Световой Алхимик

0. Один день назад

Примечания:
История основана на манге и более канонном "Братстве".

1. Псеводофилософская муть, которая демонстрирует Авторские измышления относительно Алхимии, законов и мироустройства.
2. В главной роли ОЖП. Я не уверена, насколько она Мери Сью, но не чувствую необходимости в предупреждении - но это не значит, что вы отнесётесь к ней также. В общем, на ваш страх и риск.
3. События, разворачивающиеся в этой истории, не влияют на канон. Повествование затрагивает героев второго плана, основная сюжетная ветка идёт фоном и изредка всплывает в истории.

Это первая часть истории. Продолжение будет выложено отдельно.

Алиса Нойманн - https://vk.com/photo-143930785_456239215

0. Один день назад

— Да как они могут делать что-то подобное так скоро?!

Ческа даже хлопнула кулаками по столу, хоть это и было совершенно не в её стиле — на нём лежали драгоценные книги, многие из которых были в единственном экземпляре. Однако прямо сейчас ей было не до книг и столов.

С момента похорон подполковника Хьюза прошло буквально две недели, и их отдел был полностью одет в чёрное. Ческа до сих пор не могла вспоминать об этом без слёз — крики маленькой Элисии, одиноко стоящего Мустанга и звание бригадного генерала посмертно. И сейчас, спустя какие-то две недели, жалкие две недели, пришёл приказ готовиться к встрече нового начальства. Подполковник Нойманн, до этого служил в отдалённом гарнизоне восточного региона, звание получил с переходом на эту должность.

Если верить бумажке, приложенной к уведомлению о переводе — цепной пёс на службе у государства, сертифицированный Световой Алхимик.

Гас на секунду отвлёкся от расшифровки перехваченной драхмийской молнии, со вздохом потирая глаза пальцами. Они все были раздавлены и недовольны, но, по неведомой для Чески причине, в отделе установилась атмосфера смирения и фатализма. Разведка просто работала, тихо и бесшумно, и новости о новом начальстве приняли с вздохами и покорностью судьбе — а на негодование Чески смотрели, как на бесполезное трепыхание рыбы, выброшенной на берег.

— Мы в разведке, Ческа. Начальство не может оставить нас без командования, понимаешь? Солдаты гибнут, служба идёт.

Девушка в отчаянии ударилась лбом об стол и глухо простонала в бумагу с секреткой — в один из последних дней подполковник решил перестраховаться, и ей было предписано прочитать весь доступный архив. Подполковника больше нет, а она всё равно читает — плачет, воет, но читает.

— Я знаю. Но прошло всего лишь две недели, Гас! Они что, не могли подождать?

Роющийся в столе Эдмунд поддержал всеобщий обречённый выдох.

— Они и так ждали слишком долго. Видимо, никого не могли найти на это место — иначе новое начальство уже присутствовало бы на похоронах. Вон, откопали кого-то в глухомани, и сразу к нам. Кто-нибудь вообще знает хоть что-то про этого Нойманна?

Про нового подполковника не было известно ничего, вообще — даже имени. К ним просто пришла бумага, даже отписка, с подписью фюрера, в которой важным было только последнее предложение: «На место бригадного генерала с повышением до подполковника назначается майор Нойманн». И ещё одна бумажка, явно справка из секретариата — государственный алхимик, проходит службу в восточном гарнизоне. Имя, возраст, фотографии — видимо, по мнению генералов и фюрера, вся эта информация о прямом начальстве совершенно не нужна обычным служащим разведки.

В разговор включилась Милли — скромница, сплетница и их свет в окошке.

 — Ничего, совершенно ничего. Пять лет назад получил часы лично из рук фюрера, после чего сразу же был сослан на восток, где и пребывал до сегодняшнего дня. Может, там он и известен чем-нибудь, но до Централа эта слава не докатилась. Обычный, ничем непримечательный алхимик.

Они ещё немного поговорили о новом шефе, выдвинули пару гипотез и вернулись к своей работе — Ческе ничего не оставалось, кроме как вздохнуть и сделать то же самое, про себя твёрдо решив, что она не покорится так быстро.

Их отдел стоял пустым ещё три дня, пока, наконец-то, не поступил звонок — подполковник Нойманн подъезжает к Централу. Извольте встретить, помочь с багажом, заселить и выслушать распоряжение. Вызвались Ческа и Гас — первая дабы на месте посвятить начальство в жизнь отдела и убедиться, что он куда хуже Хьюза, второй ради перетаскивания вещей. Конечно, подполковник мог путешествовать и налегке, с одним чемоданчиком, как братья Элрики — а мог и с целым багажным вагоном, настриженном со взяток. Подстраховаться не помешает — каким бы ни был начальник, его никуда не передвинут. Им стоит привыкать — чёрт его знает, сколько лет предстоит провести вместе. В общем, поезд встречали при всём параде и с машиной за углом. Ческа даже на секунду забыла, что подполковник приезжает совершенно не вовремя — на кого он будет похож? Высокий, статный, как Мустанг? Дышащий на ладан старикан? Добродушный толстяк? Высоченная каланча? Одинокий или, как предыдущий подполковник, с семьёй? А цвет волос, цвет глаз, тембр голоса?

Ческа почти вывалила все эти вопросы на нервничающего и вертящего головой Гаса, когда из вагона, напротив которого они ждали, вышел последний пассажир.

Тёмно-красные, багряные глаза. Смуглая кожа. Переливающиеся всеми оттенками серого волосы. Синяя армейская форма, демонстративно выставленная цепь от часов. Кирзовые сапоги, мужские штаны, китель, застёгнутый на все пуговицы и неприлично обтягивающий грудь. Непроницаемый, немного надменный взгляд и руки, скрещенные под грудью. Тихий, гортанный голос, совершенно по-иному мягчащий согласные, и свежие, явно недавно пришитые погоны.

Ишваритка окинула их взглядом и направила глаза ровно в просвет между их головами.

— Полагаю, вы за мной. Вперёд, солдаты.

1. Настоящее время

Надо сказать, подполковник Алиса Нойманн оказалась совсем не такой, как представлялось Ческе. Изначально она думала, что приезжая ишваритка будет стыдливо прятать глаза в пол или вести себя непринуждённо, чтобы их отдел как можно скорее позабыл про её цвет кожи. Возможно, ей стоило быть дружелюбной и мягкой, поинтересоваться, как у них дела, проявить участие и между делом объяснить, почему ишваритка вообще занялась Алхимией и даже смогла продвинуться по службе, попав в сам Централ, и на что ей пришлось пойти, чтобы остаться в живых после приказа №3066.

Подполковник Нойманн была холодна, как сталь армейского ружья, и столь же спокойна и конкретна. Она не делала ничего, чтобы скрыть своё происхождение, её форма всегда была в идеальном состоянии, а красные глаза имели пугающую привычку смотреть, не моргая. С первого же дня эта женщина поставила себя, как начальница, и максимально дистанцировалась от подчинённых — под её взглядом от рабочего стола никому из их отдела ещё не удалось выдавить из себя «добрый день».

Даже Ческа и Гас знали не больше остальных — всю дорогу до выделенной фюрером квартиры женщина молчала, с непроницаемым выражением лица смотря в окно, а на следующий день уже появилась в их подразделении, с кучей папок и с документами, доказывающими, что она и в самом деле Световой Алхимик, до этого служивший в восточном гарнизоне. Они до последнего не верили, на самом деле — не после того, что стало с народом Ишвара. Сплетница Милли не верила больше всех — когда Ческа рассказала новости, именно она напомнила, что в Аместрисе приказали расстрелять всех, у кого в предках были ишвариты. Даже коренных жителей, насмерть, без права хотя бы покинуть страну! А тут — чистая, целая, невредимая, такая породистая, что в носу свербит.

Впрочем, как-то негативно к новому начальству никто не относился — да, раса в глаза бросается, но в разведке работали достаточно толерантные люди, понимающие, что к чему. Но, кажется, подполковник Нойманн даже не понимала, насколько ей повезло с коллективом — по крайней мере, вела она себя как коренная аместрийка, у которой не может быть проблем из-за глаз или кожи. То есть, в теории, кожа и не должна быть проблемой, но если ты принадлежишь к народу, который было приказано истребить, но при этом служишь в рядах тех, кто исполнял приказ, разве ты не должна вести себя… Иначе? По подполковнику даже не скажешь, что её народ был уничтожен пять лет назад. Возможно, она действительно дочь каких-нибудь мигрантов, которые жили в Аместрисе уже несколько поколений — но хоть как-то отреагировать можно? И вообще, разве может ишваритка быть Алхимиком?

Ческу до сих пор передёргивало, стоило вспомнить её приветственную речь — ни одной улыбки, хорошо поставленный голос и безразличное «будьте честными и не действуйте без моего приказа». А потом, сразу, без перехода — «почему вы без формы?». В тот раз, конечно же, объяснять пришлось Ческе — и ей же досталось всё отчуждение и негатив.

«Я понимаю вашу трагедию, однако мы находимся на службе у государства, а не в частной организации. По правилам, сотрудники, не находящиеся на задании под прикрытием, обязаны носить форму. И то, что ваш прошлый командир мёртв, никак не должно на это влиять».

Вот так — холодно и совершенно равнодушно, даже не делая вид, что сочувствует чужому горю. В тот раз Ческа почти сорвалась — почти крикнула ей в лицо обидное «бессердечная!». На счастье, сдержалась — ей стоило сохранить эту работу хотя бы в память о бригадном генерале Хьюзе.

Пока что подполковник занимала своё рабочее место всего неделю, но разведка уже понимала, что жить они теперь будут по уставу из пыльной книжки. Новое начальство оказалось до жути требовательным к формальностям, никаких личных разговоров на рабочем месте не вело, приходило строго по часам и выполняло всю работу чётко, въедливо и педантично. Как заметил Гас, подполковник Нойманн всегда занята делом — когда её непосредственные дела заканчивались или выдавалась свободная минутка, женщина доставала труды по алхимии и что-то черкала на огромных белых листах. При таком давлении никто даже не мог выпить чаю, и привыкшая к комфорту Ческа мучилась, с ужасом ожидая времени, когда она чем-нибудь отравится и ей придётся занять туалет. Да, их производительность резко взлетела, но теперь в офисе стояла гнетущая тишина, и никому не хотелось сюда возвращаться.

И разумеется, никто не удивился, когда в их отдел нагрянули спецы, направленные по анонимке.

2. Восемь лет назад

— Сестрёнка, ты только посмотри! Это ведь самая настоящая магия!

Алхимик польщённо улыбнулся в усы, рассматривая двух ишвариток-близняшек, сбежавших к нему от родительского надзора. Девушкам явно было около двадцати, но ни одна из них ещё не вышла замуж — за полгода здесь он уже научился понимать, что к чему.

Он служил в Ишваре по прямому распоряжению Централа, но, хоть и носил часы на цепочке, никогда не был солдатом — простой учёный, желающий узнать немного больше о законах мироздания. Ну, и рассказать об открытиях остальным, конечно же, как почти забытый вид идеалистов-алхимиков. Собственно, именно в этом и заключалась его работа здесь — объяснить местным, что же такое Алхимия.

Увы, пока что местные сопротивлялись — от него шарахались, как от прокажённого, а места публичных лекций обходили десятой дорогой. Даже к военным чаще заходили, чем к нему — передать весточку родне или попросить замолвить словечко, чтобы переехать в Аместрис. Эмигрантов, конечно, было не так уж много, но они всё же были, и офицеры не видели причин отказывать. Примерно раз в неделю поезд увозил одного-двух ишваритов, которые решились сменить гражданство и начать новую жизнь. Их вывозили ночью, почти тайно — такие люди покидали свою страну не от хорошей жизни, и им не нужны были проблемы.

Одна из сестёр резко взмахнула руками и начала что-то говорить на своём родном языке, заставляя алхимика вздрогнуть и вернуться к своим посетителям. Одним из немногих за эти полгода — чаще всего к нему приходили дети, смотреть на «настоящее волшебство». Разумеется, он не мог им отказать — и под присмотром их родителей создавал что-нибудь милое и безобидное. Ничего из этого не забиралось с собой, никогда, хотя игрушки были сделаны на совесть — словно Алхимия должна была оставаться запертой в тесных стенах его палатки. Он и не пытался ничего изменить — в битве науки и религии довольно часто побеждает религия. По крайней мере, пока кто-нибудь не изобретёт паровоз и поднимет восстание. Их Аместрис уже пережил подобное, а вот тихий и спокойный Ишвар — нет, и едва ли алхимик мог осуждать этих светлых людей за веру в своих Богов.

Левая близняшка наконец успокоилась и отошла к выходу, скрестив руки на груди и наблюдая за ним исподлобья. Та, что осталась на месте, в извиняющем жесте подняла руку вверх.

— Прости мою сестру, мудрый человек. Она не одобряет ваше учение. Расскажешь мне, как ты это сделал?

Алхимик перевёл взгляд на красивый графин с водой — изначально это были просто два камня, немного песка разного состава и сорванный цветок. Простейшее алхимическое преобразование, связанное с изменением молекулярной структуры тел — но для юной ишваритки и это было настоящим чудом. Что же, он с радостью расскажет ей всё, что надо знать о таком преобразовании, даже чуть больше, а она наверняка с удовольствием послушает.

Стоящая у стены ишваритка перевела взгляд на сестру и сразу растеряла всю злость. Девушка выглядела на редкость беззащитно, в отчаянии протягивая к близняшке руки. Она что-то умоляюще залопотала на их языке, явно пытаясь сделать всё, чтобы заставить сестру покинуть его палатку. Уже успевшая сесть на землю девушка беспечно отмахнулась.

— Всё будет хорошо, сестрёнка. Я всё продумала.

3. Настоящее время

Подполковник Норманн сказала «Нет».

Конвоиры из службы безопасности пришли, чтобы проводить её к ним в отдел, пока будут проверяться документы, а она сказала «нет». Встала, обошла свой рабочий стол, присела на него и скрестила руки на груди — чтобы смотреть на четырёх офицеров с вызовом, будто это не она здесь под подозрением.

Суть доноса была ясна ещё до того, как офицеры её озвучили — Алиса Нойманн, занимающая руководящий пост и носящая алхимические часы, была ишвариткой. Старый приказ ещё действовал — любого красноглазого и беловолосого расстреливать на месте, без суда и следствия. А тут — в форме, при параде, ходит на работу, как, собственно, к себе на работу!

Но когда служба среагировала, подполковник Нойманн сказала «нет».

— Значит, вы отказываетесь выполнять прямой приказ генерала?

В этот момент стоящая навытяжку Ческа честно позавидовала чужому хладнокровию. Наверное, будь она ишвариткой и попади в такую ситуацию… хотя, сказать по правде, если бы Ческа была ишвариткой, она бы вообще не пошла служить в армию — ни за что, особенно после того, что случилось с Ишваром и всеми жителями, имеющими хоть отдалённое родство с красноглазым народом. Более того — скорее всего, ишваритки-Чески уже давно не было бы в живых.

— Я занимаю должность, на которую меня назначили, на основании приказа, которым меня назначили. Мои документы в полном порядке, я соблюдаю все законы и предписания. Если у службы безопасности есть ко мне претензии, просьба изложить их письменно и прислать в установленном порядке. Если эти претензии связаны не с моей работой, а с чем-то ещё, то я напоминаю, что пол, возраст или семейное положение не являются причиной для задержания.

Подполковник Нойманн повторяла эту речь уже несколько раз, будто заведённый механический попугай. Любые вопросы, любая попытка как-то решить конфликт натыкалась, словно на стену, на монотонное «я занимаю должность…», и всё начиналось по кругу. Ческе казалось, что она услышит этот же текст, если предложит начальству выпить чаю.

Это даже внушало уважение, если честно.

Да, их отряд не особо любил подполковника Нойманн, и они бы с радостью от неё избавились — но то хладнокровное спокойствие, с которым женщина воевала за своё право сидеть в этом кабинете, заставляло затаить дыхание и ждать, что же будет дальше. Ческе даже почему-то захотелось, чтобы она осталась — хотя это вряд ли. Это в дальнем, восточном гарнизоне ещё могла существовать никем незамеченная ишваритка. В Централе её ждут допросы, а потом стенка и расстрел.

Наверное, всё это могло бы закончиться кровопролитной схваткой прямо здесь — высокий офицер из службы безопасности явно терял терпение, готовый отдать команду задержать сопротивляющуюся преступницу. Ческа с Милли даже отступили к стене, чтобы не попасть в гущу битвы — подполковник была Световым Алхимиком, что бы это ни значило, и наверняка не сдастся без боя. Только вот всё закончилось, даже не начавшись — зычным басом «отставить!», от низкого, но коренастого пожилого мужчины в генеральских погонах. Ческа с ужасом смотрела на ничем не примечательное лицо, понимая, что видит самого настоящего начальника службы безопасности, и чуть не упала в обморок от того, что настолько значимый человек вошёл к ним в кабинет.

Офицеры тут же расступились, а подполковник медленно встала и, глядя прямо в чужие глаза, демонстративно поправила скрещенные руки.

— Я не думала, что вы спустите на меня ваших людей, генерал.

Мужчина легкомысленно пожал плечами.

— Забыл предупредить их о тебе. Твоя новая фамилия совершенно вылетела из головы. Вообще, не ожидал увидеть тебя здесь…

Его лицо исказилось, оплыло презрительной насмешкой. Искривлённый в усмешке рот с гадливым удовольствием смаковал слова, и он будто весь обратился в предвкушение — как же жертва отреагирует?

— …последняя женщина Ишвара.

Никак не отреагировала. То же холодное, отстранённое выражение лица, те же скрещенные на груди руки — не видь Ческа лица генерала, она бы в жизни не подумала, что сейчас сказано что-то обидное. Впрочем, это неважно — смысл сказанного был куда страшней. «Последняя женщина Ишвара» — последняя, кому было позволено жить. Милли даже приложила ладонь ко рту, а Ческе вдруг стало стыдно — неудивительно, что подполковник не пыталась быть дружелюбной или милой. Если она и в самом деле не аместрийка, если и в самом деле родилась и жила в Ишваре…

Генерал разочарованно скривился, так и не дождавшись никакой реакции на своё высказывание.

— Думал, ты уже мертва.

— Я не имею на это права. Фюрер лично подарил мне жизнь и дал алхимическое имя, и я не могу не оправдать его доверия.

Прозвучало монотонно и буднично — как её утреннее «напоминаю, что на сегодня является нашей целью» или вечернее «отчёты ко мне на стол». Как сухой кивок в ответ на приветствие или продиктованный адрес, куда следовало доставить её чемоданы.

Наверное, ребята из разведки прониклись бы к своему командиру более тёплыми чувствами, не будь это сказано настолько безразлично.

— Да уж. О вашей преданности фюреру наслышан.

— Я делаю то, что велит мой долг, генерал. Не больше, не меньше.

Удивительно, но мужчина замолчал. Немного пожевал губу, покачался с пятки на носок — в сравнении со стоящей, как монолитная глыба, Нойманн, выигрывала Нойманн. Наконец, генерал коротко кивнул и развернулся на каблуках.

— Я в вас не сомневался. Удачной службы, подполковник.

И ушёл, забрав с собой растерянных, ничего не понимающих офицеров. Они все были растеряны — но теперь понимали, что их отношения с подполковником просто не будут прежними. Первой пришла в себя Милли — несмело улыбнулась, набрала в лёгкие воздуха, чтобы сказать что-нибудь ободряющее…

Безразличный взгляд красный глаз разбил её намерение, как стекло каплю воды.

— Почему вы стоите, солдаты? Служба продолжается.

4. Пять лет назад

Прыжок с балкона был глупостью, но это всё, что она могла сделать. Прямо вниз, прямо на арену — прямо под огромный гранитный обелиск, падающий на её сестру. Самоуверенную, глупую, невнимательную сестру, не способную запомнить собственную формулу преобразования и умудрившуюся допустить ошибку в тройном гептагоне. «Ах, сестрёнка, я не буду зубрить!», «Как ты не поймёшь, Алхимия это искусство!», «Не волнуйся, я прекрасно помню контур и не завалю углы!».

Ошибка видна невооружённым взглядом, если быть знакомым с исследованием, использующим эту формулу. Сестра не соблюла нужный угол, из-за чего изменятся данные тангенса, и формула просто не сработает. А это значит, её «мягкое» преобразование не будет проведено, и она умрёт.

Надо успеть. Надо торопиться, надо попробовать. Видит Ишвара, она вообще не собиралась сюда идти! На этот дурацкий, никому не нужный алхимический Экзамен, которым последние два года грезила её глупая сестра. По крайней мере, не сейчас — не после этой ссоры, не после того, что произошло. Не сейчас, когда больше всего хотелось сжаться в комочек и плакать. Но нет — она бежит навстречу собственной смерти, навстречу смерти своей дуры-сестры.

Возможно, это отличная возможность умереть — приказ был отдан год назад, и Ишвар уже был на пределе. Они давно не пытались победить — хотя бы выжить, хотя бы спрятать женщин и детей. А Лейше плевать — Лейша погоревала пару дней и снова начала грезить своим дурацким Экзаменом. Как будто она «Лена», а не Лейша, и солдаты, живущие у них, приставлены исключительно к ней, а аместрийская близняшка не может оказаться в очереди на расстрел. Как будто она не имеет к этой резне никакого отношения. И даже при этом, даже сейчас она зачем-то пыталась спасти эту упрямую дуру — потому что «Лена» не могла провести нормальное «мягкое преобразование», и гранитный обелиск, созданный предыдущим участником, прямо сейчас превратит близняшку в кусок мяса и костей.

И она знает всего один способ всё исправить.

Злополучный листок, сложенный в восемь раз, послушно ложится в ладонь и раскрывается, будто всё это время ждал своего часа. Немного прогибается, трепещет на кончиках пальцев — это неважно, формула идеальна, а линии не стёрлись от образовавшихся швов. Сейчас больше всего хочется зажмуриться, как следует закрыть глаза, но она просто не может, рассматривая медленно падающую глыбу. Кажется, Ишвара не хочет быть с ней в этот час. Что же, не его вина — ведь она собирается предать самого Бога.

Гранит, магматическая плутоническая порода, прочность на сжатие до 300 мПА…

...Электрический заряд равен нулю, переходит во второе спиновое состояние…

…С учётом угла падения и наклона…

…дифференциал по массе, считать по уровню…

…Полученный результат подставить в формулу кипения…

…есть!

Обелиск словно раскололся на две части. Нижняя с грохотом приземлилась на каменный пол арены, а вот верхняя будто взорвалась, уходя вверх мерцающими, как светлячки, сгустками света. Против воли в голове пронеслись формулы, с помощью которых можно было выяснить, откуда взялся такой побочный эффект. Формула должна была просто преображать каменные объекты в фотоны, без подобной зрелищности — впрочем, возможно, причина в притяжении или в расстоянии до пи…

К демонам, к демонам эту богомерзкую Алхимию!

Сестра, ещё несколько секунд назад с ужасом смотревшая на приближающуюся смерть и неработающую формулу, радостно рассмеялась.

— Господи, сестрёнка, ты сотворила настоящее световое преобразование! Восхитительно! Это из той старой книги, да? Я читала, но мало что поняла… А вообще, не знала, что ты всё же решила заниматься преобразованиями. Ну да ладно. Сестрёнка, я так горжусь тобой — ты прирождённый алхимик!

От этих светящихся неподдельной радостью глаза было больно, словно они заживо сдирали кожу. Медленно, почти ласково, по тонкому лоскутку, отделяли её от тела, а потом поджигали — так, чтобы до костей добралось. Как она может? Как она может, тем более сейчас?!

Пощёчина. Тяжёлая, сильная, от которой голова отлетает вбок, так, что шея хрустит и плечи поворачиваются. Убила бы, если бы стало легче.

— Как ты можешь, Лейша? Как ты можешь говорить такое после того, что произошло?! Не сестра ты мне больше. Больше не сестра.

Она не знала, чего бы с ней сделала. С этой маленькой наивной дурой с чистым непониманием и неподдельной болью в глазах. Не от этого ей должно быть больно! Не от этого…

Наверное, она бы убила. Наплевав на запреты своего отвернувшегося Бога, наплевав на правила и мораль. Оттаскала бы за волосы, как неприкасаемую шлюху, а потом ударила бы головой о каменный пол — чтобы вбить, вбить мысли, которые не принимала эта голова. Наверное, она бы так и сделала.

Не успела — наблюдавший за алхимическим экзаменом фюрер встал и медленно захлопал.

5. Настоящее время

— Всё же, как повезло людям, родившимся алхимиками!

Подполковник Нойманн подняла глаза от своей книги и идеально начерченного круга, и Ческа испуганно пискнула, с опозданием прикрывая рот ладонями и кусая себя за язык. За спиной послышался шорох документов — кажется, кто-то уронил очередное донесение из Драхмы. Ческа и сама была в ужасе от того, что рискнула озвучить свою мысль — но доклад про то, как братья Элрики в очередной раз сделали невообразимое, так сильно поразил её, что она не смогла промолчать. Жизнь, похожая на невероятную книгу — есть ли человек, который не грезит о такой судьбе?

— Вы ошибаетесь, мисс Вернер. Алхимия — это очень точная и строгая наука, и, чтобы стать алхимиком, человеку совсем не нужен какой-то особый дар. Учёными не рождаются — учёными становятся, и каждый из вас вполне может приобщиться к алхимическому сообществу. Хотите провести небольшой эксперимент?

Удивлённая и растерянная Ческа кивнула, и подполковник Нойманн сразу же начала чертить какие-то фигуры на своих огромных листах бумаги. Она ожидала чего угодно — выговора, лишения премии, приказа возвращаться к работе или просто непроницаемого взгляда багровых глаз, но точно не спокойного ответа и даже почти дружелюбного взаимодействия. Подполковник никогда не разговаривала с ними на нерабочие темы, а тут целая фраза. Ишваритка что, нехорошо себя чувствует?

Остальные наверняка удивились так же сильно, как и она — Милли даже рискнула покинуть рабочее место и заглянуть начальству через плечо. Такое самовольное поведение было замечено, но подполковник снова не выразила неудовольствия от нарушения. Ишваритка чертила уже четвёртую схему, представляющую собой идеальную геометрическую фигуру из кучи треугольников и проходящего сквозь них круга. Законченные схемы подполковник сразу переворачивала рисунком вниз, но Ческа была готова поклясться, что все они были совершенно одинаковыми.

— Вижу, вы тоже заинтересовались, мисс Шмидт. Кто-нибудь ещё хочет поучаствовать?

Милли вздрогнула от упоминания своей фамилии но, убедившись, что подполковник не собиралась её прогонять, заняла положение поудобнее. На предложение ишваритки откликнулись Эдмунд и Гас, и теперь старая команда Хьюза внимательно наблюдала за смуглыми пальцами, будто по невидимой линейке чертящей идеально ровные углы. Подполковник остановилась где-то на двадцать первом листе, зачем-то развернула его от себя и приглашающе постучала пальцами по столу.

— Итак, начнём. Перед вами простейшая заготовка, придуманная мной только что и не несущая никакой смысловой нагрузки, но я предлагаю вам вообразить, что это — готовый алхимический круг. Задача — найти точно такой же среди этих двадцати макетов. Можете забрать образец — я разложу схемы по всему столу, чтобы вам было удобнее.

И женщина и в самом деле встала, а потом принялась осторожно раскладывать свои творения поверх секретных документов и перехваченных драхмийских стенограмм. Гас изумлённо присвистнул — как и предполагала Ческа, все рисунки были совершенно одинаковыми. Равное расстояние от углов до круга, равное количество треугольников и совершенно одинаковое расположение на листе. Если не видеть, как их рисовали от руки — поневоле усомнишься в отсутствии специальных чертёжных инструментов.

Милли ахнула и взмахнула руками:

— Но они все одинаковые!

Подполковник на долю секунды почти улыбнулась, но и этого хватило, чтобы Гас подавился воздухом и закашлялся. Собственно, только этот чужой кашель и помог Ческе понять, что ей не привиделось, хотя женщина всё так же безразлично вернулась на своё место и положила подбородок на сцепленные в замок руки, немигающе смотря на своих подчинённых.

— Вы услышаны, мисс Шмидт. Мисс Вернер, мистер Мюллер, мистер Хартманн?

Гас покачал головой, признавая своё поражение, а Эдмунд попытался не ударить в грязь лицом, ткнув в первую попавшуюся картинку наугад.

— Мистер Хартманн, вы услышаны, мистер Мюллер, я запомнила ваш выбор. Мисс Вернер, желаю вам постараться — у вас есть потенциал.

Ческе и не надо было ничего говорить — чем дольше она смотрела на эти картинки, тем сильнее понимала, что что-то не так. Если бы вопрос стоял конкретнее — например, объяснить свой выбор — она бы не справилась, но если от них требуется только выбрать…

— Вот эта.

Тень улыбки на лице подполковника Нойманн стала отчётливо заметна, и женщина кивнула, задавая следующий вопрос с лёгким налётом поощрения в голосе.

— Я запомнила ваш выбор, мисс Вернер. Что-нибудь ещё?

Предположение было глупым, и Ческа прекрасно понимала, как это прозвучит со стороны, но она была готова поклясться, что действительно видела это.

— Они все разные.

Подполковник довольно кивнула и принялась собирать рисунки отточенными движениями. Наверное, в этот момент в их отдел могли ворваться несколько террористических группировок, и они даже могли бы сразиться между собой за право их захватывать — разведка ничего бы не заметила, настолько их шокировало живое поведение нового начальства. Казалось, в целом мире нет ничего, способного вызвать у подполковника Нойманн эмоции — а тут такой спектр, да ещё и за короткий промежуток времени!

— Мисс Вернер абсолютно права в обоих случаях. Во всех схемах, кроме этих двух, у треугольников разные углы — погрешность около трёх градусов, и это почти незаметно нетренированному глазу, но может сильно повлиять на алхимическое преобразование. Если предположить, что две идентичные схемы являются рабочими алхимическими кругами, то все остальные нельзя использовать — в лучшем случае просто ничего не получится, в худшем алхимик вполне может погибнуть. Ваша фотографическая память помогла вам заметить это, мисс Вернер, так что у вас неплохой потенциал. Однако это не значит, что остальные не могут стать алхимиками — на крайний случай, всегда остаются вспомогательные инструменты, с помощью которых подобных ситуаций можно избежать.

Женщина перемешала схемы и сложила их аккуратной стопкой на своём столе, оставив перед собой только самый верхний и спокойно беря в руку ручку.

— Однако Алхимия — это не только хороший глазомер и талант чертёжника. Прежде всего, в основе этой науки лежат исследования физических свойств предметов и высшая математика. Позвольте объяснить.

Смуглая рука легко заскользила по бумаге, каллиграфическим почерком выписывая известные Ческе формулы сокращённого умножения.

— Алхимия — это наука о преобразованиях, а в основе любого преобразования лежит формула. Обычно такая формула представляет собой идеальную модель, не имеющую ничего общего с реальностью. Как сумма «а» и «б» в квадрате, например.

На столе лежала формула, знакомая со школьной скамьи. Просто формула, просто цифры — Ческа использовала её давным давно и даже почти забыла, потому что никогда до конца не понимала, зачем эта дурацкая математика вообще нужна.

— Но такая модель идеальна, а Алхимия имеет дело с реальными предметами. Таким образом, у переменных «а» и «б» имеется собственная масса, объём, плотность и ещё куча факторов — окисляемость или горючесть, например.

Привычная формула обросла страшными буквенными дополнениями, и Ческа была совершенно не уверена, что смогла бы решить получившегося многоэтажного монстра даже в свои лучшие годы. Сосредоточенно шевелящий губами Гас, потерянным Эдмунд и молочно-бледная Милли, судя по всему, были с ней солидарны.

— Это и есть основа Алхимии — создание правильной, решаемой формулы для преобразования, которая будет давать конкретный ответ с учётом всех погрешностей и факторов. Я говорю не только о физических свойствах объекта — ветер, среда, в которой проводится преобразование, мелки, которыми начерчен круг, капельки пота и других частиц, всё это может стать помехой вашего процесса. Но Алхимия — это не только теоретические изыскания. Рассчитанное преобразование требуется провести.

Ишваритка взяла ещё один лист, и на нём появился круг и непонятная схема.

— Вторая часть теоретической Алхимии — перенос полученной формулы в графический вид. Поскольку в нашей традиции принята особая система перевода математических формул в геометрические, наша система координат представляет собой круг. Для простоты в системе измерений используются градусы, поэтому внутри много углов, окружностей и других фигур — всё, что можно измерить транспортиром. Обычно в результате получаются довольно красивые узоры, получившие название «алхимический круг». Стоит заметить, что такую формулу гораздо сложнее считать, ибо она оперирует непривычными мозгу понятиями и живёт по другим законам. Именно поэтому её почти никогда не обрабатывают вручную — обычно просто проверяются заданные параметры, всё остальное делает сам круг.

И в самом деле, все виденные круги завораживали — казалось, что внутри спрятаны какие-то тайны, что их рисовали красиво и осторожно, с учётом эстетической составляющей. Ческа никогда не задумывалась, откуда они брались и почему выглядели именно так, а не иначе — и уж тем более она не могла представить себе, что это просто очень сложный двухмерный график для громоздкой математической формулы.

— Но как с помощью всего этого можно что-то преобразовать?

Милли спрашивала осторожно, с придыханием, но подполковник не имела ничего против — кажется, ей действительно нравилось то, чем она занимается.

— Всё очевидно — надо решить уравнение. Узнать все параметры, нарисовать график с учётом реальных цифр, а потом получить конечный результат. Если объяснять очень просто, то в момент преобразования решаются две формулы — математическая и геометрическая. Первую считает алхимик, вторую — алхимический круг. Если формула верна, то результаты совпадут, и преобразование произойдёт. Если нет… Что же, всегда можно попытаться начать сначала. Как видите, всё довольно просто — никакой мистики, никакой магии, только наука. Кстати, очень распространённая наука — в каждой деревне Аместриса живёт хотя бы один алхимик. Главное — соблюдать технику безопасности, несколько раз перепроверять свои расчёты, на всякий случай дополнительно измерять углы и учитывать погрешности. Ничего сложного.

Наверное, такое объяснение звучало даже логично, но Ческа своими глазами видела, как братья Элрики кидались только что созданными копьями, а полковник Мустанг поджигает всё, что может гореть, с помощью своей огненной перчатки. Сомнения девушки озвучил Гас:

— А как же государственные алхимики?

Подполковник никак не отреагировала на это высказывание, задумчиво перемешивая листки, на которых была проведена эта небольшая демонстрация.

— Это ожидаемый вопрос, мистер Хартманн. Действительно — то, что я рассказала, не очень согласуется с тем, что можно увидеть на Экзамене, например. Но ответ куда проще, чем кажется — хорошая память и хороший глазомер. Алхимия всегда одинакова — это формула, которую надо решить. И «боевому» алхимику требуется на глаз определить все необходимые параметры предмета, которому предстоит преобразование, прикинуть в уме критерии конечного результата и посчитать — тоже, очевидно, в уме. И если алхимиком-теоретиком может стать любой человек, то для подобной «быстрой» алхимии и в самом деле требуется настоящий талант. Впрочем, тут есть одна хитрость.

Женщина стремительно начала чертить ещё один круг, и Ческа с предвкушением и непонятно откуда взявшимся ужасом узнала в нём тот, которым пользовался Альфонс Элрик.

— Это — простейший алхимический круг. База, если угодно, основа — он преобразует что угодно и во что угодно, подчиняясь только физическим законам нашего мироздания. Он лежит в основе всего, и многие алхимики пользуются только им — однако, для мгновенных преобразований он совершенно не подходит. Причина очевидна, верно?

Парни согласно закивали, а Милли тихо пискнула:

— Слишком много переменных, да? Придётся много считать, да и вероятность ошибки…

Начальство довольно кивнуло, откладывая в сторону лист и открывая верхний ящик стола. На свет появилась толстая папка, в которую ишваритка сложила исписанные бумаги, педантично поправляя края.

— Именно. Поэтому сторонники быстрой алхимии стремятся максимально облегчить себе жизнь, создавая конкретную формулу преобразования для конкретной реакции и выучивая её наизусть. Если заранее задать погрешность и конкретные данные, можно сократить реакцию до числа — например, вычислить скорость горения воздуха, добавить эту цифру в формулу и не тратить время. Конечно, это значит, что алхимик будет ограничен выбранной областью — но никто не мешает ему отдельно заниматься классическими исследованиями. Но на самом деле так почти никто не делает, тем более из государственных алхимиков. Начальство требует совершенствования имеющихся процессов, а не неведомых исследований, которые могут обернуться неудачей, так что мы просто сидим и думаем над разными способами использования одного и того же. Можно сказать, все государственные алхимики непрерывно изобретают велосипед, и никто не пользуется базовыми знаниями.

— Братья Элрики пользуются. То есть, пользуется младший, Альфонс — Эд преобразует без круга…

Кажется, Ческе удалось уже второй раз за день выбить подполковника Нойманн из колеи — но теперь глаза женщины начали стремительно темнеть и затягиваться той безразличной плёнкой, от которой их отделу уже хотелось выть.

— Если то, что вы говорите — правда, то я совсем не удивлена, что фюрер держится за Цельнометаллического Алхимика всеми руками и ногами. Если они с братом и в самом деле настолько гениальны, что способны мгновенно считать базовую формулу, фактически, каждый раз заново изобретая все виды Алхимии, то они вполне заслуживают полную свободу передвижения, освобождение от служебных обязанностей и ношения формы, а также зарплату, на несколько нулей превышающую оклад остальных. Правда, тогда остаётся всего одна проблема…

Начальница превращалась в бесчувственного чурбана так стремительно и необратимо, что Ческа уже мысленно расчленила себя и выкинула в окно. Всё только начало налаживаться, они почти установили контакт — ну вот кто, кто её за язык тянул?!

— Преобразование без алхимического круга невозможно. В этом случае придётся одновременно считать и математическую, и геометрическую формулу, при этом результат необходимо получить одновременно — и даже самый гениальный мозг не способен параллельно решать два разных типа базового уравнения, и уж тем более решить геометрическое уравнение в уме. Надо быть Богом, чтобы понимать две взаимоисключающие физические теории и не сойти с ума. Почему вы стоите у моего стола без отчётов, солдаты? Работаем.

6. Восемь лет назад

Машинист недовольно матерился в усы, но алхимик всё равно просил его подождать ещё немного — Лейша обещала, что придёт, и они уедут вместе. Сейчас, когда среди военных начали ходить неприятные слухи, это казалось идеальным выходом — увезти её подальше отсюда, помочь с оформлением гражданства и, если повезёт, сделать ей предложение в такой момент, когда она и не подумает, что может не согласиться. Впрочем, каких-то иллюзий алхимик не питал — ишваритка была влюблена не в него, а в Алхимию. Она восторженно смотрела на то, как он совершает простейшие, даже грубые преобразования, и каждый раз радовалась так, будто увидела волшебство. Польщённый таким вниманием, он не удержался, начал объяснять ей основы преобразования — и почти сразу чуть не лишился усов от неожиданной атаки её сестры. После этого близняшки не появлялись почти две недели, но потом снова пришли, и им удалось достигнуть определённого соглашения — он мог рассказывать только о преобразовании земли, камней и тех неживых предметов, которые ишвариты использовали в повседневной жизни. Лейша пыталась возражать, но её сестра была совершенно непреклонна, и в результате девушка довольствовалась тем, что есть. Вторая близняшка не отходила от неё ни на шаг, присутствуя на каждой встрече — обычно она стояла у стены, скрестив руки под грудью, и либо следила, чтобы никто из соотечественников их не заметил, либо презрительно фыркала на ту информацию, которую её сестра поглощала с такой радостью.

В какой-то момент алхимик обмолвился, что алхимиком может стать каждый, и Лейша буквально загорелась идеей самой научиться преобразованиям. Ничто не могло поколебать девушку в этой мысли, и её планы на получение образования с каждым днём становились всё более реализуемыми, а её сестра краснела, бледнела и выглядела убитой тенью самой себя, с растерянностью ища поддержки в глазах единственного доступного алхимика и не находя её. В последние несколько дней она просто растерянно бормотала что-то на своём языке, поминая Ишвару, но Лейша отмахивалась также легко, как и в первые встречи.

А он, старый алхимик, вдруг понял, что влюбился до безумия. И плевать на оставленную дома жену, плевать на больше десяти лет разницы в возрасте — он млел, как подросток, ловя счастливую улыбку и мягкий, гортанный смех, так непохожий на смех аместриек. Но здесь, на земле Ишвары, у них не было будущего — ни у мечты Лейши, ни у его любви, и он сделал всё, чтобы они могли сбежать отсюда.

Машинист сердито плюнул, заявив, что у него десять минут — если ишварская пассажирка не явится к тому моменту, это будут не его проблемы. Алхимик на секунду даже испугался, но потом облегчённо выдохнул — к поезду торопливо бежала, путаясь в многослойном платье, его Лейша.

Не одна, конечно — чуть в отдалении, постоянно оглядываясь назад и даже не пытаясь скрыть ужаса на лице, мчалась её сестра.

— Я смогла уговорить её! Здорово, правда? Мы с сестрёнкой увидим Централ и, возможно, станем настоящими алхимиками! Интересно, какие платья мы будем носить? А на что похож дом? У вас бывают песчаные бури? А…

Вторая близняшка что-то простонала и забилась в самый угол вагона, нахохлившись и прикрываясь тяжёлой тканью.

Путешествие прошло довольно гладко — восторженная Лейша воспринимала все неприятности как часть потрясающего приключения, а её сестра просто молчала, послушно делала всё, что скажут, и не жаловалась. Алхимик только головой покачал, понимая, что оформлять придётся обеих, потратив на это вдвое больше сил и денег, но ишваритка смотрела так восторженно, от избытка чувств хватая его за руки, что он не смог устоять. Да он и не смог бы бросить вторую девочку одну — наверняка ей потребовалось всё её мужество, чтобы отправиться в путь с сестрой.

Правда, близняшка скорее напоминала озлобленную дворнягу, готовую укусить кормящую руку, но алхимик не жаловался.

Документы удалось оформить быстро и безболезненно — кажется, сам фюрер заинтересовался ишвариткой, желающей изучать Алхимию. Да, многие представители этого племени уже несколько поколений жили в Аместрисе, но подобный интерес почти никто никогда не проявлял — слишком противоречило это учение их вере. Возможно, фюрер хотел сделать Лейшу символом, эдаким гарантом перемирия — но пока от сестёр ничего не требовалось, и все были улыбчивы и доброжелательны. Его даже отпустили курировать эмигранток, отправив в Ишвар другого алхимика и выделив целый дом. Лейша адаптировалась мгновенно — с удовольствием сменила гардероб на лёгкие платья и юбки с блузками, старалась говорить без акцента и даже адаптировала своё имя, представляясь окружающим «Леной». Ишваритка с удовольствием ходила по музеям и библиотекам, ела булочки в кафе и присматривалась к мелкам для алхимических кругов.

Её сестра оставалась ишвариткой, породистой до мозга костей — даже долгие уговоры не заставили её снять национальное сари, и большую часть времени она пряталась в своей комнате, но с непонятным упорством хвостиком таскаясь за Леной, стоило им выбраться на улицу. Алхимик даже привык к её вечному недовольству и сварливому характеру — это стало чем-то вроде ворчания родной бабушки, а на такое не принято обижаться. В какой-то момент злость девушки стала вызывать улыбку, и как-то раз, в ответ на очередную тираду на чужом языке, он весело спросил:

— Если вас это так раздражает, почему вы поехали с нами, мисс?

Ишваритка замолчала, сразу став слишком серьёзной, и алхимика передёрнуло от продирающего до костей взгляда багряных глаз. Впервые он услышал, как она говорит на их языке — чисто, с лёгким, не мешающим пониманию акцентом:

— Брат попросил. Сказал: «лучше ты, чем я». Семья волнуется — ждёт, когда мы вернёмся домой.

И ушла, прежде чем он понял, почему ему вдруг стало жутко стыдно.

7. Настоящее время

Ческа стояла, глотая слёзы и сжимая кулаки, чтобы не сорваться. Глаза упорно изучали столешницу, в носу неприятно щипало, но она надеялась, что шмыгать не придётся — это было бы слишком унизительно. В штабе было непривычно тихо, ребята старались даже не дышать, чтобы не попасть под раздачу, и мотали на ус, на случай, если им придётся стоять на её месте. Рано или поздно это всё равно должно было случиться, и Ческе просто не повезло, что она первая попала на ковёр к начальству. Крайне недовольному её действиями, разъярённому начальству.

Правда, даже в таком состоянии Алиса Нойманн являла собой образец спокойствия. Никаких криков, никаких истерик, кидания предметами или битья кулаками по столу. В голосе подполковника просто прорезались недовольные нотки, а и без того тёмные глаза окончательно превратились в нечто багряно-пугающее.

— Это абсолютное нарушение регламента, мисс Вернер. Вы умудрились наплевать на все правила, существующие в нашем отделе, и смеете самодовольно стоять около моего стола и ждать похвалы? Где разрешение на использование секретных справочников? Где протокол защиты, с письменными одобрениями минимум трёх независимых специалистов? Где запрос на дешифровку, в конце концов?

В принципе, Ческа понимала, что она сама виновата — решила проявить инициативу, совсем забыв, что подполковник Нойманн инициативу не приветствует. Это было настоящим душевным порывом — после того разговора об Алхимии новое начальство начало потихоньку оттаивать. По крайней мере, именно так это и выглядело, и все старались поддержать эту приятную атмосферу — осторожно задавали уточняющие вопросы, иногда заводили разговор на отвлечённые темы, и даже пару раз безуспешно звали женщину в бар, пропустить пару стаканчиков. Ну и Ческа, на волне всеобщего энтузиазма, решила постараться изо всех сил. Ей как раз удачно попалась запись разговора террористов, и она потратила три дня, чтобы полностью во всём разобраться — подобрать ключ к шифру, вычислить имена и даже приблизительно очертить место встречи. Окрылённая и счастливая, она ринулась с раскрытым заговором к начальству, но вместо радости и похвалы в стиле подполковника Хьюза получила жёсткую отповедь.

— Вы ожидаете, что я буду прикрывать вас, мисс Вернер? Что я оформлю все бумаги задним числом, буду бегать по всему Централу и выбивать вам премию? Так вот — этого не будет. Я не знаю, какие порядки были здесь при бригадном генерале Хьюзе, но я сразу предупредила, что не потерплю самовольства. Вы сильно разочаровали меня, мисс Вернер — честно скажу, от увольнения вас отделяет всего один шаг.

Ческа замерла, чувствуя, что внутренности сжимаются от ужаса. Потерять эту работу? Единственный доход, способный помочь её больной матери? Всего лишь из-за того, что она хотела выполнить свою работу как можно лучше?

Из носа предательски потекло, и Ческе пришлось пару раз шмыгнуть, чтобы не опозориться. Подполковник молчала, полностью подавляя девушку немигающим взглядом багряных глаз, а потом взяла в руки предоставленные документы.

— Эти бумаги я забираю. Вы приступаете к вашим обязанностям, о которых вы забыли в угоду своему тщеславию, и выполняете всё в ближайшее время. Если уж так хочется, можете отправить запрос на дешифровку, и я не буду препятствовать, если получите одобрение. В любом случае, это будет вашей инициативой и вашей ответственностью, так что потрудитесь вспомнить протокол. Приступайте, мисс Вернер, и можете забыть о квартальной премии.

Ческа с трудом добралась до своего места и осторожно села, понимая, что сейчас она не сможет ничего написать.

Она не привыкла к такому отношению. Подполковник Хьюз был совсем другим. Он радовался, когда к ним попадало что-то новое, и их отдел оживал на несколько дней. Они работали, забывая обо всём, а подполковник обещал «обо всём позаботиться» и таскал им выпечку из дома, чтобы они могли не отвлекаться. Он заражал своим энтузиазмом всех вокруг, он с радостью подхватывал любую идею, а в конце всегда с гордостью обводил их глазами и говорил, что они только что спасли Аместрис. Благодаря этому их отдел считался одним из лучших во всей разведке, и они стандартно получали премии и прибавки к жалованью.

Алиса Нойманн действовала в соответствии с тем образом полевой работы, что рождался в головах чиновников, в жизни не расшифровавших ни строчки — Ческа даже и представить не могла, насколько бездушна эта система.

8. Шесть лет назад

Это точно были демоны. Проклятые духи, поработившие её разум, заставившие открыть проклятые книги и просчитать еретичные тексты. Нельзя было поддаваться — нельзя было вестись на несчастные, переполненные слёз глаза сестры, и прикасаться к запретному. Как же она не распознала, что это демоны проникли в Лейшу? Заморочили её, завертели, заставили открыть рот и произносить гадкие слова. Если бы не демоны, сестра никогда не повернулась бы к Алхимии, не уехала бы в другую страну за чудесами и не стала бы чертить богомерзкие круги. Или, раз на то пошло, чертила бы их правильно!

Но Лейша, разумеется, поступала по-своему. Чужое имя, чужая одежда — сестра так стремилась отделиться от Ишвары, что это переходило любые границы. Аместрийцы унижали их, презирали за цвет кожи и глаз — она видела брезгливое любопытство, когда люди смотрели на неё, как на диковинную тварь. А Лейша и рада плясать, как обряженная мартышка, не понимая, насколько глумливы улыбки толпы.

Они чужие здесь. Они должны как можно скорее вернуться в Ишвар.

Брат, родители, женихи — они все волнуются за них. Лейша обещала, что они поедут меньше, чем на год, и что она будет слушаться, но они уже живут здесь гораздо дольше, а сестра всё-таки начала занятия богомерзкой Алхимией. И это она виновата, только она — не поняла, не заметила, не смогла остановить…

Но, по крайней мере, Лейша держала обещание. Когда стало ясно, что прикосновение к запретному неизбежно, она закатила близняшке страшный скандал. Ишвара создал мир именно таким, каким он должен быть, и менять суть вещей значило идти против воли Его. Он создал камни, создал воду, создал цветы, животных и людей и не им вмешиваться в высшую волю.

С другой стороны — люди могут создавать вещи и строить дома. Не меняя суть, не искажая предначертанное — лишь пользуясь тем, что дал им Ишвара. И если уж Лейшу понесло в богомерзкую Алхимию, то пусть преобразовывает камни и скалы, а не имеющую душу жизнь! О, Лейша, хоть бы об этом не узнал брат. Хоть бы он не узнал…

Но сестра, конечно же, ничего не могла сделать нормально. Глупая, упрямая, поражённая демонами сестра, не способная больше часа высидеть над книгой. Ей казалось, что алхимия полна чудес, что достаточно лишь щёлкнуть пальцами, и камень обернётся чашей. Но Алхимия не была такой — она присутствовала на каждом занятии Алхимика, что привёз их сюда, с непутёвой Лейшей, и даже она поняла всю сложность и важность подготовки! «Наука о преобразованиях», как говорили аместрийцы, обладала чудовищной мощью — но в ней же скрывались чудовищный труд и чудовищные знания. Годы кропотливого труда, столетия медленного продвижения наощупь, миллионы ошибок ради незначительного, ничтожного открытия — теперь понятно, почему первосвященник не стал выгонять алхимиков, и им было позволено находиться на землях Ишвара. Учёные, столь самоотверженно отдающие свою жизнь исследованиям и единому делу, действительно заслуживают уважения. В познании мира, что создал Ишвара, нет ничего плохого — но лишь до тех пор, пока к «познать» не добавляется «извратить».

В день, когда демоны, охватившие Лейшу, прикоснулись и к ней, она наводила порядок в доме, где им предоставили кров. Они должны быть благодарны за право жить под этой крышей, как велит Ишвара, и возвращать добро, подобно дождю, отдающему воду реке. Лейша никогда не отличалась чистоплотностью, и обрела привычку разбрасывать листы и алхимические книги по всему дому — и именно ей, чтящей заповеди Ишвары, приходилось приводить в порядок еретичные тексты. Обычно она не читала проклятые книги, не желая осквернять себя знаниями, но в тот день одна из книг, лежащих в читальне, показалась отличающейся от остальных. Она была посвящена культуре и истории Ишвара — но чем больше она читала, тем больше странностей видела. Это было загадкой. Головоломкой, вроде тех, что им давали в школе, или тех, что приносил с работы историк-отец. Ей всегда нравилось разгадывать загадки — и в том, чтобы прочитать текст, посвящённый Ишваре, не может быть ничего плохого, верно?

Хотя, конечно же, пришлось изучать и другие книги. Основы преобразования, дневники, труды про разницу живого/неживого — только изучать, даже не думая, не помышляя о том, чтобы применить что-то из этого в жизни. Просто знания, информация о том, каким Ишвара создал мир — это не так плохо, верно? К тому же, её вера росла с каждым новым текстом. Алхимия столь точна и совершенна — это ли не доказательство божественной воли? Каждая песчинка, каждая капелька имеет смысл — разве могло оно появиться само? Без бережной, но твёрдой руки?

В книге, которая её заинтересовала, были зашифрованы древние исследования. Ей досталась третья из пяти, но Алхимик смог достать остальные четыре — каждая из книг рассказывала об одном из исследователей, решивших покорить свет. Преобразование материи в фотоны — изменение структуры, изменение самой сути, самое жуткое преобразование из возможных. Но как странно — круг, что нарисовал последний Алхимик, был неточен. Сначала она поняла это душой, увидев алхимический круг, который восстановила, потом поняла разумом, потратив около месяца на то, чтобы разобраться в особенностях геометрии. Исследователи Световой Алхимии были в шаге от своей цели — им осталось лишь исправить ошибку. Ей почти ничего не пришлось делать — знания, что создавали пятеро алхимиков, просто раскрылись перед ней, стоило повнимательнее посмотреть. Она понимала, почему формула, что создали учёные, была неточной, и чего они хотели избежать — но она же поняла, как можно заставить преобразование работать. Надо просто разнести круги на разные уровни, развернуть формулу, сделать три отдельных элемента, а не лепить один. И треугольник, чтобы стабилизировать преобразование…

Именно тогда она и поняла, что поддалась. Что захвачена, совращена, почти пала. Когда сидела за столом, перед листом бумаги с идеально начерченным алхимическим кругом, и в последний раз проверяла формулу, а её тело тряслось от любопытства и предвкушения. Формула Светового Преобразования должна была сработать. Она была уверена в каждой цифре, в каждом знаке — всё получится, если она прикоснётся пальцами к кругу, решит уравнение и преобразует камень в свет.

И в тот момент, когда её ладони уже были занесены, она прозрела. Черта была опасно близко — наблюдение за миром, что создал Ишвара, и изменение. Демоны, овладевшие ей, почти заставили её пасть, почти пожрали душу. Нет, она не позволит этому произойти — круг должен быть уничтожен, а знание забыто!

— Сестрёнка, что это ты делаешь?

Лейша появилась совершенно не вовремя — она вскочила, спрятала листок за спиной.

— Ничего.

Лейша, разумеется, не поверила. Подошла, попыталась заглянуть — у неё просто не было выбора. Листок, сложенный в восемь раз, был спрятан в сари, и она резко захлопнула ближайшую книгу.

— Прекрати. Сказала же — ничего.

9. Настоящее время

Ческа снова упала, и документы разлетелись по полу. Сведения о возможном заговоре в столице были в очередной раз смяты и испачканы, но переделывать их не было ни сил, ни желания. Подполковник Нойманн сама виновата, раз куда-то делась со своего рабочего места в разгар дня — Ческа, между прочим, отходит от инструкции, тратя своё личное время на поиски начальства.

Ишваритка как сквозь землю провалилась. Её не было ни в корпусе разведки, ни в центральном управлении, ни в ближайшем отделении библиотеки. Ческу это начинало злить. Как можно требовать от них полного соответствия правилам, но при этом не соблюдать их самой?

— Простите, вы не видели подполковника Нойманн? Световой Алхимик из корпуса разведки?

Офицер, остановленный Ческой, на секунду задумался, а потом переспросил:

— Это та, которая…

Он сделал жест, будто проводил рукой по волосам, но при этом не касаясь их. Ческа кивнула, очень надеясь, что её лицо скривилось не слишком сильно.

— Она самая. Не видели?

Офицер махнул рукой в сторону улицы.

— Третья тюрьма. Кажется, её вызвали на казнь.

После этих слов офицер ненадолго замолчал, а потом с придыханием спросил:

— Как она сюда попала вообще? Её не должны были расстрелять или что-то в этом духе?

Ческа ждала этого вопроса. Она поправила очки и с энтузиазмом ответила.

— Мы и сами не знаем. За ней уже приходили, но, кажется, она действительно имеет право находиться здесь. «Последняя женщина Ишвара» — слышал что-нибудь о такой?

Офицер на секунду задумался, но потом отрицательно помотал головой.

— Неа. Хотя это странно — если она и в самом деле «последняя женщина Ишвара», то есть коренная ишваритка, которая умудрилась выжить и стать Государственным Алхимиком, дело должно было быть громким. Когда, говоришь, она получила часы?

Ческа на секунду задумалась. Эта информация была в отписке, которую они получили при назначении подполковника Нойманн, но тот факт, что начальство оказалось женщиной и ишвариткой, затмило собой всё остальное. Что там было в отчётах…

О Господи.

— Пять лет назад. Алиса Нойманн сдала экзамен и получила алхимическое имя пять лет назад.

Офицер был также шокирован, как и она.

— Пять лет?! Разве не в это время был уничтожен Ишвар? Как это…

Документы опять разлетелись по полу, но Ческа и не думала их подбирать. Она, кажется, даже наступила на один из листов, когда рванула вперёд, чтобы вцепиться в чужой рукав.

— Ты не понимаешь. Я ведь вспомнила, дату вспомнила! Алиса Нойманн получила часы через четыре дня! Четыре дня после уничтожения своей родины…

Дальнейшие слова были не нужны.

Ческа снова собирала документы, почти не понимая, что она делает. Неужели подполковник действительно сделала это? Неужели Алиса Нойманн, чистокровная ишваритка, обменяла целый народ на собственную жизнь? Это как же… Это что же… Ческа не могла поверить. Они не ладили с подполковником, но ей казалось, что Нойманн не такая. Да, она холодна, держит дистанцию и следует инструкциям — но им казалось, что она принципиальный, честный человек. Честный человек, продавший Ишвар… Продавший же, да? Иначе как ещё можно это объяснить?

Подполковник Нойманн действительно нашлась рядом с третьей тюрьмой. Стояла в окружении офицеров, держащих наготове ружья — то ли в заключённых будут стрелять, то ли в неё. Напротив солдат — преступники. Стоят шеренгами, связанные, приговорённые к смерти. Изменники, насильники, убийцы — Ческа никогда не видела их лиц и не знала имён.

Её присутствие сразу было замечено — подполковник резко повернулась, убила тяжёлым, багряным взглядом. Ческа задрожала, прижала документы к груди, смогла выдавить из себя короткое «Я-а…», и тут же была перебита. Подполковник будто утратила к ней весь интерес — она снова перевела взгляд на заключённых и сделала шаг вперёд.

— Приговорённые! Сегодня ваша жизнь будет закончена. Сообщаю, что в настоящий момент штатный палач не может привести приговор в исполнение. По протоколу, эту обязанность берёт на себя ближайший Государственный Алхимик. В данном случае, это оказалась я, Алиса Нойманн, подполковник, зарегистрирована под именем «Световой Алхимик». Обещаю, что сделаю всё возможное, чтобы ваша смерть была быстрой и безболезненной. Сообщаю, что ваши приговоры окончательные, и обжалованию не подлежат. У вас есть минута, чтобы помолиться — я также попрошу Ишвару позаботиться о вас.

Она действительно закрыла глаза и тихо вздохнула, словно расслабляясь и взывая к кому-то в душе. Как она могла, если она… как она может произносить это имя, если…

Заключённые не оценили предоставленной возможности. Они кричали, рвались, дёргали цепи и ругали подполковника такими словами, что Ческа не всегда понимала, что имеется в виду. Световой Алхимик молчала — она действительно простояла около минуты, после чего открыла глаза и достала из кармана кожаные перчатки-полупальцы. Ческа впервые видела её алхимический круг — две капли, перетекающие друг в друга, и несколько кругов, переполненных треугольниками. Символ оказался на тыльной стороне, ишваритка несколько раз сжала кулак и двинулась вперёд. Чем ближе она подходила, тем сильнее бесновались заключённые — но, стоило ей прикоснуться к двум ближайшим, над площадкой повисла мёртвая тишина.

— Да примет вас Ишвара.

Ческа сжалась в ожидании чего-то ужасного — взрыва, световой волны, крика боли — но всё было тихо. Приговорённые изумлённо переглянулись, и правый тихо прошептал: «тепло». Подполковник кивнула, после чего подошла к следующим.

Кажется, она успела обойти больше половины приговорённых, когда раздался крик. Не от заключённого, нет — кричал охранник, отбросивший ружьё и тычущий пальцем в тех, кто были первыми. Ческа тоже еле сдерживалась — потому что человек превращался в свет. Буквально. Растворялся, с изумлением рассматривая свои исчезающие руки, а кусочки его тела превращались в маленькие светящиеся точки и устремлялись куда-то вверх.

— Почему тепло, госпожа Алхимик? Должно быть больно, а приятно и тепло.

Подполковник прикрыла глаза, становясь очень печальной. Она не ответила — мужчина, задавший вопрос, вдруг вспыхнул и полностью превратился в свет. За ним последовал ещё один заключённый, и ещё один, и ещё. Буквально через несколько секунд на площадке больше никого не было.

— Это… это… Это было…

Высказывание шокированных солдат были также проигнорированы, как и блеяние Чески. Световой Алхимик прошла сквозь толпу и остановилась прямо напротив девушки.

— Идёмте, мисс Вернер. Здесь нам делать больше нечего. На этих документах должна быть моя подпись, полагаю? Перепечатайте — аппарат не примет у меня нечто мятое и грязное.

Ческа кивнула, чувствуя, что она окончательно сбита с толку. Странной казнью, способностями, поведением заключённого и начальства. Если женщина настолько безжалостна, что продаёт свой народ, почему её казнь столь милосердна? Почему коренная верующая ишваритка пережила приказ №3066? Почему она молится Ишваре, прежде чем провести алхимическое преобразование? Почему…

— Вы в порядке, подполковник?

Почему у неё такой непослушный язык, развязывающийся, когда не надо?! Серьёзно, Ческа не собиралась спрашивать у начальства нечто столь личное, непонятное, неформальное…

Ишваритка вдруг остановилась и перевела взгляд на свои руки.

— Ишвара запрещает жестокость и насилие. Жизнь была дана по замыслу Его — кто мы такие, чтобы оспаривать Его решение? Лишь монахи, специально обученные, чтобы слышать волю Ишвары, при крайней необходимости могут вмешиваться в естественный ход вещей. Только мужчины — женщина, источник жизни, не должна брать в руки оружие и осквернять себя убийством.

Кожаные полупальцы снимались медленно — Ческа успела во всех подробностях рассмотреть алхимический круг. Подполковник Нойманн тихо вздохнула и подняла голову, подставляя лицо свету.

— Когда я получила новое имя, моим первым назначением стал Лин. Это восточный город, в нескольких километрах от тюрьмы. Несмотря на то, что я была приписана к внутреннему ведомству, мне нередко приходилось приводить приговоры в исполнение. Лин маленький город с маленьким бюджетом — они перестали доплачивать взводу за расстрелы, как только я прошла третью аттестацию. После назначения в Централ, в разведку, я думала, что навсегда попрощалась с этой обязанностью. Это поручение было… неожиданным.

Алиса Нойманн повернулась к Ческе, и та увидела, как стремительно затягиваются мутной плёнкой багряные глаза.

— Что в этих документах, мисс Вернер? Вы можете ввести меня в курс дела, пока мы возвращаемся назад.

10. Четыре года назад

— Нет, это никуда не годится. Мы не зачтём вам эту аттестацию.

Она несколько раз моргнула, с ужасом смотря на комиссию. Цветок, на преобразование которого она решилась после стольких сомнений, выскользнул из ослабевших пальцев, но превратился в свет до того, как коснулся пола.

— Но это было живое преобразование! До этого мой круг был направлен только на камень, жидкость и металл, и преобразование растений…

Усатый мужчина нетерпеливо махнул рукой.

— Помилуйте, мисс Нойманн. Что за детский сад? Это совершенно несерьёзно. Я понимаю, вы артачитесь из-за ваших… особенностей, но это просто смешно. Фюрер лично даровал вам жизнь, позволил взять новое имя, служить в нашей армии, носить нашу форму! Он был столь великодушен, что даровал вам часы, сделав Государственным Алхимиком — и всё, что вы можете нам предложить, это преобразование цветочка. Плохая шутка, мисс Нойманн — особенно после того, какие надежды были возложены на вас.

Она сжалась, чувствуя, что в груди снова расцветает ужас. Да, всё правильно — она живёт, потому что ей было позволено жить. Фюрер сделал это. Дал ей имя, часы, форму. Даже похвалил её преобразование — о, как же ей хочется забыть этот жуткий, пробирающий до костей голос. «Последняя женщина Ишвара» — её сари сожжёно, её родина стёрта с лица земли, её сестра… О, её бедная, бедная сестра!

Ей двадцать шесть лет, а кажется, что сотня. Её брат погиб — как и жених, и родители, и остальные. Она в чужой стране, с чужим именем, живая лишь до тех пор, пока этого хочется фюреру. Она разбита, раздавлена, уничтожена. Ей очень, очень страшно.

— Чего вы от меня хотите?

Пожилая женщина с обвисшим подбородком слегка повела плечами и поправила серёжку.

— Всё просто, мисс Нойманн. Вы — Государственный Алхимик, проходящий службу в Лине в звании майора. «Цепной пёс», если хотите. А «цепные псы» на службе в армии обладают одним бесценным свойством — они эффективны против преступников.

Что? Нет! О, спаси её Ишвара!

— Я не… Вы не можете… Человеческое преобразование запрещено!

Молодой мужчина с щегольской бородкой покачал головой.

— Мы не требуем от вас нарушения закона, мисс Нойманн — мы лишь ждём, что ваша формула сможет работать с высокоорганизованными живыми организмами, включая людей. Вам ведь известно о Багряном и Ледяном Алхимиках? Насколько мне известно, преобразования, которые они проводили, основывались на цепной реакции внутри человеческого тела. Иными словами, преобразованию подвергался конкретный элемент, не уникальный для человеческой природы и не затрагивающий душу. В этом случае запрет на человеческое преобразование не работает. Вам ведь известно, что под него попадает только ментальная составляющая?

Да. Конечно, конечно известно — и монструозные формулировки, пугающие всеми карами, и более прагматичное объяснение. Человеческое преобразование запрещено, потому что лишь человек обладает сознанием. Она хотела верить, что речь идёт о душе, дарованной Ишварой, но атеисты-алхимики были более приземлёнными. «Сознание невозможно преобразовать в формулу» — прагматичная причина, лежащая за громкими запретами. Преобразование станет возможным, как только гений сможет изобразить душу геометрическим и математическим уравнением.

Пожилая женщина презрительно сморщилась и добавила:

— В конце концов, человек является лишь набором химических веществ. С вашим талантом, мисс Нойманн, вы точно сможете разобраться, что к чему.

Усатый мужчина вытащил бланк и что-то размашисто написал.

— Вот. Ваше разрешение на эксперименты с заключёнными. Действует в любой тюрьме Аместриса — но вы, полагаю, выберете ту, что рядом с Лином? Как и обещано — Государственным Алхимикам предоставляются безграничные возможности для исследований.

Самый молодой член комиссии вежливо кивнул и встал, собираясь устроить перерыв.

— Удачи, мисс Нойманн. Вы уж не подведите нас в следующем году.

Она не помнила, как выходила и как возвращалась в Лин. Бумага, выданная усатым мужчиной, жгла ладонь, но она не могла заставить себя убрать её в папку.

Вот как. Когда казалось, что запятнать себя сильнее невозможно, демоны Аместриса начинают победный танец. Всё, это край — пора признать, что Ишвара окончательно покинул её. Она могла сколько угодно воображать себе, что её поступки всё ещё не еретичны, что она ещё может заслужить, отмолить прощение — но правда была в том, что она давно нарушила все правила, и теперь её Бог карал её за грехи. Использовать алхимию, чтобы убивать людей — что может быть хуже, чем одновременное нарушение двух заповедей?

И, самое ужасное — она сделает это. Потому что ей слишком страшно.

11. Настоящее время

— Хм.

Ческа вздрогнула, выронив печать. Милли повезло ещё меньше — она взвизгнула и свалилась под стол. Парни тоже были изумлены — тому что их начальство, никогда не отступающее от правил, издало неуставной звук на рабочем месте.

— Подполковник?

В этот раз тем, кто рискнул подать голос, стал Гас. Ческа была ему безмерно благодарна — она и так была на грани увольнения, но непременно ляпнула бы какую-нибудь глупость.

Алиса Нойманн оторвалась от бумаги, которую изучала, и Ческа заметила, что её глаза горят необычайно ярко. Кажется, это было удачным временем — начальница приоткрыла скорлупу монстра-формалиста и позволила себе побыть человеком. Вот, видите, это совсем несложно — они провели вместе не так много времени, но уже начали понимать, что испытывает их непробиваемая начальница.

— Вы верите в судьбу, мистер Хартманн? В неотвратимость предназначения?

Гас оторопел. Надо сказать, никто не ожидал подобного ответа — философствование было совсем не в духе их прямолинейной начальницы.

— Ну… да? То есть, рождённый ползать летать не может, кому суждено быть повешенным, тот не утонет, и всякое такое?

Подполковник кивнула, озвучив фирменное «вы услышаны, мистер Хартманн», и с интересом посмотрела на остальных. Милли, как обычно, сориентировалась быстрее всех:

— А я не верю! Да, иногда на нашем пути встречаются испытания, и всё может пойти совсем не так, как ты этого ожидаешь — но только от тебя зависит, сможешь ли ты его преодолеть. Кто хочет, тот добьётся, и каждый сам кузнец своего счастья — вот что я скажу!

Боги — Нойманн что, улыбнулась? Ческа явно видела, что уголок её губ дёрнулся и слегка загнулся вверх. «Вы услышаны, мисс Шмидт» — эстафету следовало подхватить, пока с ними нормально разговаривают. Что же, Ческа готова попробовать.

— Я, честно сказать, никогда не задумывалась об этом. То есть я всегда знала, что надо рассчитывать на себя, и мои поступки и привели к моему увольнению — но если бы братья Элрики не пришли ко мне, я бы никогда не получила это место. Разве это не провидение? То есть, возможно, предопределены некоторые события — а как себя вести, решать только нам самим?

Ну что? Нормально? Не очень? Ответ правильный? Она снова всё испортила?

«Вы услышаны, мисс Вернер» — что же, это лучше, чем багровые глаза и невыносимое «Почему вы не работаете, солдаты?». Давай, Эд — теперь твоя очередь делать из подполковника человека.

Эд, впрочем, почти всё испортил — потому что он не придумал ничего лучше, чем спросить:

— А вы как думаете, подполковник?

К счастью, ишваритка не превратилась в бесчувственную железку — она очень по-человечески вздохнула и заправила за ухо прядь серых волос.

— Ишвара учит, что всё в этом мире подчинено воле Его. И ветер, и скалы, и жизнь — всё, что рождается, несёт в себе его замысел. Семечку, попавшему в почву, уже суждено стать цветком, а после завять и вернуться в землю. Маленькая ящерка, рождённая в мире песка, точно знает, сколько кладок сделает и в чьих когтях умрёт. Когда человек рождается, перед ним уже лежит путь. Он должен выполнить то, ради чего Ишвара отправил его в мир. Иными словами — Ишвара сам по себе является неотвратимым предназначением.

Женщина вздохнула, а потом откинулась на спинку кресла и скрестила руки на груди.

— Однако, есть то, что разрушает волю Ишвары. Камню суждено стать горой — но что если камень вдруг стал кружкой? Кошка охотится на мышей, змея сбрасывает кожу и создаёт яд — но в чём предназначение химеры? Именно поэтому Алхимия и была запрещена на моей родине. То, что ломает судьбу. То, что разрушает предназначение. Наука, позволяющая каждому самому стать Ишварой. Интересно, не правда ли? Парадокс о разрушении неразрушимого.

Световой Алхимик снова вздохнула и подняла к глазам многострадальный листок. Они снова стали непроницаемыми и мутными — время откровений прошло, и их отдел снова остался один на один с непробиваемым подполковником.

— Подойдите сюда, мисс Вернер. Пожалуйста, оформите это в соответствии с правилами.

Бумага, растормошившая их начальницу, оказалась в руках Чески, и она тихо вскрикнула.

Перед ней лежал официальный приказ, сообщающий, что Огненный Алхимик Рой Мустанг переводится в Централ.

12. Шесть лет назад

Она совершенно не хотела находиться здесь. В этом дурацком Аместрисе, с дурацким алхимиком и дурацкой сестрой. Особенно сейчас, когда ситуация с Ишваром так сильно ухудшилась, мир трещит по швам, а демоны из книги пытаются сбить её с пути и соблазняют преобразованием. Она, между прочим, до сих пор мучилась от неизвестности — вдруг у неё вышло неправильное преобразование?!

Лейша, проклятие на её голову, валялась в кресле, закинув ноги на один из подлокотников, и читала очередной еретичный текст. Алхимик находился где-то рядом, заваривая чай, и она стиснула зубы и вознесла молитву Ишваре, чтобы усмирить своё желание ворваться на кухню и сделать всё по-своему. О, она так давно хотела съесть нормальной, ишварской еды, и выпить нормальный, ишварский напиток! Но Лейша, разумеется, не хотела ничего ишварского — её интересовало только аместрийское. Алхимика ещё можно было бы уломать, сыграв на интересе к чужой кухне, но близняшка точно упрётся рогом. Эх, тут уж ничего не поделаешь — придётся терпеть аместрийскую гадость. Не воевать же с Лейшей?

— Назови мне дату, Лейша. Нам надо вернуться домой.

Сестра простонала и уронила книгу на лицо.

— Не начинай. Вернёмся мы, вернёмся — потом. Что тебе в Аместрисе не нравится?

Ишваритка замерла, перестав протирать очередной бесполезный, уродский сервиз. Лейша что, совсем ничего не понимает?

— Сестра, идёт война! Наш народ гибнет, и чем дольше мы находимся здесь, тем сложнее нам будет пересечь границу! Ты что, не понимаешь?

Не понимала. Лейша никогда ничего не понимала. Они жили здесь уже два года, следили за новостями и читали газеты — но сестра просто не понимала, что сейчас всё всерьёз. Им нужно домой, к родителям, к брату — помогать своему народу по мере сил, быть со всеми, нести на плечах волю Ишвары. Так почему Лейша смотрит так, словно она сморозила глупость, и просто отмахивается?

— И что? Сколько они там воюют? Семь лет? Ты действительно думаешь, что вот прямо сейчас что-то изменится? Сестрёнка, ради Ишвары — тебе стоит успокоиться и расслабиться. Нельзя же всё время думать о плохом.

Только рука Ишвары удержала её от того, чтобы разбить весь фарфор на полке.

— О плохом?! Наш народ гибнет, Лейша! Или ты действительно хочешь забыть Ишвару?

Сестра тут же замахала руками, становясь юной и перепуганной.

— Нет, конечно нет! Я верю в Ишвару и следую его пути.

Она скептически хмыкнула и скрестила руки на груди, красноречиво покосившись на алхимическую книгу. К счастью, у Лейши хватило совести смутиться.

— Ладно, хорошо. Ты права, мы гостим здесь слишком долго. Давай так — через год Экзамен на Государственного Алхимика. Если я пройду, останемся здесь, если нет, едем домой. Идёт?

Воистину, Лейша всегда была восхитительно упряма и наивна в собственной слепой вере.

— Экзамен? Лейша, это бессмысленно. Нет, не перебивай. Если не хочешь слушать Ишвару, послушай меня — у тебя ничего не получится. Ты не знаешь ни одной формулы. «Мягкое» преобразование, которым ты так гордишься, является лишь первой ступенью, детским развлечением — но ты даже его ни разу не провела. Ни один круг, начерченный тобой, не сработал. Ты не можешь запомнить даже расположение углов — я не говорю об окружностях и градусах. Ты не прочитала ни одной алхимической книги, а те, что ты выбрала, были брошены после первых глав. Ты не алхимик, Лейша. Это наука, а не кукла, с которой можно играть.

Сестра плакала. Конечно, она плакала — и, как и всегда, ишваритка просто не знала, что делать и сказать. Это Лейша знала, как её успокоить — но когда непутёвая близняшка плакала, она просто топталась рядом и молчала, пока не приходил брат.

Вопрос лишь в том, что в Аместрисе брата не было. Он остался там, в Ишваре — возможно, давно умер, и теперь обрёл покой в Его ладонях.

Она почти сделала шаг, чтобы обнять свою непутёвую сестру и попросить прощения за резкие слова. Ну и что, что у Лейши ничего не получается — разве это значит, что ей нельзя попробовать? Нет ничего плохого в том, чтобы испытать свои силы. Да, у сестрёнки ничего не получится — но она по крайней мере попробует.

— Лена? Лена, что случилось?

Алхимик, присоединившийся к ним, тут же поставил на стол поднос с кружками и бросился к сестре. Лейша, обретя защитника, расплакалась ещё сильнее. Она окончательно растерялась, не зная, что делать. Она тут ещё нужна? Обнять сестру? Уйти? Наверное, всё-таки обнять.

Она снова почти сделала шаг, когда дверь открылась.

Мундиры, мундиры, синие мундиры, держащие ружья и пистолеты. Дула направлены на них — они рядом, зияют чёрными провалами, пахнут смертью и порохом. «Ишваритки здесь!» «Не двигаться!», «Быстро на колени!» — приклад предупреждающе подталкивает в спину, заставляет подчиниться и ждать. Алхимик что-то бормочет, его грубо затыкают и почти бьют, но солдат сдерживается в последний момент.

Они ждут своей участи невыносимо долго. Солдаты переговариваются, спорят, кто-то звонит в штаб. Приказы меняются калейдоскопом, дула поднимаются и опускаются, а сари безнадёжно запачкано в грязи и разлитом чае. Почему-то только это волнует её сейчас — чай и сари, сари и чай. Последнее напоминание о родине уничтожено аместрийским пойлом — что ещё можно сказать?

— Отбой. Приказ фюрера — эти остаются жить. Им сохранят свободу до Экзамена.

Она тихо выдыхает, не чувствуя ног от облегчения. Дула опущены, но едва ли она сможет встать. Лейша, напротив, радостно вскакивает.

— Нас допустят до Экзамена? Сестрёнка, ты слышала — мы можем сдать Экзамен!

Что-то не так. Они жили здесь уже несколько лет, но дело никогда не заходило дальше косых взглядов. В Аместрисе много ишваритов — никто не врывался в их дома, несмотря на войну с Ишваром. Так почему сейчас?..

Нет. Ишвара, нет. Ты бы не допустил такого. Ты бы не допустил.

— Что с ней? С нашей страной? Мы… проиграли?

Солдат смотрит на неё, как на тумбочку, которая вдруг решила заговорить. Его взгляд чист, а речь спокойна. Он точно знает, о чём говорит.

— Сегодня днём вступил в силу приказ №3066. Они спустили Алхимиков с цепи, девочка. Думаю, тебе стоит забыть о такой стране, как «Ишвар».

13. Настоящее время

Ческа тихо выдохнула, запирая третий архив. Какое счастье, что Мустанг ушёл незамеченным — если бы подполковник Нойманн узнала, что она злоупотребляет своими полномочиями, её бы точно уволили.

Начальство сохраняло полное спокойствие. Их отделу казалось, что сейчас небеса рухнут на землю, а от штаба останутся руины, но ишваритка Нойманн не искала встречи с героем Ишвара Мустангом. Световой Алхимик так бурно отреагировала на его назначение — почему же ничего не происходит, хотя Огненный Алхимик уже обжился в Централе и ходит к ним, как к себе домой? Разве они не должны встретиться, тут же всё понять, а потом начать длинный философский разговор? «Ты… Это невозможно!», «Не смотрите так, полковник. Глаза вас не подводят — я Последняя Женщина Ишвара», «Вот как. Тот день, когда был отдан приказ, я не забуду никогда» — дальше фантазия Чески стопорилась, потому что в этом месте Алиса Нойманн объясняла, как она выжила и почему стала Алхимиком, а Рой Мустанг озвучивал своё истинное отношение к событиям пятилетней давности. В зависимости от этого, дальше следовала либо битва и вражда, либо битва и… Кья~а, нельзя представлять такое с непосредственным начальством! Хотя в книжках между этими двумя наверняка завязался бы горячий роман. Беспощадный полковник и гордая беженка — он убивал, но не хотел, она сбежала, но сохранила свои корни. Сильная женщина с раной на сердце, горячий мужчина, бабник, который невыносимо одинок…

— Почему вы не на рабочем месте, мисс Вернер? Думаете, что можете позволить себе бездельничать? То, что вы лишены премии, не значит, что я не могу урезать ваше жалование.

Ческа завопила, влетая в стену. Подполковник Нойманн, перегородившая весь коридор своей аурой неприступности и формализма, хранила молчание. Нет, никакой «гордой беженки» — Световой Алхимик ни капли не похожа на героиню любовного романа! Монстр, монстр, монстр!

Подполковник устало вздохнула и развернулась.

— Идёмте, мисс Вернер.

Ческе показалось, что она услышала что-то вроде «кажется, я начинаю привыкать», но губы подполковника не двигались, а лицо было таким же бесстрастным.

Они довольно быстро добрались до кабинета и даже продуктивно поработали, пока подполковник не вздохнула. Это снова был абсолютно особенный, человеческий вздох, за которым последовало абсолютно человеческое потирание переносицы и беспокойное движение плеч.

— Солдаты! Я хочу воспользоваться своим служебным положением и предложить вам сделку.

Милли закашлялась, а Эд уронил на себя шкаф. После того, как спокойствие было восстановлено, подполковник продолжила.

— Моё предложение — короткий рабочий день с сохранением выплат в обмен на сопровождение меня в магазин. Если вы согласны, выдвигаемся через полчаса.

— Зачем?

Гас, кажется, заразился от Чески привычкой задавать внезапные и очень глупые вопросы, и теперь шокировано моргал, мысленно прощаясь с работой. Но женщина почти привычно повела себя по-человечески — недовольно выдохнула и потёрла рукой шею. Кажется, Ческа уже могла выпускать справочник — «Язык вздохов Алисы Нойманн». Среди разведки книга будет пользоваться бешеной популярностью.

— У меня закончилась еда. Обычно я питаюсь в столовой при штабе, но мой старый абонемент был исчерпан, а служба безопасности до сих пор не включила меня в список офицеров. Я привезла с собой немного крупы, но не рассчитывала, что формальная часть затянется так сильно. Я не могу приказать или попросить о таком кого-нибудь из вас, поскольку это сильно выходит за рамки служебных отношений и может стоить мне места, и не могу сделать это самостоятельно. Таким образом, эта сделка является идеальным решением моей проблемы. Я, конечно же, пойму, если вы откажетесь — в этом случае мы продолжим работать над предыдущей задачей, а я готова понести ответственность и ответить за своё злоупотребление. Так что скажете?

Ческа тихо выдохнула, чувствуя, что она в любой момент может расплакаться. Вот зачем весь этот формализм? Она бы и так сбегала. Деньги и список — если бы не хватило, она бы добавила из своих. Что за «может стоить мне места»? Что за «злоупотребление»? Нет, они с начальством не очень ладили, но не будут же они…

— Никаких проблем, командир. Мы немедленно собираемся.

Эд выдал это на одном дыхании, и остальные поддержали высказывание неровным гулом. Ческа тихо выдохнула. Ещё несколько секунд, и она бы навсегда лишилась работы или головы. Алиса Нойманн никогда не простила бы ей искреннее: «Не мы написали ту анонимку!».

Подполковник дёрнула уголком губ, обозначая улыбку, и открыла сейф. Туда отправился пистолет, перчатки с алхимическим кругом…

— Не смотрите на меня так, мисс Вернер. Я не так часто выхожу за пределы штаба или квартиры, а это требует подготовки. К тому же, несмотря на звание Государственного Алхимика и службу в армии, я не умею драться. Пистолет положен по уставу, и я ношу его в рабочее время, но на самом деле в моих руках он совершенно бесполезен.

Ческа шокировано взвизгнула и уронила свою сумку. Милли, кажется, чуть не вывалилась в окно.

— Не умеете?!

С того момента, как подполковник впервые пронзила её багряным взглядом, Ческа пребывала в полной уверенности, что Алиса Нойманн может уложить целый взвод и не уступает в силе Мустангу или Элрикам. Она ведь вся такая гордая, такая неприступная, такая страшная, ишваритка, ещё и Алхимик — разве она не должна приходить на помощь в последний момент, вставать в эпичную позу и выходить за границы возможностей?

Нойманн заперла сейф и поправила воротник, так глянув на Ческу, что она перепугалась до смерти.

— Я учёный, мисс Вернер. Занимаюсь исследованиями светового преобразования. Меня не было в Ишваре во время войны, и я никогда не участвовала ни в одной боевой операции. Должность Государственного Алхимика позволяет обойти некоторые формальности, так что моя подготовка была ограничена кратким курсом стрельбы. Полагаю, наша боевая подготовка примерно на одном уровне, мисс Вернер, и я не понимаю, почему вас это шокирует. Вы готовы, солдаты? Идём.

Гас предусмотрительно открыл дверь, и они вышли в коридор. Подполковник, вопреки ожиданиям, не пошла вперёд, а предпочла затесаться в самую серединку. Именно так они и добрались до выхода — после этого Милли осмелела и вырвалась вперёд.

— А вы правда никогда не дрались, подполковник? То есть, я всегда думала, что Государственные Алхимики…

Надо же, а Нойманн может выглядеть нормально. Смотреть живыми глазами, разговаривать, улыбаться. Кажется, сегодня праздник.

— Это распространённое заблуждение, мисс Шмидт. Видите ли — в глазах людей понятие «Государственный Алхимик» плотно связано с войной и армией. В принципе, так оно и есть, но эта должность куда шире, чем кажется, и включает в себя медицину, машиностроение и академические исследования. Стереотип относительно «великих бойцов Государственных Алхимиков» появился из-за того, что многие Государственные Алхимики действительно являются бойцами, и их алхимические имена известны. Огненный Алхимик, Цельнометаллический Алхимик, Багровый Алхимик, Железнокровный Алхимик, Сильнорукий Алхимик — полагаю, каждый из вас знает этих людей, примерно представляет их возможности и внешний вид. А что вы скажете о Кристальном или Часовом Алхимике?

Нойманн на секунду замолчала, действительно давая им возможность ответить, а потом продолжила:

— Полагаю, вы впервые слышите эти имена, хотя оба этих Алхимика внесли серьёзный вклад в Аместрис и служили на высоких должностях. Я также полагаю, что вы никогда не слышали обо мне, хотя видите результаты моих исследований каждый день. Именно мои труды легли в основу разработки новых лампочек — более чистый свет, меньше нагрева, увеличенный срок службы. Так что, мисс Шмидт, огромное количество Государственных Алхимиков не является бойцами, но самые известные бойцы являются Государственными Алхимиками. Это порождает иллюзию, будто все Государственные Алхимики бойцы. Элементарная логическая ошибка — и наверное, самая распространённая, люди делают её по десять раз на дню. Исходя из этого, можно вывести простейшую формулу — чем дальше ты от войны, тем меньше людей слышало о тебе.

Да уж — Ческа в очередной раз убедилась, что подполковник Нойманн любит свою работу и любит лекции. Ишваритка не так часто позволяла себе неформальное общение, и оно всегда было связано с философией, мировоззрением или Алхимией. В принципе, Ческе это нравилось — они получали возможность высказать своё мнение или узнать что-то новое и интересное. К тому же, Нойманн слишком редко вела себя нормально, чтобы привередничать.

Она как раз собиралась спросить что-нибудь отвлечённое, вроде «как вам живётся в вашим цветом кожи», когда где-то справа раздался крик «ни с места», после чего они оказались в окружении взведённых ружей.

— Отошли от ишваритки! На колени, тварь!

Ничего не понимающая Ческа перевела взгляд на стремительно леденеющую подполковника. Ни грамма волнения, ни тени возмущения — скала, спокойная скала, как в тот день, когда к ним пришёл генерал из службы безопасности. Медленно поднимает руки, смотрит прямо в глаза патрульного и задумчиво говорит:

— Не сработало.

Интересно, понимала ли Нойманн, какой эффект производит на людей? Своим мёртвым, безразличным спокойствием? Уверенностью в себе? Смирением, стойкостью, немигающим взглядом багровых глаз?

Неудивительно, что патрульный испугался. Он должен быть победителем, должен управлять ситуацией — но все вокруг чувствовали, что контроль полностью в руках сдающейся женщины.

— Не сработало? Что не сработало? Твой план внедриться в нашу армию и уничтожить её изнутри?!

Ческе показалось, что подполковник хочет вздохнуть — её лицо даже не дрогнуло.

— Моя идея добраться до магазина в окружении подчинённых. Я предположила, что наличие офицеров избавит меня от подобных проблем. Моя ошибка — не учла, что Централ гораздо больше Лина. Новости не разносятся, страха перед формой меньше.

Тяжёлый приклад ударил Нойманн в челюсть, и голова ишваритки дёрнулась — Ческа была готова поклясться, что она видела, как на камни брызнула кровь.

— Ага, как же! Подчинённые, офицеры — думаешь, что напялила краденую форму, и тебе тут же поверят? Ишвариты мертвы, включая аместрийцев, а в стране всё ещё действует приказ о зачистке.

Их оттеснили, и теперь подполковник стояла в тесном кругу из патрульных, причём двое из них обыскивали её, бесцеремонно залезая в карманы и щупая форму. «Оружия нет» — крикнули, отошли, несколько раз ударили прикладами, заставляя опуститься на колени. Подполковник не сопротивлялась — ни один мускул не дрогнул на её лице, пока она стояла с поднятыми руками, а мужчины обыскивали её, и она была спокойна, когда опускалась на колени. Дула упирались в спину, курки взведены, жизнь ишваритки закончится в любой момент.

— Подождите, это ошибка. Подполковник Нойманн действительно служит в армии, она…

Эд прервался и дёрнулся, когда патрульный поднял ружьё, направив его в их сторону.

— Соучастники, значит. Арест до выяснения. Этих в отделение, ту в тюрьму. Ишваритка в армии — ага, а я новый фюрер.

Ческа была готова поклясться, что услышала тихий вздох, и ей внезапно всё стало ясно. Разоружение, вопрос о сопровождении, медленное прибытие, формализм, отчуждение, форма.

Сколько раз Световой Алхимик попадала в такую ситуацию? Как часто ей приходилось стоять вот так, на коленях, с поднятыми руками, когда дула ружей смотрят со всех сторон, а жизнь в любой момент может оборваться из-за солдата, желающего выслужиться? Её ведь много раз арестовывали, да? Допрашивали? Возможно, вели на расстрел? Сколько доносов пришло на неё в Лине? Сколько уже было написано здесь?

Ческа уже готовилась давать показания, когда Централ сотряс взрыв.

14. Пять лет назад

Слёзы щипали глаза изнутри, но она не могла позволить им пробиться наружу — ей бы не простили этой слабости. Она уже привыкла, на самом деле — привыкла молчать в ответ на оскорбления, привыкла молча вставать после тычков и пинков, привыкла лечить ссадины от камней, которыми кидались местные мальчишки. В конце концов, она служит в Лине уже два месяца, и отлично усвоила основные правила.

Никогда не снимай форму. Никогда не защищайся. Никогда не оправдывайся.

Всё очень просто, если подумать. Она просто штатный алхимик, который сидит в восточном гарнизоне, проводит исследования и выполняет свою работу. Ей даже деньги платят — правда, она сильно ограничена в способности их тратить. Её постоянно выгоняют из магазинов, а любая попытка выйти за территорию штаба заканчивается побоями и разбирательством. Чаще всего в неё просто швыряли камнями, сопровождая это криком «не подходи!». Ей было запрещено сопротивляться — патрульные превышали полномочия даже за ответное «эй!».

Её арестовывали не меньше восьми раз, пока она ехала в Лин. Снимали с поезда, бросали в клетку — допрашивали, отнимали часы и пытались застрелить. Дважды при обыске был найден уставной пистолет — её тут же избивали, думая, что она готовит террористический акт, так что она выкинула его из окна. Никто не верил, что она имеет право носить форму, и что это действительно её часы — документы, выданные ей фюрером, принимались за фальшивку.

Теперь она Алиса — почти родное имя, переиначенное на аместрийский манер. Алиса Нойманн. Ной-манн, «новый человек» — без прошлого, без родных, без привязанности и корней. Теперь она кто-то другой — кто-то, кого назвали «Световым Алхимиком».

Каждый раз она лишь чудом избегала смерти — почти всегда находился хоть один офицер, желающий выслужиться и который звонил в главный штаб. Ему непременно отвечал один из адъютантов фюрера, подтверждая — да, Алиса Нойманн, да, ишваритка, да, личным приказом фюрера подарено право жить. «Последняя женщина Ишвара» — патрульные долго не верили, по-новому рассматривая её лицо. После этого её отпускали, конечно, возвращали форму и часы.

Никогда не снимай форму, если ты ишвратика. Она попыталась — ей прострелили ногу и приставили к стенке.

Фюрер так и не прислал сопровождение — какого-нибудь офицера, который смог бы решить часть её проблем. Раз за разом подтверждал её личность, раз за разом спасал от смерти — но не делал ничего, чтобы она просто не попадала в такую ситуацию.

Она чувствовала, как фантомные пальцы сжимаются и разжимаются на её глотке. Хозяин, посадивший её на цепь, играет с её жизнью — убить или помиловать, поощрить или наказать, приложить кнутом или накрошить пряник. Она полностью находится в его власти — каждый шаг, каждый вздох возможен лишь по воле фюрера.

Она думала, что будет проще. Что люди, с которыми она будет работать, будут людьми — что она может объяснить, как она оказалась здесь, найдёт сочувствие и поддержку. Если она будет хорошо работать, её не тронут — Ишвара учит, что людей судят по делам.

Доносы. Доносы, из-за которых она снова и снова оказывалась в допросной, а её долго и муторно проверяли, чтобы в очередной раз убедиться — да, Алиса Нойманн, да, ишваритка, да, Световой Алхимик. Если она делала больше, чем требовалось, её кидали под замок. Если она не соблюдала формальности, её допрашивали. Разбирательства, разбирательства, разбирательства — она наизусть вызубрила все правила, создавая гигантские объяснительные, чтобы отойти в туалет. Формальности и правила стали её защитой — служба безопасности больше не могла к ней придраться.

Её боялись. Ишваритка, выходец из страны, в которой шла война, одна из тех, кто был приговорён к уничтожению — почему-то живая, невредимая, появляющаяся в штабе каждый день. Неудивительно, что от неё шарахались — она лезла на стенку от желания с кем-нибудь поговорить.

Её презирали. Ишваритка, с аместрийским именем, занимающаяся Алхимией — предательница, служащая в армии, солдаты которой стёрли с лица земли её родину. Она пыталась объяснить — лица кривились, стоило ей произнести слово «фюрер». «Последняя женщина Ишвара», которой было позволено остаться в живых — каждая собака в Лине верила, что она купила свою жизнь ценой жизни остальных. Иначе с чего бы она осталась? С чего бы о ней знает сам фюрер? Неудивительно, что она считалась мусором — любая попытка объяснить, что это неправда, немедленно признавалась попыткой увильнуть и усиливала напор. Беззащитная жертва, пытающаяся кому-то что-то доказать — чем больше она трепыхалась, тем сильнее была травля.

Её ненавидели. Здесь, в Лине, тоже раньше жило несколько ишваритов — она никогда не забудет безумные глаза женщины, напавшей на неё с кочергой. «Почему он мёртв, а ты здесь? Почему, он, а не ты? Почему?!» — ей до сих пор снился этот полный ненависти крик. Действительно, почему она? Чистокровная ишваритка, которая ничего значимого в жизни не сделала — почему она всё ещё не покинула этот мир?

Работе над книгой, которую прислал ей фюрер, не было конца. Ей был отдан древний текст, ещё тех времён, когда в Ишваре не была запрещена Алхимия — Алиса, с трудом подобравшая ключ, поняла, что держит в руках медицинский трактат о выращивании новых органов. Древняя Алхимия родом из её страны — фюрер предупреждал, что у него есть несколько ишварских книжек. Она понимала, почему тексты были отданы ей — шифр был полностью построен на культурных особенностях, для понимания которых надо верить в Ишвару и жить в стране скал и песка. В её обязанности входила дешифровка и переписывание на аместрийский язык, и это оказалось гораздо сложнее, чем кажется.

Она тихо шмыгнула носом, вытирая его рукой. Это просто невыносимо. Она не справится.

15. Настоящее время

Рвануло знатно — Ческа даже не удержалась на ногах, сбив ближайшего патрульного. Эду тоже не повезло, зато Милли справилась. Подполковник, до происшествия стоящая в неудобной, беззащитной позе, пострадала сильнее всех — её швырнуло на землю, и к ссадине от приклада на лице добавилось несколько царапин. Патрульный, из-за которого они попали в такую ситуацию, устоял — он перехватил своё ружьё, прижав его к груди, и посмотрел в сторону взрыва.

— Что это было, чёрт подери? Какого…

Их снова оглушило и толкнуло взрывной волной. Ческа снова упала, больно ударившись ладонями — наверное, стоит остаться здесь. Подполковник, приподнявшаяся на руках, вгляделась в поднимающийся дым.

— Теперь левее. Оно перемещается.

Патрульный потряс ружьём и топнул ногой.

— Что ещё за «оно»? Какого…

Нойманн не успела ответить — только сейчас до них докатился крик. Ческа сразу узнала голос — кричал Цельнометаллический Алхимик, Эдвард Элрик. К нему сразу же присоединился Альфонс, после чего Централ сотряс ещё один взрыв, а над полуразрушенными домами показались человеческие фигуры. Кажется, Ческа смогла что-то разглядеть — Эда, Ала, человека со смуглой кожей, белыми волосами и шрамом на лице…

— Шрам! Это Шрам! Шрам в городе!..

Патрульный, на которого в первый раз упала Ческа, прокричал это и поудобнее перехватил ружьё. Всех тут же охватило волнение — зацепило даже Нойманн, которая вдруг вскочила и крикнула:

— Назад! В штаб!

Патрульный, из-за которого всё началось, попытался пригрозить ей ружьём, но очередной взрыв не дал ему прицелиться. Нойманн уже бежала — их отдел, ничего не понимающий, присоединился к ней после крика «быстрее»!

Судя по всему, Нойманн действительно не так часто бегала — она то и дело спотыкалась и собирала все углы. Даже Молли держалась лучше, хотя она то и дело поворачивалась, чтобы посмотреть, что происходит.

— А почему мы бежим? Там же люди! Надо помочь! Разве мы не должны…

Подполковник резко остановилась и повернулась к Молли, нагло вторгаясь в её личное пространство. Это была какая-то незнакомая подполковник — та, которая упиралась кулаком в бок, грозилась пальцем и говорила эмоционально, с сильным акцентом, местами срываясь на визг.

— Во-первых, мы не бойцы. Пойдём туда — нас просто убьют, и мы будем только путаться у Элриков под ногами. Во-вторых, мы и шагу не сделаем без официального приказа, подписанного минимум четырьмя вышестоящими, потому что я не хочу оказаться у стенки за самодеятельность. И в-третьих — здесь и сейчас я предпочту толпу солдат, которые смогут подтвердить, что я находилась в штабе, потому что в противном случае моя жизнь оборвётся до того, как любой из вас произнесёт слово «шрам». Я ишваритка, если вы не заметили, мисс Шмидт — кого, как вы думаете, запишут в его подельники?

После того, как Нойманн выдала эту речь, она возобновила движение, просто влетая в штаб. Суетливо предъявила пропуск, не вписалась в поворот и стремглав пронеслась по лестнице. Ческа, с трудом догнавшая подполковника, тихо пискнула:

— Вы знаете Шрама?

Нойманн выдала длинную тираду на родном языке, буквально вышибая дверь в кабинет. Телефон на столе подполковника просто разрывался — теперь, когда дверь открылась, звук стал просто невыносимым.

— Издеваетесь, мисс Вернер? Думаете, если у нас одна родина, мы непременно связаны и знакомы? Ишвар огромен — даже вероятность того, что мы жили в одном городе, стремится к нулю. Подполковник Нойманн на проводе.

Ческа осторожно опустилась на свой стул, пытаясь восстановить дыхание, и подумала, что она действительно сморозила глупость. Она опять ошиблась с выводами — увидела, как буйно отреагировала подполковник, и подумала, что этих двоих связывает нечто большее. Ей действительно показалось, что ишварит и ишваритка связаны — они ведь оба из одной страны. Разве они не должны знать друг друга? Иметь общее прошлое? Возможно, быть шокированы встречей?

Ческа помотала головой, переводя взгляд на угукающую подполковника. Кажется, она читает слишком много книжек.

Наконец, Нойманн положила трубку и скрестила руки на груди.

— Пока остаёмся здесь. Хартманн, Мюллер, поднимайте секретки от службы безопасности. Шмидт, ищите бреши — отметьте места, откуда не поступало никаких сообщений за последние три недели. Нас интересует Централ и пригород, дальше не наше ведомство. Вернер, вспоминайте, кто вёл Шрама и где был потерян след. Мы должны доказать, что это не наш отдел проворонил появление террориста. Задача ясна, солдаты? Работаем.

16. Пять лет назад

Офицеры хранили молчание. Она пыталась спрашивать, пыталась узнать, что с сестрой, но её стража даже не реагировала на её слова.

Шесть часов назад, когда она использовала Алхимию, чтобы спасти Лейшу от развалившегося обелиска, она не думала, что будет дальше. Её родина уничтожена, её семья мертва, а она так и не успела ещё раз попасть домой. Как чувствовала, как знала — надо было просто стукнуть дуру-сестру по голове чем-нибудь тяжёлым и утащить в Ишвар. А теперь всё, теперь поздно — брат больше никогда не обнимет их, мать не позовёт к столу, а отец не привезёт подарков. Больше никогда…

Тогда она была захвачена этими чувствами и совершенно не думала о том, что произойдёт в следующий момент. Тогда она просто хотела спасти то, что ещё осталось.

Когда фюрер начал аплодировать её световому преобразованию, она даже не смогла ничего сказать. Они с Лейшей отвлеклись от перепалки, непонимающе переглянулись и посмотрели на Бредли — он произнёс что-то вроде «очень хорошо», а потом их окружили солдаты. Пять рядом с ней, пять с сестрой — их разделили, развели, провели разными коридорами.

Её привели сюда — в небольшую комнатку с журнальным столиком и диваном. Она села, слишком напуганная, чтобы делать что-то ещё, и замерла, думая о том, что в следующий раз она выйдет отсюда на собственную казнь. Сейчас прошло шесть часов, и она успела успокоиться, осмотреться, задать несколько вопросов и даже поплакать. А офицеры просто стояли, смотрели и хранили молчание.

Дверь открылась, и на пороге возник высокий мужчина с зеленоватыми волосами.

— Идём. Фюрер хочет тебя видеть.

Офицеры пришли в движение, окружив её плотным кольцом, и у неё просто не осталось выбора.

— Что происходит? Я увижу сестру?

Мужчина, пришедший за ней, даже не обернулся. Делать нечего — она поправила сари и вышла в коридор.

Они шли по коридору несколько минут, после чего вышли в широкий зал, и она увидела нескольких ишваритов в окружении солдат. Она разглядела монахов, чьи руки были скованы наручниками, и пожилого мужчину в одежде первосвященника. Неужели сам Руг Ро? Возможно, всё ещё будет в порядке? Если сам Руг Ро пришёл сюда, договариваться с фюрером, то, возможно, у их страны ещё есть шанс…

Мужчины заметили её и пришли в крайнее волнение.

— Куда вы её ведёте? Что собираетесь сделать?!

Нет ответа. Молчание, молчание, молчание. Только ружья, удерживающие мужчин на месте, и приклады, толкающие её в спину. Быстро, быстро, быстро — пройти коридор, открыть дверь, направить её внутрь…

Руг Ро и монахи скрылись из виду — перед ней оказался тёмный коридор с приоткрытой дверью. Офицер снова подтолкнул её — надо идти.

Новое помещение было идеальным прямоугольником с заколоченными окнами. Она видела ковёр, на котором сбоку лежала какая-то кучка, прикрытая брезентом, стол, заваленный бумагами, и два канделябра с зажжёнными свечами — она отчётливо видела люстру и несколько ламп, но они почему-то не горели. Свечи дрожали, коптили, создавали дикий контраст между светом и тьмой. Канделябры как раз достигали уровня головы — она отчётливо видела лицо фюрера, его грудь и плечи, а остальное проваливалось во тьму, превращаясь в смутные очертания. Солдаты, сопровождавшие её, остались у двери, но она почувствовала толчок. Ясно, надо подойти ближе — прямо к брезентовой куче, напротив фюрера.

— Рад вас видеть, Алиса. Вы ведь не возражаете, если я буду вас так называть? Всё же, ишварские имена слишком чужды для моего слуха.

Она возражала. Она не «Алиса», также, как Лейша не «Лена» — ей казалось, что назвать себя аместрийским именем значило то же, что предать Ишвар. Но перед ней стоял Кинг Бредли, а её страна уже пятый день как официально уничтожена, так что она послушно кивнула, переступив с ноги на ногу.

Фюрер улыбнулся.

— Благодарю. Можно взглянуть на ваш алхимический круг?

Конечно же. Многострадальный листок, сложенный в восемь раз, перешёл в мозолистые руки, и фюрер мельком взглянул на формулу.

— О. Решили разнести?

Она кивнула — наконец-то речь идёт о чём-то в чём она уверена и хоть что-то понимает.

— Да. Я знаю, выглядит неаккуратно, но разнесённые дуги стабилизируют…

— …Поток, направляя фотоны вверх? Прекрасное решение. Думаю, у вас талант.

Фюрер мягко, по-отечески улыбнулся, хотя она отшатнулась. Нога соскользнула, попала во что-то липкое — откуда эта липкость на фюрерских коврах?

Кинг Бредли удивительно хорошо разбирался в Алхимии. Кажется, слишком хорошо.

— Должен сказать, ваше выступление впечатлило меня. Мгновенное решение, точный расчёт, идеальный круг — это ведь был первый раз, когда вы применяли эту формулу? Отличный результат.

То, в чём она стоит, холодное и липкое. И пахнет как-то странно — чем-то тяжёлым, спёртым, железным. Почему оно здесь? А, ясно — из-под брезента натекло.

— Кстати, вам будет интересно. Посмотрите вот на это.

Фюрер протянул ей бумагу, на которой был записан ишварский текст. Свечи разгорелись сильнее, чтобы она могла прочитать короткое высказывание. «Океану не пасть в небо» — кажется, это в стиле старого Ишвара, ещё при Династии.

— Что скажете?

Она несколько раз моргнула, фокусируясь, и уверенно ответила:

— Это про первую заповедь. После того, как Ишвар наладил дипломатические отношения с другими странами, пустыню некоторое время называли «океаном», так что здесь речь именно о ней. Ишвара не просто Бог, он сама Земля — и, несмотря на то, что песчинки могут подняться и взлететь, сама пустыня никогда не сольётся с небом. Так что, полагаю, речь о том, что Ишвара всегда будет с нами.

Её босоножки окончательно пропитались липким из-под брезента — она постаралась незаметно дёрнуть ногой, чтобы избавиться от неприятного ощущения. Фюрер задумчиво улыбнулся.

— Интересная интерпретация. Очень… этническая, я бы сказал. Алиса — не буду врать, изначально я возлагал большие надежды на вашу сестру. Я и подумать не мог, что вы окажетесь гораздо перспективнее. Знаете, у меня совершенно случайно завалялось несколько древних текстов времён раннего Ишвара, когда ваш народ активно занимался Алхимией. Мы как раз собирались приступить к расшифровке, но у вас, полагаю, это получится лучше и быстрее. Коренная ишваритка, изучающая Алхимию — если всё получится, несколько забытых знаний вернутся в мир. Кучка изгоев, сумевших раскопать жалкие остатки ишварской школы, потрепали часть моей армии — если бы мы обратили внимание на эти тексты раньше, зачистка была бы менее болезненной.

Кинг Бредли ещё раз улыбнулся и встал, обходя стол. Света стало больше, так что удалось бросить быстрый взгляд под ноги — липкая лужа тёмная, она растеклась по ковру и полностью перекрывает путь. Фюрер копошится, а потом достаёт папку и серебряные часы.

— Световой Алхимик. Звучит, как думаете? Здесь документы и оформление — на аместрийское имя, разумеется. Алиса Нойманн — я взял на себя смелость выбрать вам новую фамилию.

Он протягивает ей папку, но не двигается с места. Она вынуждена сделать шаг вперёд — нога случайно задевает брезент, и из-под него внезапно вываливается рука. Свечи горят, внизу ничего не видно, но она всё равно может рассмотреть смуглую кожу, тонкие пальцы и маленькое колечко на мизинце.

— Где моя сестра?

Фюрер улыбается, на его лице расчёт и самодовольство. Она стоит, угодив двумя ногами в липкую, кровавую лужу, и понимает, что не может сдвинуться.

— Там, где ей и положено быть. Не беспокойтесь о ней, мисс Нойманн — мы обо всём позаботились.

Она прекрасно знает это кольцо. Видела в ювелирном магазине, в приграничном городке, где они остановились, когда ехали в Аместрис. Это кольцо купил алхимик — купил, чтобы через несколько секунд оно оказалось на пальце Лейши. Она борется с желанием задрать брезент — увидеть деревянный браслет, который когда-то сделал брат, спутанные волосы и красные глаза, так похожие на её собственные. Она не может даже пошевелиться — ей кажется, что у неё в животе разверзся пустынный океан. Фюрер привстаёт, и она рефлекторно берёт бумаги. Она не чувствует тяжести папки и холода металла часов. Запах железа бьёт в ноздри — кажется, её сейчас стошнит.

— Вы заинтересовали меня, Алиса. Я бы сказал, вы мне понравились — настолько, что я решил дать вам шанс. Забавно — сегодня ваш первосвященник хотел обменять свою жизнь на жизнь остального народа, даже не понимая, что он самый обычный человек. Должен сказать, вас, ишварского Алхимика, я оцениваю гораздо выше. В папке, которую вы держите в руках — мораторий на приказ №3066 в отношении вас. В единственном экземпляре, разумеется, и с возможностью снятия с моей стороны без уведомления. Но до этого ведь не дойдёт, неправда ли, Алиса? Вы показались мне умной и благоразумной девушкой — именно такой, какой и должна быть последняя женщина Ишвара.

Глаз фюрера добрый, как у заботливого отца. Голос дружелюбный, мирный, ласковый, тело расслаблено, а по форме бегают блики. Свечи дрожат и коптят потолок — запах тающего парафина смешивается с железом. Наверное, ей кажется — она никогда не замечала, пахнет ли парафин. Пустыня у неё внутри растекается битым стеклом — ей очень, очень страшно.

— Вижу, вы удивлены. Понимаю. Идите. Посидите в комнате, спокойно изучите бумаги, а мы пока подберём вам достойное место с лабораторией и первую книгу для расшифровки. Думаю, ваша форма уже должна быть готова, и я рекомендую вам переодеться. Уверен, вы будете прекрасно смотреться в синем. И, пожалуйста, составьте список книг, которые вы захотите забрать с собой. В дом алхимика, который вам снимали, вернуться не получится — волнения и зачистка, сами понимаете. О нём тоже не волнуйтесь — как я и сказал, мы обо всём позаботились. Удачи.

Она стоит, пока взгляд фюрера не леденеет. Страшно, страшно, страшно — уйти, сбежать, оказаться так далеко, как это возможно. От комнаты с брезентом и свечами, от тёмного коридора, от молчаливых офицеров, окруживших её плотным кольцом. Сбежать из Централа, сбежать из Аместриса — забиться под кровать в своей комнате, чтобы знал только брат. Чтобы обнял, поцеловал в висок, спрятал в своём плаще и рассказал легенду об Ишваре, чтобы Лейша играла с соседскими детьми во дворе, отец пропадал на работе, а мама пекла пироги. Чтобы ей было не двадцать пять, а пятнадцать, чтобы семья ещё не знала, кто станет её женихом, и чтобы никогда, никогда в жизни не покидать Ишвар.

Она живёт в главном штабе почти две недели, пока догорает её страна. Они почти никогда не покидает комнаты — о ней знают только высшие чины. Её существование тщательно скрывается — кажется, фюрер принял меры, чтобы слухи о «последней женщине Ишвара» не прошли дальше этих стен. Некоторые из них всё равно прорываются, и исчезают быстрее, чем успевают разлететься по округу — те, кто рискнул, таинственным образом пропадают. Она не знает обо всём этом — ей очень, очень страшно.

17. Настоящее время

Офицер из службы безопасности нахмурился, изучая документ.

— Почему здесь прошлогодняя дата?

Ческа пискнула, и, заикаясь, произнесла:

— Это форма «три-восемь-ноль». Отсчёт должен вестись с момента первого сообщения.

Офицер красноречиво посмотрел на неё, показывая, что не верит ни единому слову. Ческа торопливо сунула ему в руки толстый справочник последней редакции.

— Вот, можете проверить. Раздел «оформление секретных документов второго типа», формы «три-семь-четыре», «пять-семь-шесть», «три-восемь-ноль».

За то время, что подполковник возглавляла их отдел, Ческа успела вызубрить эти дурацкие формы наизусть. Офицер действительно открыл книгу, нашёл нужную страницу и изумлённо выдохнул.

— Ну надо же. Зак, ты прикинь — есть форма, где отчёт ведётся с момента доноса.

Офицер, проверяющий бумаги Гаса, потряс точно таким же справочником.

— Ага. А ещё есть та, где подпись ставят вверх ногами. Такое чувство, что этот отдел не работает, а создаёт бумажки, выбирая те, что позабористей.

Служба безопасности нагрянула к ним с самого утра, на следующий день после очередного исчезновения Шрама. Проверке подлежало всё, вплоть до слоя пыли на лампах — в отдел явился сам генерал, плотоядно скалящийся в сторону монолитной глыбы по имени Нойманн. Подполковник снова присела на свой стол и скрестила руки на груди, и снова сохраняла полное спокойствие — совсем как в тот день, когда её собирались арестовать. Ческе даже не верилось, что она живая — разве человек может быть настолько безразличен к тому, что на него направлены дула ружей, а куча офицеров рыщет вокруг, собираясь повесить на неё всех собак. Предсказание Нойманн полностью сбылось — служба безопасности собиралась превратить их в козлов отпущения, обвинив в том, что они вовремя не обнаружили Шрама.

— Давайте не будем разводить цирк, мисс Нойманн. Мы оба знаем, что это вы помогли Шраму пробраться в Централ. Ишвариты достигли невероятных успехов в ведении партизанской войны — вы были только рады поддержать брата, верно? Не упрямьтесь — признательные показания облегчают наказание.

Мужчина улыбался так мерзко, что Ческу замутило. Ни один мускул не дрогнул на лице Нойманн, а её безразличные багровые глаза открыто встретили чужой маслянистый взгляд.

— Я протестую против подобных обвинений, генерал. Я пять лет служу Аместрису, и за это время не сделала ничего, за что меня можно было бы обвинить в измене. Если у вас есть доказательства обратного, я прошу созвать трибунал против меня и предъявить их там.

Генерал подпрыгнул, разъярённый чужой реакцией. Ческа даже не знала, можно ли вообще выпутаться из такой ситуации — разве армия не может в два счёта подделать любые доказательства?

— Вы в сговоре с ним! Вы получили от него сигнал и помогли ему проникнуть сюда!

Генерал махнул рукой, отдавая какой-то сигнал, но солдаты, окружившие подполковника, не сдвинулись с места. Ческа их прекрасно понимала — у начальницы крайне тяжёлый и пугающий взгляд.

— Я никуда не хожу, кроме штаба и своей квартиры. Расстояние между этими местами преодолеваю на машине, с водителем, одобренным службой безопасности. Вокруг меня всегда не меньше трёх офицеров. Полагаю, у вас есть точные записи того, что я делала и где была, с самого моего приезда в Централ.

Как будто распекает подчинённого. Как будто не её собираются арестовать и казнить за то, что опасный террорист проник в Централ.

— Нам известно много способов связи помимо личной встречи.

— Я Государственный Алхимик. Шрам охотится на Государственных Алхимиков. Если бы он знал о моём существовании, я уже была бы мертва.

Генерал злился — он явно не ожидал, что ему будут перечить. Его лицо с каждой минутой становилось всё краснее, а фразы короче и громче — и часы с символом Аместриса, которые демонстративно вытащила Нойманн, стали последней каплей.

— Вы ишваритка! Думаете, я поверю, что Шрам убил бы земляка?

Впервые с начала разговора глаза Нойманн изменились — в них появились лёгкая брезгливость и недоумение.

— Я Алхимик. В Ишваре запрещена Алхимия — такие, как я, считаются изгоями. Их не пускают в города, не оказывают помощь и казнят при необходимости. Наши священники терпимы к аместрийским алхимикам, но не проявляют милосердия к предателям воли Ишвары. Полагаю, из всех убийств, совершённых Шрамом, моё было бы самым зверским и зрелищным.

Ческа слышала их. Лёгкие покровительственные нотки в голосе подполковника, как будто она объясняла непреложные истины несмышлёному ребёнку. И, что самое ужасное — их слышал и генерал.

— Вы арестованы, Нойманн. В камеру её, до окончания следствия!

Подполковник не сдвинулась с места.

— Пожалуйста, предъявите ордер на мой арест. По правилам, он должен быть в трёх экземплярах, с печатью и подписью. Напоминаю, что я Государственный Алхимик, и форма отличается — необходимо также вписать причину задержания, а подпись располагается в центре, а не снизу справа.

Генерал чуть не скончался на месте от этой наглости, но Нойманн успокаивающе добавила: «Я не сопротивляюсь, генерал. Просто следую правилам», и взрыва удалось избежать. Ордер почти сразу оказался в руках подполковника, она быстро пробежала по нему глазами и встала, передавая документ Милли.

— Сохраните это, мисс Шмидт.

Она быстро пробежала глазами по документу, и вдруг стала очень задумчивой.

— Подполковник, здесь…

Начальница зыркнула на подчинённую, и Милли затихла.

— Сохраните, мисс Шмидт. До моего возвращения работаете в штатном режиме.

И ушла, демонстративно сдав оружие, перчатки и патроны, а также позволив застегнуть наручники на запястьях. Офицеры, проверявшие их документы, тоже скоро покинули кабинет — отдел переглянулся, боясь предполагать, что будет дальше.

Алиса Нойманн отсутствовала неделю, которую провела в тюремной камере. В это время против неё выдвигались обвинения, а их отдел таскали на допросы каждые полчаса. Первая часть обвинения, состоящая в том, что подполковник была сообщницей Шрама, развалилась в первый день — в том числе потому что причины, записанные в ордере, не могли выдвигаться против Государственных Алхимиков. Ческа не думала, что Нойманн выкрутится, если честно — но, судя по всему, у подполковника были совершенно особые отношения с приказом №3066. Вторая часть обвинения была куда опаснее — с них спрашивали, почему они не стали рыть землю в поисках Шрама. То ли высшие эшелоны привыкли к методу работы бригадного генерала Хьюза, то ли просто ждали, что все солдаты обожают свою страну и готовы рвать жилы за идею, но они все пребывали в полной уверенности, что появление террориста лежит на их плечах. Фактически, Нойманн обвиняли в том, что она не манкировала служебными обязанностями ради поимки Шрама. Им на полном серьёзе заявили, что они должны были отойти от инструкций, рискнуть головами и работой и задействовать даже незаконные методы, но обнаружить преступника. Однако, и это обвинение было отозвано, и им даже принесли официальные извинения.

Всё же, подполковник Нойманн блестяще справлялась со своими обязанностями в рамках регламента — не больше и не меньше. И этот регламент, который не удовлетворял амбициям генералов, они создавали сами.

Сказать по правде, Ческа была чертовски рада видеть подполковника. Алиса Нойманн выглядела немного помятой, а под левым глазом у неё расцветал свежий фингал — но она была всё той же Нойманн, и её безразличные фразы и холодные глаза сулили стабильность и процветание.

— Доброе утро, солдаты. Полагаю, сегодня мы изменим порядок и проведём собрание — я хочу знать, что произошло за время моего отсутствия. Садитесь сюда, мисс Шмидт — сегодня вы будете вести протокол.

Воистину, нет ничего более монолитного и постоянного, чем формализм их подполковника.

18. Четыре года назад

Заключённые шумели. Били по решётке, высовывали руки, глумливо выкрикивали пошлости и разражались смехом, когда видели, как она дёргается. Комендант, ведущий её мимо камер, не обращал на них никакого внимания, но она просто не могла поступать также. Их голоса такие громкие, а слова острые — они режут её, режут, обдирают до костей. Ей не хочется находиться здесь, но она просто не может отказаться.

— Вот. Этаж приговорённых к смерти. Выбирайте любого. Возьмёте одно или нескольких?

— О…одного.

Комендант никак не прокомментировал её решение и заикание. Больше нельзя было медлить — она медленно двинулась вдоль камер, где смех ещё жёстче, насмешки грубее, а взгляды настолько безумны, что закрывают самого Ишвару. Нет, это невозможно — если она пробудет здесь ещё несколько минут, то просто сойдёт с ума.

— Вот этот.

Высокий блондин пялился на неё своими голубыми глазами, пока его выводили в коридор. Ганс Меригольд, поджигатель, приговорён к смерти за террористический акт, в котором погибло пятьдесят человек, включая десять женщин и одного ребёнка. Её это не очень волновало — он, по крайней мере, молчал.

Клетка внутри лаборатории напрягала. Она проводила здесь большую часть времени, познавая тайны Алхимии, и уже привыкла к аскетичному убранству, нескольким старым столам и полупустому книжному шкафу — и клетка нарушала устоявшийся порядок вещей. Она хотела бы сосредоточиться на написании своей книги, шестой в серии о световой алхимии — оказывается, писать шифром гораздо сложнее, чем читать, и график сильно стопорился — но теперь напоминание о аттестации, находящееся прямо посередине комнаты, не давал ей сосредоточиться. Комендант заявил, что это адекватная мера предосторожности, и преступник, приговорённый к смерти, должен содержаться по правилам. Она отказалась проводить эксперименты прямо внутри тюрьмы — что же, пришлось переносить тюрьму к ней.

— Может, ты представишься? Скажешь, почему я сижу здесь?

Ганс Меригольд явно испытывал скуку — он уже несколько дней пытался привлечь к себе её внимание. Она изо всех сил старалась игнорировать его — так гораздо проще не думать о том, что она… она…

— Я Аийш… Алиса. Алиса Нойманн. Я должна убить тебя.

— Ты была в Ишваре, когда его уничтожили?

Она вздрогнула, чуть не снеся тигель. После того, как она сказала преступнику правду, он молчал три дня — она успела забыть, что он вообще где-то здесь.

— Не твоё дело, ясно?

Аместриец посмотрел на неё, а потом расхохотался.

— Ясно, ясно. Судьба, ну ты и сволочь!

Он смеялся несколько минут, а потом сел, обхватил колени руками и прикрыл глаза.

— Знаешь, за что я сижу? За подрыв штаба. В моём городе жила семья ишваритов — мирные люди, жили в Аместрисе несколько поколений. Учителя. И их расстреляли — и никто, ни один синий мундир не сказал ни слова против. Приказ №3066, приказ №3066… Да какая разница, приказ или не приказ — разве не ясно, что в любой момент надо оставаться человеком? Я знал, что меня казнят. Думал, что всё честно. И вот теперь я здесь — в клетке, изображаю подопытного кролика алхимика-ишваритки, продавшей собственную страну. Ну вперёд, давай — докажи мне, что я сделал это напрасно.

Ганс снова расхохотался, не обращая внимания на мир вокруг. Она вздрогнула. Тигель всё-таки упал — на каменный пол, сразу вдребезги. Красиво — песок и керамические осколки.

— Это Лейша хотела стать алхимиком, а не я. Моя сестра, моя непутёвая близняшка. Нашла алхимика, уговорила родителей, уломала брата, приехала сюда… Пришла на Экзамен, проводимый через четыре дня после уничтожения Ишвара. Не справилась — круг был с ошибкой, такой глупой, что и говорить смешно. Она никогда не умела зубрить нормально — думала, что это волшебство. Сказка. А я… я не могла её не спасти. Смешно, да? Моя родина была уничтожена, моя семья была мертва, мне было запрещено выходить из дома без сопровождения, нас в любой момент должны были поставить к стенке — а я пошла на Экзамен. К ней. И фюрер мне его зачёл, дал часы, алхимическое имя и отправил сюда. Так что ты прав — я действительно продала свою страну. Использовала Алхимию, что уничтожила её, чтобы спасти сестру, которая сразу же была казнена. Приказ №3066 — две чистокровные ишваритки, но одна приглянулась фюреру, а другая нет.

Глаза болят — она так давно не плакала. Думала, что слёзы кончились ещё год назад, когда она потеряла всё. Кажется, нет. Ишвара, как же ноет сердце.

— Это Лейша должна была быть здесь. Лейша, а не я. Она так любила эту проклятую Алхимию, так старалась для этого Экзамена… Я не должна была останавливать её. Не должна была ехать с ней. Надо было остаться в Ишваре.

Мужская рука осторожно погладила её по плечу, едва доставая и вжимаясь в прутья клетки, и она расплакалась.

Щенок тяфкнул, нежно прикусывая её за палец. Она тихо выдохнула, понимая, что сейчас расплачется. Нет, нет, нет-нет-нет — она просто не может провести эксперимент на животном. Если уж ей надо кого-то убить, пусть это будет человек. Собака не пытается пойти против воли Ишвары, крыса не нарушает ход вещей. Лишь человек пытается стать Богом — поэтому лишь он заслуживает того, чтобы умереть.

— Знаешь, у тебя очень интересные исследования.

Ганс выпросил одну из её тетрадок, и теперь сидел, откинувшись на решётку, и с увлечением читал убористый текст. Она фыркнула, думая о том, что этот аместриец очень глуп.

— Такие же еретичные, как и остальные. Богомерзкая Алхимия не может быть интересной.

Он неодумённо моргнул, по-птичьи склонив голову на бок.

— Правда? Мне казалось, тебе нравится Алхимия.

Она прекратила играться со щенком, подошла к клетке и скрестила руки на груди.

— Ишвара запрещает Алхимию. Наука, идущая против замысла Его, не может нравиться. Я признаю её важность и уважаю учёных, но не более того.

Ганс вдруг стал очень серьёзным. Он бережно отложил тетрадь и встал — оказывается, он как минимум на голову выше неё.

— Не надо, Алиса. Религия это важно, и я действительно восхищаюсь твоей искренней верой в Ишвару, но жизнь состоит из наших суждений, решений и поступков.

Она почувствовала, что ей стало неуютно, и сжала руки сильнее.

— У меня нет выбора, Ганс. Фюрер сделал меня Световым Алхимиком — я должна заниматься этим.

Тетрадка снова оказалась в чужих руках — её труд и её предательница.

— Здесь описаны способы передачи света. Не голая формула, не пустое суммирование и отписка — планы, возможности, идеи. Я вижу — ты вложила душу в каждую строчку этой тетрадки. Пожалуйста, не умаляй ценности своей работы только потому что кто-то там когда-то там сказал, что таких, как ты, принято ненавидеть.

Нет, с Гансом не стоило разговаривать — она всегда чувствовала себя слишком беззащитной после его слов.

— Ты не понимаешь…

— Ты прекрасный алхимик, Алиса. Трудолюбивый, педантичный, талантливый алхимик. Алхимия должна помогать людям, и если хоть одна из твоих идей будет доработана, ты облегчишь жизнь сотням, тысячам людей. Я понимаю, почему ты говоришь то, что говоришь — но Алхимия просто наука о преобразовании. Наука идеальна, она не влияет на реальный мир — влияют люди, что её используют. Наука не может убивать, не может ненавидеть, не может предавать одних и помогать другим. Алхимия не виновата, Алиса — ни в том, во что люди превратили её, ни в том, что пришлось пережить тебе.

Как ты это делаешь, Ганс? Почему она никогда не может ответить?

Нет, это невозможно. Она не сможет. Убить человека, такого же, как она — ни за что. Она не справится.

— Проблемы с преобразованием? Не можешь превратить ужа в ежа?

Ганс привалился к решётке, с интересом рассматривая её рабочий стол. Он явно был настроен поболтать — ей было не до праздных разговоров и поддразниваний.

— Я не могу. Просто не могу. Должна, знаю, что должна — но я даже думать об этом не могу! Нельзя вмешиваться в замысел Ишвары, Ганс. Нельзя вмешиваться в замысел Ишвары.

Он сразу же перенял её настроение и стал серьёзным. Просунул руки сквозь прутья клетки, раскрыл объятия — она прижалась к нему и всхлипнула, думая о том, что она совсем одна. Синяки и царапины саднили, на столе подполковника Борга лежал очередной донос, а командующий полчаса мучил её, потрясая в руках последним отчётом и придираясь к каждой запятой.

— Ты о том, что должна убить меня алхимическим преобразованием? Ты справишься.

Она подняла на него глаза, а потом вдруг, поддавшись наитию, раскрыла клетку и проскользнула внутрь.

— Я не хочу справляться. Ох, лучше бы я умерла!

Она села на пол рядом с лежанкой, на которой обычно сидел Ганс, и он пристроился рядом, даже не пытаясь покинуть свою мини-тюрьму. Она думала, что её обнимут, но он был удивительно отстранённым. Краем глаза она засекла движение, а потом ей в руку вдруг вложили нож.

— Так давай. Вперёд. Ты всё ещё можешь сделать это. Смерть, знаешь ли, такая штука — особых условий не требуется.

Она не могла поверить своим глазам. Нож, явно самодельный, поблескивал в тусклом свете — острый, им вполне можно убить. Всё это время у Ганса было оружие!

— У тебя был нож! Ты мог…

Ганс закатил глаза и ткнул её локтем.

— Был, был. Неважно. Ну что, ты собираешься перерезать себе глотку, или нет?

Она несколько раз моргнула, обдумывая его слова, а потом фыркнула.

— Издеваешься? Ишвара запрещает самоубийства.

Аместриец пожал плечами, оставаясь непонятно серьёзным.

— А ещё он запрещает заниматься Алхимией, но ты проводишь преобразования и продолжаешь верить в него. К тому же, ты собираешься лишить себя жизни, чтобы не убивать людей — разве это не смягчающие обстоятельства? Впрочем, если хочешь, я могу сделать это. Я уже убийца, приговорён к смерти, в Бога не верю — мне терять нечего. Так что, зарезать тебя?

Как-то незаметно нож снова оказался у него, и она замерла, холодея от ужаса.

— Давай, я не больно. Чик, и ты в объятиях своего любимого Ишвары. М? Согласна?

Ганс приближается, а она так напугана, что не может пошевелиться. Смотрит на нож, чувствует, как в горло впиваются ледяные пальцы, а в голове набатом стучит «жить, жить, жить». Надо что-то сделать. Как-то защитить себя. Убежать, позвать на помощь, что-нибудь преобразовать.

Ганс слегка отклоняется и становится почти спокойным.

— Не хочешь, верно? Ты не хочешь, чтобы я убивал тебя. Почему? Скажи мне, почему?!

Он бросился вперёд. Рванул, быстрее чем она успела среагировать, повалил на пол, вогнал нож в пол рядом с её лицом. Снова крикнул: «Почему?!», тряхнул её, крикнул, тряхнул.

— Потому что я хочу жить! Очень, очень хочу…

Слёзы. Ну конечно это слёзы — потому что, когда речь идёт о Гансе, она всегда плачет. Он, кстати, тут же прекратил нападать — взял её за плечи, сел, утягивая за собой, прижал к груди.

— Ну тише, тише. Я не собирался убивать тебя на самом деле.

Жестоко, как же это всё жестоко. Ишвара, неужели грех её столь велик, что ты караешь так мучительно?

Она была готова к смерти. Видит Бог — она с радостью исчезла бы вместе со всем народом Ишвара. Если бы солдаты пристрелили её, она бы и не подумала сопротивляться — но она осталась жить, и чем больше времени проходило, тем сильнее в ней крепло это желание. Жить. Жить. Жить! О, как же ей хотелось жить! Дышать воздухом, ходить по земле, заниматься Алхимией, спать по ночам и принимать пищу. Даже сейчас, когда она уничтожена, даже так, на коротком поводке у фюрера, даже если она не может выходить из кабинета и должна носить ненавистную форму и часы — ей так хотелось пожить ещё немного. О, как умён фюрер — он прекрасно знает, как сделать так, чтобы люди сами приползали к нему и просились на поводок.

Мужские руки гладят её по голове — так, как это делал брат. Как когда-то папа.

— Всё нормально, слышишь? Хотеть жить — нормально. Мы говорим, что те, кто умирают за свои убеждения — герои, но никто не осуждает тех, кто не делает этого. Ты не боец, Алиса. Ты учёный. Ты молодая девушка, которой многое пришлось пережить — и никто в целом мире не имеет права осуждать тебя, слышишь? Ты зашла так далеко, милая — и я клянусь тебе, ты заслужила жизнь.

Тепло чужого тела успокаивает. Она прижимается к нему, прячет лицо в изгибе шеи, мечтает раствориться, провалиться внутрь. Чтобы кто-то другой проходил через этот кошмар. Чтобы это, наконец, закончилось.

— Знаешь, я даже начала думать, что всё не так уж плохо. А потом мне сказали — либо ты придумываешь, как будешь убивать людей, либо мы поставим тебя к стенке.

И, кажется, она сделает это. Пойдёт против своего Бога, против маленькой, яростной, скорой на расправу и суждения девочки, которая любила свою родину, и послушно склонит голову перед хозяином, как и полагается цепной псине. Загнанной в угол, униженной, растоптанной, перепуганной, но очень эгоистичной псине, которая в глубине души верит, что её жизнь дороже остальных.

Как так вышло? Как она стала такой? Когда же ты покараешь её, Ишвара?

Лёгкий поцелуй в затылок жёг, как аместрийское клеймо. Мужские руки на её теле вдруг стали горячими и тяжёлыми.

— Значит, ты должна придумать это. Я не знаю, что сказали бы другие, но я не хочу и не буду тебя осуждать. Наоборот — я хочу, чтобы ты сделала это. Посмотри на ситуацию с другой стороны, Алиса — люди, которых ты могла бы убить, всё равно умрут. В боли, в страданиях, в мучении. Возможно, их смерть будет длиться несколько дней, и она будет настолько жестокой и невыносимой, что люди не смогут поверить в то, что такие способы казни вообще существуют. Я знаю, о чём говорю — потому что чаще всего палачей назначают из Алхимиков. Ты слышала о Багряном, Алиса? Он делал из людей бомбы. Бомбы, представляешь? И его жертва даже не знала, когда именно ей суждено умереть, и лишь могла ждать, секунду за секундой, и следить за тиканьем и стрелкой. Если под рукой нет Алхимика, заключённых расстреливают — ставят к стенке и дают залп из ружей. Мало кто умирает сразу — пули летят неровно, идёт разброс. Даже если повезёт, боль всё равно невыносимая — чувствуешь, как тело разрывает раскалённое железо, как оно уничтожает тебя и разрывает на куски.

Ганс на секунду замолчал, а потом вдруг отстранился, желая поймать её взгляд.

— Ты ведь не такая, Алиса. Бог, которого ты так любишь, не терпит страданий других. И именно поэтому только ты способна на это. Способна создать формулу, которая будет избавлять от страданий, а не причинять их. Понимаешь? Эти люди всё равно умрут, а ты всё равно будешь убийцей — но лишь тебе решать, уйдут ли они с миром.

Она не хотела смотреть на него, и он подчинился — позволил прижаться, позволил спрятаться, обнял, осторожно прикоснувшись к талии.

— Ты справишься, Алиса. Создашь формулу преобразования человека в свет. И, когда придёт время для твоей аттестации, ты демонстративно меня казнишь. Нет, не смотри на меня так — я знал, что меня казнят за мой поступок, и был готов к последствиям. Я уйду из жизни с лёгким сердцем — потому что буду точно знать, что на свете есть Алхимик, помогающий людям. Поверь мне, этого достаточно — если существует хоть один человек, ценящий чужую жизнь, наш мир будет в порядке.

Они обнимались ещё некоторое время, пока не пришла пора возвращаться в общежитие и сдавать отчёт. Она не стала запирать клетку — Ганс даже не пошевелился.

— Я не смогу убить тебя, Ганс.

Нежное прикосновение к щеке, лёгкий поцелуй.

— Ты не просто сможешь — ты сделаешь.

Она потратила две недели на то, чтобы преобразовать нормальную кровать — но видит Ишвара, оно того стоило. Хотя это было глупо и непонятно — она давно не запирала клетку, но Ганс и не думал убегать.

— Я убийца, Алиса. Я заслуживаю смерти. К тому же, как иначе ты поймёшь, что формула сработала?

Работа была почти завершена — осталось добавить универсальности, расширив преобразование. Пока что формула работала только на мужчинах — неудивительно, при таком-то исходном материале.

— Ганс, пожалуйста. Я…

Он снова поцеловал её, не давая сказать «люблю тебя», и осторожно перевернул на спину, будто собирался отвлечь её от главного.

— Не надо, Алиса. Всё будет так, как должно быть — я приду на твою аттестацию и вызовусь добровольцем, даже если ты организуешь мой побег. Подумай сама — тебе всё равно придётся убить заключённого. Чем какой-то чужой парень лучше меня?

Она игриво ударила его в плечо, прижимаясь всем телом. Наверное, надо пойти в душ — возможно, им стоит сделать это вместе.

— Не лучше, а хуже. Я не буду знать этого чужого парня, и не буду вспоминать богомерзкие непотребства от одного взгляда на его штаны.

Ганс легонько укусил её за нос, делая вид, что он возмущён.

— Богомерзкие непотребства, говоришь? Это кто у нас тут? Маленькая ишваритская ханжа? Я тебе покажу все прелести мирской жизни…

Через некоторое время, когда они лежали, расслабленные, и обсуждали возможность принять душ, Ганс вдруг стал серьёзным. Это удивило — она, сказав по правде, давно забыла, о чём спрашивала полчаса назад.

— Я действительно прошу тебя о том, чтобы ты испытала формулу на мне, Алиса. Потому что я чувствую, что готов принять смерть. Я сделал ужасную вещь — ужасную настолько, что жить уже не хочется. И если ты действительно привязалась ко мне, то ты сделаешь это — потому что мирная смерть это единственное, что ты вообще можешь сделать для меня.

Она тихо вздохнула, пряча голову в чужой подмышке. Нет, им определённо нужно в душ.

Формула почти готова. Скоро аттестация.

Усатый мужчина, щёголь, пожилая женщина — комиссия совсем не изменилась за это время. Смотрят, с интересом, с предвкушением. Возможно, немного осуждающе:

— Нам известно, что подопытный — единственный, кого вы взяли на эксперимент. Вы уверены, что формула сработает, мисс Нойманн?

Ганс стоит к ним спиной. Он смотрит прямо на неё. Он улыбается.

Она не отвечает. Достаёт листок с усовершенствованным кругом, подходит, осторожно прикладывает бумагу к чужой груди. Для всех её преображений требуется тактильный контакт — кажется, это её последнее прикосновение. Она слегка надавливает и прикрывает глаза.

…Включение бензодиазепинов в химический синапс провоцирует сродство гамма-аминомасляной кислоты…

… При изменении константы период полураспада ускоряется до сорока процентов и запускает цепную реакцию…

…Энергия и импульс фотона зависят только от его частоты…

Когда она убрала листок, ничего не произошло. Секунда, две, три — разозлённая комиссия начинает терять терпение.

— Мисс Нойманн…

— Тепло. Так спокойно и тепло.

Она попыталась улыбнуться, слегка дёрнув уголком губ.

— Химическая реакция должна провоцировать синтез вещества, входящего в состав тяжёлых успокоительных. Спокойствие, мир, нирвана — я пыталась запустить состояние, называемое «просветлением». Чтобы тот, кто стал жертвой, мог обрести свет и спокойно уйти к своему Богу. Это, конечно, немного искусственно, но…

Взгляд Ганса слегка расфокусировался. Он махнул рукой, а потом поднёс её к лицу, рассматривая маленькие точки света.

— Спасибо. Так тепло…

Света становилось всё больше и больше — формула должна была работать постепенно, со временем ускоряясь. Возможно, ей стоит изобрести мгновенный аналог, который моментально преобразует объект — над этим можно подумать как раз к следующей аттестации.

Стоило ей моргнуть, и Ганс окончательно исчез. Комиссия что-то говорила — она почти не слушала.

Она была переведена на должность штатного палача в ту же секунду, как вернулась в Лин. Комендант предложил не откладывать дело в долгий ящик, и они вместе пошли за приговорёнными.

Как и в прошлом году, они шумели и выкрикивали пошлости. Это продолжалось недолго — даже самые матёрые преступники замолкали под немигающим взглядом багровых глаз.

19. Настоящее время

В этот раз под раздачу попал Гас. Кажется, он ошибся в расшифровке, и теперь драхмийская линия, над которой они работали, потеряла всякий смысл. Ческа не была до конца уверена, в чём там дело — она зашивалась со своей частью работы, пытаясь запихнуть в голову весь четвёртый архив. Какое счастье, что её отправили изучать данные по Ксингу, и к Драхме она вообще никакого отношения не имеет — подполковник наверняка уволила бы её с волчьим билетом. Гас же до этого момента был на хорошем счету, не ошибался и даже переделывал чужие косяки, но начальство не собиралось быть милосердным. Хотя ему всё равно досталось меньше, чем Ческе, когда она действовала на свой страх и риск — видимо, потому что Хартманн действовал по инструкции, а его работа проверялась самой Нойманн. Понятно, что виноват всё равно Гас, но это ведь подполковник не уследила…

В общем, Гаса даже премии не лишили. Посадили писать горы объяснительных, переделывать работу, на которую их отдел убил месяц, и при этом дали новое задание — он, конечно, в ближайшее время будет жить на работе и вообще не спать, но в этом не было ничего невыполнимого.

Прямо сейчас они активно копали под Ксинг. Если верить сплетням за пределами кабинета, у Шрама была сообщница из этой страны, и теперь разведка должна была в узел завязаться, но узнать, насколько эта девочка опасна для Аместриса. Вопрос серьезный, горячий — если что-нибудь выяснится, дело может дойти до войны. Неудивительно, что Гасу простили провал с Драхмой, ведь в такой ситуации все соседние государства отошли на второй план.

Нойманн, как и всегда, что-то делала и хранила молчание. Кажется, она была не в настроении, но Ческа всё равно рискнула.

— Подполковник, по поводу магазина. Я…

Нойманн несколько раз моргнула, словно она уже забыла, что в кабинете есть кто-то кроме неё. Впрочем, она быстро вернулась в реальность и накорню обрубила благородный порыв.

— Благодарю за заботу, мисс Вернер, но в этом нет необходимости. Меня включили в список, пока я сидела в камере, так что проблема с едой отпала.

Слова были безупречно корректными и вежливыми, но Ческе всё равно показалось, что за ними крылось какое-нибудь «я не собираюсь оказываться у стенки из-за вашего доноса, мисс Вернер». Было обидно, но она понимала, почему подполковник настолько недоверчива, так что не видела смысла культивировать свои эмоции.

На самом деле, Ческа была счастлива, что она решилась озвучить свой вопрос. Потому что Нойманн среагировала — не накричала, не пригрозила санкциями, а нормально ответила. И это лучше всего показывало, что жизнь налаживается.

— Если у вас есть время на праздные разговоры, мисс Вернер, я предполагаю, что вы закончили. Каковы результаты?

Ческа вздрогнула, понимая, что она отвлеклась, и суетливо разворошила документы.

— Н-ну, то, что я успела посмотреть… В общем, кажется, в Ксинге сейчас назревает смена власти. Император использует довольно жёсткие методы для контроля других аристократических семей — в том числе через создание гарема. Нынешний правитель стар, и среди его детей готовится битва за престол. В отличие от предыдущих лет, когда вопрос решался междоусобицей, наследник будет определён через выполнение условия. Император объявил, что выберет того, кто сможет принести ему «благую весть», и отыщет бессмертие. Вот. В-возможно, там есть что-то ещё, но пока что я…

Подполковник передвинулась, снова спуская с поводка человеческую часть себя, и бесцеремонно перебила Ческу.

— Достаточно, мисс Вернер. Всё понятно.

Алиса Нойманн выглядела так, словно ей только что предложили съесть целую тарелку лимона. Милли, отложившая свою бумажку, осторожно спросила:

— Это ведь запрещённые знания, да? Одна из самых главных тайн Алхимии…

Начальница скривилась ещё сильнее, но цель была достигнута — Ческа отчётливо видела, что она стремительно сбрасывала кожу формалиста и собиралась начать очередную лекцию-разговор.

— Нет. Это Император-идиот, который в жизни не открыл ни одной книжки, но что-то где-то услышал и решил, что знает всё. «Бессмертие» ему подавай, ага. А путешествие во времени он не хочет?

Подполковник стремительно превращалась в ту самую женщину, которая бежала от патрульных и ругалась на Шрама. Наверное, она даже не заметила, как много жизни пустила в свои слова — Ческа вдруг подумала, что Нойманн начала доверять им, если уж она так стремительно оттаивает.

— Вопрос бессмертия и человеческой души лежит вне сферы моих интересов, но я знакома с рядом исследований, и с уверенностью могу сказать — это эвфемизм. Метафора, не описывающая реального положения дел. Начнём с простого.

Нойманн взяла ручку и махнула ей, рисуя круг.

— Под бессмертием обычно имеется в виду отсутствие старения. Старая душа в старом теле, которое пребывает в стазисе — это то, что называется «комой». Такой вариант никого не устраивает — значит, нам нужно тело, которое будет жить и стареть, но при этом самовосстанавливаться. Такого эффекта нельзя добиться извне — значит, надо подвергнуться алхимическому воздействию.

Она поднесла ручку к голове и покрутила ей у виска.

— Почему человеческое преобразование запрещено? Потому что мы не можем искусственно воссоздать сознание. Никто никогда не создавал жизнь, даже жалкого жучка. Можно создать тело, можно даже сделал биологический механизм, который заставит его двигать лапками, но результат не будет живым — те Алхимики, что пытались, сталкивались с кошмарными последствиями. Преобразование человека всегда опасно, смертность исследователей выше девяноста процентов — это основная причина, по которой эта часть Алхимии запрещена. Животные и растения имеют меньше ограничений, и глядя на результаты, полученные в этой области, мы можем многое сказать. Если провести алхимическое преобразование живого и неживого, то, что получится, будет мёртвым. Если соединить два живых существа, часть сознания потеряется — например, химера из собаки и змеи будет умнее, чем среднестатистическая змея, но заметно тупее собаки, и по уровню развития ближе к рептилии. Делаем простой вывод — при преобразовании человека потеряется часть души. Далеко ходить не надо — Соединяющий Жизни Алхимик, Шу Такер, засунувший в круг собственную семью, не добился ничего. Да, его химеры разговаривали — но их разум был ближе к собачьему, и то, что получилось, едва ли может потягаться с трёхлетним ребёнком. Вывод прост — преобразовать тело, не затрагивая душу, в настоящий момент невозможно. Опустим тот факт, что я не представляю себе, как сделать замкнутую систему, которая может восстановить износ без материала извне — единственное животное, известное такими особенностями, одноклеточное, и я не представляю себе такую химеру. Но, допустим, это получилось — очевидно, что при смешении разума человека и одноклеточного, мы получим одноклеточное. Если элемент, обеспечивающий бессмертие, будет неживым, на выходе получится труп. И истории известно всего одно исключение.

Световой Алхимик схватила первый попавшийся лист и начертила круг. Восьмигранный цветок с крючком посередине — Ческа никогда не видела ничего подобного.

— Вот. Печать, позволяющая прикрепить душу к неживому предмету. Мифическое знание, пришедшее к нам из Ксеркса. Историки обнаружили ряд свидетельств, говорящих о существовании «армии камней» — отряде самых преданных воинов, которые добровольно согласились прикрепить свои души к каменным статуям. У нас нет ни одного доказательства, что подобное возможно, и что «армия камней» действительно существовала — но Алхимики, занимавшиеся этой темой, склоняются к тому, что такое преобразование может быть проведено. Насколько мне известно, в настоящий момент все эксперименты в этой области закончились неудачей. Впрочем, Императору, возможно, повезёт — но это не будет бессмертием. Есть идеи, почему?

Отдел молчал, не рискуя давать ответ. Ческа вообще не видела проблемы — существовать в вечном камне, но при этом ходить, говорить и жить! Почему же это не бессмертие?

— Потому что камень разрушается?..

Судя по неуверенному тону Милли, она тоже не видела противоречия. Нойманн отложила рисунок и кивнула.

— Вы услышаны, мисс Шмидт. Ещё мнения? Хорошо. Ответ прост — у камня отсутствует возможность быть человеком. Поясню. Сознание людей безгранично, и на первый взгляд кажется, что его ограничивает плоть, но на самом деле она же и защищает. На самом деле Император не хочет вечно быть камнем — он хочет есть свою любимую еду, сидеть на удобном кресле и дальше строгать детей с хорошенькими женщинами. Камень не способен на это — он даже не будет чувствовать запахи, не говоря уже о прикосновениях. Более того — его сознание будет непрерывно обрабатывать информацию. Он не сможет спать, не сможет даже закрыть глаза, чтобы отделиться от мира. В том же Ксинге существует казнь — человека сводят с ума, не давая ему спать. Сколько можно прожить в таком состоянии? Как быстро он поймёт, что это совсем не то, чего он хотел?

Да, об этом как-то не задумываешься. Но…

— Разве нельзя обойти ограничения? С телом, я имею ввиду. Философский камень — разве не говорят, что он даёт бессмертие?

Ческе действительно было интересно. Даже она слышала, что камень полностью снимает ограничения и даёт бессмертие. И Элрики его искали — неужели Эд и Ал всё это время гонялись за пустышкой?

Нойманн ненадолго задумалась.

— Я действительно далека от этой темы, мисс Вернер. Никогда не интересовалась вопросом и крайне скептически отношусь к идее «обойти равноценный обмен». Ну, если пофантазировать… Допустим, философский камень сохранит сознание целым, и скрещивание с амёбой пройдёт успешно — ресурс всё равно истончится. Не будем забывать про износ сознания как такового — например, в случае перегруза информацией. Или присоединение к камню сохранит органы чувств, но это ведь не избавит от остальных проблем? Хм…

Подполковник замолчала на несколько минут, и чем больше времени проходило, тем более мрачной она становилась. Как будто тема, которую они затронули, пробудила какие-то мрачные воспоминания, и чем глубже она копала, тем страшнее становились демоны.

— Можно преобразовать тело и философский камень. Перенести на него сознание. Это обеспечит непрерывное восстановление, ресурс, который может обеспечить тебя новым телом хоть каждый день. Можно менять конечности, можно превращать себя в камень и возвращать обратно. Вопрос в другом…

Ческа уже очень давно не видела эту подполковника. Напряжённую, настороженную, готовую к бою — такую, какой она была, когда впервые вошла в этот кабинет. Тогда она не знала Нойманн и не понимала её настроений, но сейчас, когда она увидела разницу, это стало очевидно. Нойманн была готова к бою, желая защитить себя от того, что стоит за её словами.

— Насколько то, что получится, вообще можно считать человеком? И зачем такому идеальному телу нужна несовершенная, человеческая душа?

Кажется, они снова всё испортили, и минутка «человечной Нойманн» закончилась — их невыносимая начальница вернулась.

— Задача ясна — выяснить, сколько посланцев Императора выбрали Аместрис в качестве места поисков. Работаем.

20. Два года назад

— Держите, подполковник Борг. Это бумаги, которые вы просили, в форме, которую вы просили. Докладываю — я изучила архив и пришла к выводу…

Слова привычно лились из горла, и она поняла, что получает от этого некое удовольствие. Её доклад начальству жёстко следовал протоколу, и когда он перебивал её, прося перейти ближе к сути, она просто продолжала с того же места. Она прекрасно помнила, как просидела в изоляторе несколько дней, когда решила отойти от формальностей — теперь Борг пожинал плоды собственной мстительности и тщеславия.

Сначала формальности были её щитом. Тем, что помогало ей не быть крайней, тем, что могло стать единственным аргументом в споре с начальством и коллегами. Сейчас регламент превратился в оружие.

Что значит «где отчёт»? Вот он — справка, в трёх экземплярах. Что значит это не то, что требуется? Всё строго по инструкции. Нет, она не может начать работу, пока не появится приказ по форме «семь-эс». Это та, что из во-он того справочника, если интересно. Да, из самого пыльного и никогда не используемого, вы правы, но регламент…

Самым важным, конечно же, стал день, когда она в первый раз сказала «нет». «Я не могу сделать этого, подполковник Борг — это вне моей ответственности. Справками такого типа занимается лейтенант Вэт», — это стало первым шагом в великом начинании. Невозможно работать дальше, требуется подпись здесь, здесь и здесь. Что-то срочное? Но вы не объявили об этом по форме, а её рабочий день уже закончился. Да, только половина работы — но то, что осталось, вне её обязанностей. Из-за всех этих бумажек упустили преступника? Она совершенно ни при чём — инструкция не ей писана.

Она не могла взять ружьё и пойти мстить за Ишвар. Но она могла стать той шестерёнкой, из-за которой встанет аместрийский поезд.

Хотя, конечно, это мало кому понравилось. Сначала её поведение было встречено недоумением. То ли это дурная шутка, то ли издевательство — никто не понимал, как реагировать на окончательно оборзевшую ишварскую собаку. Потом они попытались убить её её же оружием — доносы, доносы, доносы. На неправильную форму, на неровную строчку в документе, на интонацию при докладе. Что же, это было глупо. В битве логики и регламента всегда побеждает регламент — и с этой точки зрения она была самым лучшим солдатом на свете. Сейчас вокруг неё выстроилась плотная стена из отчуждения. Тем лучше — участь одиночки нравилась ей гораздо больше, чем дрожащей жертвы.

Удивительно, как понимание меняет людей. Кто ты, чего ты хочешь, куда идёшь — так много вещей, за которые можно зацепиться, найти опору, обрести смысл. Принять всё это было сложно, но оно того стоило — она была безмерно благодарна Гансу, который помог ей разобраться.

Сложнее всего, конечно, было принять тот факт, что ей действительно нравится Алхимия. Нравятся сложные формулы, нравятся загадки и ответы. Нравится часами сидеть над одной строчкой, кропотливо подбирая одно-единственное значение, и нравится тратить недели на крохотное, почти ничего не значащее для мира, но важное для неё открытие. Если бы она осталась в Ишваре, едва ли она стала бы заниматься этим — но сейчас, когда всё уже случилось так, как случилось, она ни на что не променяла бы Алхимию. У неё было так много мыслей, так много идей — и результаты, которые она получала, давали ей силы двигаться дальше.

И да — она нарушает заповедь Ишвары своими изысканиями. Замахивается на запретное, выходит за пределы того, что было создано, и пытается потягаться с самим Богом. Она искренне сожалеет об этом, но не собирается отступать — она смирилась и приняла то, что Ишвара больше её не слышит. И все извинения, что она возносит Ему в своих молитвах, идут от чистого сердца, хотя она прекрасно знает, что обращения изгоя вроде неё оскорбляют её Бога.

Хотя, возможно, Ему нет дела до какой-то там Алисы Нойманн, а она нарушила слишком много заповедей, чтобы и дальше зваться своим прошлым именем. Алиса так Алиса — в её нынешнем положении это имя звучит не так уж плохо.

Она нашла в себе силы смириться с тем, что Ишвар был уничтожен. С помощью Ганса, с помощью Алхимии, с помощью своей веры в Ишвару смогла принять, что её семья уничтожена, её сестру убили почти на её глазах, а она сама жива только из-за чужой прихоти и маленькой бумажки. Да, всё так и есть. А дальше?

А дальше занятия Алхимией, разработка своего проекта, пропихивание его на Экзамене и грант на создание новых лампочек. Или абсурдный формализм, мешающий армии, например.

У неё было не так много возможностей, чтобы действовать — она на коротком поводке у фюрера, связана по рукам и ногам, и любая попытка хоть как-то выразить свою позицию, скорее всего, окончится смертью. Но это не значило, что она беспомощна — она может сдерживать армейских псов и помогать мирным жителям. Ишвара учит милосердию — да и разве гражданские в чём-то виноваты?

Единственное, с чем она не смогла справиться, был её панический страх перед фюрером. Она приходила в ужас, стоило ей вспомнить свечи, брезент, вкрадчивый голос и дружелюбную улыбку — и ни ненависти, ни мести в этом страхе не было.

Её въедливый, бесполезный, переполненный формализмом и деталями доклад едва подобрался к половине, когда дверь кабинета открылась, и в зал вошла секретарша.

— Простите, что прерываю, но к нам посетители. Два гражданских лица из главного штаба желают видеть майора Нойманн.

Она открыла рот, собираясь выдать что-нибудь из регламента, но секретарша добавила:

— У них приказ фюрера. Вот. Я проверила, бумага подлинная.

Вот теперь у неё не осталось возражений, и меньше чем через пять минут она сидела напротив посетителей.

— Мы о вас наслышаны, майор Нойманн. В основном говорят только хорошее. Перевод готов?

Женщина, представившая как Ласт Эшел, сидела на диване, соблазнительно закинув ногу на ногу, словно она забыла об огромном разрезе и кошмарном вырезе на вульгарном платье. Хотя, надо сказать, Алиса немного завидовала — они с посетительницей обладали примерно одинаковым телосложением, но ей никогда не стать настолько непринуждённо-женственной. Не то чтобы ей сильно хотелось, конечно, но…

— Разумеется. Вот он. Простите, но не могли бы вы показать приказ фюрера? Я не ставлю под сомнения ваши слова, но хотелось бы убедиться.

Ласт мило улыбнулась и протянула ей небольшую папку с ленточкой.

— Ваша осторожность похвальна. Фюрер предполагал, что вы серьёзно отнесётесь к его поручению, и дал нам это. Достаточно?

Алиса была уверена, что документ подлинный, и сразу узнала подпись фюрера — перевод ишварской книги перекочевал в руки посетительницы, и она сразу начала его листать. Мужчина, Глаттони Кэмпбелл, проводил книгу взглядом и сунул руку в рот. Женщина тут же нахмурилась: «прекрати», и не сменила гнев на милость после жалобного «я есть хочу». «Поешь позже, сначала дела. Не чавкай над ухом, пока я читаю» — Глаттони шмыгнул носом, словно собираясь расплакаться, но руку убрал. Ласт захлопнула перевод и положила его в свой саквояж.

— Отличная работа, майор Нойманн. Фюрер не ошибся в выборе — все книги, что были вам переданы, расшифрованы безупречно. И, поскольку вы находитесь на хорошем счету, было решено дать вам ещё одно поручение. Идёмте, поговорим в другом месте.

Ласт встала вышла из приёмной. Нойманн слышала, как женщина отпрашивала её у начальства, используя свои чары, и как Борг что-то послушно блеет в ответ. Глаттони остался с ней — стоял, разглядывал, что-то гыгыкал и улыбался. Она напряглась изо всех сил, желая отойти как можно дальше, но не позволяя себе делать этого. Алиса совершенно не переваривала душевнобольных — была терпима к ним, как учил Ишвара, но никогда не взаимодействовала напрямую. За юродивыми всегда ухаживали сёстры и братья, добровольно избравшие этот путь служения Ишваре, и кто-то вроде неё не должен был иметь к этому никакого отношения! Почему в Аместрисе вообще нанимают таких больных? Это толерантность? Возможность дать им зарплату и рабочие места? Нет, она понимала, что и таким надо на что-то жить — но брать их в армию?! Хотя секретарша, кажется, сказала, что перед ними гражданские…

— Всё готово. В путь.

Ласт лёгким движением подхватила своё пальто и вышла на улицу, уверенно направляясь к лесу, начинающемуся сразу за кладбищем. Лин небольшой городок — чтобы выйти из неё, требуется меньше получаса.

— Нам сюда. Запоминайте дорогу, майор Нойманн — искренне рекомендую делать зарубки на деревьях.

Алиса послушалась. Несмотря на то, что преобразование коры довольно простое, она использовала нож, одолженный Ласт — она банально не помнила нужные данные для формулы с растениями. Её «быстрая» алхимия заточена только на преобразование людей — всё остальное требовало справочников, учебников и времени для подготовки.

Местом, куда шла Ласт, оказалась полузаросшая хижина с крепкими дверями. Внутри было два кресла, журнальный столик между ними, плита, холодильник и стол с сейфом рядом с окном. Стен не было видно — их закрывали книжные полки, набитые чем-то древним и монструозным, и Алиса отчётливо видела люк, ведущий в подвал, небрежно прикрытый ковром.

Ласт грациозно опустилась на стул, повёрнутый в сторону двери, и указала на второй.

— Присаживайтесь, майор Нойманн. Глаттони, можешь выйти и что-нибудь поискать. Майор, вашу руку.

Это было странно. Два гражданских лица, одно из которых сумасшедшее, личный приказ фюрера, теперь таинственная хижина и непонятная просьба. Что за чёрт? Её персональный мораторий перестал действовать?

Но выбора нет — стоит подчиниться, если она хочет пожить ещё немного. Чужая ладонь, охватывающая её руку, нож, капли крови:

— Вот, теперь готово. Простейшая химическая реакция, майор — кодовый замок сделан таким образом, чтобы открываться только при контакте с определённым реактивом. Вашей кровью, в данном случае.

Женщина подошла к сейфу, и кровь, попавшая на неприметный участок, действительно открыла железную дверцу. Внутри оказалась толстая, вручную сшитая книга — Ласт вытащила её и бросила на журнальный столик.

— Вот. Ваше новое задание.

Алиса осторожно склонилась над пожелтевшей бумагой, протянув руку, чтобы дотронуться до кожаной обложки.

— Что это?

Ласт, снова севшая на стул, сохраняла полное спокойствие.

— Секрет создания гомункулов.

Рука отдёрнулась до того, как она успела осознать собственные действия. Такое чувство, словно её ошпарили — она невольно потёрла ладонь и вжалась в спинку кресла, желая быть как можно дальше от проклятой рукописи.

— Это ведь…

Глаза Ласт слегка сузились.

— Да. Тайное знание об одной из форм человеческого преобразования. Запрещённое и очень спорное с точки зрения человеческой морали. Как вы понимаете, такое знание должно быть надёжно спрятано — и, когда этот текст оказался в руках фюрера, он сразу же вспомнил о вас. С этого момента это место принадлежит вам. Мы сделали всё, чтобы его не мог найти никто, кроме вас, а хижина идеально подходит для хранения рукописи. Однако…

Книга лежала на журнальном столике. Манила и отталкивала, вызывала желание уничтожить её, но не позволяла отвести от себя взгляд. Ласт усмехнулась, вульгарно изгибая спину.

— Знания, особенно запретные, всегда вызывают интерес людей. Задача фюрера — отслеживать подобное и принимать меры. И преступников гораздо проще контролировать, когда точно знаешь, что им нужно и где они появятся в следующий раз.

Алиса Нойманн прекрасно знала, к чему всё идёт. Снова. Поводок на шее, её жизнь в мозолистых руках. Цепной пёс фюрера — все знают, что случится, если прозвучит отказ. Все знают, что произойдёт, если будет дано согласие.

— Вы хотите, чтобы я заманивала в ловушку и убивала людей.

Ласт так пошло улыбнулась, что у Алисы свело желудок.

— Нет, майор Нойманн. Фюрер хочет, чтобы вы казнили преступников, которые рискнули нарушить закон ради запрещённого знания. Они сами вырыли себе яму, майор Нойманн — не думаете же вы, что их интересует теоретическая сторона вопроса? Те, кто придут сюда, собираются пойти против мироздания — против вашего Бога, если хотите. Создать нечто, с чем человек пока что не способен справиться. Вы готовы нести ответственность за то, что не остановили их? Готовы предать Аместрис, Алхимию и мир?

В какой-то степени, то, что говорила Ласт, находило отклик в её сердце. Она и пальцем не прикоснулась бы к человеческому преобразованию, затрагивающему душу — к любой его форме. Мнить себя Богом, создавать собственных людей — отвратительно, еретично, неправильно. Для Нойманн это было границей, которую она никогда не пересечёт — как бы она ни любила жизнь, в этом случае уж лучше смерть, даже самая мучительная. Но это она и её отношение к Алхимии, верно? Вполне возможно, что учёный, который придёт к ней, смог бы правильно обойтись с полученными знаниями.

Ласт вдруг наклонилась вперёд, и в её глазах заблестели отражения несуществующих свечей.

— Но вам и не надо это объяснять, майор Нойманн? Фюрер отметил вашу практичность и благоразумие. Мы рассчитываем на вас.

Алиса тихо выдохнула и осторожно взяла рукопись, надеясь, что ей никогда не придётся возвращаться в эту хижину.

За два года к ней пришло одиннадцать человек. Пятеро из них были одержимы идеей превзойти Бога и создать невозможное совершенство — они с пеной у рта доказывали ей никчёмность человеческого сознания, впиваясь в рукопись, как в нечто священное. Она убивала их с мыслью, что слепец никогда не прозреет, и знание, доверенное ей, не зря именуют запретным. Трое были несчастными людьми, потерявшими кого-то из близких, и желавшими создать их снова, вернув в мир. Она считала, что участь, постигшая их здесь, это милосердие, и молила Ишвару, чтобы в смерти они обрели покой. Двое не раскрыли своих мотивов — их убийство отдавало тяжестью, болью и натянутым поводком. Приказ фюрера лежал здесь же, в сейфе — тот, кто прочитал книгу, должен умереть. Нельзя сказать, что у неё не было выбора — но она снова и снова малодушно убеждала себя в этом. Её жизнь и жизнь человека, которого она видит в первый и последний раз, но которому досталось величайшее знание, запрещённое Богом — достаточно, чтобы провести преобразование, недостаточно, чтобы спокойно спать по ночам.

Все приходящие алхимики безоговорочно верили ей — потому что она была ишвариткой. Всего один взгляд на её глаза, волосы и кожу, и сразу же звучало «о, ясно». Они думали, что это она написала еретичную книгу — и что создание гомункула позволило ей остаться в живых. Простая логическая ошибка, нежелание разобраться, принятие первой же гипотезы за рабочую — ей хотелось повернуться и крикнуть: «Ты же алхимик, спаси тебя Ишвара! Думай головой!». Знал ли фюрер, что её национальность будет играть такую роль? Предсказал ли такой эффект? Она не знала — не хотела знать.

Последним к ней пришёл мужчина. Как и обычно, явился в штаб, добился аудиенции, попросил встречи с «Алисой Нойманн». Как и всегда, осмотрел её с головы до ног и выдал то самое «О. Ясно». Сел в приёмной, многозначительно кивнул, сказав, что «расшифровал её дневник в западной библиотеке». Не было там никакого дневника — но фюрер, как и всегда, «обо всём позаботился». Этот мужчина тоже послушно вышел, последовал за ней до хижины, вошёл и сел спиной к двери. Она привычно села на место, где когда-то сидела Ласт — мало кто сразу приступал к интересующей теме, Алхимикам всегда хотелось поболтать.

— Простите, мисс Нойманн, я всё хочу спросить — это ведь вы перевели тот ишварской текст? Медицинский, про выращивание органов?

Она несколько раз моргнула, не ожидая этого, но отрицать правду не было смысла.

— Да. Фюрер доверил мне этот текст.

Мужчина уселся поудобнее. Как его там? Змеекрылый Алхимик? Забавно — один цепной пёс собирается впиться в глотку другому.

— Вы прекрасно справились. Этот текст очень помог мне в исследованиях. В каком-то смысле, я смог создать человеческую химеру благодаря вам.

Алиса несколько раз моргнула, а потом осторожно уточнила:

— Человеческую химеру? Это невозможно, из-за…

Змеекрылый Алхимик махнул рукой.

— Вы не единственный алхимик Аместриса, занимающийся запрещёнными исследованиями. Я много лет работал над созданием уникальных химер для армии, мисс Нойманн — мало кто выживал, но те, кто остался, сохранили и память, и разум, и свойства своего животного. Хотелось бы мне сказать, что у меня «не было выбора», но мне не хочется лгать — я наслаждался результатами своего исследования. Ужасного, бесчеловечного, уникального исследования — потому что никто не заходил так далеко, как я.

Он стал задумчивым и мрачным, но это состояние прошло слишком быстро — Алиса не успела взять его за руку и озвучить, насколько схожи их чувства.

— В любом случае, сейчас я здесь, мисс Нойманн. Моя программа закрыта, у меня волчий билет, а я опять гонюсь за знанием.

Момент был безнадёжно упущен, и Нойманн просто отклонилась на спинку стула, закинув ногу на ногу.

— Вы уверены, что хотите знать? Создание гомункулов запрещено — есть вещи, которым стоит оставаться тайными.

Она всегда старалась их предупредить. Не явно — хижина, предоставленная фюрером, наверняка напичкана устройствами слежения — но так, чтобы имеющий уши да услышал. У неё приказ — тот, кто прочитает книгу, должен умереть. Но тот, кто откажется от поисков, перестанет представлять опасность. «Послушай меня! Отступись! Уходи!» — её душа буквально кричала, хотя внешне Алиса была само спокойствие и молчание.

— Я проделал такой путь, мисс Нойманн. Дайте хотя бы на рукопись посмотреть.

Она медленно встала, ругаясь на себя за то, что на сердце тяжелее, чем обычно. Змеекрылый Алхимик ей почти понравился — она, можно сказать, была в шаге от того, чтобы влюбиться. Вот так, на пустом месте, из-за пары слов и схожего прошлого. Вы слишком легкомысленны, мисс Нойманн — ишваритка внутри вас ругается, матерится и сравнивает внезапную дурость с ветреностью Лейши.

— Я знаю, что мои слова ничего не изменят, но Ишвара создал нас такими, и на всё воля его. Создание гомункулов, новой жизни с душой и телом, сделает вас Богом — вы уверены, что готовы заплатить за это знание? Уверены, что последствия стоят нескольких строк из рукописной книжки?

Книга снова на журнальном столике. Чаще всего её хватают, как чашку воды после перехода по пустыне. Иногда подолгу боятся прикоснуться, словно и подложили гадюку. Змеекрылый Алхимик на неё даже не посмотрел.

— Фюрер знает, что вы здесь?

Она почти задыхается. Чувствует поводок, видит свечи, ей опять кажется, что где-то здесь лежит тело и плавится парафин.

— Запретные знания всегда притягивают людей. Если что-то невозможно остановить, это надо контролировать.

Не бери эту чёртову рукопись. Остановись. Не делай того, о чём придётся жалеть.

— Я не выйду отсюда, верно?

Глаза в глаза. Тяжело, неотвратимо, как правда. Две цепные псины — хозяйская рука вот-вот запустит их в вольер.

— Вы ещё ничего не прочитали. Мой приказ распространяется на тех, кто прикоснулся к запретным знаниям.

А потом — добавить по наитию, почти жалобно:

— Вы уверены, что этот секрет того стоит?

Чужая рука медленно гладит невзрачную обложку, берёт рукопись — возвращает ей.

— Нет. Придя сюда, я думал, что найду ответы — но правда в том, что я не уверен, задал ли вопрос.

А потом, как-то внезапно:

— Не хотите поужинать со мной?

Они договорились на вечер следующего дня. Она ждала с самого утра - в ресторан никто не пришёл. Ещё через день Алиса Нойманн получила чужую голову.

Она, конечно же, бросилась в хижину — к развороченному сейфу, приказу и крайне недовольной Ласт.

— Вы разочаровали нас, майор Нойманн. Разве вы не поняли? Все, кто пришёл за запретным знанием, не должны были выйти.

— Но он…

— Все, майор. Вне зависимости от того, получили ли они желаемое. И фюрер поручил это вам не для того, чтобы потом за вами убирать.

Ласт перевела взгляд на рукопись, которую держала в руках, и её губы сложились в идеальное «о». Металл в голосе исчез — осталась медовая песня.

— Вы так и не открыли её, майор Нойманн? Ни разу, на протяжении этих лет.

Она сжала кулаки, думая, что всё на свете уже не важно.

— Это запретные знания. Я не желаю осквернять себя и предавать Ишвару.

Ласт гортанно рассмеялась, и рукопись вдруг загорелась в её руках.

— Знания, что были вам доверены, были подлинными, майор. Вы упустили возможность узнать нечто уникальное. Впрочем, это интересно. Я доложу фюреру. В любом случае, с этого задания вы сняты. Возвращайтесь к работе. И, Алиса — будьте любезны находиться там, где мы сможем вас найти.

Она действительно вернулась к работе. Что-то исследовала, что-то писала, о чём-то докладывала. Ждала, когда придёт бумажка о снятии моратория на приказ №3066 в отношении неё.

Через две недели Алису Нойманн перевели в Централ.

Эпилог

Вернер снова что-то напридумывала и явно витала в облаках. Хартманн всё ещё пытался справиться с собственным провалом, Мюллер старался незаметно ему помогать, а Шмидт в первый раз рискнула налить себе чаю, и теперь нервничала из-за возможных санкций.

Хорошие ребята ей попались. Добрые.

Алиса отложила очередную секретку, которую требовалось оформить «ещё вчера», но на которой до сих пор не стояло печати нужного образца, потому что начальник, которому она предназначалась, просто посеял коробочку, и потянулась. Она догадывалась, почему новый коллектив относится к ней более-менее дружелюбно — с момента уничтожения Ишвара минуло пять лет. Такие события оставляют страшный след в истории — как и всегда, люди стремились забыть о собственных грехах и ошибках как можно быстрее. Если бы её посадили на эту должность в 1909 году, всё было бы также, как в Лине — отчуждение, ненависть и страх за свою шкуру. Мораторий снимается без уведомления — и, если это произойдёт, все солдаты вокруг немедленно станут её соучастниками. Служащие в Лине хорошо понимали это, тормоша её по пустякам, а эти, кажется, даже не осознают, в какой ситуации находятся.

Фюрер хранил молчание. Она думала, что её сразу же вызовут, чтобы пристрелить или дать очередную отвратительную работёнку, но ничего не происходило. После ареста, как и всегда, фюреру был послан отчёт, чтобы он лично решил, насколько тяжёл её проступок и стоит ли он того, чтобы снять мораторий с приказа №3066. Сейчас они были в Централе, так что дело двигалось быстрее, и ответ Бредли был чётким и ясным — мораторий сохранён, измены и шпионажа не было, судить офицера без учёта цвета кожи. При условии, что обвинение было построено именно на её национальности, всё закончилось быстро. Ей даже, подумать только, принесли официальные извинения — она полагала, что поручение, которое ей дадут, будет равноценно мерзким.

А фюрер молчал. И она, отделённая от стенки всего одной жалкой бумажкой, даже не хотела бояться.

Письмо, пропахшее дорогим одеколоном, снова и снова притягивало её взгляд. Полковник Рой Мустанг, герой Ишвара, человек, лично уничтоживший половину её страны, просил о неформальной встрече. Алиса знала, что полковник ладил с её предшественником, бригадным генералом Хьюзом, и даже всерьёз рассматривала вариант, при котором приглашение можно расценить как любопытство и заботу о детище погибшего друга. Она получила богатое наследство от предшественника — всем интересно, как она им распорядилась. В этом случае у неё несколько плохие новости.

Возможно, он ищет встречи, чтобы забрать себе Вернер. Алиса видела документы — девушку с идеальной памятью рекомендовали от имени Мустанга. Если это его специалист, одолженный другу, будет вполне логично попросить его назад. При таком раскладе Нойманн готова уступить — она привыкла к своим подчинённым, но не до такой степени, чтобы цепляться за каждого из них.

Хотя, конечно, самым вероятным исходом было то, что Рою Мустангу было что-то нужно от офицера разведки. Он плотно общался с Хьюзом, и в документах, что она успела изучить, было достаточно пробелов, чтобы заподозрить слив информации. Возможно, данные уходили не к полковнику, но Алиса вполне доверяла себе, своему разуму и своей логике. Алхимики обязаны видеть мир широко, чётко и каждый раз узнавать его заново, а она была достаточно хорошим алхимиком, чтобы непрерывное познание стало частью её личности. Ситуация ясна, как математическая формула — осталось её правильно решить.

Неизвестной переменной, мешающей ситуации, было знание полковника о её национальности. В своё время фюрер сделал всё, чтобы скрыть сам факт её существования — судя по тому, что никто не поджидал её у квартиры, а полицейский сразу заговорил об аресте, армия всё ещё придерживалась этой тактики. О Световом Алхимике существовало минимум информации — самое развёрнутое досье содержало пол, возраст и звание. У фюрера наверняка было что-то более полное, но едва ли полковник Мустанг получил доступ к личным архивам Бредли. Возможно, информацию слила Вернер — если они связаны, она была обязана отчитаться перед настоящим начальством. В этом случае разговор, на который её вызывают, пойдёт по совершенно иному пути — потому что Огненный Алхимик должен иметь веские основания, чтобы попытаться наладить контакт с ишвариткой. Если же слухи не вышли за пределы разведки, а Вернер оказалась недалёкой и принципиальной, решив не сплетничать о Нойманн, планам полковника Мустанга не суждено сбыться. Не потому что Нойманн не послушает — потому что Огненному будет нечего ей предложить.

В любом случае, она собиралась принять приглашение.

— Солдаты! Хочу воспользоваться своим положением и предложить короткий день.

Как и ожидалось, подчинённые встретили её слова радостью. Это было своеобразным экспериментом — окажется ли она втянута в разбирательства из-за того, что поступила самовольно? В Лине бы оказалась — причём даже в том случае, если бы её лично отпустил подполковник Борг. Короткий день надо оформлять по всей форме — будет ли доложено о её нарушении?

Если да, это значит, что все её предположения ошибочны. Если нет… Посмотрим.

Полковник Мустанг предложил встретиться на территории штаба, в курилке. Это её устраивало, и говорило в пользу того, что он знает. С другой стороны, штаб был нейтральной территорией, на которой можно свести всё к банальному знакомству, если предложение, которое будет озвучено, не устроит одну из сторон. Ох, как же это сложно! Она никогда не участвовала ни в каких подковёрных играх, и совершенно не умела понимать все эти полунамёки и шифры. Видела, как возятся офицеры в Лине, не более того. Непонятно, стоило ли начинать — и как быстро она окажется у стенки, когда всё раскроется.

Алиса Нойманн, ишваритка с часами государственного алхимика, ничего не могла сделать с фюрером. Одинокая, беспомощная, связанная по рукам и ногам. Но чем дольше она существовала в этом, тем сильнее ей хотелось сопротивляться. Если бы она могла, она бы сбежала — если бы это что-то изменило, была готова поставить на кон своё существование. Вопрос лишь в том, что это было нерационально и бессмысленно — а она слишком любила жизнь, чтобы обменять её на пустоту. Забавно — фюрер сделал так много, чтобы запугать свою цепную псину, а она всё равно испытывает желание его укусить. Нельзя бояться вечно — чем дольше висишь на волоске, тем меньше веришь, что он оборвётся.

Полковника, стоящего к ней спиной и созерцающего плац, она узнала сразу. Слишком много газет прочитала, слишком много отчётов видела — информации хватило, чтобы знать, как выглядит полковник со всех сторон. Впрочем, она всё равно собиралась устроить ему небольшую проверку.

Знать и видеть своими глазами это совсем разные вещи. Как он отреагирует, увидев её волосы и кожу? Будет ли вздрагивать, когда услышит акцент? Сможет ли посмотреть в её красные глаза?

Она впервые сталкивается с тем, кто убивал её соотечественников. И каким бы ни было предложение, она тысячу раз подумает, прежде чем связываться с таким человеком. С другой стороны — нельзя жить в страхе вечно, трусливо гавкая из-за угла. Несколько лет назад она считала, что её небольшой диверсии достаточно, и на новом месте всё было даже успешнее, чем она могла представить в самых смелых мечтах — но сейчас, когда на горизонте замаячил заговор, она чувствует, что может больше.

Возможно, она ошибается. Возможно, предложение полковника будет не настолько глобальным, а его интерес будет исключительно шкурным, направленным на конкретного человека, мешающего продвигаться по службе. Пусть так — её устроит всё, что замедлит ход безжалостной машины аместрийской армии. На крайний случай, можно просто сделать вид, что подчиняешься, и испортить даже самый идеальный план — она неплохо поднаторела в этом за последние несколько лет. Вперёд, и да поможет ей Ишвара.

— Ну здравствуй, Огненный Алхимик.

Эпилог

Вернер снова что-то напридумывала и явно витала в облаках. Хартманн всё ещё пытался справиться с собственным провалом, Мюллер старался незаметно ему помогать, а Шмидт в первый раз рискнула налить себе чаю, и теперь нервничала из-за возможных санкций.

Хорошие ребята ей попались. Добрые.

Алиса отложила очередную секретку, которую требовалось оформить «ещё вчера», но на которой до сих пор не стояло печати нужного образца, потому что начальник, которому она предназначалась, просто посеял коробочку, и потянулась. Она догадывалась, почему новый коллектив относится к ней более-менее дружелюбно — с момента уничтожения Ишвара минуло пять лет. Такие события оставляют страшный след в истории — как и всегда, люди стремились забыть о собственных грехах и ошибках как можно быстрее. Если бы её посадили на эту должность в 1909 году, всё было бы также, как в Лине — отчуждение, ненависть и страх за свою шкуру. Мораторий снимается без уведомления — и, если это произойдёт, все солдаты вокруг немедленно станут её соучастниками. Служащие в Лине хорошо понимали это, тормоша её по пустякам, а эти, кажется, даже не осознают, в какой ситуации находятся.

Фюрер хранил молчание. Она думала, что её сразу же вызовут, чтобы пристрелить или дать очередную отвратительную работёнку, но ничего не происходило. После ареста, как и всегда, фюреру был послан отчёт, чтобы он лично решил, насколько тяжёл её проступок и стоит ли он того, чтобы снять мораторий с приказа №3066. Сейчас они были в Централе, так что дело двигалось быстрее, и ответ Бредли был чётким и ясным — мораторий сохранён, измены и шпионажа не было, судить офицера без учёта цвета кожи. При условии, что обвинение было построено именно на её национальности, всё закончилось быстро. Ей даже, подумать только, принесли официальные извинения — она полагала, что поручение, которое ей дадут, будет равноценно мерзким.

А фюрер молчал. И она, отделённая от стенки всего одной жалкой бумажкой, даже не хотела бояться.

Письмо, пропахшее дорогим одеколоном, снова и снова притягивало её взгляд. Полковник Рой Мустанг, герой Ишвара, человек, лично уничтоживший половину её страны, просил о неформальной встрече. Алиса знала, что полковник ладил с её предшественником, бригадным генералом Хьюзом, и даже всерьёз рассматривала вариант, при котором приглашение можно расценить как любопытство и заботу о детище погибшего друга. Она получила богатое наследство от предшественника — всем интересно, как она им распорядилась. В этом случае у неё несколько плохие новости.

Возможно, он ищет встречи, чтобы забрать себе Вернер. Алиса видела документы — девушку с идеальной памятью рекомендовали от имени Мустанга. Если это его специалист, одолженный другу, будет вполне логично попросить его назад. При таком раскладе Нойманн готова уступить — она привыкла к своим подчинённым, но не до такой степени, чтобы цепляться за каждого из них.

Хотя, конечно, самым вероятным исходом было то, что Рою Мустангу было что-то нужно от офицера разведки. Он плотно общался с Хьюзом, и в документах, что она успела изучить, было достаточно пробелов, чтобы заподозрить слив информации. Возможно, данные уходили не к полковнику, но Алиса вполне доверяла себе, своему разуму и своей логике. Алхимики обязаны видеть мир широко, чётко и каждый раз узнавать его заново, а она была достаточно хорошим алхимиком, чтобы непрерывное познание стало частью её личности. Ситуация ясна, как математическая формула — осталось её правильно решить.

Неизвестной переменной, мешающей ситуации, было знание полковника о её национальности. В своё время фюрер сделал всё, чтобы скрыть сам факт её существования — судя по тому, что никто не поджидал её у квартиры, а полицейский сразу заговорил об аресте, армия всё ещё придерживалась этой тактики. О Световом Алхимике существовало минимум информации — самое развёрнутое досье содержало пол, возраст и звание. У фюрера наверняка было что-то более полное, но едва ли полковник Мустанг получил доступ к личным архивам Бредли. Возможно, информацию слила Вернер — если они связаны, она была обязана отчитаться перед настоящим начальством. В этом случае разговор, на который её вызывают, пойдёт по совершенно иному пути — потому что Огненный Алхимик должен иметь веские основания, чтобы попытаться наладить контакт с ишвариткой. Если же слухи не вышли за пределы разведки, а Вернер оказалась недалёкой и принципиальной, решив не сплетничать о Нойманн, планам полковника Мустанга не суждено сбыться. Не потому что Нойманн не послушает — потому что Огненному будет нечего ей предложить.

В любом случае, она собиралась принять приглашение.

— Солдаты! Хочу воспользоваться своим положением и предложить короткий день.

Как и ожидалось, подчинённые встретили её слова радостью. Это было своеобразным экспериментом — окажется ли она втянута в разбирательства из-за того, что поступила самовольно? В Лине бы оказалась — причём даже в том случае, если бы её лично отпустил подполковник Борг. Короткий день надо оформлять по всей форме — будет ли доложено о её нарушении?

Если да, это значит, что все её предположения ошибочны. Если нет… Посмотрим.

Полковник Мустанг предложил встретиться на территории штаба, в курилке. Это её устраивало, и говорило в пользу того, что он знает. С другой стороны, штаб был нейтральной территорией, на которой можно свести всё к банальному знакомству, если предложение, которое будет озвучено, не устроит одну из сторон. Ох, как же это сложно! Она никогда не участвовала ни в каких подковёрных играх, и совершенно не умела понимать все эти полунамёки и шифры. Видела, как возятся офицеры в Лине, не более того. Непонятно, стоило ли начинать — и как быстро она окажется у стенки, когда всё раскроется.

Алиса Нойманн, ишваритка с часами государственного алхимика, ничего не могла сделать с фюрером. Одинокая, беспомощная, связанная по рукам и ногам. Но чем дольше она существовала в этом, тем сильнее ей хотелось сопротивляться. Если бы она могла, она бы сбежала — если бы это что-то изменило, была готова поставить на кон своё существование. Вопрос лишь в том, что это было нерационально и бессмысленно — а она слишком любила жизнь, чтобы обменять её на пустоту. Забавно — фюрер сделал так много, чтобы запугать свою цепную псину, а она всё равно испытывает желание его укусить. Нельзя бояться вечно — чем дольше висишь на волоске, тем меньше веришь, что он оборвётся.

Полковника, стоящего к ней спиной и созерцающего плац, она узнала сразу. Слишком много газет прочитала, слишком много отчётов видела — информации хватило, чтобы знать, как выглядит полковник со всех сторон. Впрочем, она всё равно собиралась устроить ему небольшую проверку.

Знать и видеть своими глазами это совсем разные вещи. Как он отреагирует, увидев её волосы и кожу? Будет ли вздрагивать, когда услышит акцент? Сможет ли посмотреть в её красные глаза?

Она впервые сталкивается с тем, кто убивал её соотечественников. И каким бы ни было предложение, она тысячу раз подумает, прежде чем связываться с таким человеком. С другой стороны — нельзя жить в страхе вечно, трусливо гавкая из-за угла. Несколько лет назад она считала, что её небольшой диверсии достаточно, и на новом месте всё было даже успешнее, чем она могла представить в самых смелых мечтах — но сейчас, когда на горизонте замаячил заговор, она чувствует, что может больше.

Возможно, она ошибается. Возможно, предложение полковника будет не настолько глобальным, а его интерес будет исключительно шкурным, направленным на конкретного человека, мешающего продвигаться по службе. Пусть так — её устроит всё, что замедлит ход безжалостной машины аместрийской армии. На крайний случай, можно просто сделать вид, что подчиняешься, и испортить даже самый идеальный план — она неплохо поднаторела в этом за последние несколько лет. Вперёд, и да поможет ей Ишвара.

— Ну здравствуй, Огненный Алхимик.