещать миссис Петтигрю, — сказал он. — Посижу с ней, поговорю, по дому помогу, если могу, оставляю немного денег. Когда не могу прийти, шлю ей письмо. Она рано или поздно узнает… о Сириусе, поэтому я хотел сам ей сказать. Не хочешь прийти со мной?

Петуния остановилась на ходу, так что он чуть не врезался в неё.

— К ней почти никто не заходит, ей одиноко. Да и надоел я ей, хоть какое-то разнообразие. Уверен, она рада будет повидаться. Расскажешь ей о Гарри.

Это Ремус-то тюхтя, который всегда уступает напору?

— Я подумаю, — не стала обнадёживать Петуния. — Домой не звони, мальчики могут взять трубку. И письма не вздумай слать с совами. Я сама с тобой свяжусь, когда будет время. А ты чтоб не ел и не спал, пока не найдёшь Его. А то я вам такое устрою, сбежавший маньяк цветочками покажется, понял?

Ремус торжественно отдал ей честь, и уже хотел уходить в противоположную сторону, как Петуния, проклиная собственную слабость, обняла его. Хотя какие объятия, это были стальные тиски, она явно намеревалась задушить его. Ремус отчего-то не душился, только обхватил её в ответ едва ли не крепче. В дурных глазах защипало, и Петуния зажмурилась.

Так же внезапно, как обняла, она оттолкнула его от себя и побежала в сторону дома. Надо завтрак приготовить, потом праздничный обед. И финальный раз убраться, а то ведь будет ходить инспекторша, пальцем водить по полкам, проверяя, нет ли пыли. Вот бы ещё в садике успеть покопаться, кусты подрезать, цветы свежие поставить в гостиной. Куча дел! Некогда думать о чём-то другом. Потом.

13. терпеть не могу собак, шумные, грязные, слюнявые, уже не говоря о шерсти повсюду, отвратительно

Обернувшись ко столу с тарелкой гренок, Петуния встретилась лицом к лицу с Сириусом. Она остановилась как вкопанная, сердце ушло в пятки, а тарелка в руках подозрительно затряслась.

— Тяжелая? — покосился на неё Вернон из-за газеты. — Дадли, помоги матери накрыть на стол.
— Погоди, тут самое интересное, — с набитым ртом отозвался Дадли, прилипший к телевизору.

Петуния попыталась сказать, что всё в порядке, но дар речи ещё не вернулся к ней. Вернон, не отвлекаясь от чтения, протянул через весь стол лапищу и забрал у неё блюдо. Дадли тут же рывком перетащил себе на тарелку две гренки. Всё чаще Петунию посещали мысли, что исключительно для его здоровья, мальчика следовало посадить на диету и заставить его заняться зарядкой. Возможно, ему захочется бегать с ней по утрам?

Но сейчас она не обратила внимания ни на Дадли, умыкнувшего третью гренку, ни на прошмыгнувшего и втиснувшегося меж ним и Верноном Гарри, который сегодня именинник. Петуния не могла свести глаз с нечёткого зернистого лица Сириуса на экране.

«Блэк вооружен и очень опасен. Увидев его, немедленно сообщите властям по специально созданной горячей линии».

«Да вы даже не успеете поднять трубку, — подумала Петуния. — Увидев его, немедленно бегите».

— Без вас понятно, что негодяй! Да вы посмотрите, на кого похож этот грязный бездельник! Взгляните на его патлы! — Вернон на миг оторвался от газеты, вперился в телевизор.

Но картинка уже сменилась, и дальше пошли другие новости. Мальчикам стало неинтересно, и они сосредоточились на еде. Вернон продолжал возмущаться.

— Идиот! Хоть бы сказал, откуда сбежал этот маньяк!

Не узнал. Надо же. Они, конечно, всего один раз виделись, шестнадцать лет назад, да и вряд ли разглядывали друг друга. Она и забыла, что не все изучили его черты наизусть, не всем он снился в кошмарах каждую ночь долгие-долгие годы, так если даже захочешь, не забудешь.

— И вообще, какой прок в этой горячей линии?! А вдруг этот псих сейчас бродит по нашей улице?!

А вдруг? Вдруг Ремус ошибся? Вдруг Сириус уже здесь?

Петуния подскочила к окну, оглядывая улицу и соседние дворы. Знала, что вела себя как параноик и дура, но не могла остановиться. Вернон что-то ещё проворчал, она поддакнула, почти убедив себя, что видит в кустах огромного чёрного пса. У мистера Уигмора висело на стене в кабинете ружье. Наврать что-то о проснувшемся интересе к охоте, Уигмора хлебом не корми, дай потешить эго, он ещё и стрелять научит. Будет караулить днём и ночью до самого сентября, если понадобится. Вот бы ещё и жабу подстрелить — двух зайцев одним махом. Эх, вздохнула Петуния, мечты-мечты…

Всё ещё думая о своём, она машинально погладила Дадли по голове и отослала приодеться к приезду тётки. Надо бы как-то причесать Гарри. Может, заставить его надеть рубашку с короткими руками и заправить её в штаны? Так будет приличнее, но Мардж, скорее всего взбелениться. Видеть Гарри оборванцем было для неё сущим удовольствием. Кажется, она до сих пор не была точно уверена, что Гарри действительно являлся Петунии племянником, а не внебрачным сыном. Ей и так приходилось говорить соседям, что Гарри они усыновили через год после Дадли, ведь если бы кто-то узнал, что Вернон женился на ней и взял её прицеп неясного происхождения, разразился бы такой скандал!

В прихожей Гарри и Вернон о чём-то шептались, конспираторы недоделанные, а потом он, не заходя на кухню, сбежал в свою комнату. Что ж, тем лучше, нечего мешаться под ногами, пока подготовка к визиту жабьей генеральши идёт полным ходом.

На неё с самого утра свалилось столько всего, что у Петунии всё из рук валилось. Ремус, побег Сириуса, Сириус в новостях, да ещё и приезд чёртовой жабы… Она едва не открыла духовку раньше времени, испортив торт-безе на ужин. Вместо крема чуть не начала рисовать цветочки по фруктовому торту майонезом. Едва не забыла о кастрюле на плите, и оттуда сбежала вода. Она хотела отдать Гарри подарок до возвращения Вернона, но пока она оттирала грязную плиту и проверяла всё, времени не оставалось. При Мардж точно не выйдет. Придётся ему недельку подождать тогда, не сахарный, потерпит.

С приходом Мардж, несмотря на то что дом у них был достаточно просторный, сразу стало тесновато. Она смачно поцеловала Петунию, оставляя чувство маслянистой плёнки на щеке, от неё несло щедро использованным тошнотворно сладким парфюмом, а её противный пёс обслюнявил ей передник. Петуния улыбалась, представляя, как подсыпает отраву в блюдце кошмарного пса. Этот сервиз принадлежал её родителям, а она отдаёт его собаке. Риппер, кажется, почувствовал направление её мыслей, потому что поднял злобную слюнявую морду и зарычал. Мардж спустила ему кусок торта, и пёс отвлёкся, слизывая десерт с ладони хозяйки. Капли крема и кусочек клубники оказались на ковре, и собачья лапа ещё старательно потопталась по ним, размазывая по ворсу. Риппер повернул в её сторону голову, как будто бы самодовольно ухмыляясь. Дать бы ему каблуком прямо в наглый глаз.

Петуния животных не любила, слишком много от них грязи, но у неё было некое взаимопонимание с кошками миссис Фигг, с хогвартскими совами. Когда у неё была бессонница, иногда компанию ей составляла Хедвиг. Правда, когда последняя повадилась приносить Петунии дохлых мышей, а та с воплями выкидывала гостинцы, Хедвиг обиделась и давно уже не прилетала.

Но Риппер был совершенно другое дело. Он был продолжением злой воли хозяйки и слушался только её. Три года назад он загнал Гарри на дерево, а Мардж со смехом отказалась отзывать пса. Улизнув якобы в туалет, Петуния попробовала соблазнить Риппера куском стейка. Он подошёл, обнюхал взятку — и цапнул её за лодыжку. А затем как ни в чём не бывало вернулся под дерево и гаркнул так, что Гарри от неожиданности едва не свалился с ветки.

— Я, конечно, не хочу ничего сказать о ваших методах воспитания, — тоном, намекающим на совсем противоположное, провозгласила Мардж, — но мне кажется, вы слишком мягки с мальчишкой.

Детей уже отослали наверх, а взрослые беседовали в гостиной. Работал как фоновый шум телевизор, на столике стояли три бокала и бутылка вина, так, в честь приезда. Завтра будет в честь второго дня приезда, предсказала Петуния, а послезавтра после чудесного ужина не грех и стаканчик пропустить… Вернон уже раскраснелся, заняв собой почти весь диван, а Петуния примостилась сбоку, придумывая как бы незаметнее передвинуться на кресло.

— Я знаю, что у Вернона твёрдая рука, — у Мардж рука уже чуть подрагивала, грозя расплескать вино на блузу, — а вот женщинам свойственна неуместная в выращивании настоящих мужчин мягкость.
— Как хорошо, что я могу спросить совета у настоящего специалиста по выращиванию кобелей, — приторно улыбнулась Петуния.

Прошла секунда, две — и кажется, Мардж решила, что дерзость ей послышалась из-за выпитого. Или может, она действительно перебрала и приняла всё за чистую монету. Но так или иначе Мардж пустилась в длинные, пространственные объяснения трудностей развода идеальных бульдогов. Выждав достаточно времени из вежливости, Петуния сослалась на головную боль и распрощалась с ними на ночь. Мардж хохотнула, пожурив её за то, что она совершенно не умела пить, и инцидент был благополучно замят.

Петуния внимательно следила за собой последующие три дня, пару раз гаркнула для вида на Гарри, погоняла его с работой по дому (правда, потом сама всё равно переделала, что взять с неряхи), не вмешивалась, пока Мардж третировала его — и Мардж вроде как успокоилась и перестала подозревать заговор. А потом она возьми да ляпни ни с того, ни с сего:

— Ты не виноват, Вернон, что мальчишка неисправим. Что поделать, коль он уже родился с гнильцой.

Лицо Гарри мгновенно залилось краской, плечи задрожали, да так, что ему пришлось положить нож с вилкой и спрятать руки под столом. Они обедали, и ему некуда было деваться. Он не мог выйти сам, а Петуния не могла отослать его вынести мусор или вытереть пыль на полках. Уронить вилку и попросить его принести новую?

Мардж подлила себе вина, говоря якобы Вернону, но краем глаза следя за реакцией мальчика.

— С собаками тоже всегда так. У дурной суки — дурные щенки!

На этот раз не выдержала уже Петуния, но тут в руке Мардж лопнул стакан, осыпав весь стол осколками. Петуния поняла, что так и зависла, привстав со стула. Что она собиралась сделать? Плеснуть ей вина в лицо? Отвесить пощёчину? Наколоть глаз на вилку? Разжав кулаки и подхватив салфетку, Петуния захлопотала над ней, помогая вытереть лицо. В это время Гарри пробормотал что-то о том, что наелся и десерта ему не хочется, и поспешно ретировался.

Последующие дни она уже была готова. Пригласила подруг, обронила упоминание о полковнике Фабстере, и дальше уже пошли бесконечные расспросы и советы романтического характера. Пригласила Уигморов на ужин. Как и ожидалось, мистер Уигмор совершенно очаровал Мардж. Состоятельный, внушительного размера мужчина с почти военной выправкой. Он, правда, был не в таком уж восторге и даже повадился сбегать из-за стола под предлогом помощи на кухне. Петуния и сама туда сбегала, потому они медлили с возвращением, нервно посмеиваясь над собой. Немного разговорились, и она даже заикнулась о ружье, но оказалось, что оно декоративное. Уигмор, впрочем, заметив её интерес, предложил ей съездить на стрельбища. Петунии, хоть и собиравшейся перестрелять всех вредителей, поплохело от мысли о грохоте выстрелов и падающих тушек птиц.

— В какой-нибудь другой раз, — смущённо улыбнулась она, вдруг отчётливо чувствуя спиной чужой взгляд. Обнажённая шея покрылась гусиной кожей.

Когда она обернулась, на улице, естественно, никого не было. Подошла поближе к окну, вглядываясь в соседские кусты. Но сколько не вглядывалась, не могла разглядеть что-то необычное. Наверное, просто ветерок из приоткрытой форточки. Ремус клялся, что здесь он их не найдёт. Просто игра воображения. Никого здесь нет.

— Что там? — спросил Уигмор.
— Да так, показалось, — Петуния рывком зашторила окно, — вот так лучше. Что-то мы тут засиделись, давайте выносить пирог.

Уигмор разочарованно вздохнул, но послушно взял поднос. Петуния кинула ему сочувственный взгляд прежде, чем выйти. Всё-таки она нагло использовала его как отвлекающий манёвр, сам он ни в чём не виноват и не заслуживал Мардж, даже пусть и на один вечер.

***


Петуния ошалело рассматривала покачивающуюся под потолком Мардж. Та вопила, Риппер громко лаял и пытался подпрыгнуть, чтобы достать до хозяйки, но куда там его кривым коротким лапкам. Вернулся Вернон с потоком брани и шваброй. Попытался зацепить сестру, но лишь стукнул её по голове. Риппер снова попробовал укусить его, но Вернон, окончательно вышедший из себя, вышвырнул его во двор. Мардж окатила его ругательствами, на что Вернон тоже заорал.

Дадли в темпе уничтожал торт, его не смущали ни крики, ни беспорядок, ни наливающаяся на лбу шишка от отскочившей с лопнувшего пиджака тётки пуговицы. Всё-таки надо что-то делать, а то он однажды съест их самих. Петуния одёрнула себя. Юмор, больше приличествующий Гарри.

А где, кстати, Гарри?

В коридоре было тихо, чулан нараспашку, ковёр съехал в сторону. Петуния позвала его, но никто не ответил. Во рту стало кисло от тревоги.

— Где Гарри? — спросила она, пытаясь перекричать лающихся родственников. — Вернон, что ты сделал? Где мальчик?

Вернон зло поглядел на неё.

— Сбежал твой мальчик, — рявкнул он, — забрал свои манатки и сбежал. Отказался приводить Мардж в порядок, наставил на меня свою поганую палочку и ушёл. Я его удерживать не стал, скатертью дорога. Вернётся — расшибу.
— Как сбежал? Куда сбежал? — голос у неё стал похож на скрежет ногтей по грифельной доске. — Почему ты его не остановил?
— Да скоро воротится, куда ему деваться, — отмахнулся Вернон, — идти ему некуда. Побродит по окрестностям, устанет и явится как миленький.

Шар-Мардж перевернулся к ним лицом.

— Петуния, куда ты? Искать сопляка? Забудь о нём, лучше вызови доктора или полицию! Пожарных! Спустите меня отсюда! Не смей уходить! Петуния!

На улице никого не было, но из-за занавесок выглядывали любопытные соседи. Где-то подвывал и скребся в дверь Риппер. Петуния завертела головой, пытаясь сообразить, в какую сторону он направился. Наплевать на зевак, наплевать на всё — она подняла юбку, чтоб не путалась в ногах, и припустила бегом. Она готовилась к этому забегу целый год. Каблуки цокали по земле, вокруг лишь пустынные тёмные улицы, даже окна уже не горели — приличные люди разошлись по кроватям.

— Гарри! Гарри!

Господи, она убьёт его, как найдёт. Господи, пусть всё с ним будет хорошо. Господи, она убьёт его, как найдёт. Господи, пусть всё с ним будет хорошо…

Именно когда Сириус рыщет в поисках него по улице, именно когда он может прятаться за любым углом, а Гарри не под защитой чёртовой магии крови. Как она не заметила, как она могла не заметить, что он под шумок улизнул, глупый мальчишка. Он ведь даже не знает, не знает ничего, господи-господи-господи, боже мой… Она запрёт его на ключ, сама приделает к окнам решётки, он у неё до седых волос будет дома сидеть! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

Ну куда он мог деться? Петуния остановилась, чтобы перевести дыхание. Никакой паники. Сириус не мог быть тут, не мог причинить Гарри вред. От Вернона сейчас никакого толку. Надо сообщить Ремусу. Так уже глубокая ночь… Но ничего, будет трезвонить, пока не проснётся и не возьмёт трубку. В Литтл Уингинге Гарри нет никаких друзей, у которых он мог бы остаться, значит, он продолжает где-то бродить. Надо позвонить в полицию. Сходить к миссис Фигг, маловероятно, но вдруг мальчик пришёл к ней переночевать. Вот. Уже похоже на план.

У порога дома стояли двое незнакомцев. Неужели у Вернона хватило ума вызвать полицию?

Нет, это была вовсе не полиция. Петуния сразу отметила, что эта парочка только пыталась одеться как нормальные люди. Один из них набросил расшитый кафтан на футболку со Снупи, второй носил шлепанцы с деловыми штанами и обрезанной майкой. Похожи на обдолбанных или бездомных. Дилетанты.

Вернон, с окровавленной штаниной и порванным рукавом, всё ещё державший в руках швабру, отказывался пускать их в дом. Вот ведь представление соседям на потеху.

— Миссис Дурсль, я полагаю? — улыбнулся ей один из них, который со Снупи. — Мы из службы решения проблем деликатного характера.
— Проблему деликатного характера со своей одеждой вы решили сомнительно, — прохрипела Петуния. — Кто-то из вас должен заняться соседями, иначе вашему миру грозит нечто посерьёзнее дурного вкуса в одежде.

Снупи кивнул второму, и тот послушно удалился.

Зайдя внутрь, Снупи заметно расслабился и тщательно поддерживаемый им вид важного человека рассыпалась, уступив место щенячьему любопытству.

— На самом деле, мы из отдела по устранению последствий случайно наложенных заклятий. Но откуда вы знаете? Я думал, вы…
— Магглы, — кивнула Петуния, — так и есть. Заклятие случайно наложил мой племянник.
— Это ещё надо выяснить, так уж ли случайно, — прорычал Вернон.
— А вот и волшебничек? — ухмыльнулся Снупи. — Привет, малый.

Дадли вытаращился на него и поднял в воздух вымазанные в креме руки.

— Это всё Гарри, честное слово! — вскрикнул он.
— Гарри? — переспросил Снупи.
— Гарри Поттер, — развеяла все его сомнения Петуния. — Прежде чем вы займётесь ею, — она указала на воздушный шар по имени Мардж. Открыть бы дверь, и пусть её унесёт в небо… — нужно его найти. Он сбежал. Боится наказания.
— И правильно делает! — вставил Вернон. — Пусть только объявится, малолетний маньяк, я ему устрою! Найдёте — оставьте себе!
— Вы не примете его больше? — с опаской переспросил Снупи.
— Примем, — быстро, чтобы Вернон не успел ещё что-то сморозить, заверила Петуния, потом, смерив мужа взглядом, пошла на компромисс, — нас очень расстроила его выходка, так что до сентября пусть останется под вашим надзором, но в июне пусть возвращается.

Если вернётся сейчас, то наверняка снова повздорит с Верноном. Они оба явно были на взводе, если уж Гарри на него палочку наставил. Надо было обязательно связаться с Ремусом, пусть проследит за ним.

— Ну чего вы стоите? — напустилась на беднягу Снупи Петуния. Она тоже, между прочим, была на взводе! Как же они все достали! — Бегом сообщайте своим о том, что нужно срочно найти Гарри! Или хотите, чтобы Сириус Блэк нашёл его первым?

Он дёрнулся, вытянулся в стойку смирно и побежал выполнять приказ.

— И немедленно сообщите мне, как найдёте его! Соедините меня с вашим Министром Магии, пусть тоже попотеет!

Если у них везде такие бездельники, то чего удивляться, что они не могут найти сбежавшего из тюрьмы опаснейшего преступника.

***


Гарри нашёлся в целости и сохранности аж в самом Лондоне — мелкий паршивец, вот поставил же всех на уши! — Мардж в прямом смысле сдули, проколов шпилькой, подправили ей воспоминания, и на завтра никто на улице, кроме Петунии, Вернона и Дадли уже не помнил о развернувшейся драме. Мардж решила, что перепила, а Петуния ещё пол ночи выискивала на полу пуговицы и чинила её пиджак.

Ремус без пререканий отчитывался ей каждый день. Пришлось изображать, будто она болтала с подружкой из Лондона. Главное, подобраться к телефону первой. Не то, чтобы это было состязанием, никто другой не горел желанием вставать с дивана, чтобы подойти к надрывающемуся телефону.

Вскоре они перешли на ночные разговоры. Дадли и Вернон спали крепко, как спят люди, которых не мучают угрызения совести, тревожные мысли и кошмары. Петуния выбиралась из кровати и, укутавшись в халат, сидела на полу под телефоном. Как школьница, ей-богу. Ремус рассказывал ей последние новости. Убедившись, что с Гарри всё в порядке, и который день он питается одним мороженым (типичный ребёнок, оставшийся без надзора взрослых), Петуния позволяла себе расслабиться, а их разговор плавно перетекал на другие темы.

С Ремусом было так легко, что не верилось даже. Они не винили друг друга, а поддерживали, две изломанные души. Кто как не они могли понять друг друга? Произошло то, что должно было произойти почти двенадцать лет назад. По правде говоря, ей ужасно не хватало этого: понимания, дружеского плеча, отсутствия надобности постоянно врать. Да и она скучала. Ужасно скучала по своему другу.

Размеренный голос Ремуса рассказывал о годовом плавании на субмарине, в которое он ушёл в качестве эксперимента: будут ли превращения в полную луну или нет. Петуния вынуждена была закусить кулак, чтобы не разбудить хохотом домочадцев. Он жил один и ему никто не мешал, но он тоже смеялся тихо — отвык смеяться от всей души. Ужаснулся её мести одной из мамочек в попечительном совете начальной школы Дадли: Петуния испекла на благотворительные сборы брауни и рассчитала всё до мелочей, чтобы её цели попался особый кусочек, из другого замеса. Бедняжка поняла, что что-то не так только тщательно разжевав свой брауни, но находясь в обществе других родителей и учителей, была вынуждена проглотить невероятно горькую, несъедобную гадость. Ох, кажется, во время готовки Петуния отвлеклась и насыпала туда целую гору ванилина. Неловко-то как!

Ему даже удалось уговорить её навестить-таки миссис Петтигрю. Это была маленькая женщина с круглым светлым личиком, и вся её гостиная была уставлена фотографиями Питера. На фотографиях с друзьями кое-где светлело пятно, словно выжженное хлоркой. Не требовалось большого ума, чтобы догадаться, кого миссис Петтигрю не хотела видеть рядом с сыном. Старушка и впрямь обрадовалась Петунье, начала щебетать о том, какой она всегда была красавицей, проворковала над фотографиями Гарри и Дадли. Ремуса она пожурила за то, что он снова оброс, но и ему досталось ласковое словечко. Они убрались, полили цветы на окнах, помогли с ужином. Пока вытирала пыль в спальне, Петуния тайком оставила конверт с частью гарриного бюджета. На школу он денег никогда не просил, так что ему они всё равно ни к чему. Потом они все вместе попили чай, и старушка поплакала немного, попросила оставить ей фото Гарри, чтобы поставить в коллекцию в гостиной.

— П-Пит за него жизнь отдал, — объяснила она, — так что малыш для меня в каком-то роде часть семьи.

Когда они ушли, Ремус принялся время от времени поглядывать на неё с каким-то волнением.

— Ну, чего тебе? — спросила Петуния, когда они сели в машину.
— Боюсь, что ты будешь плакать.
— Не стану, — отрезала она, — не заслужила.

А потом начался учебный год. Электроника в Хогвартсе не работала, и они перешли на письма. Сириуса так и не нашли. Может, сбежал куда-то за пределы Англии? Сгинул?

Нет, конечно, зря надеялась.

Дадли письмо не пришло, и он благополучно отправился в Смелтингскую Академию. С одной стороны Петуния чувствовала облегчение, с другой неясное разочарование. В конце сентября с ними связалась медсестра, настояв на том, что по всем признакам у Дадли ожирение и нужно принять какие-то меры. Вернон долго ругался с ней, а Петуния смотрела на своего подурневшего с годами мужа. Особенно заметно это было когда они собирались вместе с Уигморами. Муж Лианны был высоким и крепким, с густой шевелюрой, и усы у него не были похожи на половую щётку.

— Ты завела любовника, — без обиняков заявила Лианна, держа чашку чая, оттопырив мизинец.
— Правда? Хорошо, что ты сказала, а то я и не знала.

Они нежились вдвоём в плетёных креслах на заднем дворе Уигморов, попивали чай, наблюдая за соседом, поливающим форзиции. Ох и затопил их, неумёха. Садик Лианны был чудесен, хуже, чем у неё, понятное дело, но в целом очень даже ничего.

— Не увиливай, — фыркнула она, — я ведь правда, не так ли? Ты что-то явно скрываешь.
— Ну давай, Шерлок, удиви меня.
— Я видела у тебя на кухне письма, ты их прячешь, но я заметила. Ещё с августа ты постоянно на телефоне висела, брала мою машину и встречалась с мужчиной втайне от Вернона, думала, я не сложу два и два?

Петуния и вправду думала. Она с удивлением и новоприобретённым уважением воззрилась на подругу.

— С чего ты решила, что я встречалась с мужчиной?
— Парфюм! — торжественно потрясла пальцем Лианна. — От пассажирского сидения пахло мужчиной.

Каждый житель Литтл Уингинга спасался от скуки по-своему.

— К тому же, ты стала какая-то другая, — Лианна снизила тон.
— Морщины появились? Седой волос?
— Язык наконец раздвоился, — вздохнула она. — Нет, ты стала спокойнее, что ли? Счастливее.

Неправильно истолковав её молчание, Лианна поставила чашку на траву и взяла её за руку.

— Я никому не скажу. Ни твоему мужу, ни своему, ни даже девчонкам. Я столько месяцев молчала. Ждала, что ты мне сама расскажешь.
— Спасибо, — Петуния рассмеялась, но беззлобно, — я и вправду виделась с кем-то, мы переписываемся, но это не то, что ты думаешь. Честно.

Её глаза за большими солнцезащитными очками прищурились.

— Если буду изменять мужу, обязательно тебе скажу, — пообещала Петуния.
— Первой!
— Самой первой, — легко согласилась она.

Придя домой, Петуния всё ещё посмеивалась. Ремусу теперь сюда вход заказан, ищейка Лианна ещё унюхает его на другом конце городка и опознает. Хотя бы было о чём написать. Последние два его письма остались без ответа. Она не знала пока, как облечь в слова свои чувства и эмоции после прочтения. Спрятала письма на дне ящика с бельём и не трогала их, словно они были ядовитыми. Жила себе как раньше. Целовала Вернона в щёку перед его уходом на работу, целовала Дадли, когда он уезжал в Академию, хотя он и отбивался от неё всеми силами. Вставала на пробежку, работала в саду, готовила есть, убиралась в доме, вышивала уродливые картинки, подслушивала и подглядывала за соседями, закручивала на ночь бигуди и ложилась спать.

Она не слышала, как он вошёл, не могла слышать, он ступал бесшумно словно призрак. Но безошибочно почувствовала его присутствие, словно это была мышечная память или рефлекс. Она резала лук и у неё упрямо слезились глаза, но она не плакала, потому что не заслужила.

— Ну здравствуй, Сириус.

14. будем разговаривать, упражняться в том, чтобы ранить друг друга, раня при этом только самих себя

— Привет.

Петуния дорезала луковицу, ссыпала в салатницу. Развернулась и метнула в него нож. Сириус с лёгкостью уклонился, и нож, ударившись о стену, со звоном упал на пол.

— Я смотрю, ты рада меня видеть, — фыркнул он.

Руки зашлись крупной дрожью. А этот ублюдок ещё стоял и улыбался.

Улыбался ей.

Улыбался, ну надо же.

— Да как ты вообще посмел заявиться сюда?!

Следующей полетела салатница. Она оказалась легче, чем Петуния предполагала, и разбилась о шкафчик над его головой. Сириус наконец-то посерьёзнел.

— Тунс, послушай…

Рука нащупала чашку.

— Постой, нам надо поговорить…

Он едва успел пригнуться.

— Тунс, я не… это не моя… мне надо всё объяснить, я могу всё объяснить, пожалуйста…
— Я знаю! — взвизгнула Петуния, вытряхивая из ящика столовые приборы и с остервенением швыряя их. — Я всё знаю!
— Знаешь? — на этот раз он и впрямь удивился. — Тунс, давай успокоимся и поговорим, прошу тебя.
— Я не хочу говорить, я хочу убить тебя!

Он, танцуя, уходил от брошенных в него предметов, и Петуния, взвыв, бросилась прочь. Она не знала, куда она собиралась, но не могла больше видеть его лицо, не могла, не могла! Какое право он имел приходить в её дом, стоять на её кухне как ни в чём не бывало, говорить ей «Привет», называть её «Тунс», какое право он имел возвращаться в её жизнь и снова переворачивать всё с ног на голову?

Удирая, как испуганная газель, как последняя трусиха, она запуталась в длинной юбке, в собственных ногах, в своих мыслях — зацепила край ковра и поскользнулась. Перед глазами всё качнулась и понёсся навстречу пол. Она даже не успела зажмуриться — как её подхватили.

Нет, нет, нет, нет, нет!

Петуния забилась в чужих руках, откинула голову, врезаясь в его лицо. Влажный хруст. Сириус зашипел от боли, но не выпустил. Она беспорядочно махала ногами, пыталась укусить, молотила кулаками и локтями по его рёбрам, но он только крепче сжал её, опустился с ней на пол, опёрся о стену. За шиворот потекла горячая кровь из его сломанного носа.

— Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу!

В конце концов, она выдохлась. Перестала дёргаться, осела, чувствуя, что не осталось энергии даже на то, чтобы отползти. Ужин можно не готовить. Гарри и Дадли в школе, Вернон скорее всего даже не зайдёт домой, сразу уедет со своим начальником в гольф-клуб. Поужинает со своей двадцативосьмилетней секретаршей Шивон. Может, она несправедлива. Не все симпатичные секретарши спят со своими боссами. Не все мужья изменяют жёнам. Даже если жена, кажется, фригидная сука. Петуния, конечно, могла всё выяснить наверняка. Но если честно, ей было всё равно. В каком-то смысле так было бы даже лучше. Хоть кто-то дал бы ему то, чего не могла дать она.

Всё задрожало, и Петуния не сразу поняла, что это Сириус. Он смеялся. Или плакал. Чёрт его разберёт, она сидела спиной к нему. Звук был тихим, ломанным. К её плечу прижался его лоб.

— Я видел Гарри, — сказал он, — такой взрослый. Так похож на Джеймса. Только…
— …глаза Лили.
— Он вырос очень храбрым мальчиком. Очень добрым. Это он тебе рассказал?
— Ремус. Он всё понял, когда оказалось, что Питер жив. Гарри тринадцать, кто в тринадцать рассказывает хоть что-то важное взрослым?

Петуния попыталась встать. На миг ей показалось, что Сириус и в этот раз не отпустит, его руки сжали её сильнее — и упали по сторонам. Придерживаясь за стену, она поднялась, посмотрела на себя в зеркало в прихожей. Волосы выпали из причёски. В одном глазу лопнул сосуд. Воротник в крови. На предплечьях начали проступать синяки. Прямо картинка.

— Ты хотя бы сделал то, ради чего всё это было? Убил крысу? — спросила она, поправляя фартук.

Он промолчал, и Петуния почувствовала, как сердце ухнуло вниз. Она развернулась на пятках, сверля его взглядом.

— Почему нет?! — потребовала она.
— Мы с Ремусом загнали его в угол. Но Гарри… Гарри сказал, что Джеймс не хотел бы, чтобы мы становились убийцами. Представляешь?
— Болеем чем, — внутри вновь начал нарастать гнев, — вот только что насчёт того, чего хочу я?

Сириус посмотрел на неё снизу вверх.

— Я убью его однажды, — просто сказал он, — но не на глазах у трёх испуганных детей.

Ладони сжались в кулаки, мня подол.

— Надеюсь, он удавится, — произнесла Петуния.

Часы показывали семь минут восьмого. Вернон сегодня домой не возвращался.

— Сделай что-нибудь со своим носом и с кухней.

Сириус пробормотал что-то в ответ.

— Что? Не мямли!
— У меня нет палочки.

О.

— Посмотри на меня, — потребовала она, присаживаясь на корточки.

Лицо опухло, но нос не выглядел искривлённым.

— Голова кружится?

Он покачал головой.

— Дышать через нос можешь?

Он согласно моргнул.

— Хорошо. Иди в гостиную. Не опускай голову и не ложись, сядь на диван. Сейчас я принесу компресс.

Оставив ему завернутую в полотенце пачку с замороженным горошком, Петуния заглянула в чулан под лестницей. Отодвинув метёлки и садовые принадлежности, сняла с верхней полки коробку из-под обуви. Чихнула, когда в нос попала пыль двенадцатилетней давности.

Сириус послушно сидел на диване, прижимая к носу компресс. Мозг Петунии по привычке переключился на практические проблемы. Надо будет почистить диван — Сириус выглядел словно полубезумный бездомный или ходячий труп. Одежду стиркой и штопкой уже не спасёшь, только сжечь.

Ей так по-женски стало невыносимо жалко головокружительно красивого юношу, превратившегося в измученного тридцатичетырёхлетнего старика. Не выдавая себя, она задавила поднявшуюся внутри тоску. Несмотря ни на что, ему не нужна была её жалость. Что угодно, но не жалость.

Он так изменился снаружи — а что внутри? Осталось ли внутри хоть что-то напоминающее о прежнем Сириусе? Впрочем, она и сама изменилась не меньше. Осталось ли в ней что-то от той девочки, которую он знал?

Не время думать о всяких глупостях.

— Ты сможешь пользоваться одной из них? — спросила Петуния.

Сириус опустил взгляд на коробку и застыл. Словно в трансе, взял в руки ту палочку, что была чуть длиннее, из красного дерева.

— Никогда бы не подумал, что такое произойдёт, — тихо сказал он. — Я всегда считал, что умру первым. Я думал, что скорее умру, чем позволю этому случиться.
— Но ты жив, — оборвала его Петуния. — Почини свой нос. И помоги мне убраться на кухне.

Она немного опасалась, что после двенадцати лет лежания без дела и собирания пыли, волшебная палочка превратится в бесполезный сучок. Но в руках Сириуса она с готовностью ожила, рассыпалась приветственными искрами. Она узнала его.

После того, как они починили всё, что могли починить, Петуния отправила Сириуса в душ, велев ему задержаться там подольше, а сама подмела и вымыла пол, шкафчики и стены, и приготовила всё-таки ужин. Выложила на стол две тарелки и два набора приборов — всё это навевало воспоминания, и Петуния, чтобы занять себя, принялась по второму кругу натирать кухонную стойку.

Пряча швабру обратно в чулан, Петуния заметила, что Сириус уже спустился и стоял в гостиной, разглядывая фотографии. Его худоба была ещё заметнее в одолженной одежде. На спине пятна от капающей с волос воды.

— Еда стынет, — удивляясь собственной робости, позвала она.

Не говоря ни слова, он поставил рамку обратно на полку и прошёл к столу.

Ужин прошёл в молчании, Сириус, доев, поблагодарил её, и Петуния, не выдержав, стукнула кулаками по столу.

— Я должна была дождаться тебя, да? — ядовито поинтересовалась она. — Должна была, несмотря на все доводы, поверить в твою невиновность? Я должна была просто догадаться? Ты-то даже не подумал рассказать мне о вашем плане.

На этот раз Сириус поддался на провокацию.

— Чёртов Дурсль, — рыкнул он. — Кто угодно, только не он!
— Не то, чтобы передо мной выстроилась очередь, и я могла выбирать, кто тебе больше придётся по вкусу.
— Ты не любишь его! — вскочил со своего места Сириус. — Он ужасный опекун для Гарри!
— Каким бы он ни был, он был! — Петуния тоже сорвалась на ноги, крича ему в лицо. — Если ты забыл, моя сестра умерла, и у меня на руках оказался её ребёнок! У меня не было ни денег, ни работы… Мне нужна была помощь. Ты потерял право на мнение, когда убежал играться в свои войнушки вместо того, чтобы быть рядом, когда ты был нужен больше всего.
— Гарри ненавидит свою жизнь тут!
— Ваш Дамблдор назначил опекуном меня!
— И как ты справилась со своими обязанностями?

Петуния отшатнулась, словно ей отвесили пощёчину.

— Справилась как могла, — отчеканила она, — тебя здесь не было, так что не тебе судить.

Вот, наверное, и ответ на её вопрос. Из легкомысленных детей они стали озлобленными взрослыми, которые скалились друг на друга как бешеные псы, грозясь вцепиться в глотку.

— Если ты думаешь, что у меня была лёгкая жизнь, ты ошибаешься, — сказал Сириус. — Пока я не сбежал, я даже не знал, что провёл в Азкабане двенадцать лет. Там время теряет смысл. Ты не знаешь, день сейчас или ночь. Тебе наплевать. Ты не можешь думать ни о чём другом. Ты думаешь о том, что твоя сука-мать мертва, а ты до сих пор как дурачок ждёшь, что когда-нибудь она извинится, когда-нибудь окажется, что она всё же не ненавидела тебя. Ты веришь каждому её слову. Потому что с самого начала она была права насчёт тебя. Потому что мне не нужны были эти блядские дементоры, я и без них ни на секунду не мог забыть, что во всём виноват я сам. Что я убил Джеймса. Что из-за меня его больше нет. Нет его любимой жены, его любимый сын остался сиротой. Что я предал вас всех. Ты не хочешь умереть, ты просто не можешь больше жить. Но умереть тебе не дадут.

Узнав о том, что забеременела, Петуния долго просидела на крышке унитаза в туалете, надеясь, что о ней забудут. Она чувствовала, словно вышла из собственного тела, словно это происходило не с ней. Преданная. Предательница. Она лежала, глядя в потолок и надеялась, что потолок упадёт на неё. Она не плакала. Ей не было грустно. Ей было либо больно, либо никак. В какой-то момент она предпочитала боль. Всё лучше, чем ничего. В какой-то момент боль стала настолько привычна, что Петуния перестала обращать на неё внимание. Если бы она не была бессильной не-волшебницей, если бы… Куда ей до талантливой Лили, даже волшебницей что Петуния могла противопоставить им? Ей не добраться до Волдеморта… И всё же она не чувствовала бы себя такой невыносимо слабой. Настолько слабой, что не могла контролировать даже собственное тело.

— Я никогда не пойму, через что ты прошёл, — сказала она. — Но так или иначе, ты выбрал не меня.

На этот раз дёрнулся, словно от пощёчины, Сириус.

— Да, тебе не разрешили забрать Гарри, но куда ещё они могли его увезти? Кому ещё они могли его доверить? Ты мог прийти ко мне. Мы бы разобрались вместе. Но ты выбрал не Гарри… не меня. Ты выбрал месть. Ты выбрал искать Питера. Когда тебя схватили, ты не пробовал даже защититься. И из тюрьмы бежал тоже не из-за любви. Из-за ненависти. Не чтобы наконец вернуться к Гарри — а чтобы найти Питера. Ты потратил девять месяцев, выслеживая его вместо того, чтобы вернуться ко мне.
— Я провёл двенадцать лет в аду. У меня забрали все хорошие воспоминания, у меня забрали все счастливые чувства. Единственным, что поддерживало меня, была ненависть.
— Понимаю. Потому что эти двенадцать лет я тоже пробыла в аду. И единственным, что поддерживало меня, была ненависть.

Сириус глухо рассмеялся, заваливаясь обратно на стул.

— Прости меня, — попросил он и, если бы сейчас она метнула в него нож, не уклонялся бы.
— А ты прости меня, — она сложила руки на груди, обнимая саму себя, — но я не могу.

Её жизнь не была её жизнью. Её тело не было её телом. Дадли принадлежал Вернону и Мардж, Гарри принадлежал своим идеальным мёртвым родителям и волшебному миру. Единственное, что оставалась её и только её — это боль и злость. Простить значило отпустить. А отпускать она не была готова. Не могла просто. Больше у неё не было ничего.

— Я надеялся, что если убью его, то освобожусь по-настоящему, — усмехнулся Сириус, — восстановлю своё доброе имя, и мы сможем жить вместе. Ты, я и Гарри. Неплохая мечта, ведь правда?
— Я бы иначе сошла с ума.

Пойми, пожалуйста, пойми…

— Я двенадцать лет пыталась разлюбить тебя. И кажется, преуспела.

Сон не шёл. Петуния ворочалась на огромной двуспальной кровати и не могла уснуть. Обычно, пользуясь тем, что мальчиков не было дома, она позволяла себе посмотреть допоздна телевизор с бокальчиком вина или почитать книгу, или прокатиться на велосипеде по безлюдным улицам Литтл Уингинга. Представить себе, что вот она сворачивает и уезжает к чертям отсюда. Меняет имя, работает саду в каком-то баснословно богатом имении, и когда хозяин погибает самым загадочным образом, он всё завещает садовнице. Завистливые дармоеды наследники начинают лебезить перед ней, тайком ища лазейки в завещании патриарха, но им не переиграть Петунию. Иногда она фантазировала, что её собьёт грузовик — быстро и так, чтобы не осталось тела, которое выставят в открытом гробу, к которому будут приходить, рассказывая сказки о придуманной ими Петунье, хорошей жене, чудесной матери и доброжелательной соседке. «Она бы хотела, чтобы мы продолжали жить дальше!» — скажет Мардж, женя под шумок Вернона на миленькой фертильной секретарше. Ни черта они не знали, чего бы она хотела. Она сама не знала, чего бы она хотела.

Петуния остановилась перед дверью в комнату Гарри. Потянулась, чтобы постучаться, но подумав, зашла без стука. Глаза Сириуса блеснули из темноты.

— Не спится, — насмешливо протянул он, — наверное, слишком мягко для меня.
— Можно? — едва слышно спросила Петуния, не уверенная, о чём именно спрашивала.

— Тебе всегда можно, Тунс.

Она легла, и её накрыло одеялом, и всё вдруг встало на свои места. Он позволил ей обнять себя со спины, прижал к себе её руки, словно боялся, что она сейчас передумает и уйдёт. Но как она могла уйти? Как она могла оставить его, как могла не обнимать, отгоняя кошмары, молча обещая ему, что ад закончился, и, хотя будет плохо, хотя не станет лучше сразу, возможно, не станет лучше никогда, но это не будет уже ад, он будет больше один.

— Я прощу тебя, — пообещала Петуния, — и ты себя простишь. Должен простить. Ты жив — и тебе с этим жить.

Когда в последний раз он нормально спал? Без кошмаров, не опасаясь погони, не прячась по углам как преступник?

Сириус держал в памяти какой-то образ — он тоже не помнил её настоящую, не знал её теперешнюю. Он неизменно разочаруется в том, какой она стала. В той, какой она, возможно, была всё это время.

Петуния любила когда-то бесшабашного, наглого, высокомерного мальчишку — но он остался в далёком прошлом, она переросла его.

Теперь были только два израненных человека, которые не сходились острыми краями.

Петуния не могла уснуть. Слишком много чувств навалилось. Пустота заполнилась до краев, и излишки проливались. Теперь уже не сбежать от этого.

Теперь она живая.

15. ооо, она бегляночка, папина девочка, быстро научившаяся всему тому, о чём он не мог рассказать, ооо, она маленькая бегляночка...

Агапантусы обещали цвести в этом году особенно красиво. Зима была мягкой, весна тёплой, мало дождей. Петуния присела на корточки, разворошив землю под кустами, утрамбовала лопаточкой удобрения. Опустившись на колени, она прищурилась, чтобы строго проинспектировать длину травы. Две и две трети дюйма. Практически идеально.

Ей всегда было чем заняться в саду, но в мае, конечно, работы было больше всего. Нужно привести в порядок грядку и прибрать отцветшие весенние цветы, посадить летние и осенние. Большими садовыми ножницами Петуния срезала несколько ирисов, чтобы поставить в гостиной. Важной частью утреннего ритуала был обмен новостями с мистером Харпером, который тоже вставал рано, дабы выгулять собаку. Болтая с соседом, краем глаза она всегда следила за псом, кабы он не удумал справлять свои дела в её маргаритки. Судя по чахлым кустикам в соседском дворе, он уже привык к подобной практике. Уяснив, что получит тяжёлым резиновым сапогом по морде, стоит ему сунуться, печальный пёс вернулся на свою территорию, предпочтя осчастливить одного из их садовых гномов. Петуния мысленно согласилась с ним — только для подобного эти жалкие уродцы и годились. Их было четверо — на четыре больше, чем полагалось. Ещё хуже, хотя, казалось бы, куда уж, неизменно, из года в год, в сезоны праздников Харперы своих карикатурно мерзких гномов наряжали. В Хэллоуин они светили в темноте флуоресцентными черепами, у их ног ухмылялись вырезанные тыквы, а секиры, вёдра и кирки были обмотаны паутиной. На Рождество паутину сменяли горящие гирлянды, а вместо колпаков у них были нахлобучены красные шапки с помпонами.

Наблюдая за мистером Харпером, запутавшимся в собачьем поводке, Петуния решила, что его страсть вполне объяснима. Он, бородатый краснощёкий коротышка, не мог пройти мимо себе подобных. Возможно, они напоминали ему о братьях и сёстрах, оставшихся в Йоркшире.

Зажав цветы в локте, она стянула у порога тяжёлые рукавицы и резиновые сапоги. Мурлыча себе под нос песню, вымыла вазу, подрезала стебли цветов, выставила их и полюбовалась пару минут. Лет шесть назад Риппер уничтожил её грядки, сожрал все ирисы — Петуния, глотая подступившую ко рту желчь, извинялась за то, что бедненький пёсик отравился её «гадкими сорняками». Она пыталась снова высадить их, но спустя три года, когда пришло время, они не зацвели — только пускали листья, слишком кислая оказалась почва. Упёршись, Петуния пересыпала землю, гасила её золой, удобряла, рыхлила, и наконец снова засадила их. На этот раз успешно. Они уже отцветали, но всё равно были высокими, тонкими, с бархатными лепестками самой глубокой синевы. Мистер Харпер провожал их печальным взглядом — надеялся, что она даст ему пару цветочков. Безосновательно: за последнюю неделю он не рассказал ей ничего нового или интересного, все его разговоры сводились так или иначе к новой машине мистера Мура, взятой в кредит.

Этим вечером должны были прийти Уигморы (в этот раз их с Верноном очередь устраивать во дворе барбекю). Если Лианне понравятся её ирисы, так и быть, Петуния срежет ей парочку.

В это время над столом за завтраком собиралась грозовая туча. Вооружившись запиской от медсестры, Петуния подняла тему диеты. Первым делом Дадли, конечно же, пустился в рыдания. Разрываясь между тем, чтобы отругать его за то, что «ревёт как девчонка», и тем, чтобы пожалеть своего сынулечку, Вернон всё же склонялся ко второму. Петуния к его крокодильим слезам осталась равнодушна. Это для его же блага, убеждала себя она, у него уже одышка после подъема по лестнице. У него диабет. Нет, пусть ей придётся спорить с Верноном, Мардж, да самим Господом Богом, но её дети будут жить долго и счастливо, и будут здоровыми. До открытой конфронтации пока не дошло — Дадли скулил, потом сатанел и хлопал дверью, Вернон отрезал, что до конца учебного года они эту тему подымать больше не будут. Пусть, мол, проведёт последнюю неделю себе в удовольствие. Петуния затаилась как тигр в чаще, поняв, что добыча пока была ей не по зубам, но ожидая момента слабости, чтобы снова попробовать напасть. Она подписалась на несколько журналов по фитнесу и здоровому питанию, принялась учиться высчитывать калории. Может, там будет пару советов как откормить Гарри, ходячую костяшку. Судя по Джеймсу, его к тому же рано или поздно ждал резкий скачок в росте.

Дадли, не прощаясь, подхватил свою сумку с вещами на неделю и ушёл. Он решил даже уехать в школу в воскресенье, а не утром понедельника, как обычно, буркнув что-то о том, что не хочет в последнюю неделю свободы просыпаться ни свет, ни заря.

— Подростковый возраст, — со смешком пожурил Вернон.

Его радостное настроение не могло ничто омрачить. Завтра утром он уезжал на какую-то конференцию, симпозиум, как там это у них называлось. Нашлись спонсоры, готовые сделать Вернона исполнительным директором. Изготовление дрелей — вот она, мечта, только руку протяни.

— Вот увидишь, — мечтательно произносил он, — у нас начнётся новая жизнь.

Перед уходом его взгляд скользнул по гостиной.

— Мы можем выставить сегодня на стол мой кубок по гольфу, — предложил он.
— Ты после каждой игры приносишь кубок. Их дают за участие, — поправила ему воротник Петуния.
— И остальные кубки стоят в моём шкафу в кабинете. Но этот значим для нас. Именно на прошлой игре я познакомился с мистером Эглзом.
— О да, без его финансовой поддержки твой бизнес-гений так и был бы растрачен впустую.
— Именно, — обрадовался Вернон, — ты всегда знаешь, что сказать, солнышко. Уигморы увидят его на столе и обязательно поинтересуются.
— Ах, ты слишком скромен, — ещё немного и от её улыбки треснут щёки. — Вот только одна проблема. Там уже стоят цветы.
— Да, очень красивые, — кивнул Вернон, — можно поставить их на кухне. Жалко выкидывать.

На этом он чмокнул её в щёку и вышел из дома. Пару минут она просто смотрела на закрытую дверь, потом взяла вазу и решительно вышла из дома. Миссис Харпер и миссис Мур практически одновременно выглянули из окон — наверняка болтали по телефону, обсуждая машину мистера Мура, ну да Петунии сейчас не до старых кошёлок.

Через пару минут она уже пожалела о своём опрометчивом решении нести в руках наполненную водой вазу, но отступать было поздно. Не это ли история всей её жизни?

Мимо, проревев, проехал автомобиль — Муровскому Форду Фиеста до этой БМВ как Вернону до победы в любительском чемпионате по гольфу — и вдруг, резко остановившись, засигналил. Из окна высунулась светловолосая голова мистера Уигмора.

— Петуния? — удивлённо позвал он, потом, словно спохватившись, выпрыгнул из машины и в два шага оказался рядом с ней. — Это выглядит тяжелым, а ну дайте-ка.

Почувствовав прикосновение его рук к своим, Петуния как-то смутилась и мгновенно выпустила вазу — впрочем, Уигмор успел поймать её, улыбаясь как мальчишка собственной ловкости.

— Еду я посмотреть игру Итана в хоккей на траве, а тут вижу такую картину… Куда это вы собрались с таким серьёзным видом и с такой странной ношей? — спросил он, поняв, что сама она ничего объяснять не собиралась.
— Я, собственно, к вам, — выдавила Петуния, криво усмехнувшись, проклиная про себя собственную вспыльчивость. Лучше бы она послушалась первого порыва и выбросила к чертям эту вазу с цветами. — Хотела подарить.
— Такие красивые цветы, — задумчиво протянул Уигмор, — не понимаю, как вы с ними расстаётесь.
— У Вернона жуткая аллергия, — мстительно соврала Петуния, — надышится в саду и потом храпит как медведь.

Уигмор перевёл взгляд с неё на цветы, потом обратно на неё, и кивнул.

— В таком случае столь прекрасные цветы и впрямь лучше поставить там, где их оценят по достоинству. Я возьму их, благодарю вас. Хорошего дня вам, Петуния, — свободной от вазы рукой он приподнял шляпу.
— До вечера, — поспешно отозвалась Петуния, надеясь поскорее забыть об этой нелепой ситуации. — Жду вас сегодня.
— Сегодня? — с приподнятой бровью переспросил Уигмор.
— Сегодня наша очередь, — Петуния тихонечко попятилась, не в силах продолжать и дальше смущающий её разговор, — барбекю у нас во дворе. Ждём вас с Лианной и детьми.
— Ах да, — произнёс он, — это же сегодня. Точно. До вечера, Петуния.

Не оборачиваясь, он сел в машину, помахал из неё рукой и уехал. Прощание вышло каким-то странным, но Петуния тут же забыла об этом. Демонстративно спокойно пройдясь обратно к дому, краем глаза проверив, что любопытные соседи разошлись, уверившись, что на этом всё интересное закончилось, она зашла в дом и плотно закрыла за собой двери.

Её встретил привалившийся к дверному косяку Сириус, напяливший её садовую шляпу и даже подвязавший бантиком ленточки под подбородком. Он совершенно невозмутимо смотрел на неё и жевал печенье, крошки от которого оставались у него в бороде.

— Почему ты продолжаешь вламываться ко мне в дом? — устало вздохнула Петуния. — Я же сказала, что открою, как только они уедут.
— Ты куда-то ушла, — с набитым ртом отозвался Сириус, — чёрный вход был не заперт. Тебе стоит быть поосторожнее. Через ваш забор не так уж сложно перелезть. Мало ли кто здесь бродит, знаешь ли.
— Знаю, — фыркнула Петуния, — есть тут один такой. Один раз прикормила — теперь постоянно приходит как к себе домой. В жизнь не отвяжешься.

Они прошли на кухню, и самая добрая, замечательная хозяйка, всем на зависть, Петуния поставила на плиту кипятильник. Всухомятку уж совсем как-то грустно.

— Ты, на самом деле, поаккуратней, а то соседи могут увидеть, — сказала она.
— Боишься сплетен, что изменяешь толстопузу? — ухмыльнулся Сириус.
— Ты давно себя видел? — она кинула на него испепеляющий взгляд. — Они скорее вызовут полицию, подумав, что ты какой-то бездомный, грозящий перерезать мне горло осколком бутылки, если я не покажу тебе, где в этом доме лежат драгоценности.
— Ты так мила.
— Я не трогала тебя эти пару дней, но сегодня ты попрощаешься со своей отвратительной растительностью.
— Я был уверен, что тебе нравится мой новый образ! — ужаснулся Сириус. — Ещё скажи, что пижонские усы Ремуса тебе нравятся, а моя борода настоящего мужчины нет? Она к тому же очень полезная! Если я проголодаюсь до обеда, могу порыскать и найти себе небольшой перекус…

Петуния с визгом закрыла себе уши, пытаясь прогнать мерзкую картинку, отпечатавшуюся на веках. Сириус рассмеялся. Конечно, он всё ещё выглядел как бродяга, но уже несколько лучше, чем когда только заявился сюда. На щеках появился легкий румянец, и ему уже не становилось плохо после каждого приёма пищи. Он уже даже смирился с тем, что его пичкали пищевыми добавками и витаминами.

— Сегодня на обед суп с луком-пореем. Твой любимый.
— Терпеть не могу суп с луком-пореем.
— Знаю, — довольно отозвалась Петуния.

Он вскинул руки к потолку, вопрошая, за что ему были ниспосланы такие мучения.

Вообще-то он уже давно должен был отсиживаться в каком-то безопасном месте в Сомерсете. Дамбдор нашёл ему на краткое время жилье — как никогда удобно у одного из его друзей оказался пустующий летний домик. Оттуда через неделю сработает случайно брошенный там портал, который перенесёт Сириуса куда-то далеко за пределы Великобритании. Он сам не знал, куда, но всецело доверял Дамблдору. Ума не приложить, с чего это они все молятся на старика. Сириус должен был засесть на самом дне, ведь его не прекратили разыскивать, но вместо того, чтобы затаиться там, где никто и не подумал бы его искать, он решил остановиться ненадолго в доме Гарри Поттера. Почему бы и нет, как говорится?

Большинство времени он проводил как собака, сидел у неё в саду, изредка с удовольствием гавкая на прохожих. Некоторые даже думали вынести этот вопрос на собрание совета благосостояния Литтл Уингинга. Петуния, как секретарь совета, технично исправила все подобные упоминания. Пусть ищут свою стаю бродячих псов по округе. Сириусу она пригрозила кормёжкой, состоящей из одного собачьего печенья, если он не прекратит вести себя как дурак.

Они пугающе быстро влились в рутину. Пробежка по утрам дамы с собачкой. Провожая Вернона на работу, она чувствовала почти физические перемены. Воздух становился слаще, хотелось набрать его полной грудью. Заканчивалось время миссис Дурсль, начиналось время Петунии.

Осознание секрета дарило ей некое преимущество, пьянило её, словно вместе с этим секретом ей принадлежало теперь всё. Всё в данном случае заключалось в простом: впервые за долгое время она снова стала принадлежать сама себе. Присутствие Вернона стало почти невыносимым — хотелось смеяться ему в лицо, хотелось пожурить, что он даже не подозревал, что происходило у него под носом, в его собственном доме. Происходило самое важное и одновременно ничего такого. Сириус бегал с ней по утрам, ел приготовленную ему еду, но не посягал на её личное пространство. Они ютились на узенькой одноместной кровати, но он не смел прикасаться к ней, не физически, по крайней мере — она обнимала его, засыпая позже, просыпаясь раньше, иногда от его криков, иногда от его тихого плача сквозь сон, иногда просто потому что пришло время вставать. Один раз она даже проспала пробежку. Единственный раз, когда Сириус проснулся раньше неё — когда она продрала глаза, первым, что увидела, были его. Не спросила, о чём он думал, времени не было, просто с недовольным стоном поплелась на кухню. Едва успела приготовить завтрак к тому времени как спустились Вернон с Дадли.

Усадив Сириуса на крышку унитаза, Петуния разложила на стиральной машине весь свой пыточный набор: ножнички, щеточку для пены, бритву.

— Сиди и не рыпайся, иначе станет на одно ухо меньше, — грозно заявила она, подрезая края его кудлатой бороды.

Сириус чинно сложил руки на коленях, но глаза его игриво искрились, и она не поверила такому явному послушанию ни на йоту.

Папа долго отказывался признать, что у него тряслись руки. А они позволяли ему этот старческий каприз и делали вид, что не замечали царапины на его щеках и подбородке, когда он спускался к завтраку. Пока однажды Петуния не застала утром картину: папа с намыленными щеками, надутый как индюк, и мама, которая брила его. Это быстро стало рутиной. Настолько, что, когда мама умерла, а отец слёг настолько, что не мог подыматься с постели без посторонней помощи, он ни в какую не давался Петунии. Только Лили, такой похожей на маму. Лили взялась за дело с готовностью, но брила она ужасно — вечно пропускала участки, разводила бардак. Петуния много пилила её по этому поводу. Она её в принципе частенько пилила, по поводу и без. Если бы она только знала, как мало у них времени, может, тогда бы она заткнулась. Просто смотрела бы, как отец, ссохшийся крошечный старичок с острыми коленками, улыбался, наблюдая за высунувшей язык от усердия Лили. Просто не обижалась бы на маму, такую же любительницу попилить, как и она. Она просто бы остановилась, чтобы запомнить эти моменты получше, чтобы успеть сказать им что-то важное… Но вряд ли. Даже зная, она наверняка нашла бы возможность всё испортить.

Ноги зажало в тёплое кольцо. Но её рука не дрогнула, ровно ведя бритву на намыленной скуле. Сириус удерживал её на месте, словно он была воздушным шариком, наполненным гелием, грозящим вот-вот улететь прочь. Надо намотать на запястье, а то забудешь и выпустишь случайно…

— Ты мешаешь, — она приподняла его лицо за подбородок, — тяпну тебя, будешь знать.

Его это, предсказуемо, не испугало.

— Тунс?
— Мм?
— У тебя был кто-то? — он, зная её как облупленную, слегка уклонился, чтобы она не порезала его, на этот раз вполне намеренно. — Не Дурсль. Я имею в виду, по-настоящему?

Она отложила бритву и намочила полотенчико.

— Не твоё дело, — она аккуратно стерла остатки пены с его лица и шеи. — К тому же, каким бы ни был ответ, он тебе не понравится.
— А этот красавчик, которому ты подарила сегодня цветы? — с самым незаинтересованным видом спросил Сириус.
— Если он тебе так приглянулся, могу познакомить, — закончив, Петуния обмыла полотенце и кинула его в бельевую корзину.

Она слегка отшагнула, чуть увеличив дистанцию между ними, но оставаясь в кольце его рук. Гладко выбритый и с подстриженными волосами, Сириус выглядел несколько моложе, несколько больше похожий на себя. Он, такой худой, тонкий, ранимый, поднял к ней лицо, и в его серых глазах — нет, не тоска больше — в его серых глазах было что-то такое откровенное, честное, требовательное. Он отказывался сам делать первый шаг, но и не делал вид, что не думал об этом. Ждал её решения и её приговора. Ждал, когда она смирится с неизбежным.

Не помня себя, Петуния протянула к нему руку, и бродячий пёс, отвыкший от людей, потянулся в ответ к её руке.

Она играла с огнём. Что она затеяла? Чем она здесь занималась? Но тормоза отказали, и свернуть куда-то возможности уже не осталось.

Господи, она ведь не девчонка уже сопливая! Она взрослая женщина!

И как взрослая женщина, Петуния пискнула что-то об обеде, который не приготовится сам. И Сириус понял — отпустил её, отпустил шутку про мерзкий лук-порей. Мнимая возможность перегруппироваться. Она чувствовала между лопаток его провожающий взгляд. Обжигающий. Знающий. Уверенный, что она вернётся.

Трусиха.

***

Духовка пискнула, и Петуния, пыхтя от тяжести, вытащила из неё запечённую ветчину. Карамелизированная корочка, ровный цвет, чудный запах. Она заприметила этот окорок ещё когда её мясник на углу Свитроуд только откармливал его. В их доме свинина вот уже пару лет как не водилась, но изредка, особенно когда Дадли отсутствовал, то бывало, на тарелке с яичницей появятся пару ломтиков бекона.

В гостиной как раз ждал на диване фотоаппарат. Вернон желал как можно более подробно запечатлеть знаменательный день. Оставалось лишь пару кадров, потому Петуния сдержалась и не устроила ветчине фотосессию прямо здесь. Попозже, чтобы и гости хоть чуть-чуть попали в кадр. Лианна, наверное, расплачется, увидев такую чудесную ветчину. Она сегодня была на эмоциях.

Сразу же с порога посыпались благодарности и поцелуи за цветы. Внезапно покончив с телячьими нежностями, Лианна, отмахнувшись от предложенного Верноном бокала, помчалась в туалет. Уигмор со смешком извинился за жену, объявив, что контрольного визита перед выходом из дома оказалось, видимо, недостаточно. Заметив воцарившийся посреди стола трофей по гольфу, он многозначительно усмехнулся, но не стал никак это комментировать. Уигморята разочаровались, что Дадли нет — с Гарри они не виделись толком, а в редкие встречи он держался замкнуто — но получив разрешение играть в Дадлин геймбой, долго они не расстраивались и тут же умчались в его комнату.

— У меня отличная идея, — Вернон отхлебнул пива, — я бы с удовольствием пригласил мистера Эгглза на нашу следующую игру в крикет. Ты ведь можешь приводить двоих не-членов клуба с собой? Поиграем, поговорим о бизнесе в хорошей мужской компании. Он толковый предприниматель и любитель спорта, как мы с тобой. Тот трофей, что ты видел в гостиной, это с нашей с ним игры.
— Какой милый сувенир, — улыбнулся Уигмор, — жаль, что в нашем клубе не дают награды за простое участие.

Вернон подколку, конечно, не заметил — а Петунию бросило в жар. Ей стало неловко за него, и вместе с тем почти обидно. Да, он был смешон в своей индючьей напыщенности, но тем не менее, он ужасно жаждал одобрения Уигмора.

— Вернон так долго мечтал об этом, — всплеснула руками она, — теперь он большой начальник! Даже простое участие это иногда кропотливый труд, а кропотливый труд всегда окупается!
— Моё солнышко за словом в карман не лезет, — гордо произнёс Вернон.

Лианна прослезилась и подняла свой бокал с райбиной. Все послушно чокнулись с ней. Она принялась расспрашивать Вернона о всякой ерунде — хороший момент, чтобы оставить их и проверить ветчину.

Петуния положила на поднос вилку и нож для нарезки мяса. Отлично, можно выносить.

— Вкусно пахнет, — в дверях остановился Уигмор.

Он, мягко ступая, подошёл к ней. Петуния, всё ещё несколько обиженная на него за выпад в сторону Вернона, натянуто улыбнулась.

— Я помогу, — предложил он.
— С подносом? О нет, спасибо, я сама, — отмахнулась она, отворачиваясь от него, чтобы повесить над духовкой прихватки. — Вы не ждите, мне вот ещё надо… ммм… бокалы прополоскать.

Его голос раздался у самого её уха.

— Я помогу, — тихо отрезал он.

Рука, схватившаяся за злополучный бокал, слегка дрогнула. Ей ведь кажется. Надумала себе бог весть что. Скучающая домохозяйка с разыгравшейся фантазией.

Она слегка отодвинулась, но он не позволил сократить дистанцию, двигаясь за ней, вжимая её в столешницу.

— Остывает, — из-за пересохшего горла получилось едва слышно, — нас ждут на дворе.
— Да мы недолго, не хватятся, — вкрадчиво проговорил он.

В голове резко опустело. Она всё не так поняла, не могло быть иначе. По бедру скользнули чужие пальцы. Всё не так. Она путает что-то. Путает.

Что ей делать? Закричать? Чтобы Вернон примчался на кухню, а потом оказалось, что ничего и не случилось, а она развела скандал, истеричка? А если нет? А если даже и случилось? Если это правда происходило сейчас, с ней?

На крик прибегут дети и увидят это. Лианна увидит это и больше никогда не заговорит с ней. Из-за того, что Петуния не заметила, не предвидела, не поняла вовремя… не поняла что? Что происходило сейчас?

— Я не понимаю, — жалобно призналась она, — у вас жена есть…
— И я её очень люблю, — пожал плечами Уигмор, — не вижу проблемы, я же не проститутку какую-то снимаю. Извините за вульгарность. У нас сейчас такой период. Мы уже четыре раза с ней через это проходили. Гормоны, вес, просто настроения вечно нет… Я тоже человек. Я мужчина. Мне нужны некоторые вещи.
— Я… у меня… у меня муж…
— Да, с таким мужем очень весело, наверное, — со злой насмешкой фыркнул он. — Петуния, послушайте, мы с вами взрослые люди. Вы же сами инициировали это. А я согласен. Зачем цветам стоять там, где их не оценят? Я оценю. Я вообще ценитель цветов. Вам понравится.

Что он сделает, если она сейчас откажется? Они просто забудут об этом, как ни в чём не бывало? Или он заберёт Лианну, боясь, что Петуния всё ей расскажет, решит рассказать всё первым, скажет, что она лезла на него? Ей казалось, она знала его как человека, но теперь ни в чём не была уверена.

Он прав. Сама виновата. Сама виновата во всём. Она дала повод, двусмысленно себя вела, вот и запутала его. А может, она и хотела этого глубоко в душе? Хотела же внимания, да, баба дурная? Вот тебе внимание. Вот к тебе пристаёт красивый мужчина, который тебя оттрахает так, что своё имя не вспомнишь, а, как тебе такое?

Если бы была обратная ситуация, Лианна бы знала как поступить. Она не отупела бы, боясь двинуться. Она не дрожала бы сейчас, чувствуя привкус желчи во рту, чувствуя как нарастает внутри паника.

Лианна поступила бы правильно.

Лили поступила бы правильно. Она была умной. Сильной. Смелой.

Петуния не такая.

Что делать? Что делать? Что делать?

Решение было мимолётным, не совсем осознанным — лишь бы сбежать из сложившейся ситуации — и Петуния резко сжала ладонь, невольно охнув от боли, когда осколки бокала глубоко вошли под кожу.

Уигмор не сразу понял, что произошло. А потом увидел кровь. Чертыхнувшись, он открутил кран, потом закрутил его обратно.

— Надо сначала промыть? Или вынуть осколки? О господи, Петуния, слышите меня? Вы не теряете сознание? Воды? Присядьте на стул, вот так, молодец, сейчас я позову Лианну.

И вот так вот просто он вдруг снова стал знакомым Уигмором, другом семьи. Возможно, она всё-таки не поняла, что-то не так истолковала, ведь вот же он, подложил ей под руку полотенце, вылил двухсотфунтовый виски, принесённый в качестве подарка, на рану, чтобы продезинфицировать. Трусцой унёсся из кухни, зычно зовя жену.

Лианна даже не плакала, мастерски вынула всё стекло пинцетом, отослав побледневших, не привыкших к крови мужчин.

— Я ещё никому не говорила, — мимолётом призналась Лианна, чтобы отвлечь её, пока выуживала особо вредный осколок, — сделала вчера тест, а сегодня была у доктора. У меня будет ребёнок. Снова. Пятый, господи, представляешь? Хотела сегодня сказать Нейтону, но у вас такой праздник, мой подождёт.

«У нас сейчас такой период. Мы уже четыре раза с ней через это проходили. Гормоны, вес, просто настроения вечно нет… Я тоже человек. Я мужчина. Мне нужны некоторые вещи».

Петуния промычала нечто нечленораздельное в ответ.

— Я, кстати, хотела спросить.

Не надо.

— Будешь крёстной?

Презирая себя за слабохарактерность, Петуния кивнула.

Глаза Лианны тут же взмокли.

— Да что ж с тобой такое-то!

***

Момент после того, как разошлись гости, всегда самый тихий, самый одинокий и задумчивый. Полный облегчения, но вместе с тем и опустошенности. Прибрав со стола и перемыв тарелки, Петуния пообещала Вернону, что скоро подымется наверх, а он пообещал, что дождётся её. Две лжи.

— Ты с кем-то подралась? Взъерошенная такая, — улыбка Сириуса погасла, стоило ему подойти поближе и рассмотреть её получше. Он присел на корточки рядом с ней. — Туни, ты в порядке? Что с рукой?
— Иногда легче руки себе порезать, чем войти в открытую конфронтацию, когда ты трус, — пробормотала Петуния.
— Вы поссорились с Дурслем? — предположил Сириус, тут же накладывая заклинание в сторону спальни, изолируя шум и чтобы знать заранее, если Вернон выйдет из спальни.
— Если бы, — Петуния вздохнула, пряча лицо в руках, — если бы мы поссорились, мне было бы легче. Если бы он был откровенным мерзавцем, насколько мне было бы легче. Странное пожелание, да? Но так я могла бы остаться морально незапятнанной. Как будто бы тогда у меня было какое-то право поступать с ним так.
— Как?
— А ты не понимаешь? — она сердито дёрнула головой. — Не видишь, что ли? Тебе обязательно, чтобы я проговаривала это вслух? Ну и что, что я не сплю ни с кем другим? Чем это не измена?
— Хотя бы тем, что ты никогда его не любила, — Сириус поднялся с корточек и упал рядом с ней на диван.
— Но мне не всё равно, — возразила она. — Пусть он не идеальный. Я прожила с этим человеком почти тринадцать лет. Он спас меня. Он отец моего ребёнка. Он помогал мне с Гарри. Пусть ему он так и не стал отцом, но он продолжает помогать Гарри. Мне не наплевать на него.

Такое самодовольство, подумать только. Как она не могла дождаться, когда уже Вернон выйдет за дверь. Чем она лучше Уигмора? Этот вечер ясно показал ей, что ничем. Как ситуацию не крути.

— И сколько ты ещё будешь щадить его? Сколько он будет манипулировать тобой, Петуния? — разозлился Сириус. — То, что он не полный мерзавец и не выкинул младенца на улицу, совсем не значит, что ты должна быть ему по гроб жизни благодарна!
— Я дала клятву! Клялась ему в верности. В болезни и в здравии, в богатстве и бедности. Неужели это ничего не значит? Неужели можно так просто пойти на попятную? Меня никто не заставлял этого делать.
— А вот и заставили, как же ты не видишь? — взмолился он. — Он воспользовался твоим уязвимым положением, и теперь что бы ты не захотела для себя, это будет ставиться тебе в вину и неблагодарность. Но это не плохо — хотеть чего-то для себя. Ты не плохой человек просто потому что хочешь счастья.
— У тебя всё так легко!
— Сейчас опять начнёшь бросаться в меня чем-то? — Сириус отстранился, прикрываясь диванной подушкой.
— Да хватит уже паясничать! — она вздохнула и вдруг успокоилась. — Ты в бегах, а у меня нет средств к существованию. Никто не даст разведённой женщине кредит. Никто не продаст и не станет сдавать мне дом. Приличные соседи не будут со мной общаться. У меня нет образования и опыта работы, возраст не тот, меня никуда не возьмут. А значит, я не могу уйти от Вернона. И я должна быть в ответе за свои решения.
— Тунс, не надо…
— Я не могу, — твёрдо закончила она. — Мы не принадлежим сами себе, Сириус. У меня двое детей. Мне нужно заботиться об их благополучии.
— Кому как не мне знать о том, что значит не принадлежать самому себе.

Он вздохнул.

— Хорошо, я понял. Я принимаю твоё решение, пусть и не согласен с ним, пусть никогда не буду согласен. Но я понимаю.

Она должна быть в ответе за свои решения. Не сомневаться. Нельзя. Так почему же у неё физически кололо в груди? Почему ей казалось, что кто-то сжимал в кулаке её сердце?

— Ты прости, но я пойду, наверное, — Сириус встал с дивана, — я пока не могу находиться рядом с тобой. Спасибо тебе за всё. Прости, что я сбегаю как обиженный на отказ мальчишка, просто… мне надо всё обдумать. Как быть дальше. Если останусь, не уверен, что не сделаю какую-то глупость. Видишь, твоя организованность передалась мне немножко.

Он постоял пару мгновений, словно ждал от неё чего-то, словно ждал, что она остановит его сейчас. Но она не остановила. И он ушёл.

И тут же всё её тело онемело, и все её пафосные слова о том, что долг важнее счастья, все доводы оказались пшиком.

«Что я делаю?»

Она только получила Сириуса обратно и вот добровольно отказалась от него, даже более того — сама оттолкнула от себя, прогнала его?

Когда она сказала, что ему всё легко, она всё упростила, но не соврала. Легко, потому что пройдя через всё, он понял, что действительно важно. Он решил для себя, чего он хотел и что ему было нужно.

А она?

Что нужно ей?

Ей не плевать на Вернона. Она заботится о нём как может. И всё же дело не в том, привлекателен он или нет, добр он или нет, как он к ней относился — нет, дело было не в этом. А в том, что будь он даже самым добрым, самым лучшим на земле, будь он потрясающим отцом для Гарри и Дадли, будь он замечательным мужем… он не был ей нужен. Никакой. И если ради благополучия детей ей придётся врать ему… Что же. Петуния с детства отличная врунья. Такой актрисы не сыскать.

Она не такая как Уигмор, никогда не была и не будет. И не такая как Лили. А такая, какая есть. Не сильная, не смелая, не хорошая. И отказаться от Сириуса она не сможет, чтобы она не говорила ни ему, ни себе.

И с этой мыслью Петуния рванула с дивана.

Она выбежала на задний двор и успела увидеть, что Сириус аппарирует.

Без раздумий, без плана — и не сомневаясь ни секунды — схватила его за руку.

Мир закрутило в водоворот.

Хлопок.

16. я был создан для того, чтобы любить тебя, малышка, а ты была создана для того, чтобы любить меня

Едва почувствовав под ногами твёрдую почву, Петуния согнулась пополам, и её вырвало. Одной рукой Сириус придерживал её волосы, а второй искал по карманам какой-то платок или салфетку. Хотя откуда у него могла взяться салфетка? Кажется, у него возник тот же вопрос, поэтому он просто вытер ей лицо краем своей футболки, не иначе как чудом ещё чистой.

— Если тебя хоть как-то это успокоит, многие волшебники блюют после первой полноценной трансгрессии. И ещё теряют всякие мелочи, ресницы там, ногти, нос, глаз… Не смотри на меня так злобно, я спец, у тебя всё на месте!

Немного прийдя в себя, Петуния осмотрелась. Они стояли перед небольшим домиком. Сквозь деревья горели соседские окна. Вряд ли они что-то могли услышать или увидеть, но не стоило испытывать удачу, оставаясь снаружи.

Кое-как доковыляв до входа, они зашли внутрь. Включив свет, Сириус посмотрел на неё и громко охнул, пугая.

— О чёрт, одной брови всё же не досчитаемся, — виновато произнёс он. — Но не волнуйся, осталась та, что посимпатичнее.

Петуния с визгом и неожиданной резвостью бросилась к зеркалу разглядывать лицо. Обе брови были на месте.

— Болван.

Сириус был накладывал какие-то заклинания.

— Чтобы соседи не перепугались, чего свет горит, — объяснил он, — я, кажется, видел стиральную машину в кладовке. Ванная на втором этаже. Сделать чай? Ты совсем зелёная.

Он старательно гремел чашками на кухне, изображая занятость, и Петуния была благодарна ему за это. Не в силах даже до второго этажа дойти в грязной одежде, она скинула всё в стильную машинку и, в чём мать родила, добежала до ванной, зачем-то закрывшись на замок.

Найти нужные комнаты не составляло труда. Коттедж был самым обычным, планировка знакомая, когда она обставляла дом на Тисовой улице, она даже подумывала купить в ванную комнату такую же плитку. Петуния принялась неуклюже обмываться, стараясь не подставлять под струю воды забинтованную руку. Смерила взглядом жёсткую мочалку, но не взяла всё-таки, гигиеничность победила. Чёрт знал настоящих хозяев этого дома.

Хозяйским шампунем она всё же воспользовалась. Запахло дешёвым хим-апельсином. Было немного не по себе без привычных средств, без возможности провести свою обычную рутину. Петуния та ещё консерваторка, чуть что выбивается из привычного ритма жизни, теряет голову. Сложно привыкнуть к новому, сложно решаться на спонтанность.

И что тогда она вообще здесь делала?

Вода становилась всё горячее, но она не спешила поворачивать кран с холодной водой. Голова немного кружилась, то ли укачало во время трансгрессивного прыжка, то ли от пара. Прислонилась виском к холодной плитке, чуть полегчало.

Ну всё уже, всё. «Чего тебя трясёт, под кипятком-то?»

Раздался стук в дверь, и Петуния вздрогнула.

— Я оставил одежду у двери, — сказал Сириус.

«Вот. Это Сириус. Его-то ты хоть не боишься?»

Ничего ведь не случилось. Так, потрогали, припугнули, ничего серьёзного. Да и тем более, она была очень далеко от Уигмора. И Вернона, и Мардж, если уж на то пошло. Сотни и сотни миль. Всё было хорошо.

Всё было хорошо.

Одежда слегка пахла Сириусом. И неожиданно виток паники отступил.

— Прости, не было ничего получше, у меня самого сейчас не самый обширный набор пожитков, — встретил её у лестницы Сириус.

Петуния пожала плечами. Ей, что, впервой его одежду надевать? Кроме всего прочего, она даже обувь у него крала иногда. Хотя бы когда она выходила на балкон, чтобы покурить с Ремусом или Алисой. Алиса и Фрэнк снимали ободранную однушку на Бриклейн в Лондоне. После вылазок по ночному Лондону ни у кого не оставалось ни желания, ни возможности возвращаться обратно по домам, потому вся компания заваливались к ним. Фрэнк обязывал снимать обувь у входа, а Петунии, надевшей уже две пары махровых носков на ноющие ноги в мозолях, совсем не улыбалось искать и напяливать обратно узкие туфли. У неё гордый женский восьмой, поэтому Сириусовы сапоги были не так уж и велики.

Разница в росте у них тоже была не такая большая, и на мягких брюках нужно было лишь завязать шнурок потуже, а рукава свитера она подкатала. Один рукав потемнел и прилип к руке, так как несмотря на предосторожности, бинты отсырели во влажной ванной.

— Я, конечно, не мастер-медик, но давай посмотрю.

Её он усадил за диван, а сам примостился напротив, на журнальном столике. Прилипший к ране бинт упорно не хотел сдираться. На обратной стороне осталась кровь и желтоватая сукровица. Кожа вокруг ранок выглядела агрессивно красной, воспалённой. Любые движения пальцами, попытка сжать кулак, отзывались острой болью.

Сириус достал небольшой коричневый пузырёк.

— Попрощался с Ремусом я не самым лучшим образом, — пошутил он, — но всё зажило как на собаке.

Хватило всего капли, и глубокие порезы принялись стремительно затягиваться. Через пару секунд на руке виднелись всего лишь тонкие белые черточки.

— Ни следа не останется, — довольно заключил Сириус.

Он не стал спрашивать снова, как она поранилась, а Петуния не готова была пока сама начинать эту тему.

Благодаря около-звериному чутью, он и так догадывался о произошедшем, не в полной степени, но примерно. И ему это явно не нравилось. Он с трудом сдерживал себя по отношению к Вернону, ограничиваясь неприятными прозвищами и едкими комментариями. Петуния слишком хорошо его знала, расскажи она о ситуации с Уигмором, он разозлится и вернётся в Литтл Уингинг. Ей не хотелось сейчас разборок. Не хотелось защищать Уигмора. А если пустить всё на самотёк, то Сириуса могут поймать и вернуть в тюрьму.

Она устала от чувства, будто её загнали в угол. Будто она тонкая шкурка воздушного шарика, который надули слишком сильно, ещё вот-вот, и он лопнет. Устала нервничать и переживать за каждый шаг и каждое действие. Сегодня ей хотелось просто сидеть на диване в свитере, который пах Сириусом, пить чай и не думать ни о чём.

— Итак, — задумчиво произнёс он, — я думал, что наш разговор закончен.
— Он был закончен.
— И всё же ты здесь.
— Я здесь.
— Что-то поменялось?

Она вздохнула.

— Да нет.
— Я поставил стирку. Завтра с утра верну тебя домой, ещё до пробуждения Дурсля.

На этих словах ей стало тоскливо. Завтра она вернётся. И всё вернётся на круги своя. Не выпуская её руки из своей, Сириус пересел на диван. Петуния машинально придвинулась, мягко наваливаясь на него боком. Как он мог так хорошо знать её? Спустя столько лет? Они изменились, этого не отнять, этого не воротить, но было ещё кое-что, необъяснимое. Конечно, у неё были опасения, что она просто пытается нагнать ту счастливую безмятежность, то чувство бесконечной юной влюблённости, что она цеплялась за Сириуса просто потому, что он олицетворял для неё счастливые времена. В голове роились и другие мысли. Что Сириусу просто некуда деваться, что он попросту привык держать её образ у груди, защищаясь от дементоров.

— Можно я немного побуду эгоисткой? — сонно спросила она, разглядывая гостиную чужого дома и представляя, будто она принадлежала им. Будто они жили здесь на протяжении двенадцати лет.

Сириус поцеловал её в макушку и обхватил свободной рукой, укачивая как ребёнка.

— Именно эгоисткой я тебя и люблю, — последовал ответ.

***

Петуния открыла глаза и сразу же прищурилась недовольно, прячась от вездесущего солнечного света. Ей даже не нужно было проверять электронные часы на тумбочке.

Они проспали.

При свете дня стены в гостевой комнате оказались отвратительно голубыми, а шторки обшиты отвратительными рюшами. О постельном белье, напоминающем расцветкой пасхальное яйцо, даже думать не хотелось. Обустройство достойное фильмов ужасов.

Проверив руку — удивительно, но даже помня расположение порезов, невозможно было сейчас найти их — она умылась. Потянулась рукой, чтобы снять бигуди, а потом вспомнила, что не надевала их на ночь. Крутиться Петуния начала лет в пятнадцать, чтобы придать своим тоненьким редким крысиным хвостикам хоть какой-то объём. Вчера она даже не высушила голову после душа, и волосы закудрявились, да так и остались, придавленные подушкой. Черте-что.

Кое-как пригладив волосы мокрыми руками, она заглянула в хозяйскую спальню и обнаружила, что та пустовала. Кажется, проспал здесь только один человек.

Сириус нашёлся на кухне, попивающий кофе и безмятежно поедающий тосты с маслом.

— Надо было покормить Клювокрыла. Бедняга так растолстеет — уже ждёт не дождётся, когда сможет снова летать без ограничений.
— Кого-кого покормить? — Петуния приняла от него кофе.
— Клювокрыла. Гиппогриф. Верный друг, но если обидишь его, может откусить нос или хряпнуть копытом. Знаешь, у вас есть что-то общее, вам обязательно нужно познакомиться.
— Ты поаккуратнее с такими выражениями на расстоянии вытянутой руки от меня, а то как «хряпну копытом», — сухо произнесла Петуния.

Сириус громогласно хохотнул с набитым ртом.

— Клювокрыла подставили, и теперь он тоже беглец от закона. Это благодаря ему мне удалось унести ноги. Ну и благодаря Гарри с Гермионой, конечно. Ты ведь знаешь Гермиону? С ней уж Гарри точно не пропадёт, этой малышке всё нипочём.

Петуния-таки немного знала Гермиону. Знала, что ей не нравятся шумные места, знала, что она едва не устроила одиночный пикет в протест увольнения Ремуса. Где-то даже промелькнуло воспоминание с вокзала, о темнокожей девочке с пушистой копной волос и идеально сложенной тележкой. Ремус упорно отрицал наличие у него каких-либо любимчиков (ну да, кстати, спасибо за бесплатные дополнительные уроки), а вот Сириус такие вещи никогда не скрывал, даже наоборот. Все знали, что у Сириуса была очень четкая иерархия привязанностей.

До сегодня они не затрагивали тему произошедшего в Хогвартсе. Как-то он обронил пару слов, и на этом всё. Но, кажется, наконец-то он сам смирился с произошедшим. Перестал придумывать разнообразные сценарии, при которых Питеру не удавалось уйти, при которых ему удавалось восстановить своё имя.

Дамбу прорвало. Петуния просто умостилась на стуле и подпёрла голову рукой, слушая, как Сириус переплывал море — в итоге его, практически бессознательного, просто выбросило на берег, но полумёртвого пса на пляже откачали какие-то добрые люди. Сириус пребывал в железной уверенности, что в живых его держала лишь ненависть, до смешного не замечая, сколько раз его спасала чужая доброта. Не только человеческая. В школе к нему прибился рыжий кот (чьей хозяйкой, случайно, но неудивительно, конечно, оказалась Гермиона), который таскал ему всякие вкусности из кухни и даже помогал ловить крысу.

И, конечно же, Гарри. Гарри не смог убить его, Гарри заклинанием отправил Снейпа в отключку, чтобы защитить их с Ремусом (на этом моменте, несмотря на всё возмущение, Петуния злорадно ухмыльнулась), Гарри вызвал телесного Патронуса, Гарри же и вызволил его из Башни, когда он ожидал исполнения приговора.

— Когда дементоры облепили меня, я думал, что мне конец, — у Сириуса мелко задрожали руки, дёрнулось веко. — Питер сбежал, Ремус обратился и мог кого-то ранить, а его самого вполне могли убить. Гарри и его подружка, глупые дети, бросились спасать меня и попали под удар сами. Что они могли противопоставить стае дементоров. Девочка отключилась практически сразу, но Гарри продолжал бороться… А я понимал, что во всём этом моя вина. Я не мог их защитить, не мог вызвать патронуса … Я мало что соображал, в глазах расплывалось, но я видел, как один из этих чёртовых негодяев склонился над Гарри, и всё равно не мог ничего сделать. И тогда появился он. Серебряный олень. И за ним… Я думал, это из-за помутнения. Подумал даже, что наконец-то умер, и ослепительный свет был светом в конце туннеля, и он встречал меня. Даже не разозлился на то, что всё это произошло из-за меня, а может, простил за двенадцать лет — и пришёл встретить. Ха.

— Ремус написал в письме, что это был Гарри, — сказала Петуния, — что он овладел этим вашим телесным патронусом.
— Ага, — согласился Сириус, подставляя лицо солнечному свету, льющемуся из окна, — талантливый малец, суёт свой нос куда не следует, весь в родителей.
— А норов? Что на уме, то и на языке, никакого чувства самосохранения!
— Интересно так, скажи, — рассмеялся Сириус, — как это возможно? Он ведь не знал их никогда. Как он может быть так удивительно похож?
— Так на генах и написано, «заноза в заднице».

Но ведь и вправду. Как Гарри ерошил волосы и поправлял очки, как в его глазах плясали бесята, стоило ему задумать что-то — просто вылитый Джеймс. Когда Гарри злился, когда дулся, когда смеялся, счастливый, то в такие моменты нельзя было не узнать в нём Лили.

Петуния скучала по племяннику. Пусть и занозе в заднице.

— Мы так и не успели перекинуться словечком с Лунатиком, — перевёл тему Сириус, — а вы, как я понял, эпистолярный роман ведёте?
— Мы с ним недавно начали общаться, — призналась она, — он пообещал, что поймает тебя и приволочет ко мне, чтобы я убила тебя голыми руками.
— Так и пообещал?
— Ну почти. Хотя бы у него хватило совести держать меня в курсе дела. Не понимаю, как хоть кто-то из родителей всё ещё решается отдать своих детей в вашу школу. У вас, у волшебников, видимо, действует закон выживает сильнейший, ведь что ни год, так какая-то новая смертельно опасная напасть.

Она как могла рассказала о том, чем Ремус занимался все эти годы. Не стала говорить этого, но про себя подумала о том, что хорошо, что им удалось хоть ненадолго воссоединиться, расставить все точки над и.

В отличие от Сириуса, она старалась не показывать, что у неё имелись какие-то любимчики. Она пыталась создать впечатление, что искренне презирала всех в своём окружении. Но если подумать, то наверное, стоило признаться, что Ремус и Мэри вызывали в ней чуть меньше раздражения, чем остальные. Во-первых, оба были из нормальных семей, так что знали, что такое телефон и видели диснеевскую «Белоснежку». В Мэри, в принципе, сложно было не влюбиться. С Ремусом же у Петунии постепенно сложились неплохие отношения. Он не доставал её, не заводил разговоров, они просто молча сидели рядом, позволяя хаосу бушевать вокруг, но не затрагивать их самих. Потом уже они потихоньку разговорились, и оказалось, что им вполне легко говорилось друг с другом. Он был таким же аутсайдером. Он нуждался в них так же сильно, как и она.

И всё же когда пришло время выбирать, она, не задумываясь, выбрала Сириуса. Не настаивала на том, чтобы приглашать Ремуса на общие сборы, перестала ждать его дома как всех остальных, сваливавшихся как апрельский снег на голову, да и сама как-то стала отвечать на его письма всё дольше и дольше. Когда-то Лили, а затем и сам Ремус, рассказывали ей о той ситуации на пятом году. Сириус, шутки ради, выдал секрет Ремуса Снейпу, и если бы не Джеймс, кто знал, чем бы закончился тот вечер.

— Я простил его, конечно, — сказал Ремус, — это ведь Сириус, он такой, каков есть.

Но появилась первая трещина. А может, Сириус не простил сам себе, оттого и пытался найти хоть какое-то объяснение собственной жестокости. После начала войны, он всё больше приглядывался к Ремусу. Петуния подслушивала и знала, что в рядах армии Дамблдора завёлся шпион, кто-то сливал информацию, расположения безопасных домов и запасов. Это послужило причиной первой и единственной на её памяти серьёзной ссоры Сириуса и Джеймса. Пропажа Мэри и смерть Марлин вместе со всей её семьёй за одну ночь стали для Сириуса последним подтверждением его подозрений.

Поэтому она была рада, что им удалось встретиться, удалось обняться, почти удалось убить Питера вместе. У них есть время нагнать всё. Есть время вернуть дружбу. Есть время простить друг друга.

Остаток дня протянулся невероятно лениво. Они прошерстили чужой дом, посмотрели кино, и Сириусу очень понравился новый фильм с Робином Уильямсом, где тот играл няньку. Он предложил надеть такой же костюм и стать нянькой Гарри на лето — Дурсль на радостях согласится, не приглядываясь.

Петуния полулежала, запрокинув длинные ноги на перила, на диване, а Сириус скрутился в кресле вместе с пинтой горячего шоколада и крекерами. Когда одна пачка закончилась, приворожил с кухни другую. Когда пачка появилась в периферийном зрении, Петуния протянула руку и нашарила себе горстку крекеров. Боже, она поправится за сегодня на три кило, она прямо чувствовала это. Спасибо чудесам кулинарного искусства от Сириуса: на обед у них были супы и фишкейки из Теско (всё-таки, они на берегу моря, пусть и не могли выходить из дома!), а на ужин замороженная пицца и вино за пять фунтов. Что точно не изменилось, так его тяга к любым «магловским» вещам. Мотоциклы, порножурналы, кожаные куртки, фастфуд, татуировки — всё, лишь бы довести мать до инфаркта и на том свете. Даже простые тесковские полуфабрикатные фишкейки были целым событием.

— Я приготовлю тебе как-то настоящие, — брезгливо дожевав, пообещала она. — Нечего есть всякую магазинную гадость, ты хоть знаешь сколько там химии?
— Из магазина они особенные, — упрямо твердил Сириус.
— Магазинные полуфабрикаты едят только не уважающие себя бедняки и студенты-голодранцы.
— Посмотрите-ка какая цаца. Ты, наверное, когда милостыню подаёшь, целишься монетками просящим прямо в глаз, да?
— Говорит человек, который никогда в жизни ничего не приготовил самостоятельно, и которого семейный раб кормил с серебряной ложечки.
— Ты, я смотрю, на полу-удары не размениваешься, — округлились глаза у Сириуса.

На мгновение ей показалось, что она перегнула палку, но он прыснул.

— Никогда, — согласилась она и позволила ему стащить с тарелки половинку ни в чем, на самом деле, не повинного фишкейка.

За ужином, если сие можно было так назвать, Сириус включил проигрыватель, заявляя, что ему нужно нагнать модную маггловкую музыку. Где-то нашлась свеча, и её она торжественно воцарили на стол, приглушив свет. Свеча оказалась с удушающим запахом мыльной розы (что не так с этими владельцами и их пристрастию к ярко-выраженным хим-запахам), и спустя минут десять они её потушили.

— Эй-эй, хватит смеяться, — скривился Сириус, сама оскорблённая гордость, — я тут пытаюсь создать нам атмосферу, а ты смеёшься надо мной!
— О, так это, — задыхаясь, выдала она, — ужин… при свечах? Для романтической атмосферы не хватает… только… бумажных тарелок…
— Мерлин, и как я умудрился связаться со стервой, душащий каждый мой творческий порыв?

Она зажевала губы, стараясь успокоиться, но тут же взорвалась новым приступом смеха. Какой же он дурачок, какой же он славный, какой всё-таки…

Приглушённый свет скрадывал острые углы. А может, вино. А может, спокойствие. Ему шло спокойствие, уверенность в себе, даже лёгкое высокомерие. Сириусу понравилась песня, и он встал, вроде бы совершенно глупо танцуя, но при этом выглядя непозволительно хорошо. Она танцевать не умела, дёргалась, словно надувная фигурка у заправки или как будто её током били, а у него, конечно же, отлично получалось.

Ей стало жарковато. Дурное дешёвое вино.

Конечно, в какой-то момент ему наскучило танцевать одному. А как это, чтобы Сириус, да скучал? Непозволительно! Когда на тебя смотрел такой человек, смотрел так внимательно, словно впитывал тебя в себя, хотелось идти у него на поводу, даже если это означало сделать из себя посмешище.

С одного раза выучив слова, он негромко подпевал теперь припеву, щёлкая пальцами в такт. Не сводя глаз с неё ни на миг. Оказываясь всё ближе и ближе. Петуния невольно сделала шажок назад. Но она не боялась.

Сириуса — никогда.

— Сейчас я тебя поцелую, — сказал он, — я знаю, что ничего не изменилось. Я знаю, что я слишком поздно, что я не тот, что я не могу спасти тебя, не могу быть рядом… Но я не могу оставаться в стороне. Поэтому останови меня. Скажи нет.

Петуния набрала воздуха в лёгкие, как перед прыжком.

— А если я скажу да?

17. Если разрешишь, я тебя поцелую как когда-то, по-другому, расскажу, как влюбляюсь в тебя заново

Подойдя к ситуации логически, она вроде бы понимала, что она ничего не выдумала. Сложно понять что-либо не так в сложившейся ситуации. Она, можно сказать, почти сама же всё и соркестрировала. Тем не менее, Петунию бил мандраж.

Она крутила на палец прядь волос, делая вид, что внимательно слушала Мэри. Краем глаза следила за территорией: Фрэнк заставлял полусонного Джеймса выпить стакан воды. Марлин и Лили уже спали поперёк кровати, и кому-то надо будет их подвинуть, потому что спальных мест тут всего было кровать, да раскладной диван.

Между лопаток она чувствовала чужой недовольный взгляд, но упрямо не смотрела в ту сторону.

Едва Мэри отошла в туалет, как Сириус сделал шаг в её сторону. Петуния подорвалась с места, не доверяя сейчас голосу, потому просто протягивая Алисе скрученную сигарету. Её самокрутки были лучшими, аккуратными и ровными, с идеальным количеством табака, и Петуния никогда не делилась ими за просто так, потому Алиса сразу согласилась. Сириус привалился обратно к стене, буравя её мрачным взглядом.

Она знала, знала, что бесила его, она саму себя бесила, но ничего не могла с собой поделать.

— Знаешь, мне очень нравится магловский Лондон, — сказала Алиса, затягиваясь сигаретой.
— Ты сходила в Национальную галерею?
— Я вчера была в метро, — довольно призналась та.
— Лучшее, что может представить Лондонская культура.
— Отсюда видно гостиную соседей, они магглы. Иногда они смотрят телевизор.
— Ты в курсе, что шпионить за соседями невежливо?
— Хочу прыгнуть с парашютом.
— Стой-стой, как мы с соседского телевизора перешли на опасные для жизни глупости?
— Там показывали в одной программе, — рассмеялась Алиса, — я решила, что тоже хочу. Выглядит покруче чем на метле.

Петуния опёрлась на перила, локти обжёг холодный металл. Алиса пустила в небо идеальное колечко дыма.

— Ты бы прыгнула со мной с парашютом?
— Господи, ни за что на свете.
— Ты летала с Блэком на мотоцикле.
— Вот именно, — скривилась Петуния. — Помяни черта…

Сириус вышел на балкон.

— Алиса, я куплю тебе пачку Эмбасси фильтр, если ты сейчас выйдешь.
— Я не докурила, — возмутилась она.
— Две.

Не раздумывая, Алиса потушила самокрутку и, пожав плечами в качестве извинения, зашла в комнату. И даже задёрнула шторы.

— Предательница, — прошипела Петуния ей вслед.

Сириус достал прикурил от её сигареты.

— Не изображай невинность, ты знала, что так будет, — спокойно заметил он.
— Не думала, что так скоро. Соскучился? — подначила в ответ она.
— Мне показалось, тебе холодно.
— Какой ты альтруист.
— Кто-то же должен балансировать твою всеобъемлющую ненависть к человечеству.

Губы предательски дёрнулись, складываясь в улыбку, и Петуния отвернулась, надеясь, что он не заметил.

— Наслаждаешься видом?
— Очень живописно, — серьёзно кивнула Петуния, широким жестом показывая рукой на кирпичную стену напротив.

Она не смотрела на него, но знала, что он ухмылялся от уха до уха.

— Я соскучился.
— Знаю.

Он зашёлся лающим смехом, и ей пришлось обернуться. Слишком уж ей нравился его смех. Сириус накинул на её плечи куртку, сам оставшись в свитере, связанном её мамой. Проводя всё больше времени прикованная к постели в больнице, мама вдруг увлеклась вязанием и завалила их кривоватыми шарфами, бесформенными шапочками и свитерами с рукавами разной длины. Мальчишки влюбились в свои свитера с животными. Лили достался красный с золотым львом. А Петунье зелёный с серебряной змеей, свернувшейся кольцом. Она не уловила скрытую шутку, а ребята прямо-таки давились от смеха.

Интересно, каким Сириус был в школе? Если бы она больше интересовалась жизнью сестры, познакомились бы они раньше? Понравились бы друг другу? Возможно, они даже видели друг друга, просто не обратили внимания. Удивительно, как ты можешь пройти мимо человека, даже не подозревая, что скоро он займёт твой целый мир. Петуния целых девятнадцать лет прожила, понятия не имея, кто он такой, совершенно не зная, что всё это время ей не хватало чего-то. И сложись события хоть капельку по-другому, так бы могла и не узнать.

— Мне уже страшно, ты так напряжённо на меня смотришь, — полушутя сказал Сириус. — Колись, о чём думаешь?

— О том, что мне страшно. Я пытаюсь не испугать тебя напором, позволять тебе решать, что между нами происходит и что мы — и есть ли вообще это «мы». Я знаю, что нравлюсь тебе. Что может, ты даже влюблён в меня. Но ты сам этого не понимаешь ещё, и я не могу сказать это за тебя. Не могу объяснить тебе этого. И я жду, и жду, и жду, когда же ты поймёшь. Потому что я делаю вид, что мне ничего не надо, но мне надо. Я хочу любить и хочу отношений, и замуж я тоже хочу. Хочу всю эту сопливую романтическую дрянь. Но мне страшно начинать этот разговор, мне страшно, что я тебе надоем, что ты уйдёшь, что всё это закончится. У меня месячные скоро и меня обсыпало, у меня опухли ноги так, что еле туфли налезли, у меня болит грудь и тянет внизу живота. Хочется есть и плакать. Мы играли три дня назад в настольные игры, и когда мы оказались наедине в коридоре ты меня поцеловал — легко, как будто бы это само собой разумеющееся. Весь облитый чернилами, потому что проиграл в магическую Ятзи. Мы столкнулись в коридоре, ты шёл в ванную смывать чернила, а я с полотенцем. И ты меня поцеловал. Это что-то означает? Или нет? Мы встречаемся теперь? Я не хочу разбираться, устраивать разборок как истеричка, хотя видит бог, я и есть истеричка. Просто я люблю тебя. Так сильно, что понимаю, даже если ты меня по-настоящему не любишь, я всё равно бы ничего не поменяла. И всё равно останусь рядом. Поэтому мне страшно. И я бегаю от тебя вот уже третий день, потому что боюсь, что если открою рот, то это всё вырвется наружу, и тогда ты уж точно сбежишь от сумасшедшей меня.

— Тунс? — взволнованно позвал Сириус. — Не молчи.
— Думаю о том, что тебе подстричься пора, — сказала она.

Он нахмурился слегка разочарованно. А потом вдруг его лицо приняло странное выражение. Петуния не сразу узнала, что это, так несвойственно оно было для него.

Сириус был растерян. Он чуть отодвинулся, напряжённо вглядываясь в неё. Почти испуганно. Было ясно видно, как мысли галопом мчались в его голове, но она не понимала, что за мысли, о чём он сейчас думал, что пытался понять. Она уже не знала, чьё сердце билось у неё в висках. Её или его.

Что она сказала не так? Неужели он понял, насколько она по уши повязла в нём? Думает, как не обидеть её? Что происходит, что происходит, что происходит?

Рука сама вцепилась в его свитер, с неожиданной силой, не позволяя ему больше ни на миллиметр отодвинуться от неё.

— Я пыталась обрезать волосы Лили, пока она спала, потому что завидовала ей, — почему-то сказала она. Вовсе не то, что собиралась. Хотя она понятия не имела, что собиралась сказать.

Он медленно кивнул. Его глаза сползли на свитер, зажатый намертво в её кулаке.

— Я завистливая, мстительная, ревнивая и сварливая.
— Лондон — столица Великобритании, — сказал Сириус.
— Что? — опешила Петуния.

Он пожал плечами.

— Я думал, мы тут играем в игру «перечисли общеизвестные факты».

И вдруг напряжение спало. Как же всё оказалось легко.

Петуния дёрнула его на себя.

— Как же меня задолбали все эти разговоры, мы целоваться будем сегодня или как!

Сириус воспрянул, довольный, едва хвостом не завилял.

— Ваше желание закон, моя леди.
— Три дня из-за тебя я мучилась! — прорычала Петуния, зарываясь пальцами в его слишком длинные волосы.
— Предлагаю свою скромную персону, чтобы в целях справедливости восполнить упущенное, — чинно произнёс он, наклоняясь к ней и останавливаясь в дюйме от её губ.
— Твоя скромная персона? В целях справедливости? Да у тебя температура.
— Возможно. Стою на балконе тут в одном свитере, а на улице не лето, всё-таки. Могу подхватить пниманию.
— Пневмонию.
— И это тоже, — со смехом согласился Сириус между поцелуями.

Как она любила его смех.

Почувствовав прикосновение ледяных пальцев на животе, Петуния громко охнула — и пришла немного в чувство. И тут же залилась густой краской.

— Они же все будут смотреть, когда мы вернёмся, — промямлила она.
— Ты переоцениваешь нашу важность, моя брюзга, — к Сириусу уже вернулась уверенность, а вместе с ней хорошее настроение, — они уже дрыхнут и видят десятый сон. Разве что Фрэнк не спит. Потому что ему нужно убедиться, что мы не блюем, мы выпили достаточно воды и улеглись спать. Но даже если Фрэнк увидит, то ничего. Фрэнк могила. Он никогда ничего не расскажет, даже под пытками.

Петуния сморщила нос, запоздало выказывая недовольство вульгарщиной.

— Ммм, ну так что, оказывается, я тебе всё же нравлюсь, да? Ну признайся, нравлюсь же.
— А ты не иначе как детектив, Блэк.

Он поцеловал её ещё раз, в скулу, и ещё раз, в висок, а потом открыл дверь с балкона, шутливым галантным жестом пропуская её вперёд, обратно в тепло.

***


Поцелуй был невесомым, медленным. Нежным настолько, что внутри у неё всё замерло, натянулось как струна и задрожало. Его губы дотронулись до кожи у её уха, провели по скуле, остановились на уголке губ. Они покачивались из стороны в сторону, но давно уже не под музыку. Петуния не могла бы даже вспомнить, что тогда играло — играло ли вообще. Возможно, они стояли в тишине, посреди плохо освещённой комнаты.

Её любовь всегда была сопряжена с болью. Она любила и ненавидела Лили одинаково сильно, за то, что завидовала ей при жизни, за то, что она умерла. Она никогда не была любимой дочерью, и мама с папой, наивные в своём счастье, даже не пытались это скрыть. Дадли истерзал её физически и психологически. Гарри самим существованием напоминал о жертве своих родителей, похожий на них во всём до мелочей.

Когда ей было двадцать, она была влюблена в Сириуса так, что ей иногда было трудно дышать. Казалось, чувства не уместятся в ней, разорвут грудную клетку. Потом ей хотелось самой разодрать себе грудь, выцарапать сердце, которое всё болело и болело, хоть она и была здорова.

Сейчас её сердце ныло и трепетало, и волны трепета отзывались в каждом уголке её тела. Кончики пальцем покалывали. Внезапно она почувствовала себя многолетней старухой, ослепшей и глухой, потому что вокруг было столько всего, оказывается, она столько могла чувствовать, и не только злость, не только боль и апатию.

Сириус поцеловал её. Медленно углубляя поцелуй, растягивая его на вечность, на двенадцать лет разлуки. Петуния мягко врезалась в стену, и поцелуй разорвался — их тяжелое дыхание смешалось, а потом они снова целовались. Шнурок развязали, и штаны приспустились, застряв где-то в районе бёдер. После родов она поправилась.

Его большой палец водил круги, и все подобные мысли растеклись как вода. Петуния зажмурилась, вжимаясь в него, пока он неспешно насаживал её на свои пальцы — она громко дышала куда вверх, а он расцеловывал её открытое горло.

Мягко перехватив её руку у резинки своих штанов, он шепнул куда-то в шею, что не сейчас, сейчас не о нём.

— Расслабься, — сказал он.

— Я так скучал, — сказал он.

— Сириус, — позвала она, и он нашёл её губы.

Он не убыстрялся. Но шёл глубже. Глубоко — доставая до самого сердца. Петуния содрогнулась, и вдруг снова стала молодой. Ей всего тридцать пять. У неё ещё есть время.

— Ты вернулся, — она обмякла в его руках. Он держал её, и она знала, что он никогда не отпустит. — Ты вернулся ко мне.

И потом сказала то, что было на душе.

— Мне страшно, Сириус, — призналась она, — что я тебя потеряю. Страшно, что тебя поймают и будут мучать. Что тебя убьют. Страшно, что я открою глаза и окажется, что всё это мне приснилось. Страшно, что ты поймёшь, что я изменилась и ты меня уже не любишь.

Сириус держал её, не давай ей упасть — всегда подхватывая её, чтобы не дать ей упасть.

— Я любил тебя тогда — сказал он просто и безмятежно, словно о погоде, — любил в Азкабане. И люблю тебя сейчас. Люблю тебя всё так же. И по-другому. Заново.

Он фыркнул.

— Возможно, я влюбился с первого взгляда. Просто не понял этого.
— С первого удара сковородкой?

Петуния с удовольствием вслушалась в его хриплый, лающий смех. Они опустились на ковёр, и Сириус магией стащил с дивана плед.

— Это не первый раз, — отсмеявшись, заявил он.
— В смысле?
— Июнь семьдесят седьмого. Чаринг-Кросс. Конец нашего шестого года. Джеймс побежал, конечно, прощаться с Лили перед летними каникулами, а так как я жил уже с ним, а значит, и уезжал с ним, то куда мне деваться.
— Я не помню, — сонно призналась Петуния.
— Конечно. Ты стояла поодаль, демонстративно равнодушная. Весь мир волшебства перед твоим носом, но тебе было неинтересно.
— Мне было. Очень долго было интересно. Но волшебному миру была неинтересна я, потому я решила ответить взаимностью.

В пледе на ковре было тепло и удобно, кто знает, может, из-за чар, или потому что она полулежала на Сириусе. Нельзя было засыпать тут, иначе завтра всё тело будет болеть, но сейчас ей было слишком хорошо, чтобы думать о завтра.

— Меня это задело, уж не знаю, почему. Незнакомая девчонка, не думал, что когда-либо увижу её вновь, но мне так хотелось хоть как-то привлечь её внимание. Так важно было, чтобы она меня заметила.
— Кое-кто не привык не быть центром внимания.
— Но она меня не запомнила.
— Так всё это было местью за то, что я тебя тогда проигнорировала? Грандиозный план, ничего не скажешь.
— Я не понимал, зачем это делаю. Мне было так скучно, а у неё всегда были такие интересные реакции.
— Мм-м, я тебя терпеть не могла.
— Неправда.
— Терпеть не могла, как сильно меня к тебе тянуло, хотя я и понимала, что ты со мной игрался.
— Ха-ха!
— Но оказывается, всё это время ты просто таскался за мной как влюблённый щенок. Это мило.
— Эй!

Петуния стремительно проваливалась в сон.

— Я тебя тоже люблю, — едва ворочая языком, сказала она, — всё так же. По-другому. Заново.

18. я всё никак не заткнусь, расскажу тебе всё о себе, а ты прими меня, обними меня, не осуждай и останься рядом, ладно?

Сзади дзынькнуло, и Петуния посторонилась, пропуская велосипедистку. Машины здесь почти не ездили, и природа постепенно захватывала дорогу — асфальтный край прятался где-то в траве. Тут и карта не нужна была. К центру, состоящему из паба, маленького продуктового, кофейни и трёх магазинов, вела единственная дорога, по которой она сейчас и шла. От неё в поля отходили узкие протоптанные тропки, которыми пользовались для охоты и выгула собак. Она прошла мимо автобусной остановки — одинокого столба с полуотклеившимся расписанием — и вскоре завиднелся берег. День стоял пасмурный, и на каменистом пляже никого не было, только старичок, мочивший ноги.

Пахло солью, рыбой и глиной. Петуния вдохнула полной грудью. Бродяга радостно вилял хвостом. Она причесала его, сделав хоть немного похожим на приличного домашнего пса, но он был слишком большим, да ещё и без ошейника, и пришлось держаться подальше от людей, чтобы не привлекать внимания.

Зайдя за всем необходимым в магазинчик, а затем взяв в пабе фиш энд чипс, Петуния присела на пляже, поодаль от старичка.

— Хорошее место, — задумчиво сказала она, наблюдая за Бродягой, носящимся по пляжу.

Он гонялся за чайкой, едва не утащившей картошину из полистироловой упаковки. Интересно, как оно, прожить тут всю свою жизнь? Наверное, скучно. Зато самое место для того, чтобы встретить старость. Наверняка знакомые Дамблдора, в чьём доме они оставались, были его школьными друзьями. Сколько ему, интересно, под восемьдесят, сто? Больше?

Рыба была пережаренная, больше маслянистой панировки, чем рыбы, а остывшая картошка стала дубовой. Петуния скормила её Бродяге, гладя его по влажной, слипшейся от соли шерсти.

— Ты-то совсем скоро окажешься на совсем другом море. Тёплом, приветливом. Загоришь, — со смешком сказала она, почёсывая его за ухом.

Бродяга наклонил голову, внимательно слушая её, а потом радостно потянулся, чтобы облизать, но она вовремя оттолкнула его.

— У меня один набор одежды, я не хочу пахнуть собакой, — пригрозила она и помахала пальцем.

Ей показалось, что он закатил глаза — а потом всё же облизал беспечно протянутую к нему руку и отбежал с лаем, подозрительно похожим на смех.

Через час — слишком скоро — когда на улицах потихоньку начали появляться люди, они двинулись обратно. Нечего было испытывать судьбу. Потеряв Сириуса из рук и потерпев издевательства от всех газет, включая даже лояльный ему «Пророк», у Фаджа словно открылось второе дыхание. Петуния ненадолго созванивалась с Ремусом, но им приходилось общаться недомолвками и иносказаниями. После увольнения и по наводке одного из учителей (Петуния догадывалась, кого именно, хотя Ремус тактично молчал), за ним открыли слежку. Вдруг свяжется с бывшим дружком.

А вот и один из них. Тёмная фигура у начала дороги. Выглядел он, правда, не как аврор. Те обычно старались слиться с маглами и нелепо одевались. Этот человек даже не пытался не выделяться. На нем была чёрная мантия и он явно теребил в руке палочку.

Возможно, не только представители закона пытались найти Сириуса.

Петуния остановилась. Преследующий их волшебник тоже притормозил. Рука с палочкой начала подрагивать активнее.

Бродяга, заметив, что она отстала, подбежал к ней с вопросительным взглядом. Одними губами Петуния прошептала: «Сделай что-то глупое. По-собачьи». Она не знала, насколько хорошо он понимал её в этом теле. Когда он превращался обратно в человека, то пару мгновений пребывал в дезориентации. Он помнил всё, что делал собакой, как и обратно — почти что. Он имел воспоминания, но они были мутные и расплывчатые, само мышление в теле собаки происходило совершенно по-другому.

Он бросился в сторону и принялся обгавкивать дерево — тщетно было пытаться оттащить его.

— Это просто белка! Перестань! А то намордник надену! — прикрикнула Петуния, краем глаза продолжая следить за незнакомцем.

Спустя минуту, он повернул назад и ушёл. С облегчением вздохнув, она отпустила Бродягу. Тот полаял ещё для проформы, а потом перевёл морду в сторону ушедшего, пару раз нюхнув воздух. Удовлетворившись унюханным, он ткнул мокрым носом её в плечо и продолжил путь.

Перед тем, как зайти во двор, Петуния успела увидеть вынырнувшего с одной из тропок знакомого уже незнакомца. Но прежде чем тот повернулся к ним, она закрыла калитку. Защитные чары захлопнулись, скрывая их от любопытных глаз, но она для верности прижалась к калитке спиной.

Когда она вошла в дом, Сириус уже превратился обратно и чистил зубы. Потому что она отказывалась с ним целоваться после того, как он был собакой. Мало ли какой гадости нахватался там. Со смешком она обняла его со спины, вжимаясь носом между лопаток и вдыхая его запах.

Вот он. Всё хорошо. Они в безопасности.

Сириус промычал что-то с полным ртом зубной пасты.

— Ничего не случилось, — ответила она, — просто скучала по тебе. Не заставляй меня говорить такие сопливые, очевидные вещи.

Он хихикнул и пробулькал, чуть не проглотив комок пасты. Петуния больно ущипнула его, чтобы сильно не радовался, и ушла в гостиную. Там вытащила телефонный справочник и нашла нужную фамилию и телефонный номер.

— Алло? — ответил недовольный голосок.
— Томми, это миссис Дурсль, позови, пожалуйста, маму, — ответила она.

В трубке стихло детское сопение и послышался топот, а затем далекий вопль: «Ма! Это миссис Дурсль!»

Трубку снова подняли буквально через мгновение.

— Петуния? — с удивлением переспросила Лианна. — Почему ты звонишь? У вас с Верноном всё там хорошо?
— У меня всё хорошо, — подтвердила она. — Я не с Верноном.
— Я заходила к тебе вчера, но тебя не было дома… Думала, вы в итоге вместе в его командировку уехали.
— Нет, он уехал один.

В трубке замолчали, обдумывая её слова.

— Где ты? — последовал вопрос.
— Меня не было дома. И сейчас нет. И до конца недели не будет. Именно поэтому я и звоню.
— Я слушаю.
— У меня будет к тебе просьба. Очень некрасивая. Я пойму, если ты положишь трубку.
— Я слушаю, — повторила Лианна, волнение пополам с интересом.
— Помнишь, я обещала, что скажу тебе самой первой? Если кто-то появится. Вот, говорю. Тебе первой.
— Что? Я не… О Господи Иисусе! Ты, что ли, сейчас с ним?
— Да. Я всё расскажу, честно. Но Вернон возвращается завтра утром. Меня не будет. Я не могу сейчас вернуться. У меня не было никакого плана, это всё спонтанно получилось…
— Не беспокойся, — перебила Лианна. — Иди. К нему. Потом ты должна мне всё рассказать. И морковный торт.
— Два.

На плечо опустился влажный подбородок, и Петуния получила мятный поцелуй в щёку.

— У тебя странное выражение лица, — сообщил Сириус.
— Мм, — безучастно отозвалась она.
— На той стороне все как надо? Что вы решили?
— Узнаю, когда вернусь, — Петуния рассмеялась. Когда она окончательно перестала что-либо контролировать?

На её губах словно была печать — и их первый поцелуй сорвал её. Раз поцеловавшись, они уже не могли остановиться. Петуния думала, что если остановится, то остановится и её сердце. Так легкомысленно, так наивно. Она уже знала, что фраза «жить без тебя не могу» это чистый юношеский максимализм. Жить без Сириуса можно было.

Но у неё вряд ли хватит сил совершить подобный подвиг повторно.

Когда она попробовала рассказать ему, как изменился мир за его отсутствие, то поняла, что и сама не особо осведомлена, чем же «сейчас» отличалось от «тогда». Берлинская стена пала, СССР больше не существовал, а дом премьер-министра на Даунинг-стрит был обстрелян из миномета ирландской республиканской армией. Ах да, ещё появились сотовые телефоны.

— Тебе бы наверняка понравился Курт Кобейн, — Петуния не слушала такую музыку, но весь апрель не утихали новости о трагичной и загадочной смерти музыканта. Везде были его фотографии, и хоть она не знала его, молодого, симпатичного улыбчивого лица в обрамлении растрепанных соломенных волос хватало, чтобы посочувствовать.

Тем более, она не смогла рассказать ему, как изменился волшебный мир. Единственное, в чем она была в курсе, это то, что министром магии был Фадж, министерство было всё так некомпетентно, а Хогвартс был всё так же опасен для жизни учеников.

О мире ей рассказать было особо нечего, поэтому она начала рассказывать о себе, своей скучной и непримечательной жизни. Сириус внимательно слушал, будто ему действительно было интересно. Как голодающий, ему всё было мало.

На протяжении долгих лет она думала, что вместе с молодостью в ней выгорели внутренности. Теперь она скучная тетка, от которой не осталось ничего, кроме обязанностей: стирка, глажка, готовка. Ухаживать за Гарри, ухаживать за Дадли, ухаживать за Верноном… И поначалу, её рассказ крутился вокруг них.

Гарри едва набирал проходные оценки, чтобы перейти на следующий год, зато внезапно оказался спортсменом. Сириус признался, что наблюдал за одной игрой и подарил ему новую метлу. В воздухе Гарри был существом иного толка, ему как будто бы и не нужна была метла вовсе. Он был рождён для того, чтобы летать, это невооруженным взглядом видно.

Вернулась затаённая зависть. Все в Хогвартсе видели что-то, ей недоступное. Даже Сириус, которого не было рядом двенадцать лет. Все они имели возможность наблюдать, как Гарри растёт. Как Гарри счастлив.

Дадли оставался рядом с ней, но он набрался самых плохих черт от обоих родителей: взрывной и злопамятный, властный и изворотливый. Он знал, что нужно улыбаться Мардж и позволить ей поцеловать себя, чтобы получить двадцатку. Он знал, как понизить свой голос за столом так, чтобы услышал его гадость только Гарри. Петуния не решилась признаться в том, что иногда он немного пугал её. Как можно бояться одиннадцатилетнего ребёнка? Как можно бояться собственного сына?

Сириус слушал её, пока она брила его, слушал, пока она готовила… Когда они сидели на крылечке, его голова у неё на коленях, и она перебирала его волосы. Когда они сидели в ванне, её спина к его груди, её голова откинута на его плечо, а он сооружал ей «меховую накидку» на груди из едко пахнущей цитрусом пены. Когда потом он смывал с неё пену и мыл ей голову — и пару раз с лукавой улыбкой направил включенный душ прямо в её открытой рот.

Слова не заканчивались. Хорошие истории и плохие истории, смешные истории и не очень. Сириус не перебивал, редко вообще вставлял свои комментарии — но иногда он поджимал губы. Сжимал её: плечо, коленку, спину, где рука лежала.

Когда они сидели в ванне, его рука скользнула по ноге, а губы проходились по позвонкам. Когда они сидели на крыльце, он поворачивал голову, целуя её через ткань платья в живот. В её сухие пальцы с застаревшими мозолями от швабры и работы в саду. В растяжки на бедрах.

Они делились друг с другом, чем могли. И оказалось, что сколько бы они друг другу не отдали, оставалось ещё. Не заканчивалось просто.

Она бутылочка, из которой вылили то, для чего она была предназначена — а потом накидали в неё камешков. А потом камешки вывалились, и в неё налили что-то другое. Предназначения у неё не было, и она всё ещё она, только другая. Взрослая, с другими заботами и интересами, но тем не менее, всё ещё Петуния.

Вместе с тем, как она рассказывала ему о своих буднях, скучных, полных мелких радостей, больших радостей, мелких проблем и большого горя — она рассказывала о том, кто такая Петуния, самой себе же.

Сириус, на много лет лишенный контакта и человеческого тепла, не выпускал её из рук.

Раны затягивались. Но конечно, не проходили бесследно.

Они разбирали стирку, когда она попросила его поднять что-то с пола. Сириус поймал её взгляд, медленно опускаясь. Мог бы просто наклониться, присесть — нет. Сириус становился на колени. Петуния как раз рассказала о родах. Не слишком возбуждающий рассказ. Ей зашивали вагину. Потом ещё три недели пришлось ходить во взрослом памперсе. У неё воспалились соски, обвис живот, болела голова и хотелось только спать-спать-спать-спать. Она говорила об этих вещах легко, между прочим, не ожидая ни жалости, ни сочувствия, ни отвращения.

Но реакция Сириуса всё равно удивила её. Он встал перед ней на колени, уткнулся в низ живота. Ей было не совсем удобно, странная поза. И вдруг она поняла.

Он не жалел её. Он переживал вместе с ней. Он остановил её, не позволяя смахнуть эту историю, прикрываясь едкими шутками.

— Не кори себя, — тихо сказала она, гладя его по голове. — Я приняла уже это. Приняла существование Дадли. Не виню его. И Вернона не виню. И даже Мардж. Не вини и ты, пожалуйста. Ни их, ни себя.

На ней была только длинная футболка, трусы и носки — вся одежда, имеющаяся у них, лежала мокрыми тряпками в тазу. Он приподнял край футболки, разглядывая её живот, пытаясь высмотреть следы пережитого. Затем снова вжался лицом.

— Забавно, что ты всегда пытаешься переубедить меня, как будто я не знаю как твои хорошие, так и плохие твои черты. Как будто что-то может меня от тебя отвратить. А у меня, хоть и учился на Гриффиндоре, нет такой храбрости.

Его саркастичный смешок разошёлся вибрацией и мурашками, её живот подобрался.

— Я нехороший человек, Петуния. Нехороший человек, оказавшийся на стороне хороших. Я не был добр к тем, кого не считал другом. Да я и к друзьям добр не был. В предательстве Питера виноват и я. Из-за моих ошибок погиб Джеймс. Лили. Гарри никогда не узнаёт их. Не уйди я, они не смогли бы причинить тебе боль. Тебе не пришлось бы через всё это проходить.

Ей нечего было на это ответить. Она любила его, но боль забрать эту не могла. Ни забрать, ни даже облегчить.

— И я боюсь, что ты поймёшь, что здесь тебя ждёт только разочарование и боль, а я слишком жаден, чтобы позволить тебе уйти. Прости меня. И за это тоже.
— Я тебя прощаю, — Петуния приподняла его лицо за подбородок, чтобы он посмотрел на неё. — Слышишь? Сириус, я прощаю тебя. Гарри простил тебя. Ремус простил тебя. Лили тебя простила, я знаю. И Джеймс. Теперь самое сложное. Прости себя сам.
— Не уверен, что я этого заслуживаю.

Она пожала плечами.

— Тебе придётся. Если ты собираешься быть рядом со мной и Гарри, то нужно перешагнуть через это и жить дальше. Иначе никак.
— Когда ты стала такой мудрой? — спросил Сириус, сокрушенно улыбаясь.
— Материнство заставляет переосмыслить кое-какие вещи, — усмехнулась в ответ Петуния.
— Точно, — кивнул он, — ты ведь у нас теперь мать.

Он привстал, вместе с этим подхватывая её и усаживая на стиральную машинку. Петуния крепко ухватилась за края, хохоча от извращённости и нежности происходящего. Затем захлебнулась хохотом, когда Сириус наклонился, придвигая её к себе.

Потом, целуя его, чувствуя себя у него на губах, она потянулась было к нему, но он шлёпнул её по руке.

— Я ведь отплатить услугой за услугу, — полу-шутливо обиделась она.
— Глупости, — отмахнулся Сириус, — так это не делается, в ответ. Просто когда хочется.
— Но мне хочется!

Он зашёлся лающим смехом.

— Да ты еле двигаешься!
— Спасибо, поэтому я и хочу…
— Хорошо, в следующий раз, — предложил милостивый компромисс Сириус.
— Следующий раз может случиться прямо сейчас, — попробовала соблазнить его Петуния, но он не поддался.
— Я не хочу спешить, — он взял её за руки, посмотрел в глаза, неожиданно посерьёзнев. — Не хочу делать всё впопыхах. У нас еще будет время.
— Не так уж и много, — заканючила Петуния, — неделя заканчивается. Ты исчезнешь из страны и неизвестно когда вернёшься.
— Но я вернусь, — он даже забыл преисполниться самодовольства и пошутить что-то вроде «женщины сами на меня кидаются». — Я точно вернусь к тебе.
— Мне надоело ждать.
— Это ничто по сравнению с тем, сколько мы ждали до этого. Просто ерунда. Теперь у нас есть время. Сколько угодно времени.
— А если где-то на летнем пляже ты встретишь местную загорелую красотку? Мне надо дать какой-то стимул для твоего возвращения, — Петуния сдалась.

Он понял, что победил, и наконец на его губах расцвела самодовольная улыбка.

— Ты неправильно ставишь приоритеты. Стимул уже есть, я его сегодня распробовал…
— Боже! Проваливай! Я тебя не слушаю!

Но конечно же, он никуда не ушел, а обнял, как бы она не сопротивлялась, закутывая её в себя и смеясь ей в затылок.

19. Я хочу попадать в глупые ситуации, только чтоб повеселить тебя, я хочу видеть в твоих глазах слёзы только от смеха

Бледные голубые глаза встретились с насыщенно-янтарными. Чудище, сошедшее с гобеленов — в десять Петуния ездила с классом на экскурсию в Виндзор и видела такие, во всю стену.

В первый раз встретившись с этим кошмаром наяву на заднем дворе, она завопила и упала на задницу. Встреча успехом не увенчалась. Возмущённый её реакцией, зверь отказался вообще смотреть на неё.

Забывать о нанесённой обиде он не спешил, потому и во второй не проявлял ни капли дружелюбия. Петуния так и зависла в полупоклоне, а Сириус, поняв, что поклона в ответ они не дождутся, поспешно увёл её.

Сириус наказал не моргать, и она упрямо держала глаза открытыми, хотя те слезились. Зверь смерил её взглядом без интереса, но потом заметил, что она держала в руках.

«Да-да, курица, вот так-то», — она хмыкнула про себя, потряхивая в руке кроличьей тушкой.

Как загипнотизированная, курица-переросток мотнула головой вверх-вниз, следом за заманчивым лакомством.

«Давай же!» — поторопила Петуния.

Щёлкнув клювом, зверь отвернулся, показывая, что его расположение не купить никакими взятками — гордость дороже.

Кровь прилила к лицу, и она в сердцах запустила кроликом в птичью голову. Чудище немедленно вскочило на ноги, но клюнуть в рожу обидчицу не успело — Сириус затолкал её обратно в дом и запер дверь.

— У тебя реальная проблема, замечала? — фыркнул он. — Когда ты злишься, ты вечно швыряешься чем под руку попадётся.
— И с каждым разом мои броски становятся всё точнее, — парировала она.

Не её вина, что ей не удаётся подружиться с высокомерным чудищем, она с детства с трудом заводила знакомства. Её лучшей подругой была собственная сестра, да и ту она вскоре потеряла, когда Лили нашла себе друга-волшебника.

Честно говоря, Петунии было абсолютно плевать на Кривоклюва или как там его. Просто до отбытия Сириуса оставалось полдня. Они смотрели кино, разговаривали, готовили, даже мылись вместе. Они не закрывали двери, когда шли в туалет, чтобы не прерывать беседу.

Петуния раздраженно вздохнула. Стыдно жаловаться. Он жив, рядом с ней сейчас — имело ли всё остальное значение?

Она ткнулась носом Сириусу в подмышку, мгновенно успокаиваясь от его запаха. Тот хохотнул и чмокнул её в макушку.

— Как вы прячете такое от нормальных людей? — вдруг спросила она. — Они же огромные. А Британия не такая уж большая. Где они охотятся? Не суются в жилые места?
— Министерство следит за популяцией. Животные спокойно живут в особых пространственных карманах. К тому же на каждого накладывают чары, чтобы они были невидимы для маглов, если случайно выйдут за границы карманов. А если выйдут и как-то доберутся до магловских краев, то прибывают специалисты.
— Видала я ваших «специалистов», — с насмешкой вставила Петуния.
— Это не самое престижное занятие, — объяснил Сириус. — Возможно, что-то изменилось за двенадцать лет, но в мое время такая работа редко получала финансирование и гранты. Ведь в основном этим заведуют чистокровные семьи — а большинство из них, если не Пожиратели, то сочувствующие. Им маглы и их благополучие, мягко скажем, неинтересны.

Петуния скривилась.

— А те, кому это было интересно, полагаю, становились «предателями крови»? — предположила она.
— Ага, ужасное разочарование. Мы вообще потерянное поколение, — гордо усмехнулся Сириус. — Чистокровных семейных кланов не так много, сама понимаешь, потому каждый стоит на учёте, там целые селективные программы. Уизли давно уже не вхожи в «круг». А тут отпали и Поттеры. Дромеда сбежала с маглорожденным. Регулус сыграл в ящик. Со мной всё и так понятно.
— Они относятся к этому почти так же серьезно, как Мардж к своим бульдогам.

Сириусу её слова очень понравились, и он зашёлся лающим смехом.

— Хотел бы я посмотреть на малявку Дору, — он проговорил это с улыбкой, но у него предательски дёрнулось пару раз веко. — Сейчас-то она уже, правда, совсем не малявка. Последний раз был на её дне рождения, сколько свечек? Почти десять… А сейчас ей, получается, двадцать, может, двадцать один.

В памяти всплыла колдография с того дня рождения. Несмотря на разбитые коленки и текущую из носа кровь, девочка широко улыбалась. На желтоватом изображении было плохо видно, но её шевелюра точно меняла свой цвет — из русого она становилась оранжево-розовой, словно жевательная резинка. Сириус хранил фотографию вместе с письмами от сестёр и дяди. Вскоре к ним присоединилась и Лили, когда Поттерам стало слишком опасно выходить из дома. Джеймсу на письма не хватало терпения, разве что на приписки в конце или шутливые комментарии на полях.

Они вместе читали эти письма. А уезжая из коквортского дома, она спалила их все. Девочка с волшебными волосами и разбитыми коленками пропала в огне. Стыдно признаться, она даже не подумала спросить, может, следовало послать кому-то из его семьи (нормальной её части) весточку от него?

Петуния попробовала представить себе «чистокровные» семьи. Как они живут. Как едят. Таких точно не встретишь в метро или в продуктовом. Чем они развлекались, если у них не было телевизора? Как играли их дети? У них ведь даже роликов не было… А книги? Какие у них книги? О чём они вообще говорили, кроме как о захвате мира?

«Доброе утро, милейший Альферац, как ваша овсянка?»
«Не так сладка, как мои сны, в которых все маглы наконец-то стали нашими рабами, дорогая Ариадна».
«Ах, как вы правы, пойду пущу пару искр из своей палочки в небо, чтобы развеяться».

Впрочем, возможно, дурацкие имена — проблема конкретно семьи Блэков. Джеймса ведь звали вполне себе нормально.

Как Петуния не старалась, пресловутые «чистокровные» волшебники не представлялись ей никак иначе, чем персонажами из викторианских романов. Скудно освещённые свечами коридоры, мутные зеркала, серебряная посуда, портреты и пейзажи на стенах, бледные от недостатка солнца лица, лёгкое безумие, рождённое из полуинцестных связей. Ночью спать одному в огромной спальне страшно, кажется, будто кто-то скребется в окно в старой деревянной раме; из щелей дует ветер, и кажется, будто где-то в глубине дома завывает кто-то, запертый и забытый там давным-давно…

В таком мире и вправду сложно представить себе кого-то по имени Боб.

— В твоём доме жили приведения? — не удержалась от вопроса она.
— Даже если жили, их всех изжила моя мамаша, — сказал Сириус. — На самом деле, бывало, что забредали парочку. Старые дома, пропитанные злом и несчастьем, часто привлекают зловредных духов и всяких существ. В шесть я впервые встретил боггарта.
— Это ещё кто?
— Дрянь, принимающая облик твоего страха.
— И как это было?

Он пожал плечами.

— Никак. Я даже ничего не понял. Лишь спустя пару дней до меня дошло, что существо, прячущееся на чердаке — не моя дорогая матушка. Тогда я рассказал о сквоттере отцу, и он вызвал ликвидатора заклятий, чтобы тот от него избавился. Конец истории.

Петуния перевела взгляд на телевизор. Они убавили звук, и она совсем не помнила, что происходило на экране. Фильм, сериал — может, музыкальный клип? Когда вернутся хозяева дома, они наверняка удивятся счёту за электричество. Впрочем, возможно, у них была экономка, которая занималась счетами и не совала нос куда не следовало.

— Ты раньше никогда не задала вопросов о магическом мире, — заметил Сириус.
— Потому что рассказчик из тебя так себе, — по привычке съехидничала Петуния.
— Э, у кого из нас был подвешен язык, так это у Ремуса. Настоящий талант, ему стоило бы стать писателем.
— То, что ты списывал у него эссе в школе, ещё ничего не значит.
— Ты не понимаешь. Из каких только безнадёжных ситуаций он нас не вытягивал, выдумывая на ходу.
— Так он скорее бы стал аферистом.

Экран телевизора почернел, и по нему поползли титры. Фильм закончился.

Петуния зажмурилась, и перед глазами стало так же темно. Но титров не было. Она притиснулась к Сириусу, словно намереваясь залезть ему под кожу. Всегда быть рядом, не расставаться ни на мгновение. Она не могла примириться с расставанием и не могла примириться с тем временем, когда не знала его. Когда он был мальчиком, встретившим свой главный страх на чердаке, встречавший свой главный страх каждое утро за столом за завтраком. Когда был подростком и дурачился, целовался и влюблялся в других. Когда он был на войне и когда он был один в темноте, где раз за разом перед его глазами прокручивали его новый главный страх — и тоже сбывшийся…

Она не хотела быть сентиментальной, не хотела ныть и усложнять, но избавиться от чувства, что уже скучала по нему, хотя он даже не ушёл — не могла.

— Пойдём со мной, — в очередной раз предложил Сириус.
— Не могу, — в очередной раз ответила Петуния.
— Напишем Гарри письмо, и подберем его в условленном месте, — продолжал он.

И ей каждый раз приходилось жестоко обрывать фантазию, не давай ей пустить ядовитые ростки в голове.

— Не получится.
— Тогда я никуда не пойду. Останусь с тобой, — загорелся новой идеей Сириус.
— Это что ещё за новости?
— Стану у вас жить как Бродяга. Скажешь своему толстосуму, что забрала меня из приюта. Я тебя разжалобил своей милой мордашкой. Гарри будет счастлив.
— Гарри не будет счастлив, когда тебя поймают и казнят, — разозлилась Петуния.
— А может, мне до конца жизни придётся скрываться!
— Именно поэтому тебе следует бежать, — вздохнула она. — Так нужно.

Даже Сириус, человек сиюминутных страстей, понимал это. Он угрюмо кивнул.

— Никаких провожаний, — отрезала Петуния. — Я доберусь сама. Прослежу, что ты отбыл, и пойду к вокзалу. Всё равно хочется проветриться.

Ещё один кивок.

Порталом была старая кассета. Сириус взял её в одну руку, второй обхватывая шею своего чудища, удивительно послушное, хоть и косящееся подозрительно на Петунию.

— Надеюсь, там будет солнечно и не будет каннибалов, — пошутил Сириус.

Из неё едва не вырвалась просьба не уходить, но она сдержалась.

Две минуты.

— До встречи, Тунс.

Она не успела ответить.

*

Сначала нужно было привести дом в порядок. До блеска всё отчистив, она собрала мусор в мешки и выкинула их в соседские баки. Затем пообедала в последний раз в прибрежном пабе и купила себе газету с кроссвордом, чтобы скоротать время в ожидании автобуса.

Восемнадцатый президент США? Пять букв.

Итальянский архитектор? Шесть букв.

Петуния доехала до городка побольше, купила билет на поезд в Литтл Уингинг. До отбытия оставалось еще сорок минут, и она решила прогуляться. В книжном её привлёк симпатичный томик Дианы Гэблдон «Чужестранка». К черту кроссворды.

Взяв в привокзальном магазинчике орешки и джин-тоник в банке, она нашла себе местечко у окошка и принялась читать. Как давно она не делала что-то такое для самой себя. Просто почитать любовный романчик, пока за окном проносятся поля с редкими стайками овечек или парочкой полных довольных коров.

Пару раз глаза предательски намокали, но она глотала ком в горле.

На вокзале её встретила Лианна на машине. Не говоря ни слова, обняла.

— Спасибо, — тихонько сказала Петуния. За что именно, она сама не была уверена.

Вернон встретил её как ни в чём не бывало, даже не приподнялся с кресла, чтобы поцеловать в щеку. Просмотр телевизора усыпил его.

— В следующий раз предупреждай, когда решишь уехать с подружками на несколько дней, ладно, солнышко? — не глядя в её сторону, сонно пробурчал Вернон.
— Конечно, извини, — Петуния пролетела мимо, на второй этаж, в свою спальню.

Где-то внутри, где она не врала самой себе и ничего от себя не скрывала, ей даже хотелось, чтобы Вернон потребовал от неё объяснений. Куда она могла пропасть на целую неделю?! Неужели ему настолько было всё равно?

Она вдруг перестала понимать, почему отказать убежать куда глаза глядят вместе с Сириусом. Ведь один раз она уже с ним ушла?

В коридоре слышно было похрапывание Дадли. Петуния оглянулась на закрытую дверь в комнату Гарри. Он приезжал послезавтра.

Нет, она всё же помнила, почему.

Зайдя в свою спальню, она упала на кровать, отчаянно не желая идти в ванную и смывать с себя прошедший день.

Каждой сказке приходит? Пять букв.

20. и на печатной машинке начал писать: «Я пишу жене и дочке…» — дзынь! Точка — «шлю вам новые платочки…» — дзынь! Точка…

«Дети сегодня в три раза чаще страдают ожирением, чем их родители, бабушки и дедушки!» — сообщает Дейли Мейл. Опрос в Великобритании, посвящённый данным с 1946 по 1992 год, выявил чёткую тенденцию к тому, что избыточный вес среди молодого поколения достиг размаха настоящей эпидемии!

Исследование также показало, что последующие поколения с большей вероятностью имеют избыточный вес во все более молодом возрасте, а самые тяжелые люди в каждой группе со временем становились все более тучными.

Полученные данные представляют собой потенциальную чрезвычайную ситуацию в области общественного здравоохранения. Осложнения, связанные с ожирением, такие как диабет второго типа, болезни сердца и инсульт, могут быть как изнурительными, так и дорогостоящими в лечении. Исследователи призвали к срочным эффективным мерам, чтобы противостоять этой тенденции.

*

«Дорогая Петуния,

ЧТО ЗНАЧИТ, У НИХ НЕТ ФОРМЕННЫХ БРИДЖЕЙ ТАКИХ РАЗМЕРОВ?

Что за времена? Неужели Смелтингская Академия, учреждение, где учились мой прадед, мой дед, мой отец и мой любимый брат, о котором у них только нежные воспоминания и приятные отзывы — неужели они решили нажиться на нас? Платить за пошив отдельной униформы, потому что у них нет такой размерной сетки?!

Также меня крайне возмутили заявления этой так называемой «профессионалки». Кто-то проверял документы, удостоверяющие её квалификацию? Мистер Уиллерби, мой друг, купивший у меня пару щенков, сказал, что слыхал уже об этой мисс Воннингс. Его сын учится в академии, на год старше Дадлика. Так вот Мистер Уиллерби сказал, что эта санитарка — цветная! Видит Бог, я совсем не против цветных, но сама понимаешь… Я бы проверила её креденции. Неизвестно ещё, какой университет выдал ей диплом (если таковой вообще имеется).

Ах, весь этот ужас разбивает мне сердце! Придётся открыть сегодня Луи Руар, а ведь я приберегала эту бутылочку на юбилей…

Передавай Дадлику и Вернончику от меня миллион поцелуев.

С любовью…»

Вместо подписи внизу листа находился сиреневый отпечаток губ.

*

«Дорогие мистер и миссис Дурсль,

Меня чрезвычайно радует, что вы прислушались к моему совету. Здоровье детей превыше всего. К письму прикладываю диетическую программу, составленную мною. Она следует обновлённым стандартам «Сбалансированного Здоровья» и рекомендациям отчёта COMA (1994 года) о диетических практиках и здоровье сердца. Я пытаюсь донести детям, что диета — вовсе не наказание. Можно есть вкусно и здорово. Поэтому я постаралась подобрать привлекательные для подростков рецепты, десерты и даже разные снэки, ничем не хуже чипсов и шоколадных пирожных.

Помните, в день по яблоку съедать — век болезней не видать!

Передавайте привет Дадли. Надеюсь, он замечательно проводит каникулы. Увидимся в сентябре!

Ещё раз благодарю вас за шаг навстречу.

С наилучшими пожеланиями,
Шейла Воннингс
Старшая медсестра Смелтингской Академии»

*

«Сириус,

Мужчины вечно думают, что они самые умные. Все, кажется, уверились, будто мне это нравится. Будто это только мне и надо, и я третирую всех в своё удовольствие! Тиранша, не позволяющая бедняжкам кушать! Вот уж трагедия, в самом деле, думаю, Диккенс «Оливера Твиста» списал именно с вас.

Понимаю, что у меня, как у женщины, конечно, других занятий нет, кроме как обхаживать всех в доме, но вообще-то не так легко выготавливать что-то для одного человека в доме и совсем другое для остальных. Тем более, я читала, что обособление может влиять на психику ребёнка. Поэтому я решила, что мы будем питаться одинаково, поддерживая Дадли.

Ладно ещё Гарри, которому едва исполнилось четырнадцать, но ты-то зачем его поощряешь? Столько сладостей вредно для зубов! И портит аппетит.

Гарри, конечно, считает, что у него отличное секретное место и вообще он гений. Вот только он, кажется, забыл учесть, что крошки сами по себе не исчезают — в комнате кто должен убираться. И в его комнате убираю я.

Впрочем, он хотя бы пытается. Дадли сегодня попытался внаглую пронести наверх пончики. Я не выдержала и пригрозилась, что лишу его карманных денег, если он собирается тратить их себе во вред. Он понял, что я всерьёз — закричал, что я не имею права, это его деньги. Выкинул из окна приставку. Это уже ни в какие ворота не лезет…

Если честно, когда я это сказала, то на секунду испугалась. Он так на меня посмотрел. Показалось, что он столкнёт меня с лестницы.

Бред, право. Бояться двенадцатилетнего мальчика? Бояться собственного сына?

В общем, возвращаясь к теме, прекрати потакать Гарриному чувству вседозволенности. Он и так вовсю пользуется своим «крестным отцом-зэком». Если я ещё раз услышу «Но я как раз писал письмо Сириусу…», когда прошу его помыть посуду — скажу, чтобы приглашал «Сириуса» к нам. Может, хоть тот сподобится помочь мне по дому.

У Лианны начался жуткий токсикоз, и мы отменили несколько ужинов. В любом случае отменили бы, так как её муж вечно в работе, задерживается допоздна и по выходным. Действительно, когда тут успеть работать, как он всё время вертится у юбки Аиши Моррисон.

У нас с погодкой не задалось, надеюсь, у тебя лето удачнее. Судя по пёстрым почтовым птицам, привлекающим внимание всех соседей, ты сейчас прохлаждаешься где-то на пляже.

Не забудь подстричься, а то знаю я тебя, небось, выглядишь сейчас как подозрительный бездомный.

С любовью,
Петуния».

*

«Дорогая моя, несносная злобная обожаемая моя гарпия,

Рад узнать, что ты здорова и прыскаешь ядом как обычно.

Насчёт Гарри — это, конечно, ни в какие ворота. Чтобы сын Джеймса и не умел толково заметать за собой следы? Я обязательно исправлю это упущение.

По поводу поросёнка. Можно заколдовать еду, чтобы листья салата казались ему сочащимся соком куском стейка? Или чтобы любая неположенная еда превращалась в его рту в золу? Я слышал когда-то нечто подобное, только с золотом… Был один такой царь, я тебе как-то про него расскажу. Или лучше попроси Ремуса. Он у нас по этим вещам. Скажи ему, чтобы рассказал про Мидаса. Тебе понравится: в конце он умирает в ужасных мучениях.

У меня всё хорошо. Немного не хватает человеческого общения. Я не силён в языках, так что не могу толком тут ни с кем общаться, даже если можно было бы. Недавно понял, что практически не бывал вне Британии за всю свою жизнь.

А вот Клювокрылу (уверен, ты волнуешься о его здравии) тут радость: простор для полётов, куча мелкой дичи.

Безумно скучаю, кстати.

С

P.S. Меня не осведомляют обо всём, что происходит, но кое-какие вещи долетают даже сюда. Творится что-то неладное. Старые жуки зашевелились. Пока, к сожалению, не могу сказать ничего конкретного, но если в вашем городке появится кто-то или что-то подозрительное, немедленно свяжись с Ремусом».

*

«Дорогие мистер и миссис Дурсль!
Мы с Вами незнакомы, но я не сомневаюсь, что Вы немало слышали от Гарри о моем сыне Роне.

Как Гарри Вам, возможно, рассказывал, финал Кубка мира по квиддичу состоится в следующий понедельник вечером, и мой муж Артур сумел достать очень хорошие билеты благодаря своим связям в Департаменте магических игр и спорта.

Я надеюсь, что Вы позволите нам взять с собой Гарри на матч, тем более что такая возможность выпадает раз в жизни — Британия не принимала у себя финал вот уже тридцать лет и добыть билеты крайне трудно. Мы, разумеется, будем рады, если Гарри проведет у нас остаток летних каникул, и проследим, чтобы он благополучно сел на поезд в школу.

Пожалуйста, ответьте как можно скорее. Лучше воспользоваться обычным способом, поскольку магловские почтальоны не сумеют доставить письмо в наш дом. Я не уверена, что они вообще знают, где он находится.

В надежде вскоре увидеть Гарри, искренне Ваша,
Молли Уизли

P.S. Надеюсь, мы наклеили достаточно марок».

*

«Сириус,

Не согласна с тем, что ты рассказывал об Уизли. Как по мне, так они такие же напыщенные «чистокровки». Глумятся над глупенькими «маглами», а особую страсть имеют к физическим деформациям.

Дадли и так мучался от диеты, а эти злобные близнецы сунули ему конфету, от которой он чуть не задавился собственным языком. А их папаша взорвал мой камин и разнёс мою гостиную. Они даже не удосужились проверить, можно ли было таким образом добраться до нас. Могли бы попробовать и обычным путём, но нет, всё должно обязательно быть волшебно!

Если хоть какой-то волшебник ещё посмеет поднять на моего сына руку… Если из-за волшебства с головы моего сына упадёт хоть один волосок — я

Не знаю, что я.

Ненавижу волшебников. Ненавижу то, как легко вы относитесь к последствиям вашей магии.

Петуния».

*

«О яростная валькирия,

Не гневись. Смилуйся.

Я знавал многих из Уизли и Пруэттов, в том числе, их детей, и с уверенностью заявляю, что они благородные и добрые люди. Уверен, произошло недоразумение. Артур всегда питал нездоровый интерес к магловскому миру. Его интерес вовсе не ироничный, поверь мне.

Не злись на мальчишек. Ото всех поросёнка своего ты не защитишь, не воюй его войну. Пусть сам разбирается. Тем более, он вовсе не так уж и невинен. Гарри мне рассказывал о своём «ангелочке»-кузене.

Твой,
Сириус».

*

«Дорогой Сириус!

Спасибо за последнее письмо. Твоя птица была такая большая, что с трудом влезла в моё окно.

Дела идут как обычно. У Дадли ничего не получается с диетой. Недавно моя тётка поймала его, когда он пытался тайком пронести к себе пончики. Родители пригрозили ему урезать карманные расходы, если это не прекратится. Дадли рассвирепел и выкинул в окно игровую приставку. Это такая штука для компьютерных игр. Глупо — теперь у него нет даже «Суперкостоломки. Часть третья», чтобы отвлечься от неприятностей.

У меня всё в порядке. Дурсли очень боятся, вдруг ты нагрянешь по моей просьбе и превратишь их всех в летучих мышей.

Правда, сегодня утром случилась одна непонятная вещь. У меня опять болел шрам. В прошлый раз в Хогвартсе появился Волан-де-Морт, но, думаю, сейчас он не может быть неподалёку от меня. Ты не слышал, шрамы от заклятия могут болеть много лет спустя?

Я пошлю это письмо с Хедвиг. Сейчас она на охоте и скоро вернётся. Передай от меня привет Клювокрылу.

Остаток лета я проведу у моего друга Рона Уизли. Его папа достал билеты на Чемпионат Мира. Пиши мне туда.

Гарри».

*

«Гарри,

я немедленно вылетаю на север. Новость о твоём шраме — последняя в череде странных слухов, которые здесь до меня доходят. Если он заболит снова — иди прямо к Дамблдору. Тут говорят, что он вызвал из отставки Грозного Глаза; это означает, что он читает знаки — даже если никто, кроме него, этого не делает.
Я скоро буду. Мои наилучшие пожелания Рону и Гермионе. Гляди в оба, Гарри.

Сириус»

*

«ШКОЛА ЧАРОДЕЙСТВА И ВОЛШЕБСТВА «ХОГВАРТС»
Директор: Альбус Дамблдор
(Кавалер ордена Мерлина I степени, Великий волшебник, Верховный, чародей, Президент Международной конфедерации магов)
Дорогая миссис Дурсль!

Должна сообщить, что Гарри Поттер был выбран как Чемпион от Хогвартса на предстоящем Турнире Трёх Волшебников. Так как мистер Гарри Поттер не достиг совершеннолетия, ситуация получилась весьма необычная. По правилам, все, кого избрал Кубок Огня, обязаны принять участие. Совет вынес решение, что участие мистера Гарри Поттера возможно, но только с разрешения взрослого. Обращаюсь к вам как к его официальному опекуну.

Вы в праве не дать разрешения. Но должна отметить, что несмотря на странные обстоятельства выбора Кубка Огня, Гарри очень способный и талантливый мальчик. Для Хогвартса в целом и Гриффиндора в частности это большая честь. Мы, организаторы и преподаватели, естественно, будем следить за соблюдением мер безопасности.

С нетерпением жду Вашего ответа.

С уважением,
Минерва Макгонагалл
Профессор Трансфигурации
Декан Гриффиндора
Заместительница Директора»

*

«Дорогая Петуния,

После нашего последнего разговора по телефону я задумался. Нет безнадёжных случаев, нужно всего лишь найти правильный подход.

Мне кажется, проблема вовсе не в диете. Дадли почти подросток, он будет всячески бороться с любыми попытками контроля со стороны родителей. Даже если оно ему во благо.

Я, конечно, не имею богатого опыта в воспитании, но предлагаю сменить угол. Вместо того, чтобы заставлять его отказаться от любимых вещей — найти ему новую любимую вещь, которая станет ему важнее. Например, найти какой-то интересный ему кружок, лучше всего спортивный. Он начнёт общаться со сверстниками, научится дисциплине.

Возможно, это даже благоприятно повлияет на его отношения с Гарри.

Надеюсь, мои размытые мысли хоть как-то тебе помогут.

Наилучшие пожелания,
Ремус».

*

«Подлец и лжец!

Последние два письма от тебя пришли слишком быстро. Птицы совсем не уставшие, да и совсем привычные для Англии совы. В конце концов, от бумаги пахнет сыростью…

Ты вернулся в страну! Зачем? Где ты? Какое-то задание от старика? Я так и знала, что он вовсе не бескорыстно помогает, у него всегда своё на уме…

Я знаю, что ты где-то здесь, так что ожидаю ответ незамедлительно. Объяснись!

Петуния»

*

«Тунс,

Ты меня пугаешь, восхищаешь и возбуждаешь одновременно.

Прости. Просто я знал, что ты разозлишься. Хоть я и не рядом, а значит, ты не можешь в меня ничего бросить, я опасался, что ты внезапно материализуешься рядом, чтобы потаскать меня за волосы.

Прошу, не волнуйся. У меня надежное убежище, никто меня здесь не найдёт. Даже такой чудесный следопыт как ты.

Гарри нужна моя помощь. А значит, я должен находиться рядом.

Зря ты так о Дамблдоре. Только он хоть что-то и делает.

Не могу прийти к тебе, но постараюсь писать так часто, как только смогу.

Твой,
Сириус».