Луч светаЛос-Анджелес, 1970 год
Кларисса на удивление хорошо помнила своё детство. Помнила маму, всегда с улыбкой на лице, всегда аккуратно одетую в светлые тона, оттенявшие её тёмные волосы. Помнила папу, очень высокого, чтобы посмотреть ему в лицо маленькой Клариссе приходилось задирать голову, помнила исходивший от него смешанный запах лекарств и мыла. Кларисса помнила прогулки всей семьёй в парке по выходным. Мама всегда красиво укладывала волосы, надевала на Клариссу нарядное платье с оборками, заплетала её светлые с золотым отливом волосы в замысловатую косу. Папа доставал из гардероба свой парадный плащ, как его в шутку называла мама, они брали с собой лабрадора Лорда и со смехом выходили из дома. По дороге, проходя мимо фургончика мороженщика, Кларисса всегда просила купить ей шоколадный рожок, а мама всякий раз не соглашалась, потому что у Клариссы могло разболеться горло. И тогда в разговор всегда вступал папа, говоривший, что он, как доктор, ничего страшного в этом не видит и добавлял, что у ребёнка должно быть детство, непременным атрибутом которого является, в том числе, и мороженое. И мама уступала.
Папа работал в одной из больниц Лос-Анджелеса. Несколько раз Кларисса с мамой заходили к нему на работу, но не слишком часто. Кларисса боялась больниц, там всегда стоял какой-то странный запах, совсем не такой приятный, как папин, и было очень тихо. Клариссе, с её живым характером, делалось не по себе всякий раз, когда она понимала, что в этом огромном торжественном здании полно больных людей, покой которых не должна тревожить беготня маленькой девочки. Папа тоже не любил, когда они приходили к нему на работу. Кларисса помнила, что, пожалуй, единственное, из-за чего родители иногда ссорились – это папин трудоголизм. Мама очень переживала, что папа забывает пообедать, а папа только смеялся, целовал маму в лоб и заявлял, что спасти парочку человеческих жизней важнее, чем набить желудок.
Кларисса помнила тот день с особенной ясностью. Ей было одиннадцать лет, она как раз вернулась из школы, у мамы было ещё несколько уроков английского языка с малышами, и Кларисса не стала её дожидаться. Она до сих пор считала это одной из серьёзнейших ошибок в своей жизни. Кларисса как раз разложила на столе учебники, собираясь пораньше освободиться от уроков, чтобы вечером пойти с родителями на выставку картин голландских художников. Папа обожал живопись, он мог часами рассматривать, на взгляд Клариссы, обычную репродукцию в журнале и восхищённо вздыхать. Кларисса картины не любила, но ей очень нравилось ходить куда-нибудь вместе с родителями, поэтому она не собиралась упускать такую возможность.
Хлопнула дверь, и в комнату деревянной походкой вошла мама. Кларисса сразу поняла, что что-то не так. Мама никому не позволяла ходить по дому в той же обуви, что и на улице, никогда, никаких исключений. Но сейчас она стояла в комнате Клариссы в грязных ботинках, бледная, с трясущимися руками и съехавшей на один бок шляпкой. Мама медленно опустилась в стоявшее в углу плюшевое кресло и на секунду прикрыла глаза. И Кларисса закричала.
Папа умер неожиданно. Через его операционный стол прошло неимоверное количество пациентов, он спас множество жизней. Конечно, случались и смертельные случаи, и папа потом долго не мог прийти в себя, сидя по вечерам в тёмной гостиной и ни с кем не разговаривая. В тот день привезли мальчика, и папа не смог его спасти. Кларисса слышала на похоронах, как шептались папины коллеги, слышала долетавшие до неё обрывки фраз «как он мог ошибиться», «с его-то опытом», «наверное, уже тогда плохо себя чувствовал». Но она знала, что они не правы. Папа никогда не ошибался, никогда. Наверное, что-то пошло не так, мальчик умер, а папа не смог выдержать чувства вины, и у него разорвалось сердце.
На маму было страшно смотреть. Она по-прежнему ходила на работу, готовила еду и ставила на стол три тарелки. Кларисса со страхом смотрела на её исхудавшие руки, растрёпанные волосы и глубокие морщины, появившиеся резко, всего за одну ночь. А однажды, придя домой из школы, Кларисса обнаружила маму, неподвижно сидевшую на их с папой кровати. Её уволили. Директор, совсем не злой человек, не мог допустить, чтобы мама продолжала пугать малышей, внезапно замирая посреди урока и глядя вдаль невидящим взглядом. Клариссе было одиннадцать лет, и она не сразу поняла, какими трудностями им грозит мамино увольнение. Но довольно быстро ей пришлось это осознать.
Время шло, а мама ничего не делала. Она целыми днями лежала на кровати и смотрела в одну точку, прижимая к груди папину рубашку. Кларисса пыталась растормошить её, но мама как будто забыла о её существовании. Кларисса постепенно становилась хозяйкой в доме: она готовила еду, платила за аренду дома, ходила в магазин, убиралась. А потом, через некоторое время, у них кончились деньги. Все друзья, которые были у родителей, как-то быстро исчезли из поля зрения, все коллеги по работе, громогласно заявлявшие на похоронах, что они не оставят его семью, перестали заходить к ним по вечерам, как только поняли, что положение осиротевшей семьи приближается к критическому.
В один из вечеров Клариссе было не на что даже купить хлеба. Есть было нечего. Платить за дом нечем. Клариссе было одиннадцать, и она не представляла, что делать дальше. Она села прямо на пол в кухне перед глядевшим на неё пустыми полками шкафом и горько разрыдалась. Она плакала и о папе, тоска по которому разъедала душу, и о маме, которая превратилась в безмолвный призрак, иногда бесцельно передвигавшийся по дому, и о себе, о прошедшем беззаботном детстве, и о покинувшем их семью счастье. И тогда её сзади обняли тонкие мамины руки. Кларисса не слышала, как мама подошла. Она тоже плакала, слёзы текли по её худому измождённому лицу, капая на потёртое платье Клариссы. На следующий день с самого утра мама ушла искать работу.
Прошло несколько лет, Клариссе стукнуло пятнадцать. Они с мамой давно переехали из старого дома, на который просто перестало хватать денег. Теперь они снимали крохотную однокомнатную квартиру, и Клариссе каждый день приходилось целый час идти до школы. Мама работала домработницей в богатой семье всего с одним выходным, и Кларисса видела её очень редко. Денег сильно не хватало. В последний год мама, в свой единственный выходной, нанялась ещё стирать бельё в общественной прачечной, где была возможность получать почасовую плату.
Пятнадцатого апреля, в свой пятнадцатый день рождения, Кларисса устроилась на работу в один миленький ресторанчик. Когда-то в другой жизни, они часто ходили сюда с мамой и папой, а добрый хозяин даже позволял Лорду тихо лежать рядом со столиком, иногда угощая его обрезками мяса. Лорда они отдали почти сразу же после папиной смерти. Им с мамой его было просто-напросто не прокормить.
Мама плакала, узнав, что Клариссе пришлось пойти в официантки, но у них не было выбора, если они не хотели оказаться на улице без средств к существованию. Нечего было и надеяться, что маме когда-нибудь снова удастся устроиться в школу. Кларисса с болью смотрела на загрубевшие, красные мамины руки и вздыхала, вспоминая, какими нежными и изящными они были раньше. Денег по-прежнему не хватало даже на самое необходимое. Кларисса зимой ходила в осенних ботиночках и тонком пальтишке, дрожа от холода и рискуя подхватить воспаление лёгких. В шестнадцать лет она приняла решение бросить школу. Зачем она ей, если у Клариссы не было ни малейшего шанса получить стипендию и поступить в колледж бесплатно?
Но мама воспротивилась. Она впервые после папиной смерти проявила такую настойчивость, и Кларисса продолжила учёбу. И, как оказалось, не зря. В выпускном классе у них в школе появился новенький. Патрик Брайт. Представитель так называемой «золотой молодёжи», он переехал с родителями из Сакраменто. В школе шептались, что отец Патрика – блестящий юрист, основатель огромной юридической фирмы, обладает несметными богатствами. Но, как ни странно, не это привлекало к Патрику людей. В полном соответствии со своей фамилией*, Патрик делал ярче и светлее любое помещение, в которое входил. Его рыжие волосы, веснушки и широкая белозубая улыбка располагали к нему людей куда больше, чем благосостояние его семьи. К тому же, Патрик им совершенно не кичился. Он с удовольствием ходил с новыми друзьями в дешёвые закусочные, с аппетитом ел обыкновенные хот-доги и никогда не был против похода в дешёвый подпольный клуб.
Кларисса могла наблюдать за всем этим разве что исподтишка. С ней в школе давно уже никто не общался, да она и сама не стремилась к этому. У неё всё равно не было времени и денег, как у других девчонок, чтобы элементарно выпить кофе после школы. Ей нужно было бежать на работу. К несчастью, старый хозяин, который всегда жалел Клариссу и старался не слишком загружать её работой, осенью продал ресторанчик и переехал куда-то на север. Новый хозяин был другим. Он не знал ни жалости, ни сострадания, всё, что его интересовало – это деньги. В обязанности Клариссы за ту же плату теперь входила ещё и уборка помещения после закрытия ресторана. Сменился и контингент клиентов. Если раньше в ресторанчик заходили преимущественно семьи с детьми, то теперь это куда больше смахивало на дешёвую закусочную, которую посещали в большинстве мужчины. Кларисса каждый раз вздрагивала от ужаса, когда кто-то из них пытался схватить её за руку или приобнять за талию. Маме об этом она рассказывать боялась из страха, что та настоит, чтобы Кларисса бросила работу. С увеличением объёма обязанностей в кафе, меньше времени оставалось и на уроки, и на что-либо другое. Теперь Кларисса уже не могла себе позволить почитать перед сном взятую в библиотеке книгу, каждая минута сна была на счету.
Где-то через неделю после своего появления в школе Патрик подсел к Клариссе в столовой и, сверкнув улыбкой, протянул руку.
- Привет, я Патрик. А ты Кларисса, верно?
Кларисса сжалась. Наверняка он узнал её имя у одноклассников. Несложно представить, что они наговорили ему.
- Если ты уже знаешь, зачем спрашивать?
Кларисса опустила руки под стол и зажала их между коленями. Она всё равно не стала бы пожимать его ладонь, ведь тогда он увидел бы, какие грубые у неё руки.
- Просто хотел познакомиться, - мягко ответил на её грубый выпад Патрик. – Мы часто посещаем одни и те же уроки.
Кларисса пожала плечами и ничего не ответила. Что у них могло быть общего?
- Мы сегодня собираемся с ребятами погулять в парке, - не унимался Патрик. – В том, что с прудом. Не хочешь с нами?
Кларисса вздрогнула. В этом парке она гуляла в детстве с родителями и Лордом. Когда всё было хорошо. Когда они были счастливы. После смерти папы она обходила парк стороной.
- Нет, спасибо.
Ответ прозвучал резко. Кларисса ожидала, что Патрик сейчас развернётся и уйдёт, а потом спросит у кого-нибудь из одноклассников, что с ней такое. Можно представить, что он услышит в ответ. В классе её считали нелюдимой и странной, почти чокнутой.
Но Патрик не ушёл. Несколько минут он сидел неподвижно. Кларисса чувствовала на щеке его изучающий взгляд. Ей вдруг стало стыдно за свои свисающие неаккуратными прядями волосы, за лицо, на котором не было и следа косметики.
- Я не хотел тебя обидеть, - неожиданно произнёс Патрик, понизив голос. – Но я не мог не спросить.
Кларисса пождала губы. Конечно, он слишком воспитан, чтобы не пригласить всех до единого. Теперь он может идти.
- Кларисса… - Патрик заколебался на мгновение. – Я… Я знаю, что случилось с твоей семьёй. Мне рассказали…
Кларисса внутренне сжалась. Жалости она не терпела.
- Мне жаль твоего отца.
Внезапно потекли горячие, обжигающие щёки слёзы. Кларисса задохнулась. Она ни разу не плакала об отце с тех пор, как ей стукнуло двенадцать. Просто она боялась, что не сможет остановить слёзы, если только позволит им начать струиться по лицу. И теперь из-за нескольких слов незнакомого парня горе вернулось во всей своей силе. Кларисса зажала рукой рот, стараясь сдержать рвущийся из горла крик, и стала неуклюже выбираться из-за стола.
- Господи… - Патрик вскочил на ноги, с потрясённым лицом протянул руку, словно хотел коснуться её плеча, но Кларисса отшатнулась от него и опрометью бросилась прочь из столовой, глотая слёзы. На пороге она обернулась и увидела Патрика, стоявшего на том же месте с бледным, растерянным лицом в окружении обступивших его одноклассников. Даже его, этого солнечного мальчика, убивало присутствие Клариссы.
Кларисса не могла успокоиться до самого вечера. Она не спала почти всю ночь, думая о папе. Утром Патрик в школу не пришёл.
Несколько месяцев Кларисса избегала его, как могла, но Патрик не проявлял больше ни малейшего желания завязать с ней беседу, и, в конце концов, ей удалось вернуть себе некое подобие былого душевного равновесия.
Кларисса никогда не могла потом забыть тот день. В один из вечеров, когда она, как и всегда, разносила пиццу и сэндвичи, забирала грязную посуду и выслушивала сальные шуточки нетрезвых посетителей, дверь вдруг открылась и на пороге показался Патрик в сопровождении нескольких других одноклассников. Они смеялись какой-то шутке, и Кларисса застыла посреди зала с подносом, полным грязных тарелок, в руках. Патрик заметил её первым, и улыбка моментально исчезла с его лица. По его виду Кларисса поняла, что он и представления не имел, что она здесь работает. Но от этого не стало легче.
Патрик сделал было движение обратно к двери, но приятели уже рассаживались за свободным столиком, и он медленно последовал за ними. Кларисса влетела в кухню и прижалась спиной к дверям, тяжело дыша. Её никогда не пугала мысль, что, возможно, однажды ей придётся обслуживать одноклассников, но Патрик… Было в нём что-то особенное. Что-то, что заставляло думать, будто он относится к Клариссе не как к пустому месту, не смотрит сквозь неё, как это делают другие.
- Ты чего тут прохлаждаешься? – рявкнул выглянувший из своего кабинета хозяин. – Деньги не нужны что ли?
Кларисса молча повернулась и вышла из кухни. Она твёрдым шагом прошла к столику, за которым сидели знакомые с детства ребята и Патрик, вздёрнула подбородок и выдавила:
- Вы уже готовы сделать заказ?
На неё уставились сразу пять пар глаз. Патрик смотрел в стол.
Они знали, где она работает, точно знали, но никогда не приходили до сегодняшнего дня. У Клариссы слегка закружилась голова от унижения, но она не позволила себе отвести взгляд и спокойно приняла у них заказ.
- Эй, а ты что будешь, Пат? – Майкл, с которым Кларисса когда-то давно сидела за одной партой и даже несколько раз была у него на дне рождении, толкнул Патрика плечом, и тот нехотя поднял голову.
- Ничего не нужно, спасибо, я не голоден, - хмуро ответил он, стараясь не смотреть на Клариссу.
«Я снова погасила это солнышко», - пронеслось у неё в голове, когда она шла на кухню, чтобы передать заказ поварам.
Вернувшись в зал, Кларисса огляделась и тут же поспешила к одному из столиков, повинуясь довольно грубому призыву одного из посетителей. Ещё только подойдя к столику, Кларисса уже поняла, что сейчас будут проблемы. Мужчина был здорово пьян, он сидел здесь довольно давно и выпил уже почти целую бутылку виски.
- Это что такое? – хриплым голосом поинтересовался он, сунув под нос подошедшей Клариссе свою тяжёлую рюмку. В нос ей ударил резкий запах алкоголя, и Кларисса постаралась не поморщиться.
- Что-то не так, сэр? – вежливо уточнила она, заметив краем глаза, что со своего места Патрик наблюдает за ней.
- Всё не так! – взревел посетитель, указав свободной рукой на рюмку, которую он всё ещё держал перед лицом Клариссы. – Ты считаешь меня идиотом, да? Думаешь, я не замечу, что у этой рюмки дно находится чуть ли не посередине.
- Сэр, это стандартная рюмка, - любезным голосом возразила Кларисса. – У нас только такие и есть, и никто никогда…
- Ну вот он я, я жалуюсь! – заорал мужчина, вскочив на ноги, и Кларисса непроизвольно попятилась. Послышался звук отодвигаемого стула откуда-то сбоку, а потом Майкл позвал:
- Пат, ты куда?
- Я тебе сейчас покажу, какой должна быть рюмка!
И мужчина, размахнувшись, изо всех сил запустил рюмкой в Клариссу. Она машинально отошла ещё на пару шагов назад, попыталась уклониться, но среагировала слишком поздно, и тяжёлая рюмка ударила её прямо в лоб над правой бровью. Кларисса вскрикнула и приложила ладонь ко лбу. На пол закапала кровь.
Подоспевший Патрик одним ударом сбил мужчину с ног и с встревоженным видом повернулся к Клариссе. Увидев кровь на полу, он быстро подошёл к ней.
- Дай я посмотрю, что там у тебя, - мягко попросил он, и Кларисса вздрогнула. Всё в нём, его тон, манера говорить как можно более мягко, чтобы не напугать, искренняя забота – всё нестерпимо напомнило Клариссе отца.
- Всё в порядке, - она резко отступила назад, по-прежнему прижимая ладонь ко лбу. Нехорошо было так грубо разговаривать с человеком, который вступился за неё, но Кларисса не хотела снова удариться в слёзы.
- Пат, да пошли отсюда, - Майкл неуверенно потянул Патрика за локоть к выходу, но тот, даже не взглянув на приятеля, высвободил руку и снова приблизился к Клариссе.
- Ранку нужно обработать, - настойчиво сказал он. – А по-хорошему, неплохо было бы съездить в больницу. Вдруг у тебя сотрясение?
- Никуда я не поеду! – отрезала Кларисса, которой хотелось только одного: чтобы все разошлись и оставили её, наконец, одну.
- Тогда хотя бы обработаем, - вздохнул Патрик и уверенно взял Клариссу за свободную руку. От удивления она даже не сразу вспомнила, что надо вырваться.
- Что… - Майкл с потрясенным видом переводил взгляд с Патрика на Клариссу. – Пат, да оставь ты…
- До завтра, парни, - дружелюбно отозвался Патрик, но в его голосе явственно прозвучал металл. – Идём, Кларисса.
- Куда? – шёпотом спросила Кларисса, которая с ужасом осознавала, что пойдёт за ним, пойдёт, куда бы он её ни повёл. Если закрыть глаза, можно представить, что это папа ведёт её за руку по тёмным улицам.
Патрик молчал, а Кларисса была слишком напугана, чтобы осмелиться заглянуть ему в лицо. Они прошли мимо школы и свернули в тихий переулок, где, как знала Кларисса, жили богатые люди, мимо домов которых она старалась никогда не ходить, чтобы даже краем глаза не увидеть их счастливой жизни. Патрик остановился перед одним таким домом с красивыми башенками и спокойно открыл калитку.
- Это что… - Кларисса остановилась и вырвала руку. – Ты тут живёшь?
Патрик кивнул. Он хмурился, и Клариссу снова посетила мысль, что она портит ему настроение, одно её присутствие портит.
- Я не пойду туда, - Кларисса попятилась.
- Почему нет? – поинтересовался Патрик, не делая, впрочем, ни малейшей попытки снова взять её за руку. – Домой пойдёшь?
- Нет, я должна вернуться на работу, - пояснила Кларисса. – У меня и так будут неприятности.
- Не будет, - с непоколебимой уверенностью отозвался Патрик. – Заходи, не бойся.
- Но… - Кларисса оглядела свой не слишком презентабельный наряд. – Твои родители… что они…
Патрик хохотнул.
- Моих родителей скорее всего всё равно нет дома, - пояснил он. – Но, даже если бы и были, не думаю, что они бы сильно заинтересовались тобой.
Кларисса опустила голову. Последние слова хлестнули её, как бичом.
- Я не то имел в виду, - Патрик вдруг снова оказался рядом и заглянул ей в лицо. – Я имел в виду, что у моих родителей никогда нет времени, чтобы поинтересоваться, где я, что делаю, с кем дружу. Они заняты только работой. И собой.
Кларисса удивлённо посмотрела на него. Зачем он рассказывает ей свои семейные проблемы?
- Дома, наверное, только братья и сестра, - продолжил Патрик как ни в чём ни бывало. – Но… заинтересуется произошедшим только Уилл, а он… он хороший.
- Уилл – это твой брат? – спросила Кларисса и вся сжалась. Как он сумел заинтересовать её, втянуть в разговор? За много лет это не удавалось никому, кроме прежнего хозяина кафе.
- Да, - в глазах Патрика засветилась улыбка, но он постарался не выдать радости победы. – На год меня младше. Он на домашнем обучении, к нему приходят преподаватели.
- Понятно, - было всё, что сумела выдавить в ответ Кларисса, не осмелившись спросить, что не так с этим Уиллом.
- Заходи, - Патрик осторожно потянул её за руку к входной двери.
И Кларисса сдалась. Патрик быстро провёл её по длинному тёмному коридору, потом по лестнице на второй этаж и остановился у одной из дверей. Кларисса была ему безмерно благодарна за то, что он не стал устраивать ей экскурсии по дому, это было бы выше её сил.
- Моя комната, - Патрик открыл дверь, нашарил в темноте выключатель, и комнату залил яркий свет. – Проходи.
Кларисса секунду помедлила на пороге, потом сглотнула и сделала шаг вперёд. За её спиной с тихим хлопком закрылась дверь, и Кларисса слегка вздрогнула.
- Садись куда-нибудь, я сейчас, - Патрик открыл дверцу шкафа и, покопавшись там, вытащил рубашку красивого тёмно-синего цвета. – Вот, накинь.
Кларисса испуганно смотрела на него. Нет, конечно, рубашка бы слегка прикрыла убогий замызганный передник, который она надевала на работе, но было страшно неудобно взять у него такую дорогую вещь. Не дождавшись ответа, Патрик положил рубашку на кровать и отвернулся, сделав вид, что ищет в шкафу что-то ещё. Кларисса поколебалась немного, потом взяла рубашку и осторожно просунула руки в рукава, которые полностью закрывали кисти рук и свисали чуть ниже. Патрик был значительно выше.
- Идём, - Патрик никак не прокомментировал её действия и снова вышел в коридор, открыв следующую дверь. За ней оказалась роскошная ванная комната со сверкающими кранами и мягким ковром на полу. Кларисса оглядела свои довольно грязные ботинки, но Патрик только рукой махнул. Однако, видя, что Кларисса не решается наступить на пушистый белый ворс, он быстрым движением скатал ковёр и выкинул его в коридор.
Усадив Клариссу на край ванны, Патрик достал из высокого шкафчика небольшой чемоданчик, оказавшийся аптечкой, и вынул из него ватные диски, несколько бутылочек и пачку лейкопластырей. Приблизившись к Клариссе, он взглянул на неё, а потом, осторожно придерживая её голову одной рукой, начал медленно стирать с её лица кровь смоченным каким-то раствором ватным диском. Кларисса замерла. Когда жидкость попала в ранку, она не удержалась от лёгкого стона, и Патрик слегка погладил её по волосам.
- Шшш, сейчас пройдёт, - ласково сказал он. – Нужно было продезинфицировать.
Через пять минут о происшествии напоминал только белый пластырь на лбу у Клариссы. Патрик стоял перед ней, скрестив руки на груди, а Кларисса так и сидела на краю ванны, не смея поднять на него глаза.
- Почему вам никто не помог? – вдруг спросил Патрик, опускаясь на корточки и заглядывая Клариссе в глаза. – Из больницы, из бывших пациентов отца?
Она почувствовала, как из лёгких пропал весь воздух.
- Доктор Моуб спас столько жизней, неужели никто из этих людей не хотел бы помочь его семье? – Патрик покачал головой.
- Откуда ты знаешь о… - Кларисса сглотнула. – Об отце.
- Мне рассказывали, - коротко ответил Патрик, выпрямляясь. – Я этого не понимаю.
- Чего? – Кларисса сцепила руки в замок так, что побелели костяшки пальцев. – Никто не обязан был нам помогать. Каждый сам за себя.
Патрик молча смотрел на неё со странным выражением. Потом дёрнул головой.
- Это неправильно, что жена и дочь хирурга, спасшего не один десяток жизней, вынуждены жить в нищете, - жестко сказал он. – Это неправильно, что девочка, такая, как ты, должна работать, чтобы не умереть с голоду, терпеть пьяные выходки всяких идиотов и…
- Так бывает, - Кларисса поднялась, не в силах больше выносить его жалость. – У многих дела обстоят ещё хуже, так что…
На лице Патрика была написана неприкрытая грусть.
- Спасибо за помощь, - Кларисса стянула его рубашку и сунула ему в руку, Патрик машинально сжал пальцы. – Мне нужно идти.
- Я тебя провожу, - Патрик повесил рубашку на один из свободных крючков для полотенец и пошёл было следом за Клариссой.
- Не надо, я каждую ночь хожу домой одна, мне не привыкать.
И с этими словами Кларисса быстро сбежала вниз по лестнице, распахнула дверь и выскочила на улицу. Она ни разу не обернулась, но знала, что Патрик за ней не пошёл.
* от англ. bright – яркий, светлый
Судьбоносное решениеОстин, штат Техас, 1965 год
Джон вышел из дверей Гарвардского университета и остановился на крыльце. Ну, он сделал всё, что мог, теперь оставалось только ждать. Последние несколько месяцев стали для Джона настоящей каторгой, он практически не спал, совсем мало ел, несмотря на взволнованные замечания отца, занимался каждую свободную секунду. Они должны его взять, иначе и быть не могло.
Джон медленно спустился по широким пологим ступеням и оглянулся на массивное здание, оставленное за спиной. Гарвард поражал своим величием. От самого этого места за милю веяло историей в чистом виде, и Джон почувствовал лёгкий трепет в груди при мысли, что он может получить шанс здесь учиться. Правда, для этого ему необходимо получить стипендию, что бы там отец ни говорил, он не мог позволить себе оплачивать сыновнюю блажь. Дома, в Остине, Техасский университет оторвал бы его с ногами и руками, с его-то результатами.
Но мечтой Джона уже много лет был именно Гарвард. И он с поразительным упорством шёл к этой мечте. В то время, как его одноклассники таскались по дискотекам, ухаживали за девчонками и регулярно напивались по выходным, Джон корпел над учебниками. Он давно уже понял, что для поступления в Гарвард просто хороших оценок недостаточно. Никаким спортом он особо не занимался, ему бы и в голову не пришло поучаствовать в школьной театральной постановке, зато он мог блеснуть своими знаниями на олимпиадах. В прошлом году Джон отослал свой финансовый проект в Вашингтон, на конкурс, и был отмечен грамотой и довольно внушительной суммой денег, которая немедленно была положена в банк под неплохие проценты.
Джон понимал, что его одноклассникам мало что сказали бы такие слова, как «вексель», «эмиссия», «своп» и тому подобное, но это был его мир. Наверное, он никогда не видел себя ни в какой другой области. Его с раннего детства интересовали цифры. Лет в четырнадцать он гораздо лучше отца разбирался в правилах биржевых торгов и иногда помогал ему разобраться в материале, необходимом для написания очередной статьи. Лёжа по ночам без сна, Джон представлял себя, сидящего в строгом костюме посреди роскошного офиса и отдававшего указания, какие акции сегодня продать, куда вложить полученные от продажи деньги, с кем заключить соглашение о сотрудничестве, кого послать к чёрту. Это должно было стать его будущим.
Когда Джон был маленький, ему хотелось стать большим человеком, чтобы мама когда-нибудь прочитала о нём в газете и пожалела, что бросила его. Чтобы она однажды появилась на пороге его офиса, вся в слезах, растерянная и умоляющая. И тогда бы Джон великодушно простил её и принял бы обратно в свою жизнь. И, наверное, даже уговорил бы отца тоже простить её.
Последний раз Джон видел маму, когда ему было семь. Это был страшный для него день, он до сих пор помнил каждую деталь, каждое слово. Мама, только что вернувшаяся из театра, даже не успела ещё снять своё красивое бордовое пальто и маленькую шляпку, когда папа вдруг вышел из своего кабинета и бросил ей под ноги какой-то конверт. Выбежавший из своей комнаты Джон замер, увидев, как побелело под толстым слоем пудры мамино лицо.
- Что это Эдвард? – холодно спросила мама, брезгливо тронув конверт носком изящной туфельки на высоком каблуке.
- Не притворяйся, Элен, - спокойно ответил отец, сложив руки на груди и глядя на маму тяжёлым взглядом. – Ты хорошая актриса, и все мы это знаем.
- Не понимаю, о чём ты, - мама уже взяла себя в руки и кивком головы подозвала к себе Джона, отдав ему своё пальто. – Я очень устала, Эдвард. Этот спектакль, ты же знаешь, отнимает у меня все силы. Ах, я так не люблю играть Клеопатру! Это эмоционально опустошает меня…
Мама упала в кресло и картинно подперла голову рукой. Отец смотрел на неё равнодушным, холодным взглядом, и Джону вдруг стало страшно. Он, конечно, замечал, что его родители не очень-то ладили, но всегда надеялся, что это когда-нибудь пройдёт. Они должны были любить друг друга, хотя бы ради него, ради Джона. Но сейчас в папином взгляде не было ничего похожего на любовь, только презрение.
- Не смотри на меня так, Эдвард, - мама надула губы, и Джону вдруг стало её очень жалко.
- Джон, пожалуйста, иди в свою комнату, нам с мамой нужно поговорить, - мягко попросил отец. Когда он смотрел на сына, его взгляд был совсем другим. Джон осторожно повесил мамино пальто на спинку ближайшего стула и молча вышел из комнаты. Такие разговоры были регулярными в их семье, и Джон никогда раньше не думал подслушивать под дверью. Но в тот день что-то остановило его, и он, прижавшись ухом к замочной скважине и дрожа всем телом, скрючился перед дверью в тёмном коридоре.
- Ты забыла, на каких условиях я вернулся к тебе? – донёсся до его слуха чуть приглушённый, но всё такой же холодный папин голос.
- Не стоит говорить со мной в таком тоне, Эдвард, - Джону показалось, что мамин голос чуть дрожит. – Не очень-то мило с твоей стороны постоянно напоминать мне о старой ошибке.
- Перестань, Элен. Я предупреждал тебя, что не позволю ставить себя в положение обманутого мужа.
- Ах, Боже мой, Эдвард, ну что ты такое говоришь!
- Это письмо попало ко мне случайно, наверное, Джон нашёл его и положил мне на стол по ошибке.
Джон похолодел. Он и правда утром, перед уходом в школу, нашёл в коридоре на полу конверт и подумал, что он выпал у отца из кармана. Тогда-то он и отнёс его в кабинет и оставил на столе. Маме такие письма не приходили. Поклонники присылали ей корзины с цветами, конфеты и фрукты с маленькими изящными карточками. Но не письма в обыкновенных конвертах.
- Я не позволю тебя выставлять меня на посмешище, - твёрдо произнёс отец, и Джон снова прислушался. – И тебе следовало бы подумать о Джоне.
- Только не притворяйся, что тебя хоть сколько-нибудь волнует Джон! – воскликнула мама. – Не смей прикрываться ребёнком!
- И у тебя хватает наглости… - начал отец, но тут Джон расслышал тихие всхлипывания мамы и в страхе ворвался в комнату.
- Папочка, папочка, не надо! – умоляюще закричал он, бросаясь к уронившей голову на руки матери и обнимая её колени. Мама обхватила его голову руками, и на его лицо закапали её слёзы.
- Разговор окончен, - отец был бледен. – Ты знаешь, что тебе следует сделать, Элен. Моё терпение кончилось.
Мама вдруг резко поднялась с коесла, и Джон упал на пол. Она даже не взглянула на него. Отец сделал несколько быстрых шагов и поднял его на ноги, а потом потянул за руку и заставил отойти вместе с ним на другую сторону комнаты.
- Значит, ты искренне веришь, что это я тебя позорю, Эдвард? – Джон с изумлением заметил, что мамины слёзы высохли за одну долю секунды. Теперь она была очень рассержена.
- Именно так, - отец положил ладонь Джону на плечо, как будто удерживая его на месте. Но Джон и не думал вырываться, он был до глубины души потрясён тем, как грубо мама его оттолкнула. – Твоё поведение меня унижает.
- Моё поведение? – мама пронзительно расхохоталась. На её щеках вспыхнули алые пятна. – Ты опозорил себя сам, Эдвард, когда приполз ко мне и согласился воспитывать чужого ребёнка.
Мамин палец указывал прямо на Джона. Комната поплыла у него перед глазами. Он смутно видел, как отец подскочил к шкафу, вынул огромный чемодан и начал грубо заталкивать туда мамины красивые платья, нисколько не обращая внимания на её крики. Потом он схватил маму за руку и вытащил из комнаты. Когда хлопнула входная дверь, Джон вздрогнул. Он понимал, что маму он, наверное, теперь долго не увидит.
Вернувшийся папа присел перед ним на корточки, и его лицо оказалось на одном уровне с заплаканным лицом Джона.
- Как ты? – папа ласково погладил Джона по голове.
- Ты… - губы Джона скривились, но он мужественно постарался не разреветься, - ты не мой папа, да? Я чужой ребёнок?
От этих слов внутри что-то сломалось, и слёзы всё-таки покатились по щекам. Джон хлюпнул носом и вытер лицо рукавом свитера.
- Никогда больше не повторяй подобной ерунды, - очень твёрдо сказал папа. – Ты мой сын, и по-другому быть не может. Разве не я воспитывал тебя? Разве не я читал тебе сказки перед сном? Не я отводил тебя в школу в первый раз? Не я водил тебя в цирк? Не со мной ты ездил на рыбалку? Не я помогал тебе делать уроки?
- Ты, - кивнул Джон, очень надеясь, что папа сейчас скажет, что он останется с ним. Всегда.
- Разве не это делают все папы на свете? – отец осторожно стёр большим пальцем мокрую дорожку на правой щеке Джона.
- Наверное, это, - прошептал Джон, всё ещё не до конца убеждённый. Маме он не нужен, она ушла, даже не поцеловав его на прощание. А человек, которого он всю жизнь считал своим отцом, оказывается, был ему чужим. Нет, это же Джон чужой, это же он чужой ребёнок.
- Я очень тебя люблю, Джон, - отец смотрел ему прямо в глаза. – Я не представляю свою жизнь без тебя. Никогда не забывай этого.
- Но мама сказала… - Джон снова всхлипнул при одном только воспоминании о словах матери.
- Не имеет значения, - отец строго сдвинул брови. – Я не хочу больше никогда говорить о твоей матери. Когда ты вырастешь, я расскажу тебе всю историю, и ты сможешь сам сделать выводы. Хорошо?
Джон кивнул, хотя в глубине души ему было ужасно страшно. Если мама так легко отказалась от него, значит, он не очень хороший, что-то в нём не так. Вдруг папа тоже когда-нибудь уйдёт, ведь он же даже не настоящий папа, что ему помешает? И тогда Джон останется совсем один на свете, никому не нужный, одинокий. Слёзы полились с новой силой, и папа просто прижал его к себе, давая выплакаться.
Мысль о собственной неполноценности глубоко засела в сознании Джона. Многие месяцы после ухода мамы он из кожи вон лез, чтобы доказать отцу, что он хороший, что он стоит того, чтобы не бросать его. Он учился лучше всех в классе, каждый день делал уборку в квартире, ходил в магазин за продуктами, приносил папе газеты и делал ещё миллион вещей, стараясь быть полезным.
- Джон, что-то ты мне не нравишься, - заметил как-то за ужином папа, когда Джон услужливо передал ему графин с водой. – Откуда в тебе это подобострастие?
Джон только плечами пожал, стараясь казаться весёлым и спокойным, чтобы не рассердить отца.
- Ну-ка посмотри на меня, - папа взял его за подбородок и заставил поднять голову. – Что с тобой происходит?
Джон почувствовал, как задрожали губы.
- Эй, ну чего ты? – отец испуганно вздёрнул брови. – Расскажи мне.
И Джон, захлёбываясь слезами, рассказал. Отец долго молчал. Потом наклонился к сыну и сказал слова, которые остались с Джоном на всю жизнь.
- Ты мой сын, и я буду любить тебя в любом случае, каким бы ты ни был. Тем более, что ты отличный парень, Джон, таких ещё поискать. Я очень тобой горжусь. Только вчера рассказывал мистеру Симмонсу о твоей пятёрке за контрольную по математике.
Мистер Симмонс был издателем крупной политической газеты, в которой у папы была тогда своя колонка, и Джону он очень нравился.
- Не надо думать, что с тобой что-то не так, - мягко добавил папа. – Это что-то не так с твоей мамой, раз она оставила тебя. Хотя, знаешь, я даже рад, что она так поступила. Я бы безумно скучал по тебе.
И Джон улыбнулся. После этого разговора ему стало легче, хотя, конечно, он всё ещё переживал. Джон скучал по маме. Она никогда не проводила с ним много времени, отсыпаясь после длинной ночи, когда её с другими актёрами после спектакля приглашали на светские вечеринки, которые так ненавидел папа. Вечером у неё были спектакли, а, если даже и выдавался свободный вечер или день, она предпочитала проводить его со своими друзьями, с которыми папа отказывался даже знакомиться, называя их глупыми и вульгарными. Но всё-таки она была его мамой, и Джон по ней скучал.
Шли годы, Джон взрослел, и менялось его восприятие всего произошедшего в тот вечер. С каждым днём росла обида на мать, превратившаяся сначала в ненависть, а потом в безразличие. Джон давно уже не ждал от неё письма, не надеялся встретить её на улице, не лелеял замысел неожиданно прийти на её спектакль. Тем более, про неё часто писали в газетах, даже печатали тёмные, нечёткие фотографии. С четырнадцати лет Джон не прочёл ни одной такой статьи.
Зато он всё больше и больше восхищался отцом. На его шестнадцатый день рождения Эдвард рассказал ему всю историю их с мамой взаимоотношений, и это окончательно склонило чашу весов в его пользу. Они поженились ещё до Второй мировой войны и были безумно влюблены друг в друга. Потом война, папа ушёл на фронт в качестве военного журналиста и прошёл с американскими войсками все бои, был ранен во время Арденнской операции в Бельгии, но остался на фронте и один из немногих предоставил по возвращению наиболее точный и подробный отчёт обо всём произошедшем. Джон даже читал эти папины записи, кое-где запачканные кровью, кое-где едва видневшиеся, нацарапанные на скорую руку простым карандашом. Папа говорить о войне не любил. Джон знал только, что там, в Бельгии, погиб папин лучший друг.
Когда папа вернулся, местные газеты чуть не передрались за право нанять его в качестве постоянного журналиста. Но отец выбрал газету мистера Симмонса, посчитав её самой толковой, где и вёл свою колонку вплоть до смерти мистера Симмонса. После войны их с женой отношения изменились. Элен не смогла понять, через что пришлось пройти мужу, не увидела произошедших в нём изменений. А Эдвард вдруг заметил, какая она поверхностная и глупая, как мало интересует её в жизни, кроме себя любимой, как плохо она в сущности образована. Но это бы всё ничего, если бы до Эдварда не стали доходить слухи о похождениях жены во время его долгого отсутствия. Она даже отрицать ничего не стала.
Эдвард собрал свои вещи и переехал на съёмную квартиру, твёрдо решив оформить развод по первому требованию жены. Самому ему было без разницы, жениться второй раз он не собирался. Так продолжалось почти год, пока на его пороге не появилась Лиззи, лучшая подруга Элен, тоже актриса, и не начала слёзно умолять его спасти жену от позора. Элен забеременела от какого-то актёра, он, естественно, сразу же сбежал, узнав о ребёнке, и теперь она не знала, что делать. Эдвард в сущности был добрым и порядочным человеком, Элен всё ещё оставалась его женой, и он принял единственно верное, по его мнению, решение – вернуться к жене и усыновить её ребёнка.
Элен рыдала от счастья, пыталась поцеловать ему руку и клялась быть примерной женой и матерью. Собственно, это было единственное условие, которое он ей поставил. Конечно, о былой любви уже и речи идти не могло, но после всего пережитого Эдвард больше не чувствовал в себе способности испытывать какие-то глубокие чувства, так что это его устраивало как нельзя больше. Тем более, всю беременность Элен вела себя достойно. Но после рождения мальчика, которого было решено назвать Джоном Эдвардом, она пожелала как можно быстрее вернуться на сцену, и ребёнок почти полностью оказался на попечении Эдварда. Ему пришлось научиться пеленать младенца, купать его, находить способы усыплять мальчика, кормить его из бутылочки, гулять с ним. И при этом умудряться вести свою колонку. К счастью, мистер Симмонс, сам страстно любивший своих детей, пошёл Эдварду на встречу.
Упрекать жену было бесполезно. А вскоре Эдвард понял, что полюбил мальчика. Когда тот впервые назвал его папой, в душе шевельнулось что-то давно забытое, и Эдвард почувствовал себя счастливым. Элен вела себя более или менее прилично, по крайней мере, никаких слухов до Эдварда не доходило. Может быть, в глубине души он не слишком старался что-то найти в её поздних возвращениях, может, ему хотелось закрыть глаза на мелкие детали, чтобы сохранить сыну маму, хоть такую. Но, обнаружив то письмо, которое написал Элен, вне всякого сомнения, любовник, Эдвард уже не мог закрывать на это глаза. Её жестокие слова прямо при Джоне заставили Эдварда потерять голову от ярости и просто-напросто выкинуть жену из квартиры. И она ушла, даже не попрощавшись с сыном, не попытавшись забрать его с собой.
Эдвард ненавидел её за то, что случилось с Джоном после этого. Мальчик потерял уверенность в себе, начал чувствовать себя ненужным, лишним. Чужим. Большей ерунды придумать было нельзя. Сын был единственным по-настоящему важным человеком в жизни Эдварда, и он очень надеялся, что ему удалось тогда донести это до мальчика.
Узнав всю историю, Джон предсказуемо встал на сторону отца, он уже был на ней, ещё раньше. Он больше не мечтал, что мама когда-нибудь вернётся, не хотел этого, боялся встретить её на улице. Она была ему не нужна. Она бросила его, что ж, теперь она тоже стала ему чужой. Но тогда, в семь лет, испуганный и потерянный, Джон нашёл только одно спасение – учёбу. Он пытался читать, но чтение не отвлекало его. Иногда, прочитав страницу, он понимал, что думал всё это время о своём и не запомнил ни строчки. А вот цифры задумываться не позволяли. Стоило отвлечься лишь на секунду, и пример приходилось решать заново. Тогда-то Джон и полюбил их. Ровные столбики цифр, вызывавшие у большинства его одноклассников приступы неконтролируемой паники, были для Джона лучшими друзьями. Он хотел бы считать что-нибудь всю жизнь. Папа однажды со смехом сказал, что приятнее всего считать деньги, и Джон запомнил эти слова.
Лет с десяти он понимал, что перед ним лежит дорога в экономику. Он плохо представлял себе, что делают экономисты, но точно знал, что им необходимо уметь считать. А потом, когда в школе появился кружок юных экономистов и папа посоветовал ему туда записаться, Джон окончательно понял, что нашёл своё призвание. К окончанию школы он уже прочёл множество учебников, предназначенных для студентов. Его интересы постоянно менялись. Два года назад он просто бредил ценными бумагами, ему виделась великое будущее, полное акций, облигаций и депозитарных расписок. Потом его захватило инвестирование, и он с поразительным рвением бросился составлять собственный инвестиционный проект, пока в конце прошлого года не решил, что биржа – это именно то, что ему нужно.
Получив, таким образом, много разнопрофильных знаний, он твёрдо решил, что хочет учиться на экономическом факультете одного из лучших университетов страны. Выбор пал на Гарвард. Стоимость одного года обучения едва не заставила Джона отказаться от своего плана, отец не мог себе этого позволить, да и Джон ни за что не решился бы даже заикнуться о такой сумме. Но всё ещё оставалась возможность получить стипендию, которая покрыла бы почти все расходы на его образование. Получить её было невероятно сложно, её предоставляли исключительно лучшим из лучших. К тому же, Джон, кроме блестящей учёбы, ничем особенным похвастаться не мог: все его занятия проходили в основном по ночам, и никто, кроме отца, не мог оценить их масштаба.
Тот конкурс, проводимый в Вашингтоне, был реальным шансом продемонстрировать свои способности. И Джон это сделал. Грамота, подписанная одним из высокопоставленных чиновников Министерства финансов лежала в папке с документами, которые Джон готовил для приёмной комиссии Гарварда. Он знал, что его кандидатура рассматривается при обсуждении вопроса о стипендии, иначе из Гарварда не пришло бы приглашение явиться для личной встречи. Ни к одному событию Джон ещё не готовился так, как к этой двадцатиминутной беседе в огромном кабинете декана экономического факультета. Оглядывая лица известных на всю страну преподавателей, Джон не мог отделаться от ощущения, что это всего лишь сон. Он искренне надеялся, что не ударил в грязь лицом, отвечая на их вопросы. Ничего такого, чего бы он не знал, они не спрашивали, и он старался отвечать как можно более чётко и подробно. Но всё же в душе жило чувство опасности, ведь он не знал остальных соискателей стипендии. Среди них могли оказаться настоящие гении.
Отец ждал его в маленьком уютном кафе недалеко от университета, коротая время за чашечкой кофе. Он встретил Джона взволнованным, вопросительным взглядом.
- Вроде нормально, - объявил Джон, усевшись в кресло напротив и проведя рукой по волосам. – Сказали, сообщат в течение двух недель.
- Это будут долгие две недели, - негромко промолвил отец, улыбнувшись своей мягкой, понимающей улыбкой, и Джон кивнул в ответ. – Я верю в тебя, сынок. Ты справишься.
- Спасибо, отец, - Джон бросил на него исполненный благодарностью взгляд. Все эти годы он ощущал мощную поддержку Эдварда, придававшую ему сил даже в самые тяжёлые минуты. Джон надеялся, что отец знал, как он ему за это признателен. – Как твоё собеседование?
- Не так успешно, я бы сказал, - усмехнулся Эдвард. – Не думаю, что я кому-то здесь пригожусь.
- Не может такого быть! – возмутился Джон. – У тебя колоссальный опыт, и твои статьи всегда были очень популярны. Чего им ещё надо?
- Мои статьи подходят для Остина, Джон, - спокойно сказал отец, делая небольшой глоток кофе. – Здесь, вблизи от великого университета, люди хотят читать нечто другое.
- Они должны тебя взять, - настойчиво повторил Джон.
- Нет, не должны, - покачал головой Эдвард, лукаво глядя на него. – Просто тебе так хочется.
- Если мне дадут стипендию, а ты не найдёшь здесь работу… - начал Джон, неуверенно глядя на отца. – Я не оставлю тебя.
- Не говори ерунды, - отмахнулся Эдвард, но Джон успел заметить, как приятно ему было это услышать. – Я ещё не настолько стар и могу сам о себе позаботиться. Ты не имеешь права отказываться от своей мечты ради меня.
- Не будем спорить, пока ещё ничего неизвестно, - Джон примирительно покачал головой. – Дождёмся ответов и из Гарварда, и от издателей.
Эти две недели Джон жил как на иголках. Он проверял почтовый ящик каждые пятнадцать минут, не спал по ночам, обдумывая возможные варианты развития событий. Но ответ из Гарварда всё не приходил. Они получали только вежливые отказы от всех более или менее крупных кембриджских газет. Эдвард на отказы реагировал спокойно и вполне философски, не то что Джон. Обида за отца разъедала душу. Какое право они имеют так поступать с ним? С его опытом, с его историей? Да что они вообще о себе возомнили?
На тринадцатый день пришло письмо из Гарварда. Сердце Джона усиленно пыталось выпрыгнуть из груди, пока он вскрывал конверт трясущимися пальцами. Он перечёл несколько вежливых строк четыре раза, когда, наконец, понял, что получил стипендию. Джон опустился на ступеньки возле почтового ящика и обхватил голову руками. Внутри всё ликовало от радости и гордости. Он получил стипендию! Он принят в Гарвард! Господи, в это сложно было поверить… Он так об этом мечтал, так стремился к этому, столько работал. Но он знал, как ему следует поступить.
Вчера пришёл отказ из последней газеты, и стало понятно, что отец в любом случае был вынужден остаться в Остине. Джон этого понять не мог. Ему казалось, что любая газета должна была принять Эдварда с распростёртыми объятиями, он отказывался считать по-другому. Отец был для него идеалом, примером для подражания. Думать, что кто-то его недооценивает, было невыносимо. К тому же, у Джона никого больше не было на свете. Так стоило ли ехать в город, который оказался неготовым принять его отца? Для Джона ответ был очевиден. Когда-то отец сделал выбор в его пользу, даже дважды, хотя в первый раз самого Джона ещё не было на свете. Теперь Джон выбирал отца. В конце концов, Техасский университет уже несколько раз недвусмысленно объявлял о своей готовности принять Джона в ряды своих студентов. Остин гордился его отцом, весь Техас гордился. Это весило гораздо больше возможности окончить Гарвард.
Джон вошёл в кабинет отца и помахал конвертом.
- Я не получил стипендию, - как можно более естественно стараясь изобразить расстройство, объявил он. Отец поднялся из-за стола, снял очки и несколько минут смотрел на него долгим, проницательным взглядом.
- Что ж, они потеряли отличного студента, - только и сказал он. – Когда-нибудь они об этом пожалеют.
- Спасибо, - улыбнулся Джон и отправился писать ответ в Гарвард.
За ужином Эдвард чувствовал себя явно не в своей тарелке, и Джон никак не мог понять, в чём дело. Наконец, когда Джон объявил о своём намерении немного прогуляться, а на самом деле – бросить письмо в почтовый ящик, отец остановил его.
- Джон, я сегодня совершил не самый честный поступок, - отец выглядел смущённым, Джон никогда его таким не видел. – Я прочёл письмо из Гарварда, пока ты ходил в магазин.
Джон опешил. Отец никогда не позволял себе рыться в его вещах. Поэтому-то Джон так смело оставил распечатанное письмо на столе, ему и в голову не могло прийти, что отец возьмёт его.
- Я знал, что они должны дать тебе стипендию, - пояснил Эдвард. – К тому же, я видел, что ты врёшь, этого ты не умеешь.
Джон кивнул, всё ещё не до конца уверенный, как относиться к этой информации.
- Прости меня, сынок, - отец положил ему руку на плечо. – Я просто не хочу, чтобы ты совершил непоправимой ошибки.
- Ошибкой было бы поехать туда, - тихо отозвался Джон, отводя глаза.
- Ты ради меня хочешь остаться в Остине? – спокойно уточнил отец. Он уже знал ответ, но хотел услышать это от сына.
- Да, я не хочу оставлять тебя одного, - Джон упрямо выставил вперёд подбородок. – Мне не понравится в городе, который считает, что он слишком хорош для тебя.
Эдвард улыбнулся.
- Вроде, умный мальчик, а как брякнешь иногда что-нибудь, честное слово, - пробормотал он, потирая переносицу, чтобы скрыть улыбку. – Причём тут целый город, скажи на милость?
- Я не поеду, отец, - Джон с непоколебимой твёрдостью покачал головой. – Я уже всё решил. Я буду учиться в Техасском университете. В конце концов, не намного он и хуже.
- Это твоё окончательное решение? – Эдвард снова был как никогда серьёзен. – Ты осознаёшь, что я не имею ничего против твоего отъезда? Что я был бы рад, если бы ты осуществил свою мечту?
- Да, не беспокойся, я не пожалею, - теперь был черёд Джона улыбаться. – Ведь я её всё-таки осуществил: я поступил в Гарвард и даже получил стипендию.
Эдвард долго смотрел на него. Джон не мог сказать точно, но ему казалось, что оба они сейчас вспоминают один и тот же момент: присевший на корточки Эдвард заглядывает в глаза зарёванному семилетнему Джону.
- Спасибо, сынок, - наконец, сказал Эдвард и, крепко пожав Джону руку, удалился в свой кабинет.
Через неделю Джон Эдвард Стэнли официально стал студентом экономического факультета Техасского университета.
ПрозрениеЛос-Анджелес, 1975 год
- Кларисса, будь добра, сделай мне чашку кофе! – донёсся до Клариссы чуть приглушённый голос мистера Питерса. – Без сахара, пожалуйста.
Кларисса встала, расправив красивую серую юбку-футляр, и, негромко цокая каблучками по дубовому паркету, направилась в сторону маленькой кухни, расположенной за перегородкой из красного дерева. Мистер Питерс любил крепкий кофе, за три с лишним года Кларисса достаточно хорошо изучила его вкусы и привычки. Когда шеф пребывал в благодушном настроении, он мог попросить добавить в кофе сахар или даже молоко. Когда же, как сейчас, он уточнял, что кофе ему нужен был без сахара, Кларисса могла ожидать найти его не в самом лучшем настроении.
Так и оказалось. Мистер Питерс сидел за своим огромным столом, буквально заваленном пачками бумаги, папками и справочниками, и даже головы не поднял при её появлении. Он запустил свои длинные пальцы в седые волосы и склонился над каким-то документом, всем своим видом выражая растерянность и беспокойство.
- Ваш кофе, мистер Питерс, - Кларисса осторожно поставила чашку возле его правого локтя. – Что-нибудь ещё?
- Нет, нет, спасибо, - шеф едва заметил её, и Кларисса поняла, что сегодня будет одна из тех ночей, которые ей приходилось проводить на работе. Конечно, ей за это доплачивали. Присутствовать на репетиции речи адвоката не входило в её прямые обязанности. Правда, мистер Питерс никогда не требовал от неё ничего особенного, она просто сидела за его столом и смотрела, как шеф расхаживает из угла в угол под шелест исписанных листов бумаги.
Мистер Питерс был блестящим юристом, одним из самых выдающихся специалистов Лос-Анджелеса, и, наверное, только Кларисса знала, каким трогательно беспомощным он выглядел в своём кабинете, пока решение какой-нибудь замысловатой юридической задачи ещё не пришло ему в голову. Зато потом, в суде или на переговорах, он выглядел как человек, уверенный в себе на все сто процентов. Кларисса всегда восхищалась шефом, с самого первого дня.
Она осторожно прикрыла за собой дверь и направилась к своему столу, на котором, рядом с печатной машинкой, сиротливо стояла единственная личная вещь, которую принесла Кларисса – простенькая рамочка с фотографией. Кларисса взяла её в руки и с привычной грустной улыбкой заглянула в смеющиеся глаза Патрика Брайта. На фотографии они сидели вдвоём на лавочке, в сквере рядом с домом Клариссы, и смеялись над Уиллом, младшим братом Патрика, который и сделал снимок. Кларисса дотронулась кончиками пальцев до ладони Патрика, на фотографии свободно лежавшей у неё на плече. Её стол стоял так, что позади неё была только стена, поэтому никто видеть фотографию не мог. Мистер Питерс, конечно, наверняка видел, но они никогда не разговаривали на не касающиеся работы темы, поэтому никаких комментариев просто быть не могло.
Кларисса со вздохом поставила рамку на место и снова взяла пришедшее сегодня утром письмо.
«…Тебе бы она понравилась, Клэр! Она добрая, очень милая и совсем не заносчивая, как ты могла бы подумать. В прошлые выходные я обедал у её родителей, и мне категорически не понравился её отец. Слишком напомнил мне моего, даже ещё хуже. Но я питаю очень большие надежды по поводу неё, правда.
Но расскажи мне о себе! Твоё последнее письмо мне совершенно не понравилось, я волнуюсь за тебя. Тебе точно хорошо там, с мистером Питерсом? Ты же знаешь, мне ты можешь сказать всё! Если тебя что-то не устраивает, просто скажи, я напишу отцу, и тебе найдут другую работу. Поверь мне, это никого не затруднит, отцу всё равно. Сомневаюсь, если он ещё помнит о твоём существовании.
Уилл говорит, ты совсем не заходишь к нам. Клэр, пожалуйста, не думай, что тебе там не рады! Анджела скучает по тебе, тем более она сейчас уже в том возрасте, когда ей не помешало бы иметь старшую сестру. Ты обещала мне приглядывать за ней, помнишь?
Я хочу узнать больше про этого Колина, с которым ты ходила на прошлых выходных в кино. По твоим словам, он «очень хороший»? Мне так не кажется, Клэр. Я знаю, я говорю так про всех, но он даже не проводил тебя домой! Что с того, что ты сама отказалась? Я бы всё равно проводил, ведь было темно и поздно. Это не то, чего ты заслуживаешь, правда. Можешь считать это дружеской ревностью, но ты можешь найти и кого-то получше. Вы виделись после этого снова?
Как чувствует себя миссис Моуб? Надеюсь, её рукам стало полегче? Роза уверила меня, что эта мазь творит чудеса. Она сказала, что у неё тоже часто ломит пальцы от стирки, а эта мазь здорово снимает болевые ощущения. Если не помогло, напиши мне, я придумаю ещё что-нибудь.
А теперь самое важное: через месяц я приеду домой! Это и был мой сюрприз, который я обещал тебе ещё с Рождества. Я готовился заранее, чтобы сдавать экзамены досрочно. Сначала профессора и слушать ничего не хотели, но потом мне всё же удалось их уговорить, и теперь я буду сдавать экзамены уже со следующей недели! Представляешь, Клэр? Через три недели я уже могу быть дипломированным юристом! А потом я заберу свой диплом и поеду домой! Так что сделай так, чтобы никакие Колины не отвлекали тебя, когда я приеду! Первую неделю ты моя и только моя. Ну ладно, хотя бы первые несколько дней. Обещай мне.
С любовью, Патрик».
Кларисса зажмурилась и отложила письмо в сторону. С самого утра, как только она лихорадочно разорвала конверт и прямо в подъезде, остановившись у окна, с нетерпением прочла письмо, она находилась в растрёпанных чувствах. Патрик собирался через месяц приехать домой! А ведь она ждала его никак не раньше июля. Сюрприза приятнее сложно было себе представить. Угнетало лишь одно: Патрик снова был влюблён.
Кларисса вздохнула. За последние четыре с половиной года она получила от Патрика десятки писем с различными женскими именами в них, встречающимися то тут, то там, и все эти безликие и, на взгляд Клариссы, одинаковые девушки были «милыми, очаровательными, красивыми, добрыми и просто замечательными». У Патрика все были такими. И даже после того, как он понимал, что несколько ошибся в своей избраннице, ему удавалось сохранить с ней дружеские отношения и даже иногда ходить вместе обедать. Кларисса этого не понимала. Со своим единственным парнем, Джейком, она расставалась со скандалом, слезами и угрозами. Патрик тогда даже всерьёз собирался прилететь на выходные из Сакраменто, чтобы поговорить с Джейком по душам, но Кларисса убедила его этого не делать. В противном случае, Патрик бы непременно докопался до истинной причины их разрыва. Уильям, которого Патрик отправил вместо себя поговорить с Джейком, наверняка догадался, иногда Кларисса ловила на себе его внимательный, как будто чуть сочувствующий взгляд.
Кларисса закрыла глаза и откинулась на высокую спинку своего кресла. Перед её мысленным взором проносились последние месяцы старшей школы. И в каждом воспоминании был Патрик, Патрик, Патрик… Вот он машет ей через весь класс, вот подходит и садится рядом за парту, вот со смехом тянет её за руку к покачивающейся на поверхности пруда лодке, вот быстро вносит в их с мамой квартиру огромную коробку и выбегает за дверь ещё до того, как Кларисса успевает обнаружить в коробке роскошное платье, вот выходит из чёрной машины и замирает, глядя на появившуюся в дверях Клариссу, вот смотрит на неё сверху вниз, пока они кружатся в танце, вот машет ей и растворяется в толпе улетающих, оставляя Клариссу в переполненном зале аэропорта…
Кларисса не хотела вспоминать, какой была её жизнь до появления в ней Патрика. Он изменил всё, он вернул ей что-то, утраченное после смерти отца. Кларисса даже не знала, что именно, она просто чувствовала себя снова целой и настоящей. Не было ничего удивительного в том, что Патрик Брайт постепенно стал самым важным человеком в её жизни.
Хотя, это было неправдой. Патрик стал для неё всем не постепенно, а с того дня, когда она впервые побывала в его доме. Когда он дал ей свою рубашку, когда он обрабатывал ей ранку на лбу, когда погладил её по волосам, когда заставил Клариссу почувствовать себя нормальной, кому-то нужной. Она слишком долго жила в мире, где была совсем одна, где даже у мамы не хватало времени заботиться о внутреннем, душевном состоянии дочери. У Клариссы не было никого, с кем она могла бы поделиться своими проблемами, кто понял бы её боль и постарался бы её облегчить. Патрику пришлось довольно долго доказывать, что он действительно заинтересован в общении с Клариссой.
Она сдалась недели через две. Патрик не отходил от неё ни на шаг в школе, после уроков постоянно находился в кафе, где она работала, болтал с хозяином, заигрывал с другими официантками, а по вечерам провожал Клариссу домой. И ни разу никого с собой не привёл. Но зато часто звал Клариссу в гости, познакомил её с младшим братом Уильямом, который, как скоро поняла Кларисса, был самым близким человеком для Патрика. Были представлены Клариссе и девятилетние близнецы Анджела и Кевин, по отношению к которым Патрик вёл себя скорее как отец, чем как старший брат.
Мистера и миссис Брайт Кларисса видела мельком пару раз и не составила о них никакого чёткого впечатления. Но особенно показательно было то, что собственные родители были единственными людьми на свете, о которых Патрик отзывался плохо. Сначала Клариссе это казалось диким. Потеряв отца, она не терпела потребительского отношения окружающих к своим родителям, пару раз они даже спорили по этому поводу с Патриком. Но затем, узнав эту странную семью поближе, Кларисса согласилась с тем, что образцово показательными родителями Брайтов назвать было никак нельзя.
Дерек Брайт, дедушка Патрика, умерший несколько лет назад, основал свою юридическую корпорацию с нуля, когда был ещё совсем молодым, и теперь это была одна из крупнейших и, пожалуй, самых известных юридических компаний в Соединённых Штатах. После его смерти бизнес перешёл к его единственному сыну – отцу Патрика. Он был просто помешан на работе. Миссис Брайт, с которой они вместе учились в университете, всегда была рядом с мужем. Не бросила она его, даже когда родился Патрик, а через год – Уильям. Оставляя грудных детей с бабушками и няньками, миссис Брайт уже через неделю после родов возвращалась к работе. Патрик рассказывал, что он не помнит ни одного раза, когда бы мама зашла поцеловать его перед сном. Уилл это подтверждал. В какой-то момент, как уверял Патрик, чувства к родителям просто пропали, испарились, как будто их и не было. Кларисса никогда бы не поверила, что такое бывает, если бы перед ней живым доказательством не сидел лучший человек на всём белом свете.
После рождения близнецов ситуация ещё осложнилась. Обеих бабушек уже не было в живых, отец матери, бросивший семью, когда миссис Брайт ещё даже не умела разговаривать, в счет не шёл. Рядом не было никого. Патрик, которому на тот момент было всего девять лет, вдруг начал чувствовать ответственность за кого-то родного, кого ему хотелось защищать и оберегать от всех, включая собственных родителей. Они с Уиллом старались проводить с близнецами как можно больше времени, а, когда те пошли в школу, Уильям принял решение перейти на домашнее обучение, чтобы следить за детьми. Патрик всегда говорил, что с таким характером, как у Уилла, ему даже лучше учиться дома, но Кларисса прекрасно видела, что он испытывает чувство вины по отношению к брату.
Одним словом, семья у Патрика была странная. Поэтому Клариссу и не удивило, когда после окончания школы Патрик вдруг отказался от поступления в Стэнфордский университет, о котором долго мечтал, если верить рассказам Уилла, и заявил о своём решении учиться в Лос-Анджелесе. Но когда Патрик предложил Уиллу свободно выбирать университет, всё встало на свои места. Между братьями произошла довольно серьёзная ссора, Кларисса даже испугалась, что им так и не удастся достигнуть компромисса, по итогам которой было принято решение уезжать обоим.
Кларисса понимала, что Патрик должен ехать, что ему необходимо хорошее образование, но ей всё равно было грустно. Её короткая сказка, в которой у неё был друг, заканчивалась. Патрик пытался заговорить о деньгах, которые ему ничего не стоило попросить у отца для неё, но Кларисса и слышать не хотела о подобной благотворительности. Она бы никогда не смогла жить в мире с самой собой, прими она такую подачку. Сам Патрик деньги у отца брал вполне свободно, и это Клариссу всегда немного задевало. Пока Патрик не рассказал, что в своём завещании дедушка оставил семейное дело напополам Патрику и Уиллу, а мистер Брайт мог управлять фирмой только до совершеннолетия Патрика как старшего из двух внуков. Все личные сбережения Дерека Брайта были тоже поделены между внуками. Патрик показал Клариссе блокнот, в который он скрупулёзно вносил каждый цент, взятый у родителей. Он собирался отдать всё назад, как только получит деньги. Клариссу такие отношения между родителями и детьми приводили в ужас, но она никогда не говорила об этом Патрику, стараясь не задеть его чувства.
Но Патрик не был бы Патриком, если бы перед отъездом не нашёл бы способ избавить Клариссу от ненавистной работы в кафе. В один из летних дней она получила письмо от некого мистера Гриффитса, который заявлял, что был невероятно счастлив получить резюме мисс Моуб и что он ждёт её в своём кабинете прямо сейчас, что место секретаря уже забронировано за ней и так далее и тому подобное. Естественно, никакого резюме Кларисса никуда не отправляла, у неё его просто-напросто не было. Но адрес, с которого письмо было отправлено, моментально всё объяснил: это была фирма мистера Брайта.
Патрик клялся и божился, что он тут ни при чём, и даже сейчас, спустя четыре с половиной года, Клариссе так и не удалось выбить из него признание. Но отказываться было глупо, перспектива на всю жизнь остаться официанткой не внушала Клариссе ничего, кроме леденящего душу ужаса. Офисная жизнь показалась ей самой настоящей сказкой, правда, недолгой. Мистер Гриффитс, сорокалетний, упитанный отец семейства, несколько расширил в своём представлении обязанности секретарши, и Клариссе пришлось уволиться. Она написала обо всём Патрику, постаравшись скрыть правду, но каким-то образом всё всплыло наружу, и в ответном письме Патрик просто рвал и метал. Приехав домой, он лично просил за неё мистера Питерса, репутация которого всегда была просто безукоризненной. Кларисса опять же никогда не получала доказательств причастности к этому Патрика, но мистер Гриффитс внезапно уволился по каким-то никому не известным причинам сразу после отъезда Брайта-младшего.
И началась активная переписка. Кларисса жила от письма до письма, аккуратно складывала и хранила все полученные от Патрика письма и имела привычку по вечерам перечитывать особенно памятные ей послания. Иногда она встречалась с подросшей Анджелой, они могли посидеть в кафе и поболтать о знакомых Анджеле мальчишках. Раз в несколько месяцев у дверей конторы её встречал Уильям и затем провожал до дома, по пути расспрашивая, как у неё дела. Кевин, росший угрюмым и нелюдимым мальчиком, проявлял интерес исключительно к сестре-близняшке, и Кларисса быстро оставила попытки сойтись с ним поближе, следуя данному Патрику обещанию присматривать за близнецами.
В общем и целом, в тот период Кларисса чувствовала себя почти счастливой. Она теперь зарабатывала достаточно, чтобы мама смогла, наконец, оставить подработку в свой единственный выходной в прачечной, и даже количество её рабочих часов в неделю удалось сократить. У Клариссы оставалось немного денег, чтобы иногда покупать себе вещичку-другую, а на Рождество ей каждый раз выплачивали неплохую премию как перспективному и старательному сотруднику. Откуда росли ноги этих премий Кларисса, конечно, догадывалась, но поймать Патрика за руку не было никакой возможности.
Пять лет они с Патриком общались на расстоянии, и только его приезды домой на каникулы позволяли им пообщаться вживую. Но потом Патрик устроился на работу в небольшую фирму неподалёку от университетского кампуса, чтобы получить необходимый для работы опыт. Он много раз писал Клариссе, что ему претит одна только мысль о том, что ему придётся работать вместе с отцом. И, раз уж это всё равно случится, пусть хотя бы все видят, что и он кое-чего стоит в области права. Только Патрику хотелось при этом остаться нормальным человеком, в жизни которого семья будет занимать положенное ей место. Кларисса его в этом поддерживала, но работа не позволяла Патрику приезжать домой так часто, как хотелось бы ему самому и, чего уж там греха таить, - Клариссе.
Но пару месяцев назад с работой «для получения опыта» было покончено, и теперь Патрик через месяц собирался быть дома. У Клариссы начинало сильнее биться сердце всякий раз, когда она думала о его скором приезде. Она наконец-то сможет избавиться от Колина, с которым связалась только от скуки. Во-первых, Кларисса всё ещё не чувствовала в себе особого желания знакомиться и сближаться с новыми людьми, а, во-вторых, молодой человек отнимал бы у неё время, которое она могла провести с Патриком. Другой вопрос, что Патрик мог привезти с собой свою новую девушку, Линду. Хотя, в письме он об этом ничего не написал, и это позволяло Клариссе надеяться, что увлечение Линдой продлится не дольше, чем до этого Дженнифер, а ещё до этого – Карой.
Клариссе не нравилась ни одна девушка Патрика. Все они были примерно одинаковыми: глупенькими, богатенькими, избалованными девицами, довольно пустыми и скучными. Не было ничего удивительного, что Патрик не выдерживал их дольше трёх-четырёх месяцев. Только с дочерью какого-то нефтяного магната, Стефани, он встречался около года, и Кларисса даже начала бояться, как бы это ни вылилось во что-нибудь серьёзное. Точно так же и Патрику не нравился ни один из ухлёстывавших за Клариссой парней. Будучи лучшими друзьями, они очень ревностно старались оберегать друг друга от возможных в будущем разочарований. Самая большая ложь, какую только говорила себе Кларисса.
Она не могла, не хотела признавать, что любила Патрика совсем не как друга и брата. Это разрушило бы всё. Пока она этого не признала, можно притворяться дальше, но как только роковые слова прозвучат хотя бы в её голове, в этот же миг всё изменится. И всё же в глубине души Кларисса всегда знала правду. Нельзя настолько любить друга. Нельзя считать день хорошим или нет в зависимости от полученного или неполученного письма. Нельзя постоянно жить воспоминаниями, иногда отвлекаясь на реальную жизнь. Нельзя чувствовать что-то по отношению к Уиллу, потому что он его брат. Нельзя ночью бежать по звонку девчонки, которую первый раз бросил парень, потому что она его сестра. Вернее, можно, конечно, можно, но причина ведь была не в моральных качествах Клариссы, не в её дружелюбии, нет. Конечно, по своему, она привязалась к семье Патрика, к тем, кого он сам считал своей семьёй. Но иногда, например, той ночью, когда всхлипывающая во сне Анджела продолжала держать её за руку, мелькала мысль, что, может быть, Патрик узнает, оценит, поймёт…
Патрик знал, иногда холодела Кларисса, не мог не знать. Не заметить мог только слепой. Мама поняла всё сразу же, когда впервые увидела Клариссу с той ночи, воспоминанием о которой всегда будет служить маленький шрамик на лбу, тёмные коридоры огромного дома и пальцы Патрика, гладящие её по волосам. Знал Уилл, Кларисса могла читать это по его взгляду. С наивной прямотой вчерашнего ребёнка догадывалась Анджела. Кларисса пропускала некоторые её замечания мимо ушей, делая вид, что это не стоящая внимания ерунда. Или ещё в школе, как часто она замечала злые, любопытные, раздражённые, презрительные взгляды одноклассниц, когда Патрик отказывал кому-то из них в прогулке, ссылаясь на то, что уже договорился с Клариссой. Он никогда не стеснялся публично признавать свою дружбу с ней. И это подкупало. Кларисса никогда не спрашивала, что именно заставило Патрика обратить на неё внимание. Наверное, жалость.
- Мисс Моуб, тут пришёл мистер Брайт, хочет поговорить с мистером Питерсом, - в чуть приоткрывшуюся дверь заглянула кудрявая головка Сары Роджерс с ресепшена. – Он сильно занят?
- Вообще-то да, - Кларисса встала, чувствуя, как забилось сердце. Она всегда не знала, что делать, когда рядом оказывался отец Патрика. Она даже не могла понять, знает он её или нет. – У мистера Питерса завтра важное судебное заседание, мистер Брайт знает, о чём я. Но если это срочно, то я могу…
- Секунду, - Сара пропала из виду, и некоторое время до Клариссы доносилось только неясное бормотание. – Мистер Брайт готов обсудить интересующий его вопрос с вами, мисс Моуб.
Сара называла Клариссу мисс Моуб только тогда, когда пыталась вести себя официально. Наверное, мистер Брайт слышит их по телефону.
- Я всегда готова… - пролепетала Кларисса, но дверь уже распахнулась, и на пороге вдруг появился высокий, какой-то другой, изменившийся, похудевший, но возмужавший Патрик Брайт.
Кларисса окаменела. В голове не осталось ни одной мысли, кроме панического ужаса: вдруг она ужасно выглядит. Когда она в последний раз смотрелась в зеркало?
- Клэр! – Патрик широко улыбнулся и сразу стал самим собой. – Спасибо, Сара, сюрприз удался.
Он мягко, но настойчиво подтолкнул вошедшую было за ним Сару к двери, закрыл её и, наконец, повернулся к Клариссе.
- Патрик! Откуда ты взялся? – за эти секунды она уже успела несколько взять себя в руки и теперь шагнула ему навстречу, не решаясь, правда, броситься ему на шею, как сделала бы ещё пару лет назад.
Патрик тут проблемы не видел. Кларисса и опомниться не успела, как её ноги оторвались от земли, и, весело смеясь, Патрик закружил её по крохотному кабинету.
- Стол, осторожно! – слабо вскрикнула Кларисса, когда они врезались во что-то твёрдое. В ту же секунду послышался звон разбитого стекла. – О нет, моя рамка!
Патрик выпустил её и наклонился за упавшей рамкой, и Кларисса сделала непроизвольное движение, чтобы остановить его. Но было поздно, и Патрик уже со странным выражением смотрел на их первую общую фотографию.
- Я поставила её здесь не для хвастовства, не для того, чтобы все видели, что я дружу с сыном хозяина, - зачем-то начала объяснять Кларисса. – Просто мне нравится видеть тебя рядом, хотя бы на фотографии.
- Надеюсь, что так, Клэр, - ласково улыбнулся Патрик. – Это был счастливый день, я хорошо его помню.
В тот день Патрик получил письмо из Стэнфорда, в котором говорилось, что они рады принять его в ряды своих студентов. И, хотя в тот момент он уже знал, что откажется, Патрик был рад и горд, что ему удалось поступить в один из лучших колледжей страны. Кларисса считала этот день счастливым по другой причине: в этот день Патрик впервые не просто обнял её, но и поцеловал в щёку.
- У меня эта фотография стояла в камбузе на полочке возле кровати все пять лет, - добавил Патрик, и Кларисса почувствовала, что краснеет. – Все мои однокурсники были в тебя влюблены.
- Я польщена, - пробормотала Кларисса, стремясь закрыть нервировавшую её тему. – Ты теперь дипломированный специалист? Тебя можно поздравить?
- О да, наконец-то! – Патрик закатил глаза. – Перед последним экзаменом я думал, что никогда уже не захочу работать юристом. Слушай, идём отсюда?
- Я не могу, - Кларисса страдальчески поморщилась. – У мистера Питерса завтра важное судебное заседание, он, наверное, захочет прочитать мне свою речь.
- Не страшно, прочитает Саре, - отмахнулся Патрик и широким шагом двинулся к двери кабинета мистера Питерса.
- Патрик! – Кларисса бросилась следом, стараясь ступать на носочки и не стучать каблуками по дорогущему паркету. – Патрик, не мешай ему! Патрик…
Но он уже громко постучал в дверь, и изумлённый до глубины души мистер Питерс почти сразу же показался на пороге. Обычно Кларисса всегда сообщала ему через переговорное устройство, кто именно пришёл, и в такие дни, как сегодня, он почти всегда отказывался разговаривать со всеми, включая самого мистера Брайта.
- Мистер Питерс, сэр, простите, я… - залепетала Кларисса, но Патрик, не обращая на неё никакого внимания, громко приветствовал её шефа, задавая одновременно миллион вопросов и не дожидаясь ответа ни на один. Мистер Питерс только растерянно моргал. Кларисса знала, что мыслями он остался в своей речи.
- Так вы не против, если я заберу Клариссу сегодня? – Патрик улыбался, и на губах мистера Питерса тоже появилась слабая, неуверенная улыбка. Даже не понимая ни слова из той галиматьи, которую нёс Патрик, мистер Питерс чувствовал исходившую от него положительную энергию.
- Нет, конечно же нет, Патрик, - пробормотал он, и Кларисса могла бы поклясться, судя по его виду, что он не связал в своей голове свою секретаршу с той Клариссой, которую хотел забрать с собой Патрик.
- Тогда не будем больше вас отвлекать, - Патрик увлёк Клариссу в сторону её стола. Мистер Питерс постоял ещё несколько секунд на пороге своего кабинета, потом кивнул и закрыл дверь.
- Он не понял ни слова, - укоризненно шепнула Кларисса на ухо беззвучно смеющемуся Патрику. – Он позовёт меня, а меня на месте не окажется.
- Поговорим не здесь, - Патрик вдруг стал серьёзным. – Слушай, ты отлично выглядишь, Клэр! Новая причёска?
Кларисса польщённо улыбнулась. Патрик всегда замечал, если она по-другому укладывала волосы, покупала новое платье или помаду.
- Ну, собирайся, чего ты, - Патрик бесцеремонно открыл шкаф, снял с вешалки лёгкий пиджак, который Кларисса уже пару дней оставляла на работе, чтобы не носить в руках. Погода стояла очень тёплая. Но сейчас она не смогла отказать себе в удовольствии ощутить невесомое прикосновение Патрика, пока он помогал ей надеть пиджак. Но Патрик вдруг обнял её за плечи и притянул к себе. Кларисса замерла, не смея повернуться к нему, только ощущая, что её спина касается его груди.
- Я так скучал по тебе, Клэр, ты бы только знала, - шепнул Патрик, почти касаясь губами её уха. – Ты мне так нужна сейчас. Скоро моя жизнь здорово изменится.
Кларисса почувствовала холод внутри. Похоже, Линда была для Патрика не просто очередной девушкой.
- Идём, посидим где-нибудь, - Патрик за руку потянул её из кабинета, по пути кивнув замершей в изумлении Саре. По её лицу Кларисса поняла, что миллион сплетен теперь обеспечен. Ну и пусть.
По дороге Кларисса взяла Патрика под руку, чтобы поспевать за его широкими, быстрыми шагами, и тот неожиданно положил руку на её ладонь. Кларисса искоса взглянула на него из-под опущенных ресниц и поразилась непривычно серьёзному выражению, застывшему на лице Патрика.
- Что-то случилось? – робко спросила она, отбрасывая в сторону все свои чувства к нему. Сейчас Патрику явно нужен был друг.
- Я на пороге огромного поворота в своей жизни, - Патрик попытался улыбнуться, но впервые на памяти Клариссы ему это не удалось. – И я не знаю, правильно ли я поступаю.
Патрик открыл перед Клариссой дверь милого кафе на углу той улицы, где стояла их школа. Они уютно устроились у окна, и заказали у подошедшей официантки латте со сливками.
- Добавьте, пожалуйста, девушке карамельный сироп, - машинально попросил Патрик, и Кларисса почувствовала, что сейчас расплачется. – И принесите какой-нибудь шоколадный торт.
Патрик никогда не брал себе ничего к чаю или кофе. Но когда торт приносили Клариссе, он пробовал у неё кусочек, а потом, увлёкшись разговором, съедал куда больше половины. Кларисса не возражала.
- Так что там у тебя стряслось? – поторопила Кларисса, когда официантка ушла, бросив напоследок на Патрика заинтересованный взгляд.
- Ничего особенного не стряслось, - Патрик посмотрел на неё непривычно серьёзно. – Пока.
- Ты уже был дома? – поинтересовалась Кларисса, меняя тему и давая Патрику время собраться с мыслями.
- Нет, домой не заходил, - он отрицательно покачал головой. – Уилл и ребята встречали меня в аэропорту. Мы поболтали, я отдал Уиллу сумку и рванул к тебе.
- Ты хочешь о чём-то рассказать именно мне? – уточнила Кларисса, не зная, что думать. – Не Уиллу?
- Мы с ним уже всё обсудили, я писал ему, - Патрик начал рвать салфетку. – Это его касается, я не мог не посоветоваться.
Никогда раньше Клариссе не приходилось вытягивать что-то из Патрика. Наоборот, иногда приходилось просить его сделать паузу, дать переварить, прийти в себя. У Клариссы не было больше близких друзей, Патрика она не видела больше года и теперь пребывала в полной растерянности, не зная, как себя вести. Она редко видела Патрика расстроенным, и чаще всего речь шла о его родителях. Только один раз, когда Кевина увозили на скорой с аппендицитом, Патрик практически не мог себя контролировать. Он обвинял себя во всех смертных грехах, рвал на себе волосы, спрашивал, как он мог не заметить? Все уверения Уилла о том, что со стороны аппендицит никак не мог быть виден, а Кевин не жаловался, ничьей вины тут нет, проходили мимо Патрика. Сейчас, насколько знала Кларисса, с его братьями и сестрой всё было хорошо, но на Патрике лица не было.
- Ну что такое? – Кларисса непроизвольно потянулась через стол и погладила его по плечу. Она ненавидела видеть его грустным.
- Клэр, я… - Патрик осёкся, и Кларисса с трудом удержалась, чтобы не лягнуть так не вовремя подошедшую официантку.
- Это касается Линды, да? – с места в карьер спросила она, как только девушка удалилась.
- Линды? – искренне удивился Патрик, размешивая сахар. – Нет, это совсем другое. Линда осталась в Сакраменто, я буду ей писать, мы договорились поддерживать связь.
- Поддерживать связь? – Кларисса подняла брови. – То есть, и она…
- Да, тоже не моё, - Патрик махнул рукой. – Понимаешь, она хорошая, но она видела во мне наследника Брайтов. Ей было, по большому счёту, без разницы, какой я на самом деле.
Но всё равно Линда была хорошей. Кларисса уже давно отказалась от идеи открыть Патрику глаза на всех этих хороших девиц. Было жаль вытаскивать его из мира, в котором люди любили друг друга и желали друг другу только добра.
- Я получил диплом, - констатировал всем известный факт Патрик. – Я должен начать работать. А я не могу себя заставить.
- Ну и что? – не поняла проблемы Кларисса. – Отдохни немного, тебе же не нужно пока кормить семью, у тебя есть деньги.
Патрик получил наследство, рассчитался с родителями, которые, к огромному удивлению и возмущению Клариссы, деньги взяли. Хотя, как уверял Патрик, они просто не потрудились вникнуть в расчёты сына, было проще взять предложенные деньги, если это позволяло свести общение к минимуму.
- Нет, я не так выразился, - Патрик тяжело вздохнул. – Я не смогу работать с отцом. Я просто ненавижу его, Клэр. Правда.
Клариссу уже давно не шокировали подобные заявления Патрика. Он обожал весь мир, ему нравилось всё, что он видел, в каждом человеке он видел только хорошее, но весь негатив, всё то плохое, что должно было быть даже в его идеальном мире, Патрик сосредоточил на родителях. И в целом они подобного отношения со стороны старшего сына заслуживали.
- Что ты будешь делать? – только спросила Кларисса. – Ты хочешь отстранить отца от дел?
По праву фирма теперь принадлежала напополам Патрику и Уиллу, их отец по-прежнему возглавлял её, потому что у Патрика не было диплома, и он не пытался лезть в юриспруденцию без образования и опыта.
- Нет, - после долгой паузы ответил Патрик. – Я хотел, но Уилл против. Я должен учитывать и его желания тоже.
Уильям, которому Патрик предоставил право выбирать любой университет мира, настоял на том, что брат поедет учиться, куда ему вздумается, а самого его устроит и университет Лос-Анджелеса. Кларисса понимала, что Уилл остаётся приглядывать за близнецами, да тот и сам не скрывал этого. Он всегда говорил, что Патрик более деятельный, ему руководить фирмой, ему принимать решения, а Уилл намеревался спокойно работать где-нибудь в тени старшего брата. Кларисса с самого первого дня знакомства чувствовала себя комфортно в обществе Уилла. Он тоже был немного одиночкой по натуре.
- И к чему вы пришли? – мягко подтолкнула Патрика Кларисса.
- Мы уезжаем из Лос-Анджелеса, - выложил Патрик, поднимая на Клариссу подавленный взгляд. – Наверное, насовсем.
- И близнецов забираете? – Кларисса проявила чудеса самообладания, спокойно отпив глоток кофе и ничем не выдавая, что внутри у неё всё трясётся от ужаса.
- Близнецов нам никто не отдаст, - Патрик оттолкнул от себя пустую чашку. – Для родителей важно не потерять лицо, ты же знаешь. Если все дети уедут, они будут бледно выглядеть в глазах общественности. Они всё ещё пытаются создать иллюзию крепкой и дружной семьи.
- Куда вы хотите уехать? – Кларисса больше всего боялась выдать своё отчаяние. Патрик ведь не знает, что без него она превращалась в прежнюю нелюдимую девочку, которая не искала ни с кем ни дружбы, ни даже просто общения.
- Карлсбад, - Патрик смотрел в окно на проходивших по тротуару людей, и Кларисса могла беззастенчиво пялиться на его профиль. – Неплохое место, чтобы начать всё заново.
- Наверное, - пробормотала она, когда молчание совсем уж затянулось, и Патрик перевёл на неё взгляд.
- Ты поедешь со мной? – вдруг спросил он, и Кларисса просто приросла к своему стулу.
- Патрик… - беспомощно начала она, но он вдруг перегнулся через стол и схватил её за руку.
- Пожалуйста, Клэр, - лихорадочно зашептал он. – Ты так нужна мне.
Кларисса закрыла глаза, мысленно призывая на помощь здравый смысл. Она не могла с ним поехать, на то было множество причин.
- Не могу, прости, - голос прозвучал вежливо, но чуть прохладно. – У меня тут мама. У меня работа, которую ты мне дал. У меня нет денег. И я не вижу смысла…
- Кларисса, послушай меня, - Патрик вскочил со стула, обогнул стол и присел на корточки возле её ног. – Забудь обо всех этих причинах. Если ты хочешь поехать со мной, то я всё устрою.
- Патрик, что я буду там делать? – Кларисса закусила губу. Конечно, ей хотелось поехать. Ей хотелось видеть его. Всегда. Но она не могла себе этого позволить.
- Какая разница? – Патрик тряхнул головой. – Пожалуйста.
- Не могу, - Кларисса вырвала руку из его тёплых ладоней, и Патрик сразу же встал.
- Это из-за Колина, да? – отрывисто спросил он.
- Из-за… - Кларисса только удивлённо хлопала глазами. – Даже не думала о нём, Патрик. Я же назвала тебе причины, разве недостаточно того, что…
- Это не причины, это отговорки, - сердито ответил Патрик, усаживаясь на место.
- Мама моя отговорка? – Кларисса тоже начала выходить из себя. Ей и так было сложно, а он только в десять раз усугублял ситуацию.
- Я же сказал, я всё устрою, - повысил голос Патрик. – Перевезём твою маму, это даже не обсуждается.
- Ты ненормальный, - только и сказала Кларисса, у которой от напряжения начала болеть голова.
- Я как раз нормальный, а вот ты – странная, - Патрик обвиняюще ткнул в неё пальцем.
- Я странная? Я? И это говорит человек, который…
- Я зову тебя начать новую жизнь! В новом городе!
- Да как ты себе это представляешь? – не выдержала Кларисса, вскакивая на ноги и хватая свою сумочку. – В качестве кого я с тобой поеду? Хороша подруга! Приехала, села на шею и ножки свесила! А, нет, ещё и маму посадила!
- Стой! – Патрик встал у неё на пути, не давая пройти к выходу. – Конечно, ничего подобного я не предлагаю, я слишком хорошо тебя знаю. У меня была совсем другая идея, но я вижу, что я ошибся.
- Патрик, что с тобой произошло за этот год? – Кларисса чувствовала, что сейчас разревётся от обиды. – Ты стал совершенно другим человеком.
- Ты тоже, - он смотрел на неё, как будто видел впервые. – Наверное, этот Колин…
- Что ты прицепился к несчастному Колину? – прошипела доведённая до белого каления Кларисса. – Он для меня совершенно ничего не значит, забудь про него.
- Тогда почему ты отказываешься поехать со мной? – снова взялся за своё Патрик.
- Я тебе уже сказала… - Кларисса набрала в грудь побольше воздуха, но Патрик вдруг сделал такое, что она просто потеряла дар речи. Он опустился перед ней на одно колено и быстро достал из кармана коробочку, в которой оказалось красивое кольцо с крупным бриллиантом.
- Выходи за меня замуж, - быстро выпалил Патрик, бледнея как полотно. – Поехали со мной в качестве моей жены.
Кларисса отступила на несколько шагов назад и врезалась в стол.
- Ты с ума сошёл? – прошептала она, чувствуя, как от волнения холодеют ладони.
Патрик только головой помотал.
- Нам же хорошо вместе, - зачем-то сказал он. – Я лёгкий человек, тебе не будет со мной скучно. Ты привыкла ко мне. У тебя будет всё, чего ты только захочешь. Я сделаю тебя счастливой, обещаю.
- Патрик, что ты делаешь?
В мечтах Кларисса никогда не позволяла себе заходить так далеко. Но, даже если бы и позволила, этот момент должен был стать самым счастливым в её жизни, но в реальности больше всего ей хотелось оказаться дома, накрыть голову подушкой и рыдать без остановки.
- Слушай, ты ещё встретишь девушку… Вот увидишь. Тебе всего двадцать два, ты просто ещё не нашёл…
- Клэр, иногда любовь приходит в браке, так бывает, - Патрик смотрел на неё почти умоляюще. – Вдруг ты полюбишь меня?
Кларисса зажмурилась. Это была просто пытка.
- А как же ты? – прошептала она. – Подумай о себе. Ты тоже должен быть счастлив.
- Если ты согласишься, я буду счастлив, - Патрик взял её за руку, и Кларисса поняла, что она сейчас согласится, потому что мозг отказывался думать и реагировать на все весомые аргументы в пользу отрицательного ответа.
- Но если ты потом встретишь другую девушку, которую ты полюбишь, - совершила последнюю попытку Кларисса, и в глазах Патрика вдруг вспыхнуло изумление. – Что тогда?
- Клэр, но я люблю тебя, - растерянно возразил Патрик. – Я думал, это было очевидно.
- Ты меня любишь? – Кларисса даже не почувствовала радости, так велик был шок. – Любишь? Меня?
- Я понял это не так давно, всего год назад, - начал оправдываться Патрик. – До этого я думал, что мы просто дружим.
- Но Дженнифер? – Кларисса никак не могла поверить, что это правда. – Кара? Линда?
- А что мне оставалось? – жалобно спросил Патрик. – Ты всегда воспринимала меня только как друга.
И тут Кларисса всё-таки разревелась.
- Ой, нет, только не это, - испугался Патрик, вскакивая на ноги. – Всё, забудь, что я тут сейчас наговорил. Мы просто друзья, это на меня какое-то помутнение нашло. Всё, не плачь. Сейчас я уберу это кольцо с глаз долой, и больше ты его не увидишь.
- Нетушки! – выкрикнула Кларисса, размазывая слёзы по щекам, и рука Патрика замерла в воздухе. – Отдай мне моё кольцо сейчас же!
Он смотрел на неё с таким непониманием, что Кларисса расхохоталась, чем привела Патрика в состояние такой растерянности, в какой он, наверное, не был ни разу в жизни.
- Возьми, пожалуйста, - он почти с опаской протянул ей бархатную коробочку, и Кларисса снова засмеялась.
- Господи, Патрик, ты как будто слепой, - сквозь смех выдавила она. – Как ты мог не заметить, что я безумно в тебя влюблена?
- Правда? – после продолжительной паузы уточнил Патрик, а потом на его лице появилась его фирменная широкая улыбка, и Кларисса наконец-то прочувствовала всю грандиозность этого момента.
Она протянула ему левую руку, и Патрик медленно надел ей на безымянный палец идеально подошедшее кольцо. Внезапно раздались аплодисменты и поздравительные крики. Все посетители кафе во главе с обслуживавшей их официанткой собрались в кружок неподалёку и следили за развернувшейся на их глазах драмой, а теперь радовались счастливому финалу.
Кларисса ещё никогда не чувствовала такого расположения к незнакомым людям.
А потом Патрик её поцеловал.
Ирония судьбыОстин, штат Техас, 1970 год
Джон считал себя счастливым человеком. Отказавшись от Гарварда, он ни разу не пожалел о принятом решении. Конечно, иногда, удостоившись очередной похвалы или грамоты, а то и денежного гранта, Джон потом долго лежал без сна и думал о том, что всё это могло случиться в Гарварде. Тогда его судьба была бы решена окончательно, его бы обязательно заметили, оценили. Но выбор был сделан, и, если бы ему дали шанс повернуть время вспять, он снова поступил бы так же. Отец для него был гораздо важнее Гарварда. Важнее всего на свете.
Не было никакого сомнения, что Джон был самым выдающимся студентом Техасского университета за последние несколько лет. После первого курса у него уже насчитывалось несколько публикаций в различных научных журналах, одна из них была написана в соавторстве с престарелым профессором Майклсоном, который во всеуслышание объявлял, что теперь, когда у него появился Джон Стэнли, он может со спокойно душой уходить на покой. Американская экономика была в надёжных руках.
Но Джон давно знал, что его интересы выходят далеко за область экономики. Вернее, самым важным ему казалось получение прибыли, остальное имело значение только для того, чтобы выяснить, как эту самую прибыль получить. Ко второму курсу Джон уже понял, чем займётся. Биржа манила его, чуть ли не снилась по ночам, там он чувствовал себя в своей родной стихии. Но торговать каким-нибудь зерном он не хотел. Его интересовали ценные бумаги. Поэтому после первого курса он поступил ещё и на факультет права. Университет пошёл навстречу талантливому студенту, и ему позволили совмещать обучение, пропуская то тут, то там по несколько лекций. Джон справлялся.
Не стоит и упоминать, что свободного времени у него не было. Джон всего себя посвятил учёбе, собираясь взять от университета как можно больше за первые три года, а потом подыскать себе работу, чтобы набираться опыта. Каждый его день был до ужаса похож на все остальные. Джон вставал в шесть утра, уходил на получасовую пробежку в ближайший парк, делал несколько гимнастических упражнений, они помогали ему проснуться. Потом завтракал вместе с отцом, и они вместе выходили из дома, доходили до конца улицы и расходились каждый в свою сторону. Джон забегал в свою любимую кофейню, покупал себе крепкий чёрный кофе и шёл к университету. Затем с девяти до шести были лекции, в семь они с отцом встречались в недорогом, но очень приятном ресторане, хозяин которого уже давно относился к ним как к друзьям. Отец неплохо готовил, но Джон, получавший повышенную стипендию, которую ему всё равно не на что было тратить, кроме книг, настоял на ресторане. Дома они занимались каждый своими делами, и в десять часов ложились спать.
Джон боготворил своего отца. Эдварду в прошлом году уже исполнилось шестьдесят пять, но он не потерял ни осанки, ни волос, и вообще замечательно выглядел для своих лет. Джон ужасно хотел бы походить на отца. Но, к сожалению, они были совершенно не похожи, и это только лишний раз напоминало Джону, что он отцу никто. Эдвард никогда ни словом, ни жестом, ни взглядом не давал усомниться в его отцовских чувствах по отношению к Джону, но детская травма была так сильна, что Джон уже перестал надеяться когда-нибудь избавиться от её последствий. Насколько бы ему было легче, если бы они с Эдвардом были хотя бы немного похожи! Но всё, что их объединяло – это рост и спортивное телосложение. В остальном же светловолосый и сероглазый Эдвард, каждая черта которого выдавала породу, был настолько же отличен от Джона, как собака от канарейки. Джон не знал имени своего биологического отца и знать не хотел, но именно от него, по всей видимости, он унаследовал эти резкие черты лица, карие глаза, чёрные волосы и плавность движений. На мать он был совершенно не похож. Или ему хотелось так думать.
Если со стороны их маленькая семья казалась безоблачно счастливой, то, к сожалению, это было не так. Правды не знал даже Джон. Эдварда постоянно, каждую секунду грызла непроходящая тревога за сына. Где-то он ошибся, что-то не додал мальчику в детстве, чего-то не объяснил, в чём-то не придал уверенности. Иначе откуда бы в нём появилась такая отрешённость от всего остального мира? Почему бы ещё он чувствовал себя обязанным каждую свободную секунду торчать с отцом? Почему не завёл ни одного друга? Ни разу не привёл домой девушку? Эдвард проклинал себя за беспечность, за глупую уверенность, что он сможет воспитать этого мальчика так, что никто и никогда не заподозрит о том, что он приёмный. Но случилось самое худшее – об этом ежесекундно помнил сам Джон.
Больше, чем на себя, он злился только на бывшую жену. Семь лет назад от неё пришло письмо с требованием дать ей развод, на что Эдвард с радостью согласился. Он ещё никогда не проявлял таких чудес изобретательности, как в то время. Джон не должен был ни о чём догадаться, он не должен был даже заподозрить, что Эдварду пришлось два раза встретиться с Элен. Она постарела, но всё ещё вела себя как молодая девушка, и это теперь вызывало отвращение. Она привела с собой своего жениха, ради свадьбы с которым ей и понадобился развод. Эдварду хватило одного взгляда на этого высокого человека с копной чёрных, теперь седых на висках, волос, чтобы понять, кто перед ним. Это был отец Джона.
У них было ещё трое детей. Их связь длилась многие годы, и, по всей видимости, они и правда любили друг друга. И за это Эдвард простил Элен. Но простить её за то, что она сделала с Джоном, он не мог. Она попыталась было заикнуться, что ей хотелось бы увидеться с сыном, но быстро смешалась и побледнела под холодным взглядом Эдварда. Нет, он не собирался ограничивать Джона в общении с матерью, он готов был позволить ему встретиться со своим биологическим отцом, но только в том случае, если бы Джон сам захотел этого. А Джон, Эдвард ещё ни в чём на свете не был так уверен, не захочет.
Джон ни о чём не знал, но Эдвард был прав насчёт него. Он вырос не слишком эмоциональным человеком, был даже склонен к лёгкой флегматичности, но если что-то и вызывало у него сильные отрицательные чувства, это были только две вещи: женщины и театр. А Элен олицетворяла в себе обе сразу.
Памятная сцена между родителями, обернувшаяся для него трагедией, навсегда внушила Джону, что женщинам доверять нельзя. Эдвард, которого он с детства привык считать идеальным человеком, должен был видеть от жены исключительно любовь и уважение, которых он заслуживал. И что он получил взамен? Если уж женщина не смогла оценить по достоинству лучшего человека на земле, чего вообще стоило от неё ожидать? К тому же Джон не сомневался, что Элен сломала Эдварду жизнь. Ему были непонятны частые приступы меланхолии, нападавшие на отца время от времени, и каждый раз Джону казалось, что Эдвард думает о жене. В такие моменты Джон страшно пугался. И ненавидел мать всё сильнее с каждым разом.
Если бы он только решился спросить у отца, что его тревожит, то наверняка был бы здорово обескуражен услышанным. Эдвард никогда не вспоминал о жене, только в те моменты, когда ругал её за причинённые сыну страдания. Его мучило совершенно другое, нечто куда более страшное, чем измена нелюбимой женщины, и этим другим была пройденная война. Эдвард так и не оправился после пережитого. Арденнская операция постоянно маячила у него за спиной. Там, в Бельгии, осталась могила Джереми, его друга, почти брата, с которым они были неразлучны с пелёнок. Эдвард всегда хотел разыскать её, но никак не мог найти в себе достаточно сил и смелости, чтобы вернуться в это страшное место. И, наверное, никогда уже не найдёт. Этой своей болью он не мог поделиться ни с кем, даже с сыном. Он мог довериться только бумаге, своему давнему спутнику и другу, единственному после смерти Джереми. Это не было дневником в полном смысле этого слова, скорее записями, воспоминаниями, мемуарами. Данью памяти Джереми.
Но Джон всего этого не знал и продолжал винить мать, а вместе с ней – всех женщин на свете. Нет, он не ненавидел их, не был груб с однокурсницами, но всегда держал дистанцию, никогда не флиртовал, как делали это остальные парни. Ему не за что было мстить этим незнакомым девушкам, просто он не хотел с ними связываться. Сам того не подозревая, Джон был самой большой загадкой университета. И самым большим желанием почти каждой девушки. Едва ли он задумывался о таких вещах, ему было некогда, ему нужно было учиться.
На дружбу времени тоже не было. Более того, он не чувствовал в ней необходимости. У него был отец, который всегда понимал его лучше всех на свете, которому можно было рассказать о своих надеждах и мечтах, который всегда и во всём готов был поддержать его, даже против всего остального мира. Конечно, бывали секунды, когда у Джона мелькала мысль, не упускает ли он чего-то важного? Так уж полноценна его жизнь, как ему кажется? И тогда, глядя в окно на залитую солнцем улицу, по которой со смехом проходили люди, с громкими криками проезжали мальчишки на велосипедах, проходили счастливые парочки, Джон чувствовал странную тоску. Которая, правда, быстро исчезала, стоило ему напомнить себе о ждущих его успехах на бирже. Но для этого нужно было заниматься.
Все попытки Эдварда отправить сына на студенческую вечеринку или пригласить однокурсников в их дом под предлогом того, что он бы очень хотел познакомить с друзьями сына, отметались Джоном одна за другой. Джон улыбался, смотрел на отца открытым взглядом и отвечал, что в его окружении нет ни одного человека, на которого бы Эдварду стоило тратить своё время. И Эдвард отступал, пытаясь заглушить страх. Джон не был горд, он не считал себя выше других людей, он считал таким Эдварда. Поэтому время, проведённое с отцом, он ценил выше всего остального, и Эдвард не имел ни малейшего представления, как это изменить.
Он понимал, что он не вечен, знал, что через какое-то время Джон останется совсем один на свете. И тогда мелькала мысль рассказать ему о его настоящей семье. С течением времени Эдвард всё больше и больше склонялся к мысли, что его действия не просто неправильны, они преступны. Он отнял у мальчика всё, даже мечту учиться в Гарварде. Эдвард готов был убить себя за то, что тогда не настоял и не отослал Джона в Гарвард насильно. После того, как Джон написал отказ в университет своей мечты, Эдвард никогда больше не видел его таким взволнованным, даже к мечте стать выдающимся финансистом Джон относился спокойно. Вечерами, когда Джон уже спал, Эдвард долго ворочался в своей постели и задавал себе один-единственный вопрос: а не ошибся ли он, когда отнял Джона у матери?
Конечно, Элен не выказала ни малейшего желания забрать сына с собой. Конечно, Эдвард был уверен, что он может дать мальчику больше. Но потом, когда он увидел Элен, когда узнал, что у неё трое детей, про которых она говорила с искренним, глубоким чувством, когда он понял, что тот человек, Гарри Грегсон, был её настоящей любовью, Эдвард испытал холодное и неприятное чувство страха. Не был ли его благородный поступок всего лишь попыткой спастись от одиночества? Не украл ли он у Джона его жизнь? Эти терзания с годами становились всё ужаснее, поэтому не стоит удивляться, что Эдвард испытал сногсшибательное облегчение и всепоглощающую радость, когда однажды вечером Джон, заикаясь и с трудом подбирая слова, чего за ним раньше не наблюдалась, извинился перед ним и сказал, что в пятницу не сможет с ним поужинать. Он пригласил на свидание девушку.
Если бы в начале четвертого курса кто-нибудь сказал Джону, что через месяц у него будет свидание, он бы рассмеялся до слёз. До сих пор ни одна девушка не вызывала у него желания пообщаться с ней поближе. Конечно, он не был слепым и замечал красивых девушек. Попадались среди них даже умные и довольно интересные. Но Джон не видел никакого смысла начинать общение, если в глубине души он не ожидал от них ничего другого, кроме подлости и предательства. С таким настроением он и устроился на работу в крупную дилерскую компанию на мелкую должность, которая, однако, могла помочь изучить дилерскую деятельность изнутри. И там Джон встретил её.
Кэтрин Йорк была миниатюрной блондинкой с гривой густых белокурых волос, огромными голубыми глазами и бледной кожей. Она была похожа на изящную фарфоровую статуэтку. Но не это произвело на Джона неизгладимое впечатление, он и раньше встречал очаровательных девушек, и они ничего не задевали в его душе. Кэтрин работала секретаршей в том самом отделе, сотрудником которого предстояло стать Джону, и она была первой, кто встретил его в его первый рабочий день.
- Мистер Стэнли, я полагаю? – уточнила она и, дождавшись вежливого кивка Джона, вдруг улыбнулась. – Меня зовут Кэтрин Йорк. Идёмте, я всё вам покажу.
Но Джон уже ничего не слышал. Её улыбка стала для него громом среди ясного неба. Она настолько преобразила её хорошенькое личико, настолько осветила ярким, ласковым светом её глаза, что Джон впервые в жизни почувствовал, что хочет провести с этой девушкой побольше времени. Ему хотелось, чтобы она улыбнулась ещё. Но Кэтрин уже снова стала серьёзной. Она вела его по длинному коридору и по дороге поясняла, чей это кабинет и где тут можно пообедать. Джон пропускал всю эту информацию мимо ушей. Он совершенно не умел ухаживать за девушками, он считал, что этот навык ему в жизни не пригодится, и теперь даже не представлял себе, как себя вести, чтобы не выглядеть в её глазах полным ослом.
- Эй, Кэтти! – раздался вдруг громкий голос у него за спиной, и Джон успел заметить раздражённую гримаску на её лице. – Когда ты уже пойдёшь со мной на танцы?
Джон медленно обернулся и увидел приближающегося к ним по коридору высокого, чуть пониже его самого, молодого человека с каштановыми волосами, зачёсанными назад. Мерзкий тип.
- Извини, Стефан, я сейчас немного занята, - голос Кэтрин прозвучал вежливо, но Джону послышалась в нём некоторая напряжённость. – Это Джон Стэнли, наш новый сотрудник. Стефан Грегсон.
- Приятно познакомиться, - Стефан протянул ему ладонь, и Джон нехотя её пожал. Парень ему страшно не нравился, было в его манерах что-то развязное. На вид он был даже младше Джона, но вёл себя как пуп вселенной.
- Ну, так что, Кэтти? – Стефан уже забыл о существовании Джона. – Сколько можно меня динамить?
- Я сказала, что занята, - Кэтрин повернулась к Джону, явно намереваясь не обращать на докучливого поклонника никакого внимания. – Сейчас вам нужно пройти в кабинет мистера Крейга и подписать все необходимые документы, а потом…
И тут Стефан нагло схватил её за локоть и повернул лицом к себе. Кэтрин тихонько вскрикнула от неожиданности, и Джон впервые в жизни почувствовал такую ярость по отношению к кому-то.
- Убери руки, Стефан! – приказала Кэтрин, безуспешно пытаясь вырваться. – Я уже сказала, что не хочу иметь с тобой ничего общего.
- Брось, Кэтти…
- Она сказала, убери руки.
Джон не сразу понял, что услышал свой собственный голос. Кэтрин и Стефан синхронно повернулись к нему почти с одинаковым удивлением на лицах.
- Слушай, не вмешивайся, - Стефан нахмурился. – Ты здесь без году неделя. Ты ничего тут не знаешь.
- Я знаю, что девушка сказала тебе убрать руки, - сердце бешено колотилось в груди, Джон уже много лет не чувствовал себя таким взволнованным. – Ты не понял. Я решил тебе немного помочь.
Это был перебор, и Джон это осознал в ту же секунду, как последнее слово сорвалось с его губ. Стефан отпустил Кэтрин и повернулся к нему, в его лице проступила жесткость.
- Мне кажется, тебе стоит проявить ко мне чуть больше уважения, - вкрадчиво предложил он, но Джон уже знал, что не сдастся.
- Я не уважаю людей, которые ведут себя с женщинами в такой манере, как ты, - бросил он, не осознавая, насколько старомодно это звучит. Так мог бы ответить Эдвард. Зрачки Кэтрин чуть расширились.
- Значит, мне придётся научить тебя уважению, - Стефан покраснел от злости, тогда как Джон ничем не выказал обуревавшее его возбуждение. – Либо ты можешь извиниться.
Джон рассмеялся холодным оскорбительным смехом. К его удивлению, Стефан вдруг на секунду замер, глядя на него со странным выражением, а потом вдруг переспросил:
- Как, говоришь, тебя зовут?
- Джон Эдвард Стэнли, - гордо представился Джон. Он нервничал. Назревала драка, а он ни разу в жизни не дрался. Иногда они с отцом немного боксировали дома, но это были пустяки.
Стефан молчал. Он как будто немножко подрастерял свой пыл.
- Журналист Эдвард Стэнли – твой отец? – внезапно задал он новый вопрос, и Джон насторожился.
- Да, - осторожно ответил он, ещё не понимая, куда клонит этот наглец.
- Он был на войне? – Стефан, казалось, его отца каким-то образом знал. Но откуда? Эдвард никогда не свёл бы знакомства с таким оболтусом.
- К чему все эти вопросы? – воинственно поинтересовался Джон, но Стефан поднял обе руки вверх.
- Забудь, - он отступил на два шага назад. – Не будем ссориться. В конце концов, эта шлюшка того не стоит.
Джон успел увидеть только шок и обиду на лице Кэтрин, а потом он ощутил как его кулак врезается в щёку Стефана. Он заворожено смотрел, как тот отлетает к стене и бесформенной кучей сползает на пол.
- Все свидетели, я этого не хотел, - пробормотал тот, вытирая струйку крови из разбитой губы и поднимаясь на ноги.
- Извинись перед мисс Йорк! – потребовал бледный от гнева Джон. – Сейчас же!
- Я не буду ни перед кем… - возмутился было Стефан, но взглянул в лицо Джона и замолчал. Странное дело, Джон видел, что Стефан его не боится, ещё пять минут назад он сам нарывался на драку. Но сейчас тот выглядел готовым на всё, только бы эта самая драка не состоялась.
- Замнём, - Стефан одёрнул пиджак, болезненно поморщился, прикоснувшись к скуле, и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
- Извинись! – грозно повторил Джон, делая шаг за ним.
- Оставьте, мистер Стэнли, - Кэтрин прикоснулась к его локтю, и Джон чуть не дёрнулся от неожиданности. – Пусть уходит.
- Если ты собираешься здесь работать, лучше тебе извиниться, - Джон и сам не понимал, почему так упрямится. Это было делом чести. Эдвард бы не отступился.
- Я ухожу из этого места, - Стефан обернулся прежде, чем повернуть за угол. – Лучше нам вместе не работать.
Джон был обескуражен. Складывалось ощущение, что Стефан поутих после того, как узнал, кто его отец. И имя Эдварда произвело странное впечатление. Джон не мог с уверенностью сказать, какое именно.
- Кажется, он знаком с вашим отцом, мистер Стэнли, - негромко произнесла Кэтрин, смотревшая вслед Стефану с немалым удовольствием. – Спасибо вам.
- Пустяки.
Джон вдруг почувствовал себя донельзя смущённым. Занятый Стефаном он совершенно забыл о Кэтрин и о том, что ему придётся как-то объяснить ей своё поведение.
- Вовсе не пустяки, - девушка смотрела на него очень серьёзно, а потом вдруг снова улыбнулась, и Джон поймал себя на том, что восторженно пялится на неё. – В наше время так редко можно встретить рыцаря.
Джон совершенно не знал, что на это ответить. Он не привык к галантным разговорам с девушками, флиртовать он тоже не умел. Поэтому он не нашёл ничего лучше, чем буркнуть:
- Куда мне теперь идти?
Если Кэтрин и удивилась, она ничем этого не показала, и через полчаса Джон подписал контракт, оставив за собой право иногда посещать занятия. Зарплату ему предложили крохотную, но его это устраивало, была ведь ещё стипендия. Главное, что он получит необходимый опыт. Может быть, ему даже на бирже побывать удастся.
Всю последовавшую за неприятным инцидентом неделю Джон не решался заговорить с Кэтрин. Он здоровался с ней, прощался, один раз осмелился поругать погоду, в другой – кивнув на лежавшую на её столе книгу, похвалил работы Фенимора Купера. На самом деле, они ему не нравились, слишком уж идеализировали одних индейцев и принижали других, но это был хороший повод завязать разговор. Кэтрин что-то ответила, а потом, чуть потоптавшись, Джон ушёл.
Так прошло ещё три недели. Джон исподтишка наблюдал за Кэтрин. Он хотел бы, но не мог назвать её пустой, подлой, несерьёзной или глупой. Кэтрин была безупречна. Она много читала, иногда даже в столовой она сидела одна за столиком у окна, уткнувшись в очередной томик. Джон ни разу не осмелился подойти. Ему страшно хотелось спросить, читала ли она «Финансиста» Теодора Драйзера, потому что это была его любимая книга. Она всегда лежала у него на столе, потому что ему могло в любую секунду захотеться перечитать какой-нибудь момент. Если бы Кэтрин объявила себя поклонницей «Финансиста», он тут же признал бы её лучшей из женщин.
А ещё Кэтрин была невероятно красива. По крайней мере, на вкус Джона. Иногда он забывался и несколько секунд смотрел на её опущенную головку в ореоле светлых, чуть волнистых волос, на длинные ресницы, на маленький, аккуратный носик и пухлые губки. Иногда она встречала его взгляд, и Джон трусливо отворачивался, не замечая, как сразу мрачнело её лицо.
Но позавчера ему повезло. В столовой совершенно не было свободных мест, и, когда он проходил мимо с подносом, Кэтрин вдруг окликнула его по имени:
- Мистер Стэнли, садитесь здесь!
Джон сдержано поблагодарил её, сел, и уставился в свою тарелку, прекрасно понимая, что это его шанс. Но, с другой стороны, ему придётся с ней разговаривать. Джону почти хотелось, чтобы она вдруг начала громко чавкать или даже вылизывать тарелку, чтобы он смог, наконец, избавиться от этого ненужного наваждения. Но нет, Кэтрин ела очень аккуратно и грациозно. Она всё так делала.
- Как вам нравится работать у нас? – Кэтрин чуть улыбнулась ему, и Джон едва не пронёс вилку мимо рта. – Привыкли немного?
- Да, вполне, - кратко и, наверное, не слишком вежливо ответил Джон и быстро добавил: - Спасибо.
- Это ваша первая работа? – помолчав немного, спросила Кэтрин.
- Да.
Джон чувствовал себя полным идиотом. Она, наверное, думает так же.
- Я заметил, что вы любите читать, - не подумав, брякнул он. – Какая ваша любимая книга?
- Тут я не очень оригинальна, - Кэтрин улыбнулась чуть смущённо. – «Унесённые ветром». Как, наверное, у каждой американской девушки.
- Я не читал, - Джон пожал плечами, и она тут же вытаращила на него глаза.
- Неужели? – её изумление казалось вполне натуральным. – Обязательно почитайте! Это потрясающая книга.
- Я вам верю, - Джона позабавило то, с какой страстью она говорила об этой книге. Глупый романчик. – Но я предпочитаю немного другую литературу.
- Что, например? – скептически прищурилась Кэтрин. – Как все здесь: заумные статьи про всякие котировки, акции, облигации, векселя?
Джон засмеялся. Девушка была очаровательна.
- И это тоже, - признал он. – Но я ещё люблю Драйзера.
Он затаил дыхание.
- Я читала у него только «Сестру Керри» и «Американскую трагедию», - кивнула Кэтрин. – Последняя мне понравилась больше. Мне кажется, он слишком серьёзный автор, чтобы писать обычные романы, пусть и глубокие. Хороший психолог.
- Его «Финансист» - моя любимая книга, - признался Джон. – Почитайте. Это шедевр.
- Непременно, - кивнула Кэтрин, глядя на него с любопытством, а потом вдруг задорно улыбнулась. – Если вы прочтете «Унесённых ветром».
Джон уже собрался отказаться от сделки, но вдруг обнаружил на своём лице широкую улыбку и произнёс:
- По рукам.
В этот же вечер, стараясь не потерять чувства собственного достоинства, он купил в книжном магазине довольно увесистый томик «Унесённых ветром» и приступил к чтению. К его удивлению, его почти сразу увлекла история Скарлетт, и очнулся Джон, когда часы показывали без пятнадцати два. Отложив книгу, он улёгся спать, и впервые в жизни ему снился осмысленный, яркий сон, в котором мелькали длинные пышные платья, светлые кудряшки, ржали лошади, и он сам на одной из них скакал на войну, а рядом бок о бок с ним скакал Эдвард.
А утром Кэтрин первым делом призналась ему, что не спала всю ночь, захваченная историей Фрэнка Каупервуда. И тогда всё получилось легко и просто. Джон даже не волновался, когда вдруг спросил:
- Мисс Йорк, как вы смотрите на то, чтобы обсудить наши впечатления от книг завтра за ужином? Я знаю один очень милый ресторан.
- С удовольствием, - улыбнулась Кэтрин, и у Джона в очередной раз ёкнуло сердце. – И называйте меня Кэтрин.
Отец был удивлён, но доволен. Он не стал задавать вопросы, только уточнил, не нужны ли Джону деньги. Джон никак не мог отделаться от мысли, что предаёт отца, оставляя того в одиночестве в вечер пятницы. Откуда ему было знать, что в своей комнате Эдвард молился, чтобы девушка оказалась той единственной, которую суждено было встретить Джону.
Кэтрин надела красивое тёмно-синее платье и уложила волосы в высокую замысловатую причёску так, что Джон потрясённо выдохнул, войдя этим утром в офис.
- Доброе утро, Кэтрин, - поздоровался он, не зная, стоит ли упоминать сегодняшний вечер.
- Доброе утро… Джон, - она немного помялась, но всё же назвала его по имени, и у него перехватило дыхание. – Я почти дочитала первую часть, это потрясающе! Но подождём до вечера.
Джон весь день с трудом мог подавить глупую улыбку. И никак не мог понять, почему время сегодня шло куда медленнее, чем в остальные дни. Но, наконец, он открыл перед Кэтрин дверь ресторана. Не того, в который они каждый день ходили с отцом, он опасался какой-нибудь реплики со стороны хозяина. Этот ресторан был подороже, здесь они с Эдвардом отмечали его поступление.
Кэтрин с интересом оглядывалась по сторонам, но взгляд Джона был прикован только к ней. Она выглядела превосходно.
- Какое милое место! – с искренним восторгом воскликнула Кэтрин, и на её губах появилась так восхищавшая Джона полуулыбка. – Я уже сто лет никуда не выбиралась.
- Мы с отцом каждый день ужинаем в одном ресторанчике, - поделился Джон. – Это наша маленькая традиция.
- Ваш отец – Эдвард Стэнли? – уточнила Кэтрин. – Военный журналист?
Джон был польщён. Обычно отца знали как журналиста политического, в последние годы он писал потрясающие по своей меткости статьи, безжалостно критикуя политическую элиту. Неудивительно, что поклонников в правительственных кругах у него не было. Зато простой народ считал его чуть ли не национальным героем. И очень немногие знали о его военном прошлом. Ещё меньшее количество людей читали его записи о войне.
- Да, он был одним из тех, кто продолжал писать даже в то время, когда шёл бой, - с гордостью ответил Джон. – Поэтому его записи считаются одними из самых полных и достоверных.
- Я читала их, - кивнула Кэтрин, и Джон замолчал, отчётливо понимая, что большего ему от женщины всё равно не дождаться. – Ваш отец – очень храбрый человек.
- Лучший из людей, - искренне и с глубоким чувством сказал Джон. – Но как так вышло, что вы читали его записи?
- Я не похожа на человека, которого они могли бы заинтересовать? – чуть кокетливо осведомилась Кэтрин, и Джон уже испугался, что обидел её. – На самом деле, я искала что-то подобное специально, и консультант в магазине посоветовал мне «Хронику» Эдварда Стэнли. Я ни капли не пожалела, что купила эту книгу. Она помогла мне найти именно то, что нужно.
- А что вы искали? – поинтересовался Джон. Лучше бы он этого не делал.
- Достоверность, - просто ответила Кэтрин. – Я хотела знать, что там происходило, что видели люди, что они переживали.
- Вы интересуетесь историей? – задал следующий вопрос Джон, уже прикидывая, не пригласить ли её в исторический музей, но следующая её реплика повергла его в шок.
- Я интересуюсь всем, чем придётся, - Кэтрин покачала головой, как будто немного насмехаясь над собой. – Видите ли, я учусь в театральной студии, и для наших постановок мне иногда приходится читать странные вещи, если я хочу полностью погрузиться в роль. Тогда мы ставили пьесу о Второй мировой войне.
Джон прирос к стулу. Он почувствовал, как похолодели руки.
- Что с вами? – испуганно спросила Кэтрин. Наверное, у него сделалось очень страшное выражение лица.
- Всё в порядке, - сипло отозвался Джон, отводя глаза. – Внезапная головная боль. Так вы актриса?
- Пока ещё нет, - Кэтрин больше не улыбалась, всё ещё наблюдая за ним встревоженным взглядом. – Только собираюсь стать ей. Но я не могла позволить себе учиться полный день, потому что это не та профессия, которая сможет меня прокормить. Поэтому я пошла в студию, а параллельно устроилась секретаршей.
- А ваши родители одобряют вашу… профессию?
Последнее слово прозвучало почти уничижительно, и Кэтрин на секунду вскинула брови.
- Моих родителей уже давно нет в живых, - чуть прохладно проговорила она, скручивая салфетку в тонких пальцах. – Меня воспитывал дядя. Но и он скончался два года назад. Я сама по себе.
Джон задавил поднявшееся было внутри сочувствие.
- Мне очень жаль, - произнёс он дежурную фразу, и Кэтрин сдержано кивнула.
Разговор не клеился. Оба, казалось, забыли о книгах. Напряжение чувствовалось, поэтому Джон был почти благодарен Кэтрин, когда та вдруг поднялась и объявила, что не слишком хорошо себя чувствует и лучше пойдёт домой. Джон выразил надежду, что скоро ей станет лучше, настоял на том, чтобы вызвать ей такси, но удерживать её не стал. Хотя, какая-то крохотная часть внутри него вопила от несправедливости и ужаса. И требовала Кэтрин остановить. Джон впервые познакомился с этим своим я, а потому предпочел довериться холодному и привычному голосу рассудка.
Весь путь до дома он проделал в полном смятении чувств. С Кэтрин он больше не будет иметь ничего общего, тут даже думать было нечего. Театр был для Джона злом в чистом виде. Он ненавидел его и всё, что с ним было связано. Ведь разве не был театр самой верной школой лгунов? Кем были все актёры? Виртуозными, профессиональными лжецами. И чем талантливее был актёр, тем лучший из него получался лжец и притворщик. Этим людям верить было нельзя. Никогда не поймёшь, правду они говорят или нет. Джон ни разу не был в театре, даже сами здания вызывали у него отвращение. Помпезные, напыщенные, вычурно роскошные, их все стоило бы снести.
Всё, что говорила и делала Кэтрин, каждый жест, каждое слово – всё это было идеально выверенной игрой. Всё, с самого начала. Она сразу задумала поймать его на крючок, а он купился как последний дурак. А её любимая книга? Если раньше Скарлетт вызывала у него непроизвольное уважением, то теперь он мог думать о ней только с отвращением. Лгунья, беспринципная маленькая лгунья! Наверняка Кэтрин такая же. Ему всегда хотелось быть похожим на Фрэнка Каупервуда, значит и Кэтрин мечтает быть такой же, как Скарлетт.
Джон вошёл домой так тихо, как только мог, чтобы не потревожить Эдварда. Первым делом он брезгливо, двумя пальцами, взял томик «Унесённых ветром» со своей прикроватной тумбочки и отнёс в мусорный бак. Когда книга с тихим стуком упала на дно бака, Джон, всего на секунду, испытал лёгкий укол сожаления. Он так и не узнает, чем закончилась эта история. Ну и пусть. Ничего хорошего ждать от книги не приходится, если она нравится всяким актрисулькам.
- Джон, что стряслось? – Эдвард вошёл к нему в комнату без стука, как это было у них принято. Никаких секретов между отцом и сыном никогда не существовало.
- Ничего, пап, всё в порядке, - Джон старался говорить как можно безмятежнее, чтобы Эдвард, не дай Бог, не заметил, что он ранен куда глубже, чем сам хотел бы признать.
- Ты рано, - Эдвард невозмутимо уселся в кресло и стал смотреть в окно, приглашая сына поделиться с ним, но Джон молчал.
- Она… - Джон сглотнул и уже хотел было сказать всё, как есть, но в последний момент прикусил язык. Последний приступ меланхолии был у отца всего две недели назад, если сейчас он проведёт параллели, совершенно не нужные, просто лишние, и снова расстроится, снова вспомнит... – Она мне не понравилась. Глупая. С ней не о чем поговорить. Просто симпатичное личико.
- Джон, - в голосе Эдварда послышался привычный лёгкий упрёк, который появлялся всегда, когда Джон выражал своё мнение о знакомых девушках, - не стоит говорить в таком тоне о девушке. В конце концов, ум не самое главное достоинство женщины.
- Я знаю, пап, - Джон примирительно кивнул. – Но это точно не моё.
Сказал – и сразу же напугался, не заметит ли отец, что он лжёт. Всегда замечал. И тут же другая мысль, даже страшнее предыдущей: значит, он всё-таки лжёт? Наверное, вся его внутренняя борьба отразилась на лице, потому что взгляд Эдварда, более внимательный, более цепкий, задержался на нём чуть дольше, чем хотелось бы Джону.
- Ладно, - Эдвард встал и, направляясь к двери, легко потрепал сына по плечу. – Не твоё так не твоё.
Дверь за отцом закрылась, и Джон сразу же сник. Притворяться больше было не перед кем. Он был совершенно разбит.
Он не представлял, как в понедельник пойдёт на работу, как увидит Кэтрин, как поздоровается с ней. Ему казалось, она поймёт всё по его лицу. Вдруг она попробует поделиться с ним своими впечатлениями от его любимой книги? Джон ругал себя последними словами, что вообще посоветовал ей прочесть её. У них не должно быть ничего общего. Ничего.
Но позже, когда он ворочался в постели, впервые в жизни не в силах заснуть, в голову полезли совсем другие мысли. Она сказала, что родителей уже давно нет в живых, что её воспитывал дядя, но и он умер. Она была совсем одна на этом свете. Так бы случилось и с Джоном, если бы Эдвард был другим человеком. Но почему ей понадобилось становиться актрисой? Почему не кем-нибудь другим? Столько было в мире хороших профессий для порядочных людей. Хотя, она пошла работать, отдавая себе отчёт в том, что актёрство не сможет прокормить её, это был признак если не ума, то хотя бы расчётливости и сообразительности. Джон не знал, что и думать. Раньше для него не существовало такой проблемы, раньше он всё делил на правильное и неправильное. Промежуточного этапа не было. Но Кэтрин он не мог безоговорочно отнести к той половине человечества, с которой он не хотел пересекаться. Хотя и очень хотел.
Джон так и не уснул в ту ночь и наутро встал с больной головой и тёмными кругами под глазами.
- Ты хорошо себя чувствуешь? – заботливо поинтересовался Эдвард за завтраком. – У тебя совершенно больной вид.
- Всё нормально, просто спал очень плохо, - соврал Джон, всё ещё не находя в себе сил поделиться с отцом своей проблемой.
Эдвард чувствовал, что сын чего-то недоговаривает, но не хотел лезть тому в душу. Обычно Джон всё ему рассказывал, но, в конце концов, мальчику двадцать три года, должно же у него быть личное пространство. Интуитивно Эдвард чувствовал тревогу, но твёрдо решил не настаивать на разговоре. Не в этот раз. Если мальчик наконец-то влюбился, то это только пойдёт ему на пользу.
Джону же в его состоянии мысли о пользе даже в голову не приходили. Он чувствовал себя ужасно. Его всё раздражало. Он попробовал отвлечься своими любимыми цифрами и ценными бумагами, как делал в детстве, когда мама бросила его, но в этот раз метод не помог. Он сбивался, не мог сложить элементарные показатели, тупо смотрел в книгу перед собой и постоянно возвращался мыслями к Кэтрин. Это были первые выходные лет с четырнадцати, в которые он не приобрёл никаких новых знаний.
В понедельник утром Джон пропустил пробежку, ему казалось, что дрожь в коленях помешает ему даже идти, что уж там говорить о беге. Эдвард наблюдал со стороны, готовый в любой момент стать самым преданным слушателем. Но Джону было не до того, он готовился встретиться с Кэтрин. Ему не хотелось обижать девушку. Но как прервать едва начавшееся общение он тоже не представлял.
- Доброе утро, Джон, - Кэтрин встретила его привычной улыбкой, как будто ничего особенного не случилось. – У вас усталый вид. Скажите, что я вас не заразила? Я плохо чувствовала себя в субботу.
- Нет, нет, всё нормально, - Джон поймал себя на том, что трусливо улыбается ей в ответ. – Просто усталость накопилась. Ерунда.
- Слушайте, я хотела кое-что сказать, - Кэтрин поднялась из-за своего стола и подошла к нему поближе, чуть понизив голос. Джон только усилием воли заставил себя не отшатнуться. – Мне немного неловко, что я сбежала в пятницу. Может быть, я могла бы загладить свою вину?
Вот сейчас он должен был мягко, но твёрдо дать ей понять, что всё в порядке, вины нет, заглаживать ничего не нужно, всего хорошего. Вместо этого Джон вдруг спросил:
- И каким же образом?
- Я не могу пригласить вас в ресторан, мне это не по средствам, - Кэтрин сказала это очень просто, совершенно не напрашиваясь на жалость с его стороны. Или она это просто сыграла, напомнил себе Джон. – Но я хорошо готовлю и могу пригласить вас к себе домой. Правда, я снимаю квартиру с подругой, поэтому, если это не будет для вас чересчур неудобно, то…
И снова Джон не отказался.
- Нет, нет, с удовольствием, - он изо всех сил пытался вернуться к своему решению, но ничего не помогало. Его язык перестал подчиняться мозгу. – Очень мило с вашей стороны.
Кэтрин радостно улыбнулась, и Джон снова оказался под действием её чар. Он просто не мог ей сопротивляться, все аргументы летели к чертям, стоило этой проклятой улыбке появиться на её лице. Джон прошёл в коридор, закрыл за собой дверь и чертыхнулся в полголоса. Что только что произошло? Как так вышло, что он неожиданно согласился прийти к ней в гости, познакомиться с её подругой? Как? Он должен был оборвать общение с ней раз и навсегда. Она актриса, все они одинаковые, она фальшива до мозга костей. В его жизни достаточно и одной актрисы, спасибо. Ошибок отца он повторять не станет.
И, тем не менее, в пятницу, купив бутылку вина и торт, Джон двинулся по названному Кэтрин адресу. Район был бедный и совсем не такой респектабельный как тот, в котором жили они с отцом. Подъезд дома был узким, тёмным, пропахшим затхлостью и влажностью, лестница выглядела так, словно её не мыли лет десять, а о лифте тут, похоже, и не слыхивали. Кэтрин открыла ему дверь и радостно улыбнулась. Джон остолбенел. На работе она всегда была одета довольно строго, исключением было то синее платье, в котором она ходила в ресторан. Её волосы всегда были убраны в пучок или собраны в хвост, поэтому для Джона стало полнейшей неожиданностью увидеть её такой. Такой домашней. В скромном платье в цветочек и с распущенными по плечам волосами Кэтрин была какой-то уютной. Джон на секунду почему-то подумал, что было бы здорово вот так приходить домой и видеть там её в подобном наряде. Но он быстро отмёл эти мысли. Опасно.
Подруга оказалась миловидной рыженькой девушкой по имени Олив на год или два старше Кэтрин. Она работала учительницей начальных классов в близлежащей школе и казалась Джону гораздо более приемлемым вариантом для построения отношений. Но думал он об этом, глядя только на Кэтрин.
Ужин прошёл на удивление приятно. Джон и сам не заметил, как девушки вовлекли его в лёгкую беседу о разных пустяках, которые раньше он считал обычной тратой времени. Но нет, это был интересный опыт. Однако, и Джон напоминал себе об этом каждые тридцать секунд, это был последний раз, когда он разговаривал с Кэтрин как друг. После этого их будут связывать исключительно рабочие отношения.
- Вы никогда не видели Кэтти в театре, мистер Стэнли? – спросила вдруг Олив, и Джон вздрогнул.
- Нет, не приходилось, - вся лёгкость и непринуждённость слетела с него как шелуха.
- Олив, ну что ты, - Кэтрин мило покраснела, явно смущённая вопросом подруги.
- Очень зря, - Олив не обратила на неё никакого внимания. – Кэтти очень талантливая. Я уверена, она когда-нибудь сыграет Офелию.
- Офелию? – переспросил Джон, надеясь увести разговор подальше от его присутствия на театральной постановке.
- «Гамлет»? Шекспир? – глаза Олив распахнулись в изумлении. – Неужели не читали?
- Не увлекаюсь пьесами, - бросил Джон и почувствовал, как Кэтрин повернула голову в его сторону.
- И не видели «Гамлета» в театре? – не отступалась Олив.
- Не люблю театр.
Теперь на него молча смотрели обе девушки, и Джон понял, что момент настал.
- Я всегда считал, что лицедейство не самое достойное занятие для порядочного человека, - Джон встал, стараясь не смотреть на ошеломлённую Кэтрин. – Простите, мне лучше уйти.
Кэтрин не вышла проводить его. Джону даже послышался тихий всхлип, и он чуть было не вернулся в комнату, чтобы рассыпаться в извинениях. Он даже дошёл до чуть приоткрытой двери, когда услышал тихий шёпот Олив.
- … ещё один, кто просто хотел затащить тебя в постель, дорогая. Он ничем не лучше других.
Джон тихо вышел из квартиры и прикрыл за собой дверь. Пусть именно так Кэтрин и считает. Он понимал, что их отношения, какими бы они ни были, на этом закончились. На душе было паршиво. Одобрил бы отец его поступок? Конечно, нет. Эдварду было бы стыдно за него. Поэтому он никогда не узнает о Кэтрин.
Но Эдвард догадывался. Он предполагал, что сын наконец-то влюбился, и что-то у него сразу пошло не так, но это его не особо тревожило. Мальчику было полезно получить опыт в отношениях с людьми, любой, выходящий за рамки их собственного общения. Но шла неделя за неделей, а Джон становился всё более угрюмым и дёрганым. Эдвард предполагал, что если уж сын влюбится, то влюбится со всем пылом, на какой только был способен. И, скорее всего, окажется однолюбом. Но особых проблем он не предполагал. Джон был красив, и девушки оглядывались на него лет с семнадцати. Неужели он влюбился, а девушка его отвергла?
Но всё было хуже. Джон изо всех сил боролся с самим собой. Иногда ему казалось, что он сумеет убедить Кэтрин отказаться от театра. Потом он вспоминал, что актёры – это люди с особым характером, склонные к лживости изначально, с самого рождения. Этого он исправить никак не сможет. Пару раз даже мелькала мысль, что, может быть, он должен пересмотреть свои убеждения, потому что Кэтрин совсем не казалась ему лживой. Но нет, мама тоже долго притворялась, что ей есть до него дело, а потом ушла, даже не взглянув на него. Больше с ним такого не повторится.
Но видеть Кэтрин каждый день было невыносимо. Может быть, ему это только казалось, но она становилась всё грустнее день ото дня, и Джон невольно задавался вопросом, не он ли причина её грусти? Дошло до того, что он перестал появляться в университете. Зачем, если он всё равно не мог сосредоточиться? Когда Джон понял, что вот уже неделю не чувствует в себе сил, чтобы встать с кровати и сделать круг по парку, а лежит и тупо пялится в стену, пришло понимание: нужно что-то делать. И срочно. И он принял единственное верное решение. Как ему казалось. Он уволился с работы.
Он найдёт другое место, которое принесёт ему куда больше пользы, ведь там не будет отвлекающего фактора в лице Кэтрин. Начальник, возлагавший на него большие надежды, только вздохнул, но отпустил его, пожелав удачи. Коллеги, с которыми Джон так и не удосужился познакомиться, отнеслись к его уходу равнодушно. Но его интересовала реакция только одного человека.
- До свидания, Кэтрин, - пробормотал он, жадно впиваясь взглядом в её лицо, стараясь запомнить эти милые черты, воскресить в памяти чарующую улыбку.
- До завтра, Джон, - стандартно откликнулась она. Этого-то он и ждал.
- Нет, не до завтра, - он чуть улыбнулся. – Я ухожу насовсем. Я уволился.
Он мог бы поклясться, что Кэтрин побледнела.
- Я думала, вам нравится ваша работа, - тихо заметила она, опуская глаза.
- Да, работа неплохая, но я думаю, что смогу найти и получше, - немного самоуверенно заявил Джон и вдруг уловил в своих словах оскорбительный подтекст. – В любом случае, рад был с вами познакомиться.
- Я тоже была рада, - Кэтрин встала и протянула ему изящную ладонь. – Прощайте, Джон. И удачи вам.
- И вам, - Джон прикоснулся к её пальцам, и оба вдруг вздрогнули, как будто их тела одновременно пронзил сильный электрический разряд. Джон поднял на неё глаза и почти поменял своё решение. Раскрасневшаяся, с выбившейся из причёски светлой прядкой Кэтрин была прекрасна.
- Идите, - прошептала она, почти падая на стул.
Джон секунду смотрел на неё, потом развернулся и практически вылетел за дверь, оставляя за спиной свою первую в жизни влюбленность. И последнюю, мрачно решил он, шагая к дому. Джон даже не представлял, насколько был прав.
Новая жизньКарлсбад, 1979
Кларисса Брайт удовлетворённо вздохнула, окинув довольным взглядом заваленный бумагами огромный деревянный стол. Перед ней лежала довольно толстая стопка листов бумаги с напечатанным на них текстом. Её первая книга. Вообще-то она далась ей довольно легко: после трёх лет изучения психологии, пережив за свою жизнь множество трудностей, она раньше многих сверстников набралась того, что называют жизненным опытом. Книга была посвящена психологическим проблемам подростков, и Кларисса считала, что у неё получилось. Теперь главное, чтобы Патрик раньше времени не узнал, что книга готова. Муж был для неё колоссальной поддержкой во всём, включая её труды над книгой, но Кларисса боялась, что он может тайком подкупить какого-нибудь издателя, чтобы она ни в коем случае не получила отказ и не расстроилась. Всё должно быть честно.
Кларисса устало потянулась, потом с улыбкой взглянула на свой сильно выпирающий живот. Девочка должна была появиться на свет через месяц. Дочь. Их с Патриком дочь. Кларисса всё ещё, несмотря на почти четыре года брака, не могла поверить, что Патрик целиком и полностью принадлежал ей одной. Это было настолько невероятно, что в первый год их замужества ей постоянно снилось, как она просыпается в своей крохотной комнатушке в Лос-Анджелесе и понимает, что счастливая жизнь с Патриком ей всего лишь приснилась. Или Патрик в её снах умирал. Или бросал её. Она просыпалась с криком, вся в слезах, и испуганный Патрик сразу же прижимал её к себе, гладил по голове, целовал её мокрое лицо и постоянно спрашивал, чего она так пугается. Кларисса не признавалась целых шесть месяцев.
Несмотря на этот постоянный страх потерять Патрика, она была счастлива. Они уехали из Лос-Анджелеса незадолго до свадьбы. Клариссе было особенно и некого приглашать, даже подружкой невесты у неё была Сара – секретарша ещё одного адвоката из конторы мистера Брайта, с которой они иногда бегали обедать. Кроме Сары, была только мама. Патрик совершенно не был этим расстроен. Привыкнув к вечной шумихе, царившей вокруг его семьи, он мечтал о маленькой свадьбе. В Карлсбад отправились только Уилл, Анджела и Кевин. Уилл был и шафером Патрика. Мистер и миссис Брайт тоже соизволили прилететь на свадьбу сына. Но лучше бы они этого не делали.
Патрик изначально не собирался их звать, он даже не рассказал родителям о своём намерении жениться. Как только это вскрылось, шокированная Кларисса употребила всё своё влияние на жениха, в конце концов, уговорив его хотя бы поговорить с родителями. Патрик нехотя даже взял её с собой. Лучше бы и он этого не делал. А ещё лучше бы она с самого начала не вмешивалось в это, Патрик мог бы и сам разобраться со своими родителями.
Он оставил Клариссу в маленькой приёмной перед кабинетом мистера Брайта, предварительно попросив секретаршу удалиться, и Кларисса осторожно присела в мягкое кресло у самой двери. Сначала из кабинета доносилось только неясное бормотание, потом Кларисса услышала немного трагичный вскрик миссис Брайт:
- Что?!
Патрик ответил что-то, но тут загремел мистер Брайт:
- Ты слишком молод, чтобы принимать подобные решения! Ты не можешь ставить нас с матерью в такое положение! Я не дам ни цента на эту свадьбу!
- Во-первых, вас никто даже не приглашал, Кларисса просто хотела, чтобы я поставил вас в известность! – Патрик тоже повысил голос. – А, во-вторых, когда я в последний раз просил у вас дать мне денег? Я вам даже возместил все расходы, связанные с моим воспитанием, разве нет? Не собираюсь быть ничем обязанным вам двоим.
- Как ты с нами разговариваешь? – взвизгнула миссис Брайт, и Кларисса испугано вжалась в кресло, ругая себя последними словами за настойчивость.
- Ровно так, как вы того заслуживаете, - отрезал Патрик, теперь его голос звучал ближе к двери. – Теперь вы в курсе, и я могу идти.
- Но нам же нужно сделать официальное заявление! – миссис Брайт, видимо, смирилась с неизбежным. – Где ты хочешь сыграть свадьбу?
- В Карлсбаде, - Кларисса слышала отчётливо прозвучавшее в голосе Патрика торжество.
- В каком, к чёрту, Карлсбаде? – переспросил мистер Брайт. – Где это вообще?
- В Калифорнии, - просветил родителей явно довольный собой Патрик. – Я переезжаю туда. И забираю с собой Уилла. Хотелось бы и близнецов, но я не уверен, что вы дадите разрешение.
- Мы не можем отпустить детей с тобой неизвестно куда! – заявила миссис Брайт.
- Ой, брось, как будто не мы с Уиллом их воспитывали все эти годы, - огрызнулся Патрик. – Как только им исполнится восемнадцать, они переедут ко мне. И тогда вы получите то, чего всегда хотели – останетесь наедине друг с другом.
- Не смей в таком тоне…
- Я слишком взрослый, чтобы ты сейчас начал меня воспитывать, отец, - перебил Патрик, и Кларисса совсем близко услышала его шаги. – Счастливо оставаться. Меня ждёт Кларисса.
- Господи, ты же не собрался жениться на этой своей оборванке? – испуганно спросила миссис Брайт. Кларисса похолодела и почувствовала, что сейчас заплачет.
- Вот почему вы не приглашены на свадьбу, - с трудом выговорил Патрик и вышел из кабинета, оглушительно хлопнув дверью, схватил Клариссу за руку и буквально вылетел на улицу.
Несколько минут они быстро шли по улице в полном молчании.
- Как же я их… - начал вдруг Патрик и резко остановился.
- Ты их не ненавидишь, - робко возразила Кларисса. – Иначе тебя бы так не задевали их слова.
- Может быть, но иногда я не уверен, - Патрик толкнул дверь какой-то кофейни. – Давай посидим, выпьем кофе, мне надо успокоиться.
Кларисса не хотела признаваться, что всё прекрасно слышала, но она чувствовала себя страшно расстроенной.
- Клэр, я прошу у тебя прощения за всё, что они там наговорили, - Патрик потянулся через стол и взял её за руку. – Если ты захочешь, я легко сделаю так, чтобы ты больше никогда их не увидела.
- Они твои родители, так нельзя, - Кларисса покачала головой. – Я не хочу ничего подобного.
- Они всего лишь биологические родители, - Патрик закатил глаза. – А по сути – они меня едва замечали всю мою жизнь.
- Теперь ты взрослый, неужели тебе не хочется попытаться наладить общение? – изумлённо спросила Кларисса. Она никак не могла привыкнуть к подобному отношению к собственным родителям. Потеряв отца, она тряслась над мамой, как наседка над своим яйцом.
- Знаешь, может быть, я бы мог их простить, если бы не близнецы, - задумчиво проговорил Патрик, неосознанно разрывая салфетку на мелкие кусочки. – Мы с Уиллом как-то быстро смирились. Ну, не нужны мы им, ну и ладно, что поделаешь. А вот дети переживали, плакали, им было обидно, больно. И вот эти их слёзы, их обиду я родителям простить не могу. И не смогу, это уже очевидно.
- Я не знаю твоих родителей, - призналась Кларисса, - но я знаю тебя и Уилла. Раз вы оба говорите одно и то же, то дело ясное. Если тебе неприятно, не будем больше говорить о них.
- Отлично, не будем, - Патрик улыбнулся, но на лбу у него так и осталась тревожная морщинка.
На свадьбу они всё-таки прилетели. Делали вид, что счастливы за сына. Даже поцеловали Клариссу. Но Патрик не купился и правильно сделал. На следующее утро один из крупнейших лос-анджелесских каналов выпустил репортаж о скромной свадьбе «наследника семейного дела Брайтов», которая, по словам «просто светящейся от счастья» миссис Брайт прошла в очаровательном курортном городке и была «самой миленькой крохотной вечеринкой, на которой ей довелось побывать». Патрик со злостью выключил телевизор, и Клариссе пришлось потрудиться, чтобы вернуть ему хорошее настроение.
Зато потом потекли дни, месяцы, счастливой жизни. Кларисса не могла без улыбки вспоминать первые недели после свадьбы, когда всё было так непривычно, так ново для неё. Начиная от фамилии и заканчивая образом жизни – всё поменялось. Карлсбад оказался милейшим городом, по сравнению с шумным Лос-Анджелесом он просто поражал своей тишиной, и Кларисса вскоре полюбила его всем сердцем. Она часто, пока Патрик носился по городу, решая рабочие вопросы, уходила одна на берег океана и подолгу смотрела на глубокую синеву Великой воды. Кларисса любила океан, она могла бесконечно смотреть на перекатывающиеся волны, и это приносило ей покой и умиротворение. Сидя на берегу океана, устремив взгляд на горизонт, слушая крики чаек, она могла даже вспоминать отца. В таких случаях океан был единственным свидетелем её слёз. Но слёзы были хорошими, исцеляющими. Она столько лет давила в себе счастливые детские воспоминания, что так и не дала себе шанса прочувствовать всю свою боль, всё отчаяние и скорбь, она просто заперла их в самый дальний уголок души до лучших времён. И вот теперь, когда лучшие времена настали, Кларисса как будто потеряла отца во второй раз. Но в этот раз она могла дать волю своим чувствам, и рядом всегда был Патрик. Она постепенно исцелялась.
Сразу после свадьбы Патрик снял свадебный номер в лучшем отеле Карлсбада, где они и поселились на неопределённое время. Жить им было негде, они должны были начать с нуля. Патрик уже выбрал архитектора, которому подумывал поручить строительство идеального дома для их новой, маленькой семьи. Их было всего трое, они с Патриком и Уилл, поэтому Кларисса просто обомлела, когда увидела проект гигантского особняка в викторианском стиле в целых три этажа. Она не могла себе представить, что будет жить в таком огромном и шикарном доме, ей всегда представлялось что-то более маленькое и более уютное. Но это были деньги Патрика, и она промолчала, изобразив на лице восторженную улыбку. К тому же, дом ей и правда понравился, она просто никогда не думала ни о чём подобном.
Её невысказанные сомнения озвучил Уилл. Он долго разглядывал чертежи, задумчиво хмурился, тёр лоб, потом поднял глаза и взглянул на старшего брата.
- И сколько это должно стоить, Пат?
- Прилично, - засмеялся Патрик, беззаботно пожав плечами. – Но какая разница, если мы можем себе это позволить?
Уилл не улыбнулся в ответ.
- Ты только подумай, это будет наш дом, - уже серьёзнее заговорил Патрик. – Наше семейное гнёздышко.
- Ничего себе гнёздышко, - пробормотал Уилл, и Кларисса хихикнула.
- Клэр, но тебе же нравится? – умоляюще спросил Патрик, заглядывая ей в лицо.
- Дом мне нравится, - робко кивнула Кларисса. – Но он такой огромный, Патрик!
- Во-первых, он будет стоять веками! – Патрик взъерошил свою рыжую шевелюру, и Кларисса с обожанием проследила за его жестом. – Во-вторых, я хочу большую, нет, огромную семью! Я хочу много детей! Много внуков! С нами будет жить Уилл, потом ещё приедут близнецы! Вы хотя бы представляете, сколько места нужно для всех нас? И потом, я хочу наладить отношения с родственниками, с которыми давно разругались родители.
Уилл тяжело вздохнул и кивнул.
- Ну, пусть будет такой дом, что поделаешь, - сдался он. – Я в доле.
- Нет, Уилл, я не хочу, чтобы ты…
- Пат, это будет наш общий дом, иначе я не буду в нём жить, - очень серьёзно предупредил Уильям. – А если мы будем жить отдельно, мы передерёмся за близнецов.
Кларисса расхохоталась в голос.
- Вы как планирующая развод пара! – захлёбываясь, выдавила она. – Давайте лучше построим большой дом и будем жить все вместе.
- Ну вот и славненько, вот и решили, - пропел довольный Патрик. – Тогда я сегодня же скажу архитектору, что мы одобрили проект. Кстати, нам нужно будет как-нибудь пообедать где-нибудь всем вместе, он такой неординарный человек, мистер Сурена, очень интересный. У него нестандартный взгляд на мир. Может быть, в четверг? Все свободны в четверг? Отлично! Тогда я приглашу его. А теперь мне надо бежать. Клэр, милая, не скучай, ладно? Я вернусь рано, и мы успеем сходить куда-нибудь поужинать, обещаю! Люблю тебя!
И Патрик умчался, чмокнув её в макушку на пути к выходу. Кларисса не смогла сдержать широкой, счастливой улыбки, и даже Уилл слегка усмехнулся.
- Откуда в нём столько энергии? – добродушно проворчал он. – Никогда не устаёт.
- Это же Патрик, - с глубокой любовью откликнулась Кларисса.
- Тебе правда понравился дом? – с некоторой тревогой уточнил Уилл. – Если нет, Кларисса, ты должна сказать. Серьёзно.
- Понравился, - возразила Кларисса. – Просто я никогда не представляла себя, живущей в подобном доме. Мне надо привыкнуть.
- Хорошо, - Уилл расслабился. – Просто я не хочу, чтобы ты боялась возразить моему брату.
- Я не…
- Ты понимаешь, о чём я, - Уилл не дал ей договорить. – Я наблюдаю за тобой и вижу, что ты ведёшь себя слишком скромно.
- Что ты имеешь в виду? – Кларисса похолодела.
- Патрик – твой муж, - просто сказал Уилл. – Всё его имущество теперь принадлежит и тебе. Перестань бояться тратить деньги. Перестань бояться возразить ему. Перестань бояться его расстроить.
- Всё совсем не так…
- Я не слепой, Клэр, - Уилл улыбнулся ей очень доброй улыбкой. И впервые назвал сокращённым именем. – Ты сделала его таким же счастливым, как и он тебя. Ты не в долгу перед ним, или что ты там себе воображаешь. Не дай Бог, Патрик угадает твои мысли. Вот это его по-настоящему расстроит.
Кларисса с молчаливой благодарностью сжала ладонь Уилла, и он ласково поцеловал её в щёку на пути в свой номер. Кларисса никак не могла постигнуть такого отношения к ней Уилла. Она отняла у него брата, его время, его внимание, но Уилла, казалось, это нисколько не трогало. Он относился к Клариссе как к родной сестре, любил её, оберегал, всегда был готов прийти на помощь, если Патрика не было рядом. Они оба были лучшими людьми на земле. Кларисса каждый день благодарила Бога за то, что их с Патриком пути пересеклись.
Потом они выбирали участок под дом. Патрик настаивал на береговой линии, ему хотелось слышать из спальни шум океана, видеть солнечные блики на волнах. Кларисса была не против, но всю первую линию занимали фешенебельные отели, в которые постоянно заезжали толпы галдящих туристов, и, в конце концов, здравый смысл и Уилл уговорили Патрика отказаться от этой затеи. Они выбрали узкую тихую улочку, застроенную милыми домиками, в десяти минутах ходьбы от пляжа. Кларисса представила, какой громадой будет возвышаться над соседскими домами их особняк, и взволнованно вздохнула. Быстрее бы!
Ей нравилось жить в отеле. Это было так ново и непривычно, так романтично, так по-свадебному. Но в какой-то момент отель начал ей надоедать. Хотелось больше пространства, хотелось смены обстановки, хотелось быть в доме, где бы кроме них троих никто не жил. Хотелось быть хозяйкой. Да, очень приятно, когда тебе не нужно мыть посуду или стирать постельное бельё, спору нет. Но, с другой стороны, через какое-то время начинает слегка напрягать, когда, придя с прогулки, ты обнаруживаешь, что в номере в твоё отсутствие сделали уборку. Патрик не раз доказывал ей, что это абсолютно респектабельное место, здесь никто ничего не украдёт. Но дело было даже не в этом. Просто хотелось оградить своё личное пространство от чужого вмешательства.
Этого пришлось ждать полтора года. Мистер Сурена, и правда оказавшийся совершенно неординарным человеком, ставшим уже другом семьи, отбросил в сторону все другие заказы и полностью посвятил себя строительству их будущего дома. Когда Патрик пытался высказать ему, насколько они благодарны ему за старания, за все жертвы, на которые шёл архитектор, тот только смеялся и говорил, что их особняк сделает его самым известным и модным архитектором в городе. Так оно и случилось.
Наступил тот день, когда над дверью огромного, но неожиданно уютного дома, повесили табличку «Брайт-хаус», и задыхающийся от волнения и переизбытка чувств Патрик перенёс Клариссу через порог, совершив тем самым старинный обычай. Дом поражал своим величием и обилием света. Мистер Сурена мудро решил, что дом не должен казаться мрачным, поэтому окон было больше, чем предполагалось. Но это принесло свои плоды: дом был прекрасен. Кларисса восхищённо провела рукой по перилам широкой лестницы, представляя, как день за днём она будет спускаться по этим ступеням, и ей на глаза навернулись слёзы.
- Должен признать, Пат, что ты, как всегда, собственно, был прав, - заметил Уилл, лицо которого непривычно раскраснелось от волнения. – Это грандиозно.
- Я счастлив, что вам нравится дом! – выпалил наоборот непривычно бледный Патрик. – Идёмте, я проведу для вас экскурсию.
Кларисса и Уилл бывали в доме почти каждый день, внимательно наблюдая за процессом строительства, но они только переглянулись с одинаковыми снисходительными улыбками и двинулись вслед за размахивающим руками Патриком.
Так же стремительно был решён вопрос с работой. Патрик и Уилл, оба имеющие юридическое образование, были, однако, ещё «неполноценными юристами», «недоделышами», как постоянно шутил Патрик, им предстояло продолжать обучение, если они хотели стать профессионалами своего дела. Однако, Патрику это не подходило, и учиться отправился один Уилл. Патрик занялся открытием своей конторы. Вскоре в центре города было снято просторное помещение, в самый раз для небольшой семейной фирмы. Патрик советовался с Уиллом по каждой мелочи, потому что и фирму они открывали на двоих, полноценными партнёрами. И однажды на здании появилась скромная, но в то же время притягивающая взгляд вывеска «Брайт-бразерс». Кларисса была в восторге от названия. Вскоре контора заработала.
Дела сразу пошли успешно. Хотя Патрика это и бесило, но известность родителей принесла ему первых клиентов. Уилл отнёсся к этому вполне философски, считая это в порядке вещей. В отличие от Патрика он никогда не отзывался о родителях отрицательно, считая это недопустимым, но и брата не осуждал. А потом случилось то, что нарушило их идиллию и разрушило жизни сразу нескольких человек. И едва не убило Патрика.
Кларисса хорошо помнила то утро год назад. Патрик был в приподнятом настроении, даже мурлыкал что-то себе под нос. Накануне вечером они с Клариссой пришли к выводу, что готовы иметь детей. Несмотря на то, что Патрик заставил её пойти в местный колледж и получить образование, чтобы Кларисса не чувствовала себя в чём-то ущемлённой, они оба решили, что это не помеха отказаться, даже на время, от рождения ребёнка. В конце концов, психология это не ядерная физика, можно и пропустить пару лекций.
Кларисса всегда вставала рано, чтобы проводить мужа на работу, это было их традицией: беря портфель, Патрик обязательно целовал её у порога, пока Уилл тактично дожидался снаружи. Ничто в тот день не предвещало беды. Патрик как обычно включил телевизор, параллельно отхлёбывая кофе и листая утреннюю газету. Кларисса жарила тосты, не особо прислушиваясь к голосу диктору, полностью погруженная в собственные мысли.
«Громкий скандал разразился в семье известного адвоката Натана Брайта. Сегодня ночью младший сын мистера Брайта Кевин был задержан в компании находящихся в состоянии наркотического опьянения подростков».
Кларисса выронила ложку и резко обернулась. Патрик и Уилл сидели, поражённые ужасом, неотрывно глядя в телевизор.
«Как удалось выяснить нашему корреспонденту, Кевин Брайт имел при себе наркотиков на довольно крупную сумму, назвать которую представители власти отказались. На вопрос, что теперь грозит юному мистеру Брайту и его товарищам, инспектор Кронтон, занимающийся данным делом, заявил, что «наказание последует незамедлительно и будет таким строгим, как то предусматривает закон. Поблажек и исключений не будет». Конец цитаты».
- Это какая-то ошибка, - побелевшими губами с трудом проговорил Патрик. – Этого не может быть.
- Нам нужно лететь туда, - Уилл трясущейся рукой схватил телефонную трубку и набрал домашний номер их секретаря. – Марта? Уильям Брайт. Прошу прощения, что беспокою так рано, я знаю, что рабочий день ещё даже не начался, но мы с Патриком и Клариссой должны срочно вылететь в Лос-Анджелес. Да. Так быстро, как это только возможно. Любые. Не важно. Главное – как можно быстрее. Да… Спасибо. Я буду ждать звонка.
Кларисса замерла, не зная, что сказать. Лицо Патрика помертвело, он смотрел на экран, где теперь мелькали кадры какой-то весёленькой рекламы.
- Но в письмах не было ничего подобного… - выдохнул он. – Неужели мы бы не заметили? И по телефону он всегда звучал нормально, адекватно…
- Пат…
- Уилл, неужели мы не заметили? – Патрик сорвался с места, уронив стул. – Господи, Уилл! Кевин – наркоман! Ты понимаешь? А Анджела? Господи Боже, я надеюсь, она была дома! Уилл, я не знаю, что делать!
- Патрик, сядь, пожалуйста, - Кларисса схватила Патрика за плечи и силой усадила на стул. – Успокойся! Ты ничем не можешь помочь ему отсюда. Но мы сейчас же полетим, мы что-нибудь придумаем. Твой отец наверняка найдёт способ вытащить его, я уверена.
- Да, да, отец вытащит его, это же такой удар по репутации! – Патрик немного воспрянул духом. – Им совершенно не нужно, чтобы их сына упекли за решётку.
Уилл молчал, прислонившись спиной к стене и сжимая в руке телефонную трубку. Что-то промелькнуло в его взгляде при этих словах Патрика, но Кларисса не успела понять, что именно. Телефон зазвонил.
- Да? – нетерпеливо произнёс Уилл, поднося трубку к уху. – Так. Понятно. Спасибо огромное, Марта! На работу можно не приходить, мы закрываем контору на неопределённое время, но это никак не отразится на зарплате. Передайте, пожалуйста, сотрудникам. Я позвоню, когда что-то изменится. Ещё раз спасибо.
- Ну? – Патрик снова вскочил.
- Наш рейс через час, - Уилл взглянул на часы. – Собирайтесь быстрее.
А дальше была гонка. Кларисса молчала, глядя в окно несущейся в сторону аэропорта машины, потом – в иллюминатор самолёта. Патрик и Уилл шёпотом обсуждали ситуацию снова и снова, сыпали юридическими терминами, строили линию защиты, а Клариссе хотелось закрыть глаза, потом открыть их снова и понять, что это было лишь сном. Кошмарным сном, который закончился, и теперь они снова были бы счастливы. Это было эгоистичное, но такое понятное желание.
- Если понадобится, я разрушу его карьеру, да! – чуть громче воскликнул Патрик, и Кларисса вздрогнула. – Я разрушу его жизнь! Их обоих! Лучше они, чем Кевин.
Кларисса знала, что они говорят о родителях. Это был извечный спор: Уилл тоже родителей не любил, но считал, что они должны относиться к ним, как минимум, уважительно. Патрик предпочитал никак не относиться к ним вообще. Уилл никогда не отзывался о родителях плохо и беззастенчиво врал, когда клиенты спрашивали его о родителях. Патрик сразу заявлял, что с родителями он отношений не поддерживает. Поэтому Кларисса была поражена, когда Уилл тихо, но твёрдо ответил:
- Я согласен. Они заслужили.
- Но и мы, мы тоже виноваты, Уилл! – Патрик со стоном сжал голову руками, раскачиваясь из стороны в сторону, и Кларисса положила руку ему на плечо, в безнадёжной попытке забрать часть боли на себя. – Как мы могли оставить их совсем одних? Как мы могли? О чём мы только думали? Мы сбежали и бросили их одних! Это наша вина, Уилл!
Уильям кусал губы.
- Я никогда себе этого не прощу, - только и сказал он.
- Нет, это было моё решение, я старший, я виноват, - лихорадочно заговорил Патрик. – Ты не так виноват.
- Это было наше общее решение, брат! – отчеканил Уилл, сжимая зубы. – И теперь это наша общая вина.
Патрик молча уткнулся лицом в плечо Клариссы, и она стала нежно перебирать его волосы, надеясь, что он уснёт, но этого не произошло. Патрика трясло, и Кларисса была уверена, что у него началась нервная лихорадка, но ничего не говорила, потому что сделать с этим сейчас всё равно было ничего нельзя. Уилл тоже выглядел ужасно, но он предпочитал переживать трагедию самостоятельно, внутри.
Потом начался кошмар. На пороге дома их встретила рыдающая Анджела, которая повисла на шее у Патрика, и никакая сила не могла заставить её разжать руки. Из её бессвязных выкриков было понятно, что она была в курсе, но молчала из страха, что у Кевина могут быть неприятности. Патрик еле оторвал от себя сестру, и они с Уиллом силой напоили её успокоительным. После этого Анджела заговорила более связно.
Кевин связался с этой компанией полгода назад. Это были крутые парни из его школы, ему очень нравилось тусоваться с ними. Но Анджелу он с собой никогда не брал, и это было впервые, раньше близнецы почти никогда не разлучались. Потом Анджела начала замечать перемены и странности в поведении брата, он стал тратить очень много денег и пропадать где-то до поздней ночи. Она пыталась расспрашивать, устраивала скандалы, но помогла только угроза написать старшим братьям. Тогда-то Кевин и признался, что они с ребятами попробовали наркотики. Анджела была в ужасе, но брат убедил её, что они всего лишь попробовали, никто из них не наркоман, они в любой момент перестанут этим заниматься, это всего лишь весело, ничего больше.
- Почему ты не сказала родителям? – в отчаянии спросил Патрик.
- Я говорила, что он где-то пропадает по ночам, что он странно себя ведёт, - всхлипнула Анджела. – Папа сказал, что это нормально для парня его возраста, наверное, нашёл себе подружку.
Патрик заскрежетал зубами, и даже на лице Уилла появилось злое выражение.
- Почему ты не написала нам? – мягко спросил Патрик, стараясь не вымещать злость на сестре.
- Потому что Кевин умолял меня этого не делать, - по щекам Анджелы потекли слёзы. – Он каждый раз обещал, что больше такого не повторится, говорил, что вы убьёте его, если узнаете, что у вас будут проблемы в карьере, что это попадёт в его личное дело, и его не возьмут в колледж. Я не знала, что делать! Я боялась рассказывать, чтобы он потом не возненавидел меня! Что я наделала!
- Не ты, Энджи, - Патрик прижал её к себе, бросая поверх её головы умоляющие взгляды на Уилла. – Это вина Кевина, он сам выбрал это, глупый мальчишка! Это вина родителей. И это наша с Уиллом вина. Мы не должны были вас бросать.
- Нет, это я, я виновата! – рыдала Анджела. – Я должна была написать вам, и ничего этого сейчас бы не было!
- Всё, успокойся, ты пыталась защитить брата, успокойся, - Уилл присел на корточки рядом с Патриком и попытался отнять прижатые к лицу руки Анджелы. – Где отец?
- Он поехал поговорить с кем-то, - Анджела подняла голову. – И мама с ним.
- А тебя оставили одну? – у Патрика на щеках заходили желваки. – Ладно, дождёмся их.
Мистер и миссис Брайт вернулись домой поздно, и Кларисса, взяв Анджелу за руку, увела её в бывшую комнату Патрика на втором этаже, подальше от собирающейся разразиться бури. Но это не помогло.
Патрик орал так, что слышали, наверное, все соседи, и даже Уилл несколько раз повысил голос.
- Какой к чёртовой матери приём! Ваш сын может оказаться за решёткой, а вы как ни в чём ни бывало пили с председателем какого-то попечительского совета?
- Ты ничего не понимаешь, Патрик, мы публичные люди, мы не можем потерять лицо…
- Ты сейчас потеряешь зубы, если…
- Патрик!
- И ты замолчи, мама! Лучше замолчи! Я ненавижу вас обоих! Вы монстры, и мы должны были забрать у вас детей ещё много лет назад! Мы всем должны были рассказать, кто вы на самом деле!
- Патрик, ты не в себе, только поэтому я ещё не вызвал полицию…
- Да как ты смеешь…
- Это уже чересчур, отец! – зазвучал громкий, возмущённый голос Уилла. – Я требую, чтобы ты немедленно ввёл нас в курс дела, а потом оставил в покое.
- Я не собираюсь разговаривать, пока Патрик не извинится и не перестанет орать, иначе…
- Патрик выразил наше общее желание, и ему не за что извиняться! И он будет орать столько, сколько потребуется, чтобы до вас дошло, что вы наделали! Если понадобится, я тоже начну орать!
- Вы оба ведёте себя так, что я начинаю подозревать, откуда Кевин понабрался сведений о наркотиках!
- Ах ты…
- Патрик!
Внизу что-то с грохотом рухнуло на пол.
- Этой вазе было почти триста лет! – взвизгнула миссис Брайт.
- Твоему сыну шестнадцать, и ему грозит тюрьма! – срывая голос, закричал Патрик. – Уилл, я не могу тут оставаться! Я не могу! Я убью их обоих!
- Мы сейчас уйдём, мы уходим, - успокаивающе заговорил Уилл. – Кларисса, Анджела, спускайтесь, мы уходим!
Клариссу трясло с головы до ног, но она нашла в себе силы ласково улыбнуться перепуганной до смерти Анджеле. Они спустились по лестнице, и перед глазами Клариссы развернулось самое настоящее поле боя. Мистер и миссис Брайт жались к стене в холле, а к противоположной стене Уилл прижимал потерявшего всякое терпение Патрика. Кларисса бросилась к мужу, схватила за руку, поднесла к губам, умоляла успокоиться, но тот её едва слышал.
- Анджела остаётся дома! – вдруг выпалил мистер Брайт, погрозив в пустоту пальцем, и Клариссе пришлось напрячь все силы, чтобы удержать на месте рванувшегося к отцу Патрика, когда Уилл неожиданно отпустил его.
- Чем бы ни закончилось вся эта история для Кевина, вы больше не увидите близнецов, - голос Уилла дрожал. – Мы заберём их в любом случае, это ясно?
- Вы не имеете никакого права! – воскликнула миссис Брайт. – Вы не имеете права забирать у меня детей!
- Заткнись! – Уилл на секунду потерял самообладание, потом сделал несколько глубоких вдохов и заговорил чуть спокойнее. – Мы уходим. Вместе с Анджелой. Оставайтесь тут вдвоём.
Больше никто ему не возразил, и Уилл крепко взял Анджелу за руку. Кларисса потащила упирающегося Патрика к двери. В тот вечер, когда Кларисса уложила всхлипывающую Анджелу в постель в одной из комнат огромного, снятого Патриком номера в гостинице, дождалась, пока та уснёт, крепко сжимая руку Клариссы, Патрик и Уилл напились до чёртиков. Оба пили редко, предпочитая оставаться в здравом уме, особенно Уилл, но в тот вечер алкоголь шёл вместо валерьянки, и Кларисса даже не подумала возразить. Она побаивалась пьяных людей ещё со времён работы в кафе, о которых ей всегда напоминал крохотный шрамик на лбу. Но Патрик и Уилл не буянили и вели себя вполне пристойно, просто алкоголь развязал обоим языки, и Кларисса весь вечер слушала душераздирающие подробности их детства, все праздники, которые те провели в одиночестве, потому что у родителей были дела поважнее, все вечера, когда им приходилось укладывать близнецов в постель и уговаривать их, что с родителями всё в порядке, они просто задержались на работе. Если до этого в глубине души Кларисса всё ещё не могла отделаться от ощущения, что Патрик и Уилл слегка преувеличивают эгоизм и безразличие своих родителей, то теперь у неё не осталось никакого повода сомневаться в их правоте. Монстры… Патрик правильно назвал их.
Это были тяжёлые дни, очень тяжёлые. Патрику удалось увидеть Кевина, и эта встреча только укрепила его в желании любой ценой вытащить брата. Кевину было шестнадцать, и это было очень хорошо, потому что несовершеннолетних в тюрьму всё-таки не сажали, ему могло грозить исправительное учреждение другого рода, но всё-таки не тюрьма. Патрик и Уилл начали питать некоторые надежды, но в этот момент всё рухнуло второй раз. Больше всего наркотиков из всей компании нашли именно у Кевина, по всей видимости, потому, что у него было больше всего денег. Парни, которых поймали вместе с Кевином, скорее всего, по подсказке своих адвокатов, начали выставлять всё дело в таком свете, что это Кевин втянул их во всю эту историю, что Кевин первый предложил попробовать наркотики, что Кевин даже продавал им травку и таблетки.
Ни Уилл, ни Патрик ещё не имели права представительства в суде, и Кевину тоже наняли адвоката, мистера Питерса, у которого когда-то работала Кларисса. Они проводили практически двадцать четыре часа в сутки, закрывшись в его кабинете и снова и снова перебирая возможные аргументы в защиту Кевина. Кларисса всё это время была с Анджелой, которая никак не могла перестать плакать, и, в конце концов, дело для неё кончилось больницей. Врачи поставили диагноз «нервное истощение», и Анджела почти две недели провела под капельницами, правда, по мнению Клариссы, особой пользы от этого не было, слишком сильным было потрясение.
Патрик разрывался. Он похудел почти вдвое, и у него начали выпадать волосы, что приводило Клариссу в ужас. Нет, она бы любила его даже лысого, просто какому стрессу должен подвергнуться организм, чтобы среагировать таким образом? Кларисса очень боялась последствий. Она никак не могла отделаться от мысли, что её собственного отца убил именно стресс. Уилл переживал всё это чуть легче, потому что по природе не был таким эмоциональным, как старший брат. Он тоже худел, бледнел, начал пить виски перед сном, иначе не мог уснуть, стал ещё молчаливее, но всё-таки держал себя в руках. Патрик брал себя в руки только рядом с Анджелой или Кевином, всё остальное время он проводил в состоянии, близком к помешательству.
Спасти Кевина им не удалось. Никаких претензий к мистеру Питерсу у них не было, тот сделал всё, что было в его силах. Даже чуть больше: сразу после заседания мистер Питерс публично объявил, что он больше ни секунды не может работать на Натана Брайта и жалеет, что посвятил столько лет своей жизни на то, чтобы этот подлец набивал карманы долларами. Этого бы уже хватило на то, чтобы разрушить репутацию мистера Брайта, но Патрик так не считал, он лишил родителей всего.
Когда судья вызвал в качестве свидетелей родителей Кевина, вместо того, чтобы попытаться спасти сына, мистер Брайт произнёс вдохновенную речь о том, что он – служитель закона, и для него нет разницы, кто именно этот закон нарушает, пусть даже его собственный горячо любимый сын. Он попросил судью действовать максимально строго, в полном соответствии с законом. И тогда поднялся Уилл, одной рукой с силой удерживая Патрика на месте. Кларисса умоляюще шептала Патрику на ухо, что Уилл лучше сумеет изложить факты без эмоционального налёта. Патрик был настолько сражён последним предательством отца, что сдался довольно быстро. И Уилл коротко, спокойно, но чётко и последовательно описал, какими родителями были мистер и миссис Брайт. Кларисса видела сочувствие на лицах присутствующих, но только не на лице судьи. Она видела, с каким изумлением переглядываются присутствующие репортёры, как они быстро строчат что-то в своих блокнотах. Со злорадством заметила, с каким ужасом взирают на сына мистер и миссис Брайт.
Кевина не оправдали. Судья посчитал, что распространитель наркотиков среди других детей заслуживает строго наказания. Не помогла ни апелляция, ни общественный протест, ни письма в вышестоящие инстанции. Иногда люди бывают бессильны перед неумолимым роком. Когда Патрик понял, что он больше ничего не может сделать для брата, он взялся за родителей. Он обнародовал завещание своего деда, в котором тот требовал сместить Натана Брайта с поста руководителя семейной фирмы, как только Патрику исполнится двадцать один год. Патрик сделал это и закрыл фирму, оставив отца ни с чем. Они с Уиллом позаботились дать как можно больше интервью, после которых ни один человек в городе не желал иметь с их родителями ничего общего. Они оставили им только дом, больше ничего: ни работы, ни репутации, ни светской жизни, ни друзей, ни Анджелы. И Клариссе даже не было их жаль.
Они вернулись в Карлсбад, несмотря на слёзы и мольбы Анджелы, которая просила братьев остаться в Лос-Анджелесе, поближе к Кевину. Но Патрик настоял на том, что ей необходимо сменить обстановку. Иногда Кларисса думала, что это было ошибкой. Анджела замкнулась в себе и затаила злобу против целого света. Но больше всех она возненавидела даже не родителей, а собственных братьев, которые, по её мнению, сделали недостаточно, чтобы вытащить Кевина. Патрика это просто убивало, но он изо всех сил старался вести себя с Анджелой как можно более мягко и ласково. Они с Уиллом каждые три месяца брали с собой сестру и летали в Лос-Анджелес на свидания с Кевином, которому предстояло провести в колонии два года, а затем ещё год, после того, как ему исполнится восемнадцать, - в тюрьме. Но Патрик надеялся, что за примерное поведение Кевина могут выпустить досрочно.
Этого не случилось. Через год в колонии случилась массовая драка, в которой Кевин убил своего сокамерника. Это была самооборона, никто не сомневался в этом, но Кевину снова не повезло: защищаясь, он нанёс своему противнику всего один удар ножом, но попал прямо в сердце. Суд посчитал подобные действия убийством по неосторожности, а не самообороной. И снова ни Патрик, ни Уилл ничего не смогли сделать. Кевину предстояло отправиться в тюрьму теперь уже на семь лет.
Иногда Кларисса думала, что Патрик не выдержит всего этого и просто сойдёт с ума. Уилл оказался как-то покрепче морально, но Патрик медленно пожирал сам себя. Возможно, всё кончилось бы куда хуже, если бы Кларисса вдруг не обнаружила, что беременна. Патрик рыдал как ребёнок, когда она сказала ему. После этого он изменился, рассудив, что ребёнку нужен здоровый отец. Со слезами на глазах он признал, что для Кевина было сделано всё, что в человеческих силах, и теперь остаётся только ждать и надеяться на лучшее. Анджела так никогда и не простила ему этих слов. Дождавшись совершеннолетия, она потребовала от братьев свою долю наследства, купила себе квартиру в модном районе города и съехала из дома, в котором, как когда-то мечтал Патрик, будет дружно жить вся их большая семья. Они виделись крайне редко: Анджела не хотела поддерживать отношения с братьями. Патрик и Уилл переживали, но смирились с таким положением вещей, ничего другого им не оставалось.
Кларисса окончила три курса психологического факультета и перешла на заочное обучение, параллельно занявшись написанием собственной книги. Патрик работал как проклятый, стараясь компенсировать все убытки, которые понесли «Брайт-бразерс» за всё то время, что Патрик и Уилл провели в Лос-Анджелесе, стараясь спасти Кевина. Уилл неожиданно привёл домой невесту. Амалия Роджерс была миниатюрной брюнеткой, очень тихой, очень спокойной и скромной. Одним словом – очень подходившей Уиллу. Амалия тоже была беременна, поэтому свадьбу сыграли быстро, не устраивая праздника. Жизнь начинала налаживаться, и даже Патрик иногда становился совсем прежним.
Кларисса грустно улыбнулась своим воспоминаниям. Ну что же, оставалось только надеяться, что их совместная жизнь, оказавшаяся не самой счастливой в начале, отныне будет протекать ровно, полная радостей и света. Кларисса погладила живот. Скоро родится её дочь, а через несколько месяцев дочка родится и у Уилла с Амалией. Братья были счастливы до одури, что их дети будут расти вместе. Кларисса и Амалия чудесно ладили, несмотря на то, что жили двумя семьями в одном доме. Амалия работала медсестрой в одной из больниц Карлсбада, но теперь отказалась от работы. Временно, как надеялась она. Навсегда, как думала Кларисса, хорошо зная Уилла.
Внезапно живот пронзила резкая боль, и Кларисса вздрогнула. Раньше такого не случалось. Проходили минуты, всё было спокойно, но Кларисса по-прежнему внимательно прислушивалась к себе, чувствуя, что что-то происходит внутри.
- Амалия! – наконец, позвала она. – Амалия!
Прошло несколько минут, и Амалия появилась на пороге кабинета. Её миниатюрная фигурка почти не изменилась, живот был едва виден, несмотря на шестой месяц беременности.
- Что случилось, Клэр? – Амалия с тревогой вгляделось в испуганное лицо Клариссы. – Ты хорошо себя чувствуешь?
- Мне стало очень больно, - пояснила Кларисса, стараясь унять сердцебиение. – Сейчас всё прошло, но я чувствую себя как-то странно. Я не знаю, что-то не так.
Амалия мягко положила руку ей на живот.
- Я думаю, тебе стоит отправиться в больницу, - предложила она.
- Почему? – перепугалась Кларисса. – Что со мной?
- Я уверена, что всё хорошо, - Амалия ласково улыбнулась, как улыбаются испуганному ребёнку, проснувшемуся от ночного кошмара. – Это для твоего собственного спокойствия, хорошо?
Кларисса кивнула, всё ещё чувствуя, как рвётся из груди сердце. Она обеими руками обхватила живот, как будто защищая его от окружающего мира.
- Нужно позвонить Патрику, - встрепенулась она. – Ты же не можешь водить, как мы поедем?
- Я могу водить, - спокойно откликнулась Амалия. – Я отвезу тебя.
- Нет, я не хочу, чтобы у тебя были проблемы с Уиллом, - возразила Кларисса. Уилл запрещал жене садиться за руль месяца с третьего беременности. И тут живот снова полоснуло болью. – Ой, мамочки!
Амалия быстро усадила её в кресло в холле и устремилась к телефону. Кларисса сквозь боль слышала, как Амалия вызвала сначала скорую, а потом позвонила Патрику. Уши заложило, в голове пульсировала кровь, а в груди холодным клубком свернулся липкий страх.
- Клэр, посмотри на меня, - Амалия наклонилась к ней, стирая мягкими ладонями слёзы с щёк. – Клэр, всё в порядке, у тебя начались схватки. Твоя дочка хочет появиться на свет.
- Правда? – сердце снова ёкнуло, но уже от облегчения и радостного предвкушения. – Всё хорошо? Ты уверена?
- Абсолютно, - Амалия широко улыбнулась. – Всё будет хорошо. Скорая уже едет. Патрик уже едет. Вы обе будете в порядке.
Минут через десять перед домом оглушительно скрипнули тормоза, и в дом влетел совершенно ошеломлённый Патрик. Его значительно поредевшие волосы стояли дыбом, голубые глаза горели от возбуждения, он бросился к Клариссе и упал перед ней на колени.
- Клэр, родная, как ты себя чувствуешь? – взволнованно спросил он, глядя на неё с таким обожанием, с такой заботой, что Кларисса не выдержала и разрыдалась.
- Клэр? Милая? – Патрик перепугался. – Тебе больно? Что мне сделать? Где скорая?
- Нет, нет, всё хорошо, - Кларисса обвила его шею руками, притягивая ближе к себе. – Я просто так тебя люблю!
- Гормоны, - тихонько улыбнулась растроганная Амалия, прижимаясь к непривычно взволнованному Уиллу. – Это нормально.
- Я тоже тебя люблю, Клэр! – Патрик осыпал её поцелуями. – Я тебя обожаю! И сегодня у нас будет дочка, ты можешь поверить? Наша дочь!
- Наша Лиззи, - сквозь слёзы прошептала Кларисса. Имя для девочки было выбрано уже давно – Лиза Виктория. Второе имя было выбрано в честь матери Клариссы, а Лиза просто нравилось Патрику, и Кларисса ничего не имела против.
- Может быть, поедем сами? – спросил Уилл, бросая быстрый взгляд на часы.
- Нет, лучше дождёмся скорую, - возразила Амалия. – Поверьте мне, спешить особо некуда.
- Да, да, лучше скорую, вдруг ей будет слишком больно, - закивал Патрик. – Врачи могут сделать укол.
- Я не хочу укол, я хочу быть в сознании и всё чувствовать, - проговорила Кларисса, обливаясь потом. – Я хочу видеть, как появляется на свет моя дочь.
- Ладно, ладно, дорогая, как скажешь, - поддакнул Патрик, но Кларисса видела, что у него было своё мнение на этот счёт. – Патрик, пообещай мне, что не станешь просить доктора сделать мне укол или ещё что-нибудь!
- Не переживай, Клэр, - Амалия успокаивающе погладила её по руке, - доктор ничего не сделает без твоего согласия, как бы Патрик ни просил.
А потом новый приступ боли практически лишил Клариссу способности соображать. Она только постоянно чувствовала ладонь Патрика, сжимающую её руку, сначала дома, потом в машине скорой помощи, потом в больнице и, наконец, в палате. Он убирал ей волосы с лица, обтирал пот, целовал, бормотал что-то на ухо, и Клариссе не было страшно. Она только понимала, что надо потерпеть, что это всего лишь крохотная цена за появление на свет их дочурки. И она терпела, иногда вскрикивая, иногда у неё вырывался болезненный стон, от которого Патрик крепко зажмуривался, но не уходил. А потом всё закончилось, и Кларисса словно бы издалека услышала громкий детский крик.
- Боже мой… - потрясённо выдохнул Патрик где-то у неё над ухом. Кларисса открыла глаза, всем существом рванувшись навстречу этому крику. И она увидела её. Крохотная девочка с совершенно красным, сморщенным личиком и широко открытым ротиком. Она кричала, а Кларисса смотрела на неё и понимала, что её мир перевернулся, как будто сместился центр тяжести. Теперь всё навсегда будет крутиться вокруг этой девочки. Даже Патрик не значил для неё так много. Патрик стоял рядом с довольно глупым выражением на лице и во все глаза пялился на дочь. Кларисса могла и не спрашивать, она абсолютно точно знала, что муж испытывает те же самые чувства. Их жизнь только что окончательно и бесповоротно изменилась.
Это сильнее меня, папаОстин, штат Техас, 1973 год
Джон безучастно смотрел в окно. Он сидел в больнице уже несколько часов и просто смотрел в окно, не в силах пошевелиться. Он не ел уже несколько часов или дней, он не помнил. Столько же и не спал. И не шевелился. Он сидел в коридоре больницы и ждал, превратившись в неподвижную статую. Он боялся шевельнуть хотя бы пальцем, боялся, что тогда сорвётся. Он замер, стараясь не поддаться охватившему его отчаянию, которое, только позволь Джон, поглотит его с головой.
- Мистер Стэнли?
Джон почувствовал, как кровь отлила от рук. Он не повернулся навстречу врачу, не шевельнулся, просто закрыл глаза.
- Мистер Стэнли… Джон…
Его имя повисло в воздухе. Джон схватился рукой за подоконник и с трудом встал на подгибающихся ногах. Всё, что у него осталось теперь – это чувство собственного достоинства. Врач не назвал бы его по имени, не говорил бы с ним, как с испуганным ребёнком, если бы Эдвард был в порядке. Только бы не разреветься прямо здесь, в коридоре больницы… Только бы выдержать до дома…
- Джон, ваш отец будет в порядке… Угрозы для жизни больше нет… Сердце, конечно, нужно будет поберечь… Ему лучше не нервничать, вести спокойный образ жизни…
Слова не имели смысла. Джон знал, что отца больше нет, врач говорил всё это, чтобы отвлечь его. Наверное, боялся, что Джону станет плохо или ещё что.
- Джон, вы меня слышите? – врач шагнул к нему с тревогой на лице, и Джон отметил, насколько усталым тот выглядел. – Ваш отец хочет вас видеть.
Джон отшатнулся, и на его лице, наверное, отразился ужас, потому что глаза врача расширились.
- Джон, ваш отец жив! И он спрашивает вас, слышите? Откуда бы я, по-вашему, узнал ваше имя?
В этом был здравый смысл. Джон уважал здравый смысл, но в этот раз он смахивал на самообман. Потому что сердце говорило ему, что отца больше нет.
- Идёмте со мной, Джон.
Врач крепко взял его за локоть и потащил по коридору. Джон никогда в жизни не позволил бы волочь себя как щенка на поводке, никогда и никому, но сейчас он даже не чувствовал себя униженным. Его трясло от страха. Скорее всего, врач вышел, чтобы сообщить ему о смерти отца, но его собственный мозг отказался воспринимать подобную информацию и заменил её на другую, на ту, которую Джон хотел получить. Но в глубине души он всё-таки знал правду. И он не был готов увидеть отца мёртвым. Этого он не перенесёт.
Перед дверью палаты Джон вырвался из рук врача.
- Я… не пойду, - выдавил он. – Потом. Я зайду потом.
Врач (как же его зовут, всё из головы вылетело) несколько секунд молча изучал его лицо, потом открыл дверь и с силой втолкнул Джона внутрь. Звук закрывшейся двери за спиной прозвучали для Джона как приговор. Он пошатнулся и прислонился спиной к двери.
- Джон…
Волосы встали дыбом. Это был голос отца. Слабый, да, но это был его голос. Трясясь с головы до ног, Джон поднял голову и посмотрел на кровать, где в окружении каких-то приборов, трубок и шнуров лежал бледный, но как всегда спокойный Эдвард. Джон задохнулся, схватившись рукой за горло.
- Сынок, подойди ко мне, раз уж я пока не могу, - бледные губы Эдварда растянулись в слабой улыбке, и он с трудом поднял худую руку, протянув её в сторону Джона.
Пошатываясь, Джон сделал несколько шагов вперёд и дрожащими пальцами прикоснулся к тёплой руке Эдварда. В следующую секунду произошло невероятное: из горла Джона вырвался странный звук, потом ещё один и ещё, его тело затряслось, горло сжалось. Лицо Джона исказилось от нечеловеческого усилия справиться с этой слабостью, но он не смог. Продолжая сжимать руку отца в ладонях, Джон рухнул на колени, уткнулся лицом в одеяло и зарыдал.
- Джон… - в голосе отца было столько потрясения, что это добило Джона окончательно. Рыдания перешли в неконтролируемую истерику.
Когда он плакал в последний раз? После ухода мамы, когда ему было семь, кажется, тогда. И теперь, в двадцать шесть лет, Джон Стэнли рыдал, как младенец, уткнувшись лицом в больничное одеяло, выплакивая всё то, что накопилось в душе за долгие годы сдержанности.
Джон почувствовал, что отец пытается высвободить свою руку, и сжал её сильнее. Но Эдвард всё же освободил свою ладонь, и Джон почувствовал прикосновение отцовской руки к своим волосам. Эдвард почти никогда не выражал свои чувства к сыну, хотя, Джон всегда чувствовал себя любимым, просто как-то не уместна была ласка в отношениях двух взрослых мужчин. Но теперь она была не просто уместна, она была необходима, нужна, она была правильна.
Постепенно рыдания стали затихать, и Джон, наконец, поднял голову, чтобы взглянуть на отца. Лицо Эдварда было залито слезами.
- Папа… - Джон вскочил на ноги. – Тебе плохо? Позвать кого-нибудь?
- Нет, сынок, всё хорошо, - Эдвард улыбнулся. В отличие от Джона, он плакал беззвучно, слёзы просто катились по его щекам, и это выглядело по-настоящему торжественно. – Просто это самый счастливый момент в моей жизни.
Джон опешил. Отец лежал на больничной кровати, ещё несколько часов назад его жизнь висела на волоске, его единственный сын только что повёл себя как последний слабак. В чём тут счастье?
- Я никогда не знал до конца всей глубины твоей привязанности ко мне, - пояснил Эдвард, улыбаясь растерянности, появившейся на лице Джона. – Теперь я знаю.
- Ты – всё, что у меня есть, - на глаза Джона снова навернулись слёзы. – Когда я думал, что потерял тебя, я не знал, как буду жить. Буду ли вообще.
Лицо Эдварда побелело. Он долго и очень внимательно смотрел в лицо Джона, потом открыл рот, собираясь что-то сказать, но передумал.
- Что, папа? – Джон подался вперёд.
- Нам с тобой нужно будет очень серьёзно поговорить, сынок, - его голос звучал грустно, но решительно. – Мне многое нужно сказать тебе. Я… я во многом виноват перед тобой, и сейчас я вижу это как нельзя более ясно. И, мне кажется, пришла пора и тебе рассказать мне кое о чём. Ты знаешь, о чём я, Джон. И мы поговорим с тобой начистоту, как только я вернусь домой. Пообещай мне, что будешь честен со мной, как я сейчас обещаю тебе быть честным до конца.
Джон вздрогнул. Он не имел ни малейшего представления, о чём хотел поговорить отец, но точно знал, что Эдвард хочет услышать от него. И вот об этом-то он говорить не был готов. И не будет готов никогда. Это было главным несчастьем его жизни, несчастьем непоправимым, а потому - и говорить о нём не стоило. Никто ничем не мог ему помочь. Даже Эдвард.
В ту ночь Джон отправился ночевать домой, отец настоял на этом. Ему действительно нужно было отдохнуть, сил не осталось никаких. Джон рухнул на свою постель прямо в одежде, чего не позволял себе никогда. Он думал, что заснёт в тот же момент, как его голова коснётся подушки, но сон не шёл и не шёл. В конце концов, Джон открыл глаза и уставился в тёмный потолок. Как он будет рассказывать всё отцу? Как посмеет разбередить его старые раны?
Несчастьем всей его жизни была Кэтрин Йорк. Прошло три года с момента их знакомства, и все эти три года не было ни дня в жизни Джона, когда бы он чувствовал себя спокойным или счастливым. И от отца это не ускользнуло, но Джон ни одного раза даже не заикнулся о Кэтрин. Более того, не мог он убить отца, повторив ошибки его молодости. Хотя, отец ни одного раза не называл свою женитьбу на Элен ошибкой.
Джон ненавидел себя за своё поведение в первые месяцы после увольнения из фирмы, где он познакомился с Кэтрин. Новую работу он нашёл довольно быстро, блеснув своими знаниями на собеседовании. Теперь он работал помощником брокера и был в целом доволен тем опытом, который получал. Через годик-другой он собирался начать играть на бирже, убедившись, что работать на другого человека всю жизнь он не хочет. Он чувствовал в себе силы добиться большего в одиночку.
Но он не чувствовал в себе сил начать. Джон никак не мог понять, что именно он чувствует. Было ощущение, что он потерял что-то важное, хотя, назвать эту вещь он бы не смог. Он не мог вспомнить, что заставляло его учиться и мечтать добиться многого в этой жизни раньше, до встречи с Кэтрин. Почему он с таким упорством карабкался на финансовый Олимп? Ради чего? Чтобы отец гордился им? Но Эдвард будет гордиться им в любом случае, лишь бы он оставался честным человеком. Что двигало им раньше, до Кэтрин? Джон не мог вспомнить. А теперь, не видя её каждый день, жизнь для него как будто потеряла смысл.
Сначала он был уверен, что со временем это пройдёт. Время лечит. Он забудет её, как забыл маму. Но проходили недели, месяцы, наконец, годы, а ничего не менялось. Джон никогда не обманывал себя раньше, но теперь он и сам не всегда мог понять мотивы своих поступков. Или не хотел понимать их. Например, ему было совершенно не нужно проходить мимо здания своей бывшей работы несколько раз в неделю. Эта дорога не была короче. У него не было причин ходить здесь, кроме одной. Джон надеялся хотя бы издалека увидеть Кэтрин. Чтобы проверить свои чувства, только и всего. Только для этого. И пару раз он видел её. Один раз шёл дождь, и она пыталась спрятать свои белокурые волосы под капюшоном лёгкого плащика. Джон, затаив дыхание, смотрел, как она легко перепрыгивает своими маленькими ножками, обутыми в изящные сапожки на высоком каблуке, через лужи. Он чуть не бросился за ней следом, чуть не предложил ей свой зонтик, а потом вечером поймал себя на мысли, что волнуется, как бы она не заболела. Неужели у неё нет денег на что-то потеплее этого пальтишка?
Почему его вообще волновало это? Господи, ну почему из всех девушек на свете он умудрился влюбиться в обычную актрисульку? Примерно через полгода Джон собрал все силы в кулак и признался себе, что он любит Кэтрин, и это уже не пройдёт. Видимо, это его крест – полюбить девушку, с которой они никогда не смогут быть вместе. Ну что же, значит, так тому и быть. Джон дал себе слово не терять достоинства и вести себя так, как полагается мужчине. Как вёл себя Эдвард все эти годы. Джон решил, что он позволит себе видеть Кэтрин раз в месяц, всего лишь раз в месяц, чтобы чувствовать себя лучше.
Но его плану не суждено было сбыться, потому что, по всей видимости, Кэтрин уволилась, и он больше не видел её. Совсем. И это было по-настоящему тяжело. Джон пытался убедить себя, что ему достаточно знать, что она живёт где-то в этом городе, что она, наверное, счастлива, что она занимается любимым делом, которое он сам всегда презирал. Но странное дело: он презирал лицедейство, но не Кэтрин. Она стояла особняком в его сознании, все актёры были лжецами и предателями, но только не она. Она просто совершила ошибку, которая стоила Джону счастья в жизни. Но она сделала это не нарочно, так что и винить её было не за что.
Это была ситуация без выхода, и, наверное, Джон рано или поздно смирился бы с окончательным уходом Кэтрин из его жизни, если бы не случай. Однажды, выйдя с работы и направляясь в сторону дома, Джон задумался и пропустил свой поворот. Нужно было просто вернуться, но ему захотелось немного проветриться, и он прошёл ещё несколько кварталов, погруженный в свои мысли. Он уже собирался повернуть назад, когда какой-то человек спросил у него, как добраться до вокзала. Джон повернулся, чтобы махнуть в нужную сторону, и замер с вытянутой рукой. Прямо на него с афишы какого-то маленького театра смотрела Кэтрин. Джон забыл о прохожем, забыл о своей ненависти к театру, он стоял и смотрел на афишу, всерьёз обдумывая, не удастся ли ему незаметно содрать её со стенда и унести домой.
Постановка, в которой была занята Кэтрин, называлась «Ромео и Джульетта», и уж эту-то пьесу Джон знал, кто не знал самую великую из трагедий Шекспира. Но представить Кэтрин в роли Джульетты он не мог. В любой роли он её представить не мог. Она была такая светлая, такая очаровательная, такая живая и радостная, почти всегда радостная, что Джон не мог вообразить её, воплощающей в себе все страдания Джульетты.
Не сознавая, что делает, он вошёл в вестибюль театра и купил билет на первый ряд. Спектакль должен был состояться завтра, а билетов в кассе было предостаточно, из чего можно было сделать вывод, что аншлага не ожидалось. Джон шёл домой, сжимая в кармане тоненький картонный билет, и задавался только одним вопросом: уж не сошёл ли он с ума? Как вышло, что завтра он, Джон Стэнли, идёт в театр? Или не идёт? Он всё ещё может выбросить билет в ближайшую урну и сделать вид, что ничего не было. Но Джон уже знал, что пойдёт на спектакль.
Эдвард не спросил, куда сын отправился вечером, нарядившись в костюм и надев галстук. Он очень надеялся, что у Джона намечалось свидание. Разгадав причину продолжительной хандры сына, Эдвард, однако, не знал никаких подробностей и теперь пытался убедить себя, что или с той девушкой у Джона всё наладилось, или он нашёл новую.
Джон оказался в театре впервые в своей жизни, но он не чувствовал никакого интереса, никакого желания оглядеться по сторонам. Он быстро отыскал своё место в первом ряду партера и сел, глядя прямо на сцену. Только сейчас ему пришло в голову, что Кэтрин может увидеть его со сцены, и тогда это будет странно, но он отбросил эту мысль. Он уже пришёл. Он посмотрит спектакль. Рядом с ним сел высокий молодой человек с огромным букетом алых роз, и Джон внезапно ощутил прилив раздражения. Он надеялся, что цветы предназначались не Кэтрин.
В зале потух свет, раздались аплодисменты, и это было последнее чёткое воспоминание, которое осталось у Джона. Потом всё было как в тумане. Открыв рот, он смотрел на Кэтрин, которая выглядела просто ослепительно с распущенными, ставшими гораздо длиннее белокурыми волосами, огромными глазами и очаровательной улыбкой. На ней было воздушное голубое платье в пол, и она была похожа на ангела. Такие мысли были совершенно не свойственны Джону с его любовью к прагматичности. Сидевший рядом молодой человек то и дело наклонялся вперёд и что-то восторженно шептал, пожирая глазами Кэтрин, и Джон бесился всё сильнее и сильнее.
А потом была сцена смерти Джульетты, и Джон забыл, как дышать. Кэтрин смотрела в зал своими огромными, полными муки глазами, по её щекам катились крупные слёзы, а нежный голос дрожал от рыданий. Она занесла над собой кинжал, и на какой-то момент Джон почти поверил, что это всё по-настоящему, что она и правда любила этого мальчишку, игравшего Ромео, что она не может жить без него и сейчас покончит с собой. Когда Кэтрин тихонько вскрикнула и упала навзничь, у Джона ёкнуло сердце, а его сосед глухо застонал.
Джон не хлопал вместе с остальными, немногочисленными, кстати, зрителями, не кричал «Браво!», как его эмоциональный сосед, не махал руками актёрам и не прыгал перед сценой с букетом цветов. Но он был уверен, что никто из этих беснующихся от восторга людей не был потрясён так, как он. Его сосед вдруг закричал:
- Мисс Йорк! Мисс Йорк!
Он начал размахивать своим букетом, чуть ли не задевая Джона по голове, и Кэтрин вдруг с улыбкой взглянула в их сторону. Джон замер на месте. Какая-то часть его понимала, что ему надо бежать, бежать немедленно, или будет слишком поздно, но он остался стоять на месте. Как завороженный, он видел идущую в его сторону Кэтрин, видел её улыбку, обращённую к другому, видел, как она протянула руку и что-то тихо ответила на сбивчивый лепет этого идиота. А потом чуть повернула голову, слегка щурясь в ярком свете софитов, и увидела Джона.
В этот момент мир замер. Кэтрин выронила букет и выпрямилась, с её лица медленно сбежала приветливая улыбка. Джон несколько секунд смотрел в её лицо, пытаясь найти на нём следы ненависти, злости, раздражения, чего-нибудь плохого, что он мог бы истолковать против неё, что он мог бы вспоминать и знать, что всё потеряно безвозвратно. Но Кэтрин вдруг грустно улыбнулась ему и беззвучно шепнула:
- Спасибо.
У Джона что-то перевернулось внутри. Он начал проталкиваться прочь от сцены, стараясь оказаться как можно дальше от Кэтрин, быстрее, как можно дальше, иначе он не выдержит… У самой двери он повернулся, задыхаясь, и увидел, что Кэтрин так и стоит на том же месте и смотрит ему вслед. Джон выбежал из театра. В тот вечер он впервые в жизни напился до такого состояния, что метрдотелю пришлось звонить его отцу и просить забрать сына из ресторана. Эдвард впоследствии никогда не упрекал его этим.
Эта встреча имела для Джона эффект разорвавшейся бомбы. Всё было бы в порядке, если бы Кэтрин не заметила его. А теперь он никак не мог забыть появившейся на её лице благодарности и… Нет, выдумывать того, чего нет, не было и быть не может, он не станет. Но, просто, чтобы быть объективным, ему показалось, что он тоже что-то значил для неё. И это было хуже всего. Потому что раньше Джон мог говорить себе, что, несмотря на все его чувства, Кэтрин чувствовала прямо противоположное, а значит, не было особого смысла терзать себя. Но теперь всё изменилось. В голове стучал только один вопрос: «Что, если…?»
А потом было ещё хуже. Через пару недель после посещения театра Джон случайно бросил взгляд на газету, оставленную отцом на столе. С чёрно-белой, довольно не чёткой фотографии на него снова смотрела Кэтрин. Джон схватил газету и проглотил заметку. Это был отзыв какого-то критика, и игра Кэтрин заслужила самых высоких похвал. Джон вдруг поймал себя на том, что улыбается. Как будто это его хвалили. Он бросил газету обратно на стол и вышел из дома. А вечером обнаружил, что стоит перед тем же театром с зажатым в руке билетом на всё тот же спектакль.
И это ещё было не самым плохим, хотя, Джон и не понимал, как можно ходить на один и тот же спектакль больше одного раза. Правда, раньше он не понимал, как вообще можно ходить в театр. Но пусть бы он просто пришёл посмотреть на Кэтрин ещё раз, так нет же, после спектакля он зачем-то подошёл к одному из служителей и попросил провести его в гримёрку Кэтрин.
- Мисс Йорк никого не принимает, - был вежливый ответ, и служитель уже отвернулся, когда Джон в отчаянии схватил его за плечо.
- Пожалуйста, просто передайте ей мою карточку! – взмолился он. – Я не сумасшедший фанат, я её друг.
Наверное, служитель прочёл что-то по его лицу, потому что его черты смягчились, и он скрылся в одном из коридоров, сжимая в руке карточку с именем Джона. Эти несколько минут были агонией. А потом служитель вернулся и вежливо пригласил Джона следовать за ним. Джон в порыве чувств чуть не расцеловал этого милого усача.
Кэтрин поднялась ему навстречу, и Джон сразу же отметил её бледность. Грима на её лице практически не было, длинные волосы свободно струились по спине, она ещё даже не успела снять платья Джульетты. Джон вдруг почувствовал себя страшно глупо. Зачем он пришёл? Чего он хочет? Что он собирается сказать?
- Я… прошу прощения, я без цветов, - пробормотал он, наконец, и в лице Кэтрин что-то изменилось.
- Ничего страшного, - мелодичным голосом откликнулась она и снова замолчала, явно не собираясь облегчать его задачу.
Но Джон впал в ступор. Он не мог выдавить из себя ни слова.
- Я думала, вы не любите театр, - не выдержала этой гнетущей тишины Кэтрин, наматывая на тонкий пальчик пояс платья.
- Я и не люблю, - голос почему-то охрип. – Это первый спектакль, на котором я был.
На лице Кэтрин вспыхнула смущённая улыбка.
- Я польщена, - она слегка наклонила очаровательную головку.
- Вы… вы отлично играете, - Джон чувствовал себя полнейшим идиотом.
- Не то, чтобы вам было, с чем сравнивать, - Кэтрин рассмеялась, и на секунду Джону показалось, что не было этих двух лет, что только вчера они обсуждали свои любимые книги. Он тоже улыбнулся ей счастливой, мальчишеской улыбкой, и она потрясённо выдохнула.
А потом Джон, сам не сознавая, что делает, вдруг шагнул вперёд, обхватил её лицо обеими руками, заглянул в ставшие огромными глаза и поцеловал её. А в следующую секунду обнаружил, что бежит по коридору к выходу из театра. И этот поступок отец бы тоже осудил.
После Джон несколько дней жил как во сне. И снова Эдвард, хотя и видел, что с сыном что-то творится, не стал задавать вопросов, но в отцовском сердце поселилась тревога. Эдвард начал опасаться, что влюблённость Джона перерастает в одержимость, а девушка, возможно, не отвечает ему взаимностью. Другого объяснения метаниям сына Эдвард не находил. Ему было непонятно, почему Джон не делится с ним своими переживаниями, ведь раньше он мог сказать отцу всё, но мудро рассудил, что на то должна быть веская причина.
И, по мнению Джона, причина была веская. Ну не мог он сказать отцу, что пошёл по его стопам и влюбился в актрису! Не мог разбить ему сердце этим признанием. Джону наивно казалось, что отец не замечает всей глубины его подавленности, он думал, что неплохо маскируется. Он не осознавал, что периодически замирал, глядя в книгу и думая о Кэтрин, а Эдвард прекрасно видел, что в течение десяти минут сын ни разу не перевернул страницу. Не знал Джон и то, что контраст с ним прежним был разительным. Он перестал рассказывать отцу последние новости с биржи, не пересказывал больше забавные ситуации с работы, не обсуждал прочитанных книг, потому что ничего не читал, не интересовался мировыми новостями, вообще ничем.
После того поцелуя Джон несколько раз порывался объясниться с Кэтрин. Нехорошо получилось. Он просто убежал, как мальчишка, как последний трус. Отцу было бы стыдно за него, если бы он только знал. Джон разрывался. Он совершенно не представлял, что теперь делать. С одной стороны, это было великолепное прощание. С другой – Кэтрин ответила на его поцелуй, робко, но ответила. Это и напугало Джона до такой степени. Лучше бы она оттолкнула его, позвала бы охрану, потребовала, чтобы его прогнали. Он не ожидал от неё этой трогательной нежности. Как будто она тоже думала о нём, как будто тоже мечтала об этом поцелуе… Джон хватался за голову и буквально сходил с ума, когда представлял, что у неё могли быть к нему ответные чувства. Но она же актриса! Вдруг это всего лишь низкая месть за те его слова о театре? Женщины, а тем более актрисы, ещё не на такое способны.
В конце концов, Джон снова поплёлся к театру. Внутрь он не пошёл, стоял под дождём, без зонта, стучал зубами и ждал, пока Кэтрин выйдет после спектакля. И она появилась, быстро оглянулась по сторонам, махнула кому-то рукой, и к дверям театра тут же подкатила чёрная машина. Джон шагнул вперёд, стараясь разглядеть сидевшего за рулём человека, и на него упал свет от горевшего фонаря. Кэтрин замерла, положив руку на открытую дверцу машины. Их взгляды встретились, и Джон мог бы поклясться, что она тоже вспоминала их последнюю встречу и тот поцелуй.
- Джон? – Кэтрин неуверенно отпустила дверцу машины и двинулась в его сторону, даже не взглянув на водителя машины. Окошко с водительской стороны опустилось, и Джон увидел рассерженное лицо незнакомого мужчины, минимум лет на двадцать пять старше Кэтрин, с нелепыми усами.
- Добрый вечер, - клацая зубами, выдавил Джон. – Я только хотел…
Он закашлялся, не в силах продолжать.
- Господи, вы же совершенно замёрзли! – тёплые пальцы Кэтрин прикоснулись к его руке. – И вы весь мокрый, вас трясёт. Боже мой, Джон, да у вас лихорадка!
- Я в порядке, - едва переводя дух, заверил её Джон. – В полном.
- Вы выглядите абсолютно больным, - Кэтрин расстроено покачала головой. – Почему же вы не зашли внутрь, вы могли бы подождать в фойе.
Джон пожал плечами. Он уже пару дней чувствовал, что заболевает, а нервное напряжение только усугубило ситуацию, и теперь его состояние стремительно ухудшалось. Ноги постепенно превращались в желе, и Джон уже не был уверен, что способен ходить. Наверное, он покачнулся, потому что Кэтрин вдруг вскрикнула и бросилась к нему, обхватив за талию.
- Гарри, помогите мне, пожалуйста! – прозвучал над ухом Джона её взволнованный голос, и через несколько секунд он почувствовал, как чужие, сильные руки подхватили его под мышки и куда-то потащили. Джон застонал от разочарования. Ему нравилось чувствовать Кэтрин рядом с собой.
- Джон, вы меня слышите? Господи, Гарри, он без сознания! Нам нужно отвезти его в больницу, пожалуйста!
- Но как же обед, Кэтрин? Что мы скажем…
- Я уверена, Элен меня поймёт, - Джон почувствовал, как его затащили в тепло, но не смог открыть отяжелевших век. Он был в сознании, но совершенно без сил. Через несколько минут он осознал, что его голова лежит на коленях Кэтрин, она нежно перебирает пальцами его мокрые волосы, а машина быстро едет в неизвестном направлении. Наверное, в больницу.
- Отец… - выдавил Джон, и Кэтрин моментально склонилась к его лицу. Он заглянул в её растревоженные глаза и почувствовал себя странно спокойным. – Надо сообщить отцу…
- Гарри, нам нужно будет как-то связаться с его отцом, - обратилась Кэтрин к водителю, успокаивающе положив ладонь на пылающий лоб Джона. – Вы в состоянии продиктовать телефон, Джон?
Запинаясь, Джон назвал нужные цифры, и Кэтрин быстро записала их на каком-то клочке бумажки, поспешно вырванной из блокнота.
- Гарри, пожалуйста, позвоните, пока я буду с Джоном, хорошо? – снова обратилась она к недовольному человеку.
- Как хоть зовут его отца? – буркнул тот, забирая бумажку с номером телефона.
- Мистер Эдвард Стэнли, - ответила Кэтрин прежде, чем Джон успел открыть рот.
Машина вдруг резко вильнула в сторону, а потом мужчина переспросил совершенно другим голосом:
- Эдвард Стэнли – это который военный журналист? Автор «Хроники»?
- Да, это он, - отозвалась Кэтрин, продолжая гладить Джона по голове.
- А парня как зовут? – напряжённо уточнил водитель.
- Джон Стэнли, - в голосе Кэтрин прозвучало лёгкое удивление. – С вами всё в порядке, Гарри?
- Всё в порядке, - немного задушено отозвался водитель, прибавляя газу. – Нам стоит поторопиться.
Джон начал периодически проваливаться в забытье, но каждый раз голос Кэтрин вытаскивал его назад к реальности.
- Как он? – услышал он вдруг громкий, взволнованный голос водителя. – Чёрт, Кэтрин, зовите его, не дайте ему заснуть! Мы почти приехали.
- Скажите отцу... – едва слышно напомнил Джон, и мир окончательно погрузился в темноту.
Когда он в следующий раз открыл глаза, то сразу увидел перед собой белое, без кровинки, лицо отца, склонившегося к нему.
- Джон, ничего не говори, тебе пока нельзя, - быстро предупредил Эдвард, делая шаг назад, чтобы нажать кнопку вызова врача. – Просто кивни головой. Ты себя нормально чувствуешь?
Джон осторожно кивнул. Он был безумно слаб, но в целом чувствовал себя нормально.
- У тебя было двустороннее воспаление лёгких, - ответил Эдвард на незаданный вопрос. – И нервное истощение. Ты почти неделю был в критическом состоянии.
Джон выпучил глаза. Только сейчас он заметил, как похудел отец.
- Тебя привезла в больницу девушка, Кэтрин, - мягко продолжил отец, и Джон сильно вздрогнул, припоминая случившееся. – Я так понял, вы с ней знакомы. Она была с тобой, когда я приехал. Она приходила каждый день, но её не пускали к тебе.
Джон слабо улыбнулся, чувствуя, как становится теплее от этих слов отца.
- Мне позвонил мужчина, Гарри Грегсон, это он привёз тебя в больницу, - Эдвард впился в лицо Джона внимательным взглядом, и его голос почему-то дрогнул. – Ты знаком с ним?
Джон слегка качнул головой, предпочитая ещё послушать про Кэтрин.
- Ты не говорил с ним? – настаивал Эдвард. – Это не из-за него ты так перенервничал?
Джон удивленно вскинул брови, не понимая, почему отца так интересует незнакомый человек. Эдвард вздохнул с облегчением, и в этот момент в палате появился врач.
Восстановление заняло долгую неделю. Кэтрин больше не приходила, и Джон, который ждал её каждый день, совершенно извёлся. Он бы снова довёл себя до истощения, если бы не отвлёкся на отца. Эдвард сильно сдал за время его болезни. Пару раз Джон замечал, что отец, презиравший лекарства, глотал какие-то таблетки. Но признался отец только дома. Оказывается, пока Джон боролся за жизнь, Эдвард перенёс микроинфаркт, и теперь у него начало серьёзно барахлить сердце. Джон даже немного забыл про Кэтрин, полностью отдавшись поискам самых лучших врачей для отца. Семь месяцев, несмотря на все возражения Эдварда, Джон таскал его по врачам, истратив практически все накопленные к тому времени деньги. И вот месяц назад отцу стало хуже.
Джон чуть с ума не сошёл, когда собранный консилиум врачей объявил ему, что надежды мало. Они предложили попробовать шунтирование, но никто не брался гарантировать положительный результат. Другого выхода тоже никто не видел, и Джон согласился. Он был в ужасе от взятой на себя ответственности, но просто не знал, что ещё можно сделать. Он не представлял, как будет жить без отца, что он будет делать, совершенно один на свете.
Но теперь отец пойдёт на поправку, и Джон выдохнул впервые за многие месяцы. Его немного волновал предмет их серьёзной беседы, обещанной отцом. Это наверняка касалось матери. Может быть, Кэтрин всё ему рассказала? Хотя, что там рассказывать? Но о чём ещё они будут говорить? Что такого Эдварду нужно рассказать ему, чего бы Джон не знал раньше?
Через неделю отец вернулся домой, и счастливый до безумия Джон уселся в своё кресло в его кабинете, как они всегда сидели с Эдвардом, предаваясь длинным вечерним беседам. Отец, правда, особо счастливым не выглядел.
- Джон, ты уже достаточно взрослый, чтобы понять меня, - откашлявшись, начал Эдвард, сплетая и расплетая пальцы, чего за ним никогда не наблюдалось. - Я не жду, что ты простишь меня сразу, но прошу тебя, не осуждай меня, дай мне возможность оправдаться.
Джон нахмурился и внутренне напрягся. Начало ему не понравилось.
- Это касается твоей матери, - с видимым трудом выговорил Эдвард.
Ну что ж, предсказуемо.
- Семь лет назад я получил от неё письмо, - Эдвард говорил медленно, как будто слова давались ему с трудом, и Джон даже хотел остановить его, но не посмел. – Элен просила дать ей развод, что я с радостью и сделал. Но я ничего не сказал тебе, потому что не хотел бередить твои зажившие раны.
Джон пожал плечами. Зря, ему было всё равно.
- Я виделся с ней, - Эдвард опустил голову, как будто стыдясь встречаться с Джоном глазами. – Мы говорили. Она собиралась выйти замуж за единственного человека, которого по-настоящему любила в этой жизни.
- Не надо, папа, - мягко попросил Джон. – Не надо говорить об этом, я вижу, что тебе всё ещё больно.
Эдвард резко вскинул голову.
- Больно? Мне? – с изумлением переспросил он. – Джон, я уже много лет не люблю твою мать. Я вообще сомневаюсь, что когда-то любил её. Нет, я боюсь сделать больно тебе.
Джон ошарашено молчал.
- Я завёл этот разговор, потому что испугался за тебя, - пояснил Эдвард. – Я испугался, когда ты сказал, что не смог бы жить без меня. Потому что ты чувствовал бы себя одним на свете. И я испугался, что скрывая от тебя правду, я могу нанести тебе куда больший вред.
- Правду о чём? – медленно уточнил Джон, чувствуя, как колотится сердце.
- Твоя мать просила меня позволить ей видеть тебя, - сдавленным голосом признался Эдвард. – Она умоляла меня, практически стояла на коленях. Она молила меня о прощении, и я простил её, клянусь. Но я не мог простить ей того, как она поступила с тобой. Я считал, что ты не захочешь её видеть.
- Ты был прав, папа, я бы не захотел, - перебил его Джон. – Не вини себя.
- Но я обязан был дать тебе выбор, - вздохнул Эдвард. – К тому же, это ещё не всё. Элен выходила замуж за человека, с которым её связывали давние отношения. Я понял, что они много раз сходились и расходились, но они по-настоящему любили друг друга. У них четверо детей.
Джон вздрогнул. Как бы он ни пытался задушить проснувшуюся было старую обиду, она упрямо поднимала голову. Значит, матери был не нужен именно он, других детей она любила.
- Трое из них жили тогда с ними, - очень тихо продолжил Эдвард. – А один, самый старший… Он жил… со мной…
Джон не заметил, как поднялся на ноги.
- То есть, моя мать… - он не закончил фразы.
- Да, Элен вышла замуж за твоего биологического отца, - подтвердил Эдвард. – У тебя есть два младших брата и сестра. И я хочу, чтобы ты встретился с ними.
Джон рухнул обратно в кресло.
- Я… я больше не нужен и тебе? – прошептал он единственное, что пришло ему в голову.
- Господи, Джон! – Эдвард поднялся и подошёл к его креслу. – Это ты – всё, что у меня есть. У тебя есть много всего другого в жизни, кроме меня, я хочу, чтобы ты это знал. Долгие годы я был жутким эгоистом, я очень боялся потерять тебя. Теперь пришло время отпустить тебя, пока я окончательно не сломал тебе жизнь.
- Не говори так, папа! – взвился Джон, снова чувствуя комок в горле. – Кем бы ни был мой биологический отец, он не значит для меня ровным счётом ничего. Моим отцом всегда был и всегда будешь ты. Я никогда не оставлю тебя.
- Не надо меня оставлять, я никуда не гоню тебя, - нетерпеливо возразил Эдвард. – Но ты познакомишься со своей семьёй. Родной по крови.
- А если я не хочу? – заупрямился Джон. – Если я не простил свою мать? Если я не хочу видеть… этого человека?
- Во-первых, твой отец не знал о твоём существовании, - мягко и убеждающее заговорил Эдвард. – Он тоже был актёром, он уехал на гастроли, поссорившись с твоей матерью, он не знал, что она беременна. А потом мы приняли решение попытаться склеить разбитую чашку, и когда твой отец вернулся, Элен уже жила со мной. Твой отец не знал, что ты его сын, пока Элен не ушла от нас тогда.
Джон молчал. Этого он, конечно, не знал. Но мать… мать он простить всё равно не мог.
- Я не хочу его видеть, - повторил он просто, чтобы что-то возразить, и Эдвард мягко улыбнулся.
- Это было моё во-вторых, - пробормотал он. – Ты уже видел его, Джон.
Не может быть. Он бы узнал его, узнал, только увидев. В ту же секунду.
- Это твой отец привёз тебя в больницу той ночью, - тихо сказал Эдвард. – Это Гарри Грегсон был за рулём той машины.
У Джона потемнело в глазах. Он смутно помнил огромные чёрные усы на хмуром лице мужчины, большие чёрные глаза и копну седоватых, в прошлом чёрных волос. И Кэтрин…
- Господи, нет, папа, нет, только не это!
Джона подбросило в кресле, и Эдвард испуганно уставился на него.
- Девушка, та девушка, которая была с нами, Кэтрин… - Джон задыхался. – Она же не… она не… скажи мне, что она не…
- О чём ты, во имя всего святого? – Эдвард покачал головой, стараясь усадить сына обратно в кресло. Вся сдержанность Джона слетела с него как шелуха после его рыданий у постели отца и теперь он никак не мог взять себя в руки.
- Кэтрин, она… у неё фамилия Йорк, она же не… она не его дочь? – наконец, выпалил Джон.
- Конечно, нет, - изумился Эдвард. – Я так понял, она должна была в тот вечер ужинать у них. Твоя мать протежировала ей. В тот вечер она устроила для Кэтрин ужин с каким-то режиссёром или продюсером, я не сильно разбираюсь в этих театральных тонкостях.
Джон чуть не всхлипнул от облегчения.
- А теперь расскажи мне подробнее о Кэтрин, - приказал Эдвард, усаживаясь назад в своё кресло. – Ты испугался, что она может оказаться твоей сестрой, а значит, она и есть причина твоего нервного истощения. Я правильно понимаю?
Джон кивнул, сделал глубокий вдох, а потом начал говорить. Эдвард не перебивал его, только иногда подбадривающе кивая головой.
- Я не понимаю только одного, - сказал он, когда Джон, наконец, замолчал. – Ты любишь её. Она явно неравнодушна к тебе. Что мешает вам быть вместе?
- Она актриса, - обреченно пояснил Джон. – Разве ты не понимаешь? Я не мог повторить твоей ошибки.
- Моей ошибки? – Эдвард на секунду потерял дар речи. – Но, Джон, я никогда не считал, что совершил ошибку, женившись на твоей матери!
- Не считал? – в свою очередь опешил Джон. – Но я думал...
- Ты слишком много думал, - Эдвард неодобрительно покачал головой. – Я женился на твоей матери по большой любви. Я вернулся к ней из соображений чести, это правда, но я ни секунды не жалел об этом. Я бы никогда не смог уважать себя, если бы оставил свою законную жену в ожидании ребёнка, совсем одну, без средств к существованию. Но даже если бы я смог жить в мире с самим собой, у меня бы не было сына, Джон. А ты – лучшее, что со мной случилось. Я ни секунды не жалел об Элен. Теперь, когда я простил её, я даже чувствую себя благодарным ей.
Джон сжал голову руками, силясь охватить разумом только что прозвучавшие слова.
- Но что тогда тебя мучает? – наконец, спросил он. – Я думал, это она, это из-за неё ты иногда впадаешь в странное состояние.
- Повторяю, ты слишком много думал, - глаза Эдварда потемнели. – Я вспоминаю не твою мать, я вспоминаю войну.
Джон прикусил язык. Он был уверен, что отец уже давно пережил развернувшуюся перед его глазами трагедию, столько лет прошло, раны должны были затянуться.
- Я вспоминаю Джереми, на могилу которого я так и не решился поехать, - добавил Эдвард, и его волнение выдавали только слегка подрагивающие пальцы. – Я вспоминаю смерть, грязь и кровь. Я вспоминаю всю бессмысленность происходящего. Я не могу смириться с ней. Я был ранен, но куда глубже, чем всем казалось. Мышцы срослись, рана затянулась, даже шрам со временем побледнел и стал почти невидим. Но та рана, что внутри…
Джону хотелось, чтобы отец перестал мучить себя и замолчал, но он не решался заговорить.
- Эта рана не затягивалась никогда, - Эдвард вздохнул. – Через столько лет она по-прежнему кровоточит. Это проклятие тех, кто, пройдя через все ужасы войны, остался жив. Иногда я думаю, что Джереми повезло больше.
- Не говори так, пожалуйста, ты пугаешь меня! – вырвалось у Джона. – Неужели ты никогда не чувствовал себя счастливым?
- Чувствовал, Джон! – Эдвард всплеснул руками. – Много раз! И всё это, благодаря тебе. Ты спас меня. А я чуть не сломал тебе жизнь.
- С чего ты это взял? – поразился Джон. – Учитывая обстоятельства, мне страшно повезло, что ты такой, какой есть. Другой бы вышвырнул чужого ребёнка за дверь вместе с матерью.
- Ты никогда не был чужим ребёнком, Джон, - Эдвард впервые повысил голос. – Ты с самой первой секунды был моим сыном. И я не желаю больше никогда слышать это словосочетание в этом доме.
Джон растроганно улыбнулся. Было такое ощущение, что пролитые в больнице слёзы что-то размыли в его душе. Иначе он никак не мог объяснить ниоткуда взявшиеся вдруг непривычные чувства и эмоции.
- Теперь, когда мы разобрались, тебе ничего не мешает жениться на Кэтрин? – помолчав немного, спросил Эдвард, и Джон поперхнулся воздухом.
- Жениться? Я никогда об этом даже не думал!
- А о чём ты тогда думал, позволь узнать? – Эдвард холодно поднял брови. – Если ты уверен, что любишь эту девушку, ты можешь предложить ей только одно – свою руку, сердце и имя.
- Да, но… - Джон заколебался. – Мы почти не знаем друг друга.
- Чепуха! – отмёл его аргумент Эдвард. – Если бы ты не знал её, не смог бы полюбить. Значит, ты на интуитивном уровне чувствуешь, что это твой человек.
Джон не нашёл, что ответить.
- Ты хочешь жениться на ней или нет? – через пару минут спросил Эдвард, протирая очки. – Это единственный вопрос, который важен.
- Хочу, - Джон бессильно откинулся на спинку кресла. – Очень хочу.
Он впервые подумал о возможности назвать Кэтрин своей женой. Она была бы его, только его. Весь мир знал бы это. Но театр…
- Она актриса, - Джон развёл руками. – Я не могу с этим смириться. Я ненавижу театр.
- Но ты дважды был на её спектакле, - напомнил Эдвард, ухмыльнувшись уголками губ. – Тебе настолько не понравился спектакль, что ты решил сходить ещё разок? Чтобы убедиться, какая это гадость?
- Нет, чтобы посмотреть на Кэтрин, - признал Джон. – Она… она очень талантливая. Мне не с чем сравнивать, но она… она прекрасна, папа. Она не лжёт, она как будто превращается в другого человека. И она такая… такая…
- И у тебя ещё остались какие-то сомнения? – насмешливо уточнил Эдвард. – Когда ради человека ты готов отказаться от своих убеждений, потому что они перестают казаться тебе настолько важными, что это, если не любовь?
- Да любовь, любовь, - вяло согласился Джон. – Я и сам знаю. Но если я так и не смогу смириться с тем, что она актриса?
- Тогда не стоит и пытаться, - Эдвард пожал плечами. – Если ты не готов дать человеку свободу, которой он заслуживает, если ты не доверяешь человеку настолько, чтобы эту свободу ему дать, значит, ты любишь его недостаточно. Значит, себя ты любишь больше.
Джон задумался. Жизнь с Кэтрин, которая почти каждый вечер будет проводить в театре, которая будет возвращаться домой поздно ночью, возле которой всегда будет кружить толпа поклонников, которая будет охапками приносить домой цветы от других мужчин? Которая будет возвращаться домой, к нему… Или жизнь без неё? И она будет возвращаться с теми же цветами, но в дом другого мужчины, который найдёт в себе силы поверить ей? Джона передёрнуло. Никаких других мужчин!
- Я не поставлю её перед выбором, - твёрдо заявил он. – Я готов смириться с тем, что она актриса и её профессия не отвечает моим ожиданиям. Я люблю её достаточно.
Во взгляде Эдварда блеснула гордость.
- А теперь будь мудрым до конца, - попросил он, и Джон вопросительно посмотрел на него. – Сходи, переоденься и приготовься идти на ужин в ресторан.
- А для чего мне здесь понадобится мудрость? – растерянно улыбнулся Джон.
- Для того, чтобы выйти из дома, - Эдвард вздохнул. – Мы идём на ужин с твоими родителями, братьями и сестрой.
Джон даже попятился от неожиданности.
- Я не хочу! – по-детски воскликнул он, и Эдвард тихо рассмеялся.
- Надо, Джон, через не хочу, - он поднялся и похлопал сына по плечу. – Ты не пожалеешь. Может быть, это случится через несколько лет, но ты поймёшь, что я был прав. Собирайся.
Джон впал в какой-то транс. Часть его вопила, что отец просто сошёл с ума, потерял разум, если надеется, что Джон наладит общение со своими биологическими родителями. Он бы никогда в жизни не совершил подобного предательства! С другой стороны, он с удивлением обнаружил, что другая его часть до дрожи хочет познакомиться со своей кровной семьёй. Он сходит только из уважения к отцу, одёрнул себя Джон. Подчинится его желанию, ему сейчас нельзя переживать. Он даже будет вежлив. Но это максимум, на который он готов, продолжения общения не будет. Исключено.
Они пришли в ресторан первыми, и Джон был страшно рад этому обстоятельству. Эдвард тактично забронировал отдельный кабинет, подальше от посторонних глаз, и Джон уселся рядом с ним, неосознанно схватив в руки вилку.
- Не волнуйся, - тихо заметил Эдвард. – Это твоя семья. Всё будет хорошо.
- Ты - моя семья, - почти не разжимая губ, бросил Джон. – Другой мне не надо.
- Джон, ты не поступишь со мной плохо, если полюбишь своего родного отца, - Эдвард отобрал из его стиснутых пальцев холодную вилку. – Он уже никогда не сможет занять моё место в твоём сердце, пойми. Его не было рядом с тобой с детства, хоть это и не его вина. Но я навсегда останусь для тебя тем же, кем был все эти годы. И я нисколько не обижусь. В конце концов, я сам организовал вашу встречу.
Джон уже открыл было рот, чтобы возразить, но тут дверь тихо отворилась, и на пороге показалась сильно постаревшая, но всё ещё красивая Элен. Её лицо было белее бумаги, а сильно покрасневшие глаза выдавали страшное волнение. Джон непроизвольно привстал со своего места, не отрывая от неё глаз. Он не видел мать девятнадцать лет.
- Здравствуй, Джон, - пролепетала она, чуть посторонившись и пропуская в комнату высокого человека, лицо которого врезалось в память Джона. – Это Гарри Грегсон, твой отец…
Гарри переминался с ноги на ногу и молчал. За их спинами стояли его братья и сестра, но Джон пока не мог думать ещё и о них.
- Проходите, пожалуйста, мы очень вам рады, - Эдвард обогнул стол и, взяв Элен за руку, подвёл её к стулу прямо напротив Джона. У Джона защипало в глазах от этого поступка отца. Мужчины пожали друг другу руки, и Гарри обернулся на детей, всё ещё топтавшихся на пороге. Джон взглянул сначала на высокого молодого человека с зачёсанными назад каштановыми волосами и лишился дара речи.
- Привет, - Стефан Грегсон, которому он врезал в день своего знакомства с Кэтрин, смерил его смущённым взглядом. – Рад снова тебя видеть.
- Вы знакомы? – вырвалось у Элен, когда она быстрым движением промокнула салфеткой глаза.
- Мы столкнулись на работе однажды, - промямлил Стефан, избегая взгляда Джона. – Джон мне тогда здорово врезал. И заслуженно, надо сказать.
- Ты знал, что я… - у Джона пересохло в горле. Он вспомнил странное поведение Стефана.
- Знал ли я, что ты мой брат? – Стефан смотрел на него серьёзно. – Да, я догадался. Ещё до того, как ты назвал своё имя. Ты слишком похож на отца.
Взгляд Джона непроизвольно метнулся к Эдварду, но тот лишь с грустной улыбкой покачал головой, словно говоря: «Не на меня».
- Я прошу прощения за тот инцидент, - Стефан протянул Джону ладонь. – Я вёл себя как последняя скотина, признаю.
Джон, поколебавшись пару секунд, пожал ладонь Стефана. Ладонь своего родного брата. В это невозможно было поверить.
- Привет, - нескладный юноша в тонких очках, с длинной шеей и гривой тёмных, немного спутанных волос, выступил из-за спины Стефана. – Я Альберт. Приятно познакомиться, Джон. Мы всегда много о тебе слышали. Мама много рассказывала.
- Правда? – Джон почувствовал, как при этих словах ёкнуло сердце. Значит, она не забыла его? Значит, он что-то значил?
- Конечно, - Альберт поправил очки и смешно дёрнул носом. – Мама всегда много плакала из-за тебя.
Джон кивнул, стараясь не смотреть на Элен.
- А тебя как зовут? – с непроизвольной улыбкой обратился он к очаровательной девочке лет тринадцати с уложенными кокетливыми локонами тёмными волосами. Она была страшно похожа на Элен в молодости.
- Сьюзен, - шепнула она в ответ, красная как рак. – Приятно познакомиться.
- И мне, - Джон снова улыбнулся и протянул ей ладонь. Сьюзен секунду смотрела ему в глаза, а потом неожиданно бросилась к нему, обхватила его обеими руками за шею и уткнулась лицом ему в грудь. От неожиданности Джон выпрямился, и Сьюзен повисла на нём, болтая ногами, но не доставая до земли.
- Ты теперь мой брат, Джон, - залепетала она, обильно поливая слезами его сорочку. – Самый старший. Я знаю, ты очень хороший, мама говорила, что её бывший муж просто не в состоянии вырастить из тебя плохого человека. Ты будешь меня защищать, да? Стефан иногда бывает таким противным! Ты же будешь меня защищать от него?
- Эй! – шутливо возмутился Стефан, и Джон чуть обернулся, осторожно придерживая Сьюзен одной рукой за талию.
- Буду, - легко пообещал он. – Стефан уже в курсе, что со мной лучше не связываться.
- Ой, да ладно тебе, - Стефан широко улыбнулся. – Я просто не мог тебе ответить, совесть не позволила.
Джон мысленно признал его правоту. Стефан не захотел драться с ним.
- Тем более, ты был прав в той ситуации, а я ошибался, - тихо добавил младший брат, и Джон слегка улыбнулся ему.
Это оказалось легче, чем он ожидал. Было даже вполне естественно, что, когда Гарри попытался извиниться перед ним за неучастие в его жизни, Джон оборвал его на полуслове, вспомнив рассказ Эдварда. Тот, кстати, почти весь вечер просидел молча и только довольно улыбался всякий раз, когда замечал улыбку Джона.
- Я никогда не смогу выразить словами, как я благодарен вам, Эдвард, - снова повторил Гарри, глядя на его отца с глубоким волнением на лице. – Элен всегда говорила мне, что вы воспитаете Джона так, как мы бы никогда не смогли воспитать своих детей, и я хотел ей верить. Но только сейчас я могу оценить, насколько она была права. Джон словно из другого мира.
- Я говорила, что так будет, - тихо всхлипнула Элен, которая тоже за весь вечер не проронила ни слова, жадно рассматривая Джон. Он пытался избегать её взгляда. – Эдвард, я никогда не смогу загладить свою вину перед тобой. Ты святой человек, а я…
- Элен, прошу тебя, - Эдвард протянул руку и взял её ладони в свои. Джон сглотнул. – Ты дала мне так много, как никто в целом мире. Ты дала мне Джона. И вместе с ним я получил шанс на жизнь.
Эдвард поднёс её руку к губам и поцеловал. Джон на секунду прикрыл глаза. Когда ему было семь, как часто он мечтал, что родители вот так помирятся, мама вернётся, и всё снова станет хорошо. И вот его мечты воплотились в жизнь, но совсем не так, как он представлял. Элен разрыдалась, потянула их сцепленные с Эдвардом руки на себя и порывисто поцеловала его ладонь, прежде, чем тот успел отдёрнуть руку.
- Я не заслужила, не заслужила… - бормотала она в каком-то исступлении, и у Джона вдруг дрогнуло сердце. Он всем своим существом потянулся к ней, даже привстал со стула, но вовремя опомнился и опустился назад. Но его движение не ускользнуло от зоркого взгляда Эдварда.
- Гарри, не заказать ли нам с вами десерт на всех? – он встал и многозначительно посмотрел на мужа своей бывшей жены. – И ребят возьмём с собой. В этом ресторане предлагают почти сто видов мороженого. Мы-то с Джоном уже всё перепробовали, но вам будет интересно.
Джон растерянно наблюдал, как Гарри берёт за руку Сьюзен, приобнимает Альберта за плечи и строго кивает Стефану, как все выходят из кабинета, оставляя его наедине с матерью… Джон почувствовал, как затряслись руки и зажал ладони между коленей. Ему двадцать шесть лет, ему не нужна мама, больше не нужна… Почему же тогда сердце колотится как ненормальное?
- Джон…
Её голос прозвучал так робко, так нерешительно, что Джону стало её жаль. Он представил, как ей должно быть страшно, и постарался взять себя в руки. Ему было нечего сказать, он просто ждал.
- Джон, прости меня…
Он зажмурился. Нет, нет, он не мог.
- Прости меня, родной…
Джон почувствовал какое-то движение совсем рядом и открыл глаза. Элен встала перед ним на колени. У Джона пропал дар речи.
- Я никогда не смогу загладить того, что сделала, - она рыдала, и это не было игрой. На Джона смотрели исстрадавшиеся глаза. – Но я была наказана, Джон, поверь мне. Секунды не проходило, чтобы я не думала о тебе, я клянусь тебе. Ты можешь спросить у своих братьев и сестры. Они слышали о тебе чаще, чем о чём бы то ни было другом.
Джон хотел попросить её встать, ему была невыносима её поза. Но голос не слушался.
- Знаешь, сколько раз я приходила утром к вашему дома, сколько раз я провожала тебя в школу, а потом в колледж? – Элен протянула к нему руки. – Я ненавижу себя за то, что тогда оставила тебя. Мне нет оправдания, нет прощения.
Джон втянул в себя воздух. Он сейчас снова расплачется как ребёнок. Потому что вся злость, вся ненависть к ней просто растаяла, испарилась, как будто не было всех этих долгих лет тоски и чувства собственной неполноценности. Разве это важно сейчас, если его мама стоит перед ним на коленях, протягивает к нему руки и умоляет простить её?
- Я не заслуживаю твоего прощения, - повторила Элен, - но тебя растил Эдвард, лучший человек на свете. Я знаю, что ты благороден, знаю, что в тебе есть доброта. Попытайся найти в себе силы и дать мне шанс.
Джон до крови закусил щёку изнутри. Его трясло.
- Джон…
Он сжал кулаки.
- Милый…
Из груди всё-таки вырвалось рыдание, и Джон заскрежетал зубами.
- Сынок… не надо, не плачь, милый, не плачь, я уйду, я сейчас уйду...
Элен неуклюже вскочила на ноги, и тут Джон рванулся к ней в неудержимом порыве. Силы оставили его в самый последний момент, и протянутые было руки упали и повисли вдоль туловища. Элен смотрела на него в безумной надежде.
- Мама… - прошептал Джон и закрыл лицо руками. Он чувствовал, как она обняла его, чувствовал её слёзы на своей щеке, понимал, что они оба медленно опускаются на пол, что она прижимает его голову к своей груди, что лихорадочно гладит его волосы, что шепчет ему слова любви, что просит прощения прерывающимся шёпотом.
Это был момент исцеления.
А на следующее утро одетый в свой лучший костюм Джон вошёл в кабинет отца и, глядя прямо в помолодевшее за один день лицо Эдварда, твёрдо заявил:
- Это сильнее меня, папа. Я не могу больше обманывать себя. Я простил маму. Я хочу общаться со своим отцом. Я хочу узнать своих братьев и сестру. И я хочу жениться на Кэтрин. Это просто сильнее меня.
- И слава Богу, - тихо откликнулся Эдвард. - Значит, я успел
Страшная новостьНа первом этаже хлопнула дверь, и Лиза почувствовала, как привычно ёкнуло от радости сердце.
- Где мои девочки? – раздался из холла громкий голос Патрика. – Спускайтесь быстрее!
Лиза и Келси переглянулись, и Лиза увидела на лице сестры отражение собственного восторга. Обе знали эти нотки едва сдерживаемого возбуждения в голосе Патрика, у него явно была наготове сногсшибательная новость. В прошлый раз, когда они слышали такой голос, выбежав во двор, они обнаружили настоящую лошадь, запряжённую в самую настоящую карету. Просто захотелось устроить девочкам сказку, отмахивался Патрик на все вопросы, сияя широченной улыбкой.
Лиза была уверена, что и перепрыгивавшая через две ступеньки Келси сейчас пытается угадать, что припас для них Патрик на этот раз. Глаза сестры искрились восторгом, она всегда лучше умела выражать свою радость, Лиза же предпочитала оставлять большую часть эмоций при себе. Она просто была такой, скорее похожая на Уилла, чем на собственного отца. Их родители часто шутили, что, наверное, когда-то в раннем детстве перепутали детей, другого объяснения, как у шумного Патрика могла появиться Лиза, а у тихого, спокойного Уилла – взрывная Келси, они не находили.
Запыхавшись, девочки ворвались в холл и сразу же бросились в широко раскрытые объятия Патрика. Лиза прижалась к отцу, обхватила его за шею и замерла так, закрыв глаза. Она любила его так сильно, что иногда, например, в такие моменты, как сейчас, у неё что-то сдавливало в груди, и ей хотелось плакать. Вспомнить только, каким он был всего несколько лет назад… Лиза всё ещё иногда просыпалась в слезах, стараясь прогнать картинку бледного и потухшего Патрика, сидевшего на диване в гостиной с пустым стаканом в руке. Именно таким она застала отца, спустившись однажды вечером из своей комнаты, и увиденное просто потрясло её. В глазах отца было столько горя, столько боли, что Лиза громко разревелась, бросившись на ковёр и закрыв голову руками. Она с самого детства была невероятно чуткой, мама говорила, что это и хорошо, и плохо одновременно.
- Ну что, хотите новость? – Патрик слегка отклонился назад, и Лиза неохотно разжала руки. – Очень хорошую новость, вам она понравится.
- Давай уже, говори! – Келси подпрыгивала на месте от нетерпения и дёргала дядю за рукав пиджака. Лиза просто выжидательно уставилась на отца, пытаясь сдержать разъезжающиеся в улыбке губы.
- Или сначала поужинать? – Патрик приложил ладонь к щеке как бы в раздумье и незаметно подмигнул, появившейся в дверях Клариссе. Та только покачала головой, складывая руки на груди, но и на её губах сияла широкая, счастливая улыбка. Лиза уже давно заметила, что ни один человек на свете не мог устоять против её отца, не поддаться его обаянию. Кроме, конечно, тёти Анджелы.
- Скажи уже! – Келси почти повисла на руке Патрика. – Ну, пожалуйста! Ну, не вредничай, Пат!
- Келси, прекрати, ты вытянешь Патрику рукав, - негромко сказала появившаяся рядом с Клариссой Амалия.
- Ерунда, - отмахнулся Патрик. – Вытянет – куплю новый пиджак. Этот мне надоел.
- Ты транжира, Пат, - ласково улыбнулась Амалия. – А мой муж, спрашивается, где?
- Ой, это же Уилл, Господи ты Боже мой! – Патрик в притворном раздражении закатил глаза. – Остался там с какими-то важными бумажками. Сидит такой, весь серьёзный, что-то выписывает.
Патрик нахмурил брови, изображая младшего брата, и все расхохотались.
- Я его предупредил, если не появится через час, я позвоню в полицию и скажу, что в конторе бомба, - выпалил Патрик, сам в восторге от своей шутки. - И его всё равно эвакуируют.
Лиза смеялась вместе со всеми, нисколько не сомневаясь, что её отец ещё и не на такое способен.
- Что за новость-то? – никак не могла успокоиться Келси, она даже язык высунула от нетерпения. Лиза покачала головой. Такое поведение только радует отца, он так никогда не успокоится. Гораздо умнее сделать вид, что им не так уж и интересно, тогда Патрик быстренько всё выложит.
- Лиза, а ты совсем не хочешь услышать мою новость? – Патрик с улыбкой посмотрел на дочь, от уголков его глаз разбегались симпатичные морщинки.
- Очень хочу, - Лиза задрала голову, чтобы смотреть ему прямо в лицо. – Но ты же всё равно не скажешь.
- А вот и скажу, - Патрик быстро стянул пиджак и бросил его на диванчик, стоявший в холле возле тумбочки с телефоном. Лиза знала, что мама потом возьмёт его и повесит обратно в шкаф. Папа был органически не способен соблюдать порядок.
- На диван, на диван, усаживайтесь поудобнее! – Патрик убедился, что все сели, и встал посреди гостиной в позе фокусника. – Итак, слушайте внимательно! Слушаете?
- Да! – завопила Келси, в запале стукнувшая кулаком по подлокотнику дивана. Хорошо ещё, что диваны у них мягкие.
- Совсем скоро, как только наступит лето, мы с вами… - Патрик сделал эффектную паузу, и Келси громко взвизгнула. – Мы с вами… отправимся в путешествие!
- Куда? А куда? – Келси даже с дивана вскочила. Лиза заметила, как Кларисса и Амалия обменялись изумлёнными взглядами.
- В Атланту, это совершенно чудесный город! – торжественно провозгласил Патрик и плюхнулся в кресло, по-прежнему сияя довольной улыбкой.
- И что мы там забыли, дорогой? – Кларисса пересела на подлокотник его кресла, и муж тут же обнял её за талию.
- Помнишь, я говорил, что написал Конору? – спросил Патрик, и Кларисса озадаченно кивнула.
- Это ваш с Уиллом… кузен? – неуверенно уточнила Амалия.
- Не кузен, - Патрик смешно наморщил лоб. – Скорее, троюродный брат. Сын моего двоюродного дяди.
Вот, папа так всегда. Гораздо проще было бы сказать, что их отцы были двоюродными братьями, но родители Патрика и Уилла в их доме были темой-табу. Лиза понимала гораздо больше, чем думали родители. В свои десять лет она смогла составить себе вполне цельную картинку разыгравшейся в их семье несколько лет назад трагедии. Лиза знала, что у тёти Анджелы когда-то был брат-близнец, который попал в плохую компанию, впутался в какую-то историю и угодил в тюрьму. А потом его в этой тюрьме и убили. Папа и Уилл чуть не сошли с ума от горя, тётя Анджела загремела в психушку на несколько месяцев, а когда вышла, больше не хотела разговаривать со старшими братьями. А виноваты изначально во всём были их родители. Подробностей Лиза не знала. Но с тех пор ни папа, ни Уилл никогда о них не заговаривали. И Лиза терпеть их не могла за то горе, которое они причинили её семье. Она никак не могла забыть слёзы отца, его потухшие изнутри глаза и ссутуленные плечи, когда он отказывался выходить из дома и целыми днями молча сидел в гостиной, периодически наливая себе виски из красивого хрустального графина. Лиза даже начала кричать по ночам от страха и волнения, и тогда папа как будто усилием воли стряхнул с себя тоску и постепенно стал почти прежним. Теперь о его боли говорили только периодически появляющиеся глубокие морщины на лбу, моментально разглаживающиеся, как только Патрик переводил взгляд на кого-нибудь из членов их большой семьи.
- Я ему написал, - продолжал тем временем папа, - а сегодня он позвонил мне на работу, представляете? Мы столько лет не виделись, даже считать страшно, а поболтали здорово. Уилла тоже подключили по громкой связи. Ну, слово за слово, начали про детей говорить - у него, кстати, два сына, отличные парни – Конор возьми да и пригласи нас в гости. А мы согласились. Почему нет, правда? Нужно расширять родственные связи. Девчонкам будет полезно попутешествовать немного, познакомятся с братьями, отлично проведём время все, я гарантирую. И Уилл за.
- Уилла никто особо и не спрашивал, - раздался спокойный голос от двери, и Келси с радостным воплем бросилась к своему отцу. Лиза всегда с удовольствием наблюдала, с какой любовью и с каким изумлением Уилл каждый раз смотрел на дочку, как будто не мог поверить, что она настоящая. Его добрые близорукие глаза на мгновение словно бы расширялись, и в них сверкала вся сила сдерживаемых эмоций. Лизе было это очень хорошо понятно.
- Ты голоден, дорогой? – Амалия подошла к мужу и нежно поцеловала его в щёку. Уилл только покачал головой и прикоснулся к её руке, вложив в этот жест всю свою любовь. Лиза в очередной раз почувствовала, как у неё защипало в глазах от такого количества заботы и тепла, которые царили в их доме.
- Знаешь, что сегодня устроил твой папочка, Лиз? – Уилл с улыбкой повернулся к ней. Только он один называл её Лиз, а не Лизой, уверяя, что это имя взрослее и больше ей подходит.
- И что же? – Лиза подвернула под себя ногу, с интересом глядя на согнувшегося пополам от смеха отца. – Чувствую, что ничего особенно хорошего, да?
- Проницательна как всегда, Шерлок, - шутливо отсалютовал ей Уилл. – Сижу я, значит, работаю, никого не трогаю. Вдруг открывается дверь и вваливается мой братец. У меня аж душа в пятка, вижу – ему скучно. А когда Патрику скучно, всем вокруг крышка.
Лиза расхохоталась. Больше всего на свете она обожала выслушивать вот такие истории, когда браться говорили друг о друге с насмешкой, даже сарказмом, но за этим неизменно скрывалась глубокая привязанность друг к другу, проскальзывавшая в каждом слове, в каждой шутке. Лиза как-то попыталась поделиться своими чувствами с Келси, но сестра её не поняла, сказала, что это просто смешные истории и она слушает их для смеха.
- Плюхнулся он в моё клиентское кресло, - продолжил Уилл, глядя на Лизу смеющимися глазами поверх очков, - и давай ко мне приставать. Мол, как я могу быть таким серьёзным, даже занудным, когда солнышко так светит, на улице тепло, хочется гулять, а не сидеть в конторе. Ну, в общем, как дитё малое. Я ему пытаюсь объяснить, что мы взрослые люди, нам семьи кормить надо, нужно работать, и вообще, лучше бы он от меня отстал, пока я в договоре ошибок не наделал. Но Патрик же так просто не угомонится. Давай, говорит, поспорим, что я смогу тебя рассмешить.
- Не так было, не так! – закричал Патрик. – Я не предлагал спорить, я просто сказал, что рассмешу тебя как нечего делать.
- Не так важно, - перебил его Уилл. – И тут ко мне заходит клиент, Патрик ему пожимает руку, но не уходит, садится на диван, на чёрный, кожаный, который прямо напротив моего стола стоит, и молчит. Я вот сижу и чувствую, какой-то подвох сейчас будет. И что бы вы думали? Я начинаю беседовать с клиентом, а Патрик сидит и передразнивает меня за его спиной. И смешно ведь передразнивает, надо признать! И совершенно беззвучно.
- А как ты передразнивал папу, Пат? – Келси обернулась к дяде. – Покажи.
- Ну, вот представь, сидит твой папа, - Патрика дважды просить не надо было, он тут же сел на самый кончик дивана и выпрямил спину, делая вид, что сидит за столом, а руки сложил перед собой, в одной как будто сжимая ручку, - и слушает такой изо всех сил.
Патрик наморщил лоб и скорчил смешную рожу. Келси расхохоталась.
- А потом начинает строчить как ненормальный, - Патрик остервенело замахал рукой над воображаемым столом, делая вид, что низко склонился над ним. Потом демонстративно одним пальцем нажал на переносицу, и даже Лиза не удержалась от смеха. Уилл всегда именно так поправлял постоянно соскальзывавшие на кончик носа очки.
- А потом опять слушает, как будто ему рассказывают, как найти клад, - Патрик снова скорчил рожу.
- Вообще-то именно этому моему виду ты и обязан большей частью клиентов, - добродушно напомнил Уилл и повернулся к Амалии. – Вы уже в курсе, что мы летим в Атланту?
- На целый месяц, я забыл сказать! – ввернул Патрик.
- Но это удобно? – встревоженно уточнила Кларисса. – Мы никого не начнём напрягать?
- Боже мой, конечно, нет! – изумился Патрик. - Конор свой в доску! Мы с ним всегда здорово ладили.
- Правда, это было лет пятнадцать назад, - беззлобно поддел его Уилл. – Да какие пятнадцать, все двадцать! Я даже не помню, как он выглядел тогда.
- Ну, ты что? Такой тёмненький, с ёжиком! – Патрик зачем-то взъерошил свои рыжие, но уже основательно поредевшие волосы, как будто это должно было помочь Уиллу выудить из глубин памяти лицо Конора.
- Тёмненький с ёжиком – это был сын мистера Льюиса, - возразил Уилл, морща лоб.
- А что, никто другой такую же причёску иметь не мог, да?
- Вот какая разница, как выглядел Конор двадцать лет назад? – со смехом спросила Амалия, беря Уилла за руку. – Пойдёмте лучше ужинать.
- А как зовут сыновей дяди Конора? – уплетая за обе щеки картофельное пюре, спросила Келси. – И сколько им лет?
- Зовут их Николас и Стэнфорд… - начал Патрик, но Уилл тут же перебил его:
- Второго мальчика зовут Стэнли.
- Нет, я точно запомнил…
- Даже не спорь со мной! Я привык запоминать мелкие подробности. Он его называл Стэном, но в самом начале упомянул полное имя – Стэнли.
- Ладно, пусть будет Стэнли, мне не жалко, - сдался Патрик. Ни для кого не было секретом, что по части деталей Уилл заслуживал гораздо большего доверия.
- Ну, и сколько им лет? – не отставала Келси.
Патрик уставился на Уилла.
- Николасу пятнадцать, Стэнли на следующей неделе будет тринадцать, - с лёгкой, немного снисходительной улыбкой проговорил тот.
- Ну и память у тебя! – в миллионный раз восхитился Патрик. – Я никогда не мог запомнить столько деталей сразу.
- Ты просто не умеешь слушать людей, - Уилл пожал плечами. – Вернее, не всегда хочешь их слушать.
- Малоинтересная информация, - Патрик замахал руками. – Я жду этой поездки как манны небесной! Мне срочно нужно выбраться из душных и тесных стен этой конторы! Моя душа требует солнца, свободы, действий! Я хочу гулять и веселиться!
- Иногда мне кажется, что это ему десять, а не Лизе, - вздохнула Кларисса.
***
Летать на самолёте им всегда было весело. Собственно, как и ездить на машине. Им всё было весело делать вместе. Лиза, предпочитавшая в самом веселье не участвовать, а наблюдать за всем со стороны, всегда с наслаждением следила за сборами. Отец носил в чемодан вещь за вещью, а мама потом тихонько выкладывала назад гораздо больше половины. Но самое смешное, что Патрик никогда этого не замечал. Они всегда что-нибудь забывали, и приходилось возвращаться, в машине всегда стоял жуткий крик, все говорили одновременно, стараясь перекричать друг друга, Патрик грозился высадить верещавшую что-то на одной ноте Келси, Уилл жаловался, что оглох на одно ухо, Амалия и Кларисса переглядывались с мученическим выражением на лицах, а Лиза молча наслаждалась. Это и была их семья.
Лиза была страшно благодарна родителям, что те не спрашивали, почему она грустит, не пытались втянуть её в подвижные игры, не лезли к ней с вопросами. Они принимали её такую, как есть: спокойную, тихую, мягкую, страшно чувствительную. Однажды на улице она увидела мёртвую птичку, и у неё началась истерика. Лиза не могла даже думать о крохотном существе, таком хрупком, таком беспомощном… Эта птичка, наверное, так хотела жить, но ничем не могла себя защитить… Лиза убивалась так, будто умер её горячо любимый питомец. Скорее всего, из-за этих её слёз родители и не решались завести в дом кошку или собаку, о которой страстно мечтала Келси. Лиза собиралась ещё немного подождать, чтобы собака совершенно точно дожила до их с сестрой отъезда в колледж, а потом уговорить родителей завести Келси щеночка.
Когда она думала про себя о родителях, это слово автоматически распространялось и на Уилла с Амалией. Они жили вместе с самого рождения Лизы, она знала, что всегда может обратиться к ним, если родителей не будет рядом, она чувствовала силу их любви и поддержки, она видела, что Уилл понимает её, возможно, лучше всех на свете, она была так похожа на него. Её собственные родители ровно так же относились к Келси. У обеих было как будто по два комплекта родителей, и родителей чудесных. Лиза до сих не могла без комка в горле вспоминать, как однажды в гостях у кого-то из коллег Уилла и Патрика, Уилл беседовал с высоким немолодым мужчиной с седыми кудрявыми волосами, жаловавшимся на сына, который вечно влезал в какие-то криминальные истории. Уилл иногда сочувственно кивал, не замечая примостившуюся сбоку на стуле Лизу, внимательно наблюдавшую за его лицом. Мужчина спросил, есть ли у Уилла дети, и тот, явно не успев задуматься, автоматически ответил: «Да, две девочки». Лиза видела, как дядя удивлённо моргнул, потом слегка улыбнулся, но так и не исправил свой ответ.
Патрика и Келси вообще постоянно принимали за отца и дочь. Генетика действительно сыграла с братьями весёлую шутку: у рыжеволосого Патрика родилась дочь-блондинка, а у светловолосого Уилла – дочь с каштановыми волосами, отливающими яркой рыжиной. И это ещё помимо перекрёстного сходства характеров. Келси с самого детства нравилось наряжаться, она обожала крутиться перед зеркалом, млела от удовольствия, когда Амалия заплетала её густые волосы в замысловатые косы, постоянно носилась по дому, громко хохотала и ни минуты не могла просидеть спокойно. Лиза любой деятельности предпочитала наблюдение, говорила тихо и по делу, едва замечала, что на ней надето, лишь бы было удобно, терпеть не могла длинные волосы и обстригала свои светлые кудри практически под мальчика. Правда, ей такая причёска шла, привлекая внимание к её огромным глазам цвета морской волны. Келси всегда восхищалась её глазами.
Сама Лиза считала их своим единственным достоинством в плане внешности, во всём остальном она была совершенно обычной и во всём уступала Келси. Уже лет с семи стало понятно, что Келси будет высокой и стройной, тогда как Лиза обещала быть куда ниже и немного полноватой. Саму Лизу это нисколько не волновало, но её страшно забавляла реакция Келси, когда кто-нибудь из друзей или соседей, пытаясь, видимо, успокоить Лизу, говорили ей, что детский жирок обязательно пройдёт в подростковом возрасте. Келси чуть ли не зеленела и бесстрашно бросалась в атаку, заявляя всем и каждому, что Лиза совсем даже и не толстая, у неё нет ни капли жира, просто фигура такая. Лизе это было приятно, и она никак не могла заставить себя признаться Келси, что ей совсем даже и не обидно. Правда, сестра ей вряд ли бы поверила.
- Лиза, ты взяла с собой хотя бы одно платье? – из приятных мыслей Лизу вырвал как раз настойчивый голос Келси. – Не говори мне, что у тебя в чемодане одни джинсы и футболки.
- Мы же, вроде, развлекаться едем, разве нет? – Лиза поймала в зеркале заднего вида понимающий взгляд Уилла, который попытался тактично приструнить дочь. Он всегда вёл машину, когда они ехали куда-то все вместе, заявляя, что не слишком-то доверяет Патрику. – В платье особо-то не поразвлекаешься.
- Ой, папа, ну я же не собираюсь ходить колесом, - засмеялась Келси. – Просто нужно хорошо выглядеть.
- Лиза прекрасно выглядит в джинсах и футболке, - заметила Амалия, и Лиза благодарно улыбнулась ей. – Между прочим, для этого надо иметь особый талант.
- Не поощряйте её! – возмутилась Келси. – Она же девочка, надо хотя бы иногда надевать платье!
- Келси, это не твоё дело, - мягко напомнил дочери Уилл. – Лиза же не лезет к тебе с советами, правда?
- Я же хочу как лучше, - надулась Келси, расстроено играясь завитым локоном. Вчера вечером она упросила Амалию накрутить ей волосы на бигуди, всю ночь проворочалась, так и не смогла нормально уснуть, зато сегодня с утра у неё были красивые локоны. Лиза таких жертв была просто не в силах понять.
- Каждому лучше по-своему, Келс, - подмигнул племяннице Патрик. – Но напомни-ка своему папочке, как он пристаёт к нам с тобой, когда мы едим камамбер.
- Но это же и правда невозможно есть! – Уилла передёрнуло. – Тухлятина.
- Ты ничего не понимаешь! – хором воскликнули Патрик и Келси, и все снова рассмеялись.
Долетели они прекрасно. Лиза немного вздремнула в самолёте, заснув сразу же после взлёта, а когда проснулась, отец уже перезнакомился практически со всеми пассажирами, и теперь его смех слышался откуда-то из самого хвоста. Лиза посмотрела на маму и увидела, что та улыбается. Лиза не была против социальной активности окружающих, главное – чтобы её это не особо касалось. Папа знал, что она не обрадуется, если он станет постоянно с ней кого-нибудь знакомить, и никогда этого не делал, ограничиваясь тем, что просто называл её имя. А вот мама была совсем не против новых знакомств. Лиза всегда считала, что это от недостатка общения в юности. Тяжёлая история маминого детства неизменно приводила Лизу в ужас, но с возрастом помимо жалости росло и другое чувство – восхищение. Она восхищалась мамой, находившей силы на учёбу и работу одновременно, она восхищалась папой, который сумел разглядеть маму даже под слоем грязи и усталости, а потом спас её.
В зале ожидания их встречал дядя Конор. Лизе он сразу не понравился, слишком шумный. Но, если папа был шумным как-то весело и ненавязчиво, его шумливость заставляла окружающих улыбаться, то от шумливости дяди Конора становилось неловко. Для себя Лиза решила, что это всё из-за неестественности его веселья. Его жена, тётя Мейбл, встретила их немного напряжённо, и Лиза прекрасно поняла её, едва увидела их дом. Вернее, домик. Он выглядел так, что Лиза всерьёз засомневалась, влезут ли они вшестером внутрь, хотя бы без чемоданов. Келси смотрела на дом, невежливо открыв рот от удивления, наверняка сравнивая это игрушечное жильё с их огромным трёхэтажным особняком. Тут, наверное, было не больше четырёх спален.
- В тесноте да не в обиде, - постоянно повторял дядя Конор, подталкивая пухлыми руками притихшего Патрика к порогу дома. – Как-нибудь разместимся, будет даже весело!
- Мне казалось, что дом был больше, - осторожно заметил Уилл, протирая очки. – Может, нам стоит разместиться в гостинице, чтобы никого…
- Нет, нет и нет! – дядя Конор замахал на него руками. – Ты просто был маленьким, Уилли, вот тебе дом и казался больше.
Лиза заметила, как поморщился Уилл, когда услышал это «Уилли». У Амалии вырвался тихий смешок, который ей удалось замаскировать под кашель.
- Так, а где эти спиногрызы? – дядя Конор хлопнул в ладоши, обернувшись по сторонам. – Мейбл, где мальчики?
- Должно быть, у себя в комнате, - тётя Мейбл выразительно изогнула бровь, и Лиза поняла, что речь шла о чём-то, понятном только им двоим.
- О, не обращайте внимания, - махнул рукой дядя Конор. – Мальчишкам не слишком-то понравилось, что их заставили пожить в одной комнате. Но это пройдёт.
- Может быть, всё-таки… - снова начал Уилл, но дядя Конор поднял вверх ладонь, заставив его замолчать. Лизу немного покоробил этот жест.
- Вспомните, как мы собирались тут на каникулах! – вдохновенно воскликнул дядя Конор, вытирая высокий лоб с залысинами клетчатым носовым платком. – Нас тут ещё больше было, но как же это было весело! Лучшие воспоминания из детства!
Патрик и Уилл переглянулись. Лиза знала, что они приезжали сюда всего один раз, и именно тогда их отец насмерть разругался со своим кузеном, отцом дяди Конора. Больше мальчики никогда друг друга не видели до сегодняшнего дня.
- Сейчас утрамбуемся! – продолжал бубнить дядя Конор, когда они уже поднимались по узкой лестнице на второй этаж. – Придётся вам, правда, ночевать в комнате втроём, но да не беда. Смотрите на это как на укрепление семейных связей. Разве не это, в конце концов, является целью нашей встречи?
Спальни были крохотные, но Лиза посчитала, что они в них вполне уместятся. Она вовремя успела схватить за локоть уже открывшую было рот Келси, которая обожала, закрывшись в своей комнате и включив музыку на всю катушку, танцевать до посинения. Сестре нужен был простор, в маленьких пространствах у неё начинались лёгкие приступы клаустрофобии. Ничего, решила Лиза, будет приходить в комнату только поздно вечером и сразу ложиться спать. Всё решаемо. Всё в порядке.
- Пат, Уилли, девочки! – дядя Конор никак не мог оставить их в покое. – Идёмте, я вам всё покажу! Оставьте детей разбирать вещи, а мы с вами пока слегка отметим ваше благополучное прибытие.
Лиза даже не сразу поняла, что девочками он назвал Клариссу и Амалию, и это её рассмешило. А они с Келси, значит, дети.
- Чему ты улыбаешься? – мрачно спросила Келси, вытаскивая из своего чемоданчика ворохи яркой одежды и сбрасывая всю эту кучу на кровать. – Это просто ужасно!
- Ничего ужасного, - попыталась возразить Лиза, окидывая спальню, в которой поселили Уилла, Амалию и Келси неуверенным взглядом. – Вы будете здесь только спать.
- А я где буду спать, спрашивается? – Келси ногой затолкала пустой чемодан под кровать, не особо заботясь о производимом шуме. – На полу? На кровати с родителями, у них в ногах?
- Насколько я знаю, папа раздобыл вам что-то вроде раскладушек, - раздался незнакомый голос от двери, и Келси чуть не свалилась с кровати от неожиданности. Лиза резко обернулась, испытывая стыд за то, что успел услышать незнакомец.
В дверях стоял высоченный худой подросток с длинными, собранными в хвост за спиной тёмными волосами, узкими плечами и близко посаженными глазами. На вид ему было лет пятнадцать, но его голова почти доставала до притолоки двери.
- Я Ник, - парень приветственно махнул худой рукой и неловко одёрнул болтающуюся на нём мешком футболку. – Ваш… троюродный брат?
- Что-то вроде того, - осторожно согласилась Лиза, пока Келси совершенно беззастенчиво пялилась на парня. – Я Лиза, это Келси. И нам очень приятно познакомиться.
Ей пришлось незаметно толкнуть сестру локтем, и только тогда Келси отмерла и выдавила:
- Привет.
- Стэн, иди сюда, познакомься с сёстрами! – крикнул Ник куда-то себе через плечо и через минуту за его спиной замаячил второй силуэт. Второй парень был помладше и значительно ниже, зато и сложен он был покрепче. И он был явно симпатичнее. Келси слегка приободрилась, всё ещё с непонятным выражением поглядывая на длинное, немного унылое лицо Ника.
- Привет! – Стэн тоже помахал им рукой. – Как вам наш сумасшедший дом? Папа орёт как потерпевший, правда?
- Да, - засмеялась Келси, моментально оттаяв, и Лиза попыталась наступить ей на ногу.
- Он всегда так, когда волнуется, - пояснил Ник таким тоном, как будто пытался оправдать отца. – Он очень ждал братьев, целую неделю ни о чём другом не мог говорить.
- Да, мой папа тоже много рассказывал об этом доме и о дяде Коноре, - вежливо вставила Лиза. – Они с Уиллом тоже очень ждали встречи.
- С кем? – непонимающе уставился на неё Стэн.
- С моим папой, - Келси посмотрела на него как на идиота.
- Я понял, просто… - Стэн сосредоточенно сдвинул брови. – Ты что, называешь дядю просто Уиллом?
- Да, - Лиза слегка улыбнулась. – Он гораздо больше для меня, чем дядя. Скорее, как второй отец. Мы живём все вместе и очень привязаны друг к другу.
- Вполне вписываетесь в нашу сумасшедшую семейку, - пожал плечами Ник, и они с братом рассмеялись. – Чем хотите заняться?
- Я немного устала…
- Я бы посмотрела город…
Лиза и Келси уставились друг на друга и тоже засмеялись.
- Вы идите, - предложила Лиза, - а я немного посплю, приду в себя после перелёта.
- Я бы тоже с удовольствием остался дома, - кивнул Ник, поворачиваясь к ней. – Стэн, ты можешь показать Келси город.
- Без проблем, - Стэн на секунду скрылся в соседней комнате, а потом появился, завязывая на поясе серую толстовку. – Надень что-нибудь потеплее, сегодня сильный ветер.
Келси покачала головой.
- Не нужно оставаться дома из-за меня, - тихо попросила Лиза Ника. – Я и правда не страдаю в одиночестве.
- Я не из-за тебя, уж извини, - хохотнул Ник. Когда он смеялся, его лицо преображалось, делалось почти приятным. – Просто мне надо заниматься.
- Заниматься? – переспросила Келси. – Сейчас же каникулы! Ты что, в летней школе?
- В летней школе? Ник? – Стэн изумлённо вскинул брови, всем своим видом давая понять, какая это абсурдная мысль. – Он же у нас умник, вы не знали? Просто гений.
Он с улыбкой смотрел на брата, и Лиза отмела первоначальное предположение, что парни не ладят между собой, слишком много неподдельной гордости было в глазах Стэна.
- Идите уже! – смутился Ник, потерев лоб. Лиза с удивлением обнаружила, что кончики его пальцев были испачканы чем-то чёрным.
- Чем ты занимаешься? – спросила она, когда шаги Стэна и Келси затихли на лестнице. Она не волновалась за сестру, та прекрасно умела находить общий язык с незнакомыми людьми. Особенно – с мальчишками, те за ней просто табунами ходили.
- Биология, химия, - Ник неопределённо помахал рукой в воздухе. – Опыты ставлю, мне на день рождения родители подарили переносную лабораторию. Сто лет о ней мечтал. Летом школьной не особо-то попользуешься.
- А можно посмотреть? – почему-то спросила Лиза и тут же пришла в ужас от собственной бестактности. – Если, конечно, я тебе не помешаю.
- Да не вопрос, - удивлённо улыбнулся Ник. – Только… тебе правда интересно? Стэн каждый раз выглядит так, будто готовится умереть в страшных муках, когда я пытаюсь ему что-нибудь рассказать.
- Интересно, - кивнула Лиза. – Я, наверное, мало что пойму, у меня ещё не началась химия. А биология… чем ты там занимаешься? Она же совсем простая, животные там, растения…
- Это в школе она простая! – глаза Ника ярко блеснули. – Ты когда-нибудь видела клетку под микроскопом? Это завораживающее зрелище, честно! Я тебе сейчас покажу.
Следующие полчаса Лиза рассматривала какие-то пластинки с разноцветными каплями на них, которые Ник подсовывал ей под нос, колбочки, наполненные жидкостями всех цветов радуги. Она послушно смотрела в микроскоп и, хотя ничего не видела, увлечённо кивала, потому что не хотела расстраивать Ника. А ещё она не хотела, чтобы он останавливался. Лиза никогда в жизни не видела, чтобы люди так менялись, говоря о чём-то, что они действительно любят. У Ника же менялся даже тембр голоса. Он смотрел на свой микроскоп с таким же выражением, с каким Патрик смотрел на Клариссу. Он говорил, а сам невесомо, почти неосознанно поглаживал раскрытой ладонью исписанные какими-то формулами листы бумаги. Его лицо начинало светиться изнутри ровным тёплым светом, и он становился почти красивым.
- А чем ты хочешь заниматься в будущем? – почти шёпотом спросила Лиза. – Я хочу сказать, кем ты хочешь работать? Ты хочешь стать учёным?
- Что-то вроде того, - Ник мечтательно прикрыл глаза. – Мне бы только получить стипендию…
- Ты получишь, - без капли сомнения в голосе заверила его Лиза, и Ник благодарно улыбнулся.
- Чем это вы тут занимаетесь? – прогремел над ними голос дяди Конора. – Господь Всемогущий, Николас! Ты же не загрузил несчастную Лиззи в день её приезда своими жуткими цифрами?
- Лиза, папа, её зовут Лиза, - спокойно поправил Ник, улыбаясь уголками губ. – По-моему, ей понравилось.
- Очень понравилось! – с неподдельным восторгом подтвердила Лиза. – Ник очень интересно рассказывает.
- Не сомневаюсь, не сомневаюсь, - дядя Конор озадаченно потёр макушку, и Лиза догадалась, что он не особенно-то интересовался увлечениями сына. – Не хотите немного перекусить? Салат? Или, может, мороженого? А где младшенькие?
- Стэн показывает Келси город, - пояснил Ник, поднимаясь на ноги и с хрустом потягиваясь. У него были такие тонкие ноги, что Лиза опасалась, как бы они не подломились при его росте. Наверное, поэтому он был такой худой, организм просто подстраховывался.
- Что же вы так разделились? – огорчился дядя Конор. – Вместе же веселее! Это всё ты, Николас, со своими пробирками! Запудрил Лиззи мозг с порога!
- Она Лиза, папа, - повторил Ник, не обращая ни малейшего внимания на упрёки отца.
Такое разделение сохранилось на всё время, которое они провели в Атланте. Конечно, они гуляли и все вместе, но каждый день Лиза и Ник закрывались в комнате и говорили о биологии. Лиза с каждым днём понимала всё больше, и всё интенсивнее рос её интерес к этому предмету. Она с замиранием сердца следила, как Ник твёрдой рукой переливал из одной колбочки в другую различные жидкости и внимательно следил за реакциями, терпеливо занося записи в толстый блокнот. Лиза вполне могла понять, почему Стэн не обрадовался перспективе жить с братом в одной комнате: Ник почти постоянно сидел, окутанный лёгким дымом, в комнате пахло чем-то резким и неприятным, постоянно что-то шипело и тихонько взрывалось. Лиза бы тоже не захотела так жить, но приходить в эту комнату на пару-тройку часов в день было очень даже интересно.
Примерно через две недели Ник рассказал ей об одной из своих целей: он мечтал написать совершенно новый, не похожий на другие, учебник по биологии для детей. В большой коробке из-под зимних сапог тёти Мейбл он хранил различные бумажки, исписанные его косым, словно бы летящим почерком. На первый взгляд листки представляли собой нечто хаотичное, и только Ник видел в них недоступный постороннему глазу порядок. Лиза аккуратно перебирала листочки и думала только об одном: как же ему, наверное, легко живётся на свете, когда у него есть цель. И такая хорошая. А вот у неё никакой цели не было, и теперь Лизе страстно хотелось её иметь. Она попыталась поделиться своими переживаниями с Келси, но сестра явно не задумывалась ни о чём подобном, она просто жила в своё удовольствие, ходила со Стэном в парк аттракционов, устраивала пикники в парке, громко смеялась над шутками дяди Конора, который вскоре после их приезда стал шутить более непринуждённо. Хотя, так и не запомнил Лизино имя.
На удивление, Ник был очень разносторонне развитым подростком. Кроме своего увлечения науками, он отчаянно любил скорость и гонял на своём мопеде так быстро, что его длинные волосы волной развевались у него за спиной, напоминая пиратский флаг. Лиза однажды решилась прокатиться с ним, но уже через пять минут тихо попросила, чтобы Ник остановился, потому что от такой скорости у неё захватило дух. Келси же, напротив, с огромным удовольствием усаживалась позади Ника, обхватив его обеими руками за талию и закрыв глаза, а потом изо всех сил пыталась пригладить растрепавшиеся волосы. Иногда Стэн брал мопед брата, но ездил гораздо медленнее, что казалось Лизе куда более разумным. Для неё оставалось загадкой, как такой умный Ник мог не понимать, какому риску он подвергает свою жизнь и жизнь Келси, когда она сидела за его спиной. У Лизы каждый раз странно сжималось сердце, когда она следила за худенькой спиной сестры, уносившейся вдаль на ревущем мопеде и окутанной, словно плащом, чёрными волосами Ника. Он никогда не собирал их в хвост, если ехал кататься. Почему-то Лизе это казалось неправильным, как и вид сидевшего на мопеде Ника в тёмных очках. Его место было в какой-нибудь лаборатории, а не за рулём этой адской машины. Но судьба распорядилась иначе.
***
Укрепление семейных связей прошло как нельзя более успешно. После знакомства хотя бы раз в полгода кто-нибудь из них навещал родственников в Атланте или Карлсбаде, а письма в оба конца приходили с завидной регулярностью. Лиза писала Нику очень часто. Иногда её письмо ещё не доходило до Атланты, а она уже строчила следующее. Ник в ответ присылал целые страницы, исписанные его странным почерком, на которых он разглагольствовал о фотосинтезе, ферментах, белках, вакуолях и многих других вещах, которые теперь о многом говорили и Лизе. Один раз Ник прислал ей книгу, и она внимательно прочитала её от корки до корки, скрупулёзно выписывая все непонятные места, а потом настрочила Нику письмо такой длины, что Патрик шутливо осведомился у почтальона, на надорвётся ли он.
На следующее лето мальчики приехали в Карлсбад, и это было даже лучше. Лиза горела от нетерпения, ей жутко хотелось показать Нику и Стэну свой город, сводить их на пляж, угостить заварными булочками из пекарни мистера Уилсона на углу их улицы. А ещё они с Ником договорились посвятить много времени изучению океанской флоры и фауны, и Ник буквально считал дни до своего приезда. Лиза не теряла времени даром, она записалась в местную библиотеку и просиживала дни напролёт в читальном зале, поглощая книгу за книгой, учебник за учебником. Ей страшно хотелось разговаривать с Ником на равных, но она слишком хорошо понимала, что это невозможно. Хотя, прогресс был налицо: она теперь не просто знала гораздо больше своих сверстников, но и куда внимательнее относилась к окружающему миру. В каждой пролетевшей мимо букашке она теперь видела живое существо, в каждом листочке – чувствовала дыхание жизни. Она перестала срывать цветы с клумбы Амалии и даже подумывала отказаться от мяса, в надежде спасти хотя бы одно животное. Но папа вполне разумно возразил на это, что животное, которое она съела, уже убито, и, если даже и не она, его всё равно съест кто-нибудь другой. Ник тоже считал, что можно любить природу и при этом есть мясо.
Келси и Стэн неожиданно столкнулись с проблемой в общении, когда Келси познакомила брата с их общей с Лизой подругой Кэтрин, которую все с самого детства называли Китти. Семья Финчей жила через забор от огромного особняка Брайтов, и родители Китти очень дружелюбно встретили новых соседей. К сожалению, мистер Финч умер, когда Китти было всего три года, и с тех пор Патрик и Уилл помогали Лоре Финч, чем могли. К ней переехала жить её мать, но две женщины с маленьким ребёнком на руках всё равно чувствовали себя довольно беспомощными. Лиза помнила, как папа просил её быть поласковее с Китти, у которой страшным образом оборвалось счастливое детство. Говоря это, он косился на Клариссу, словно проверяя её реакцию. Лиза и Келси практически перевезли Китти жить к ним и даже немножко ссорились, когда не могли решить, в чьей комнате будет ночевать подруга.
Обычно дружить втроём получается не слишком здорово, но это был не тот случай. В Китти чудесным образом уживалось бурное веселье, сближавшее её с Келси, и мягкая задумчивость, так импонировавшая Лизе. Китти мечтала стать художницей, она не только умела подмечать красоту в самых обыденных предметах, но и могла запросто перенести сложившийся в её воображении образ на бумагу. Когда она рассказывала, что хочет нарисовать, то здорово напоминала Лизе Ника, возившего с его пробирками. Эти двое неплохо поладили.
А вот со Стэном у них почему-то общение сразу не сложилось. Ничего особенного Китти не делала, не говорила ничего, что могло бы Стэна задеть, но по какой-то причине с самого дня знакомства вызывала у парня глухое раздражение, которое он не мог или не пытался скрывать. Иногда он бывал откровенно груб, и это невероятно бесило Ника. Один раз Лизе даже пришлось вцепиться ему в локоть, пока Келси толкала в грудь наступавшего Стэна, и только совместными усилиями им удалось предотвратить драку между братьями. Посовещавшись, девочки пришли к выводу, что не стоит заставлять Стэна общаться с Китти, в конце концов, они с Ником приехали совсем ненадолго.
Лиза проводила больше времени с Ником, Келси – со Стэном, и все были довольны. Они могли общаться и вчетвером или даже вовсе меняться местами: Келси несколько раз ходила с Ником на аттракционы, к которым Лиза относилась прохладно, а в это время Стэн тащил Лизу в кино или просто погулять на пляж, от которого он был без ума. Лиза не испытывала неловкости в его обществе, но предпочитала проводить время с Ником. Через пару лет после знакомства с ним она уже была уверена, что тоже посвятит свою жизнь биологии, вряд ли что-то другое заинтересует её больше. В мечтах она уже рисовала себе картинки, в которых у них с Ником была общая лаборатория, они ставили опыты, совершали грандиозные открытия, смеялись. Эти мечты разбились вдребезги, когда Лизе было четырнадцать лет.
В тот день, тринадцатого июля, Лиза и Келси отправились по магазинам. Через неделю они должны были лететь в Атланту, была их очередь навещать братьев, и Келси взяла с Лизы честное слово, что в этот раз они сходят хотя бы на одну вечеринку, куда их так часто звали друзья Стэна. Лиза сдалась, и Келси пошла дальше, заявив, что для этого сестре просто необходимо купить хотя бы одно нарядное платье. Лиза, естественно, ничего подобного делать не собиралась, но ей всегда нравилось ходить с сестрой по магазинам. Любимым развлечением Келси было изображать модель и дефилировать перед Лизой в таких нарядах, какие той и в страшном сне не могли бы присниться. Но это было по-настоящему весело.
Но в этот раз Келси была серьёзна как никогда.
- Мы найдём тебе идеально платье, - повторяла она. – Все мальчишки будут у твоих ног.
- Только этого не хватало! – Лиза шутливо всплеснула руками. – Давай остановимся на чём-нибудь классическом. И длинном.
Келси громко взвыла.
- Ради Бога! – она в ярости обернулась к сестре. – Давай, ты будешь просто молчать сегодня и позволишь мне выбрать тебе приличное платье, ладно?
- У нас с тобой слишком разные представления о…
- Пожалуйста. Пожалуйста!
- Но…
- Это будет подарок мне на день рождения.
- Твой день рождения через три с половиной месяца!
- Можешь ничего не дарить. Просто дай мне купить тебе чёртово платье.
- Не ругайся.
- Тогда дай купить платье!
- Ну хорошо, - Лиза тяжело вздохнула. – Но я тебя умоляю, будь милосердна, на заставляй меня выставлять себя на посмешище.
- За кого ты меня принимаешь? – возмутилась Келси и потёрла руки от удовольствия. – Я действую исключительно в твоих интересах. У тебя в шкафу как будто зебра повесилась: всё чёрно-белое!
- Белый идёт абсолютно всем, - повторила Лиза фразу, слышанную сто лет назад от мамы, - а чёрный стройнит.
Келси остановилась как вкопанная и медленно повернулась к сестре, её ноздри раздувались от ярости.
- Ты. Не. Толстая.
Она делала паузы после каждого слова и выглядела так, будто с трудом сдерживалась. Лиза уже открыла было рот, чтобы свести всё к безобидной шутке, как делала это всегда, но Келси смотрела на неё без улыбки.
- Зачем ты всегда это делаешь? – довольно-таки агрессивно спросила сестра, чуть прищурив глаза. – Почему ты всегда пытаешься испортить всем веселье?
- Что? – Лиза опешила. – Я не…
- Если ты не умеешь веселиться, это не значит, что все вокруг тоже должны ходить с постными лицами.
Слова обожгли Лизу с ног до головы, она почувствовала, как загорелась кожа на лбу, у самых корней волос. В глазах закипели слёзы. Она терпеть не могла плакать на людях, она умела держать себя в руках, но сейчас слова сестры пробили все возможные защитные барьеры. В детстве Лизе в голову иногда приходила мысль, что она какая-то не такая, что в ней нет чего-то, что есть во всех остальных. Иначе, почему ей никогда не бывает так весело, как Келси? Почему она не находит удовольствия в танцах или подвижных играх? Потом это прошло. Уилл как-то сказал ей, что он был точно таким же, что он тоже всегда предпочитал наблюдать за весельем с приличного расстояния, сказал, что все люди разные, что каждый находит удовольствие в чём-то своём. И Лиза успокоилась, приняла себя такой, какая она есть. Она была уверена, что и близкие принимают её. Но, как оказалось, Келси всё это время считала, что сестра портит ей веселье.
- Не обижайся, Лиза, - голос Келси нисколько не смягчился, даже при виде слёз, которые Лиза была не в состоянии сдержать. – Но ты должна объяснить мне, почему ты так поступаешь? Почему тебе так сложно дать людям повеселиться? Почему ты тоже не можешь просто забыть на минуту обо всех своих важных мыслях и оторваться по полной?
- Потому что не хочу, - прошептала Лиза, яростно вытирая слёзы и не поднимая глаз на сестру. Они никогда в жизни по-настоящему не ругались, и теперь ей казалось, что сердце просто разбивается на кусочки от боли.
- А мне кажется, ты просто боишься, - Келси взяла её за руку. – Тебе всё время кажется, что все смотрят на тебя, да? Что ты выглядишь глупо? Что ты толстая, в конце концов?
Лиза с трудом припомнила, что именно так она и говорила в детстве, когда отказывалась идти на очередную детскую вечеринку. Хотелось ли ей пойти туда на самом деле? Она уже и не помнила, это было так давно.
- Дай мне, пожалуйста, только один день, - умоляюще попросила Келси. – Сегодня. Делай всё, что я тебе скажу и не думай ни о чём. Всем вокруг без разницы, что ты делаешь и как выглядишь. Просто повеселись. Почувствуй, как это здорово. Хорошо?
Лиза молчала.
- Ну, пожалуйста, - в глазах Келси тоже заблестели слёзы. – И можешь ничего не дарить мне на день рождения.
Лиза не могла выносить слёз сестрёнки. С самого детства она ни в чём не могла ей отказать, лишь бы та не плакала. Уилл качал головой и говорил, что Лиза страшно балует Келси, что младшая сестрёнка полностью подминает её под себя и что Лиза жутко похожа на своего отца. А большей похвалы Лиза не знала.
- Ладно, хорошо, всё, что хочешь! – выпалила она, чувствуя, как внутри разливается холодок ужаса от собственной безрассудности. – Только не расстраивайся!
Келси с радостным визгом бросилась ей на шею, и мир был восстановлен. Лиза заперла обиду и неприятные мысли в самый дальний закоулок памяти, решив вернуться к ним позже, когда она будет надёжна скрыта от посторонних глаз стенами своей комнаты. Она в состоянии сделать над собой маленькое усилие и весело посмеяться несколько часов. Но Келси хотела не просто посмеяться. Она затащила Лизу в магазин молодёжной одежды, который та всегда обходила стороной, и предложила им подбирать одежду друг другу, а потом примерять наряды в кабинках друг напротив друга. Лиза выдавила из себя довольную улыбку, хотя в глубине души была уверена, что это не весело, а глупо.
Келси притащила ей целую гору вещей, и Лиза на секунду даже закрыла глаза при виде свисавшего рукава ядовито-розовой толстовки.
- Вот эти джинсы с этой майкой, - пропыхтела Келси, сгружая вещи в примерочной кабинке Лизы. – А ты что мне выбрала?
Она в предвкушении повернулась к своей кабинке напротив, и её улыбка потухла.
- Это же всё чёрно-белое…
- Нет, там есть серый топ, - перебила Лиза. – Очень практичный. И ко всему подходит.
Келси закатила глаза и решительно задёрнула шторку в свою кабинку.
- Не забудь надеть бейсболку, - пробубнила она, и Лиза с ужасом увидела белоснежную бейсболку с коротким козырьком, всю усеянную стразами. На бейсболке было написано «Рок-стар», и Лиза покачала головой.
- Ты готова? – спросила Келси через несколько минут. Энтузиазма в её голосе поубавилось.
- Да, - откликнулась Лиза, с ужасом разглядывая себя в зеркале. На неё смотрела совершенно незнакомая девушка в джинсах с сильно завышенной талией и заправленной в джинсы красной рубашке в крупную клетку. На голове девушки красовалась бейсболка с надписью «Рок-стар». Лиза сделала глубокий вдох и резко отдёрнула шторку, засунув руки в карманы джинсов.
Пару секунд они с Келси таращились друг на друга, потом обе сложились пополам от хохота.
- Ты похожа на рэкетира, - задыхаясь от смеха, выдавила Келси. – Ой, не могу…
- А ты – ну учительницу, - Лиза вытирала слёзы от смеха. – И я никогда не думала, что кому-то всерьёз может настолько не идти деловой стиль в одежде.
- А я говорила, - Келси с отвращением уставилась на своё отражение в зеркале. – Мне просто противопоказано носить такие узкие юбки, я буду ходить как утка.
- То есть, я в бейсболке с надписью «Рок-стар» тебя не смущаю? – Лиза упёрла руки в бока и слегка приподняла брови. Келси снова прыснула от смеха. – Господи, я выгляжу отвратительно, просто отвратительно. Вот так и доверяй твоему вкусу!
- Но цвет-то тебе хорошо! – перешла в атаку Келси. – Посмотри, красный тебе очень даже к лицу. И я всё-таки считаю, что тебе стоит немного отрастить волосы.
- И немного похудеть, - добавила Лиза и тут же быстро добавила. – Ну серьёзно, Келси, посмотри на меня. Я похожа на пончик.
Келси уже набрала полную грудь воздуха, чтобы начать ругаться, но последняя фраза сестры так её рассмешила, что она с хохотом выдохнула весь воздух обратно, обдав Лизу мелкими брызгами слюны.
- Не плюйся! – Лиза вытерла лицо рукой. – Что ты, в самом деле?
- Пончик… - Келси вся тряслась от смеха. – Выдумаешь тоже.
- Да что тут выдумывать, ты посмотри на меня, - Лиза снова повернулась к зеркалу.
- У тебя очень женственная фигура, - ввернула Келси. – Это же здорово.
- Да уж, великолепно, - саркастично отозвалась Лиза, снимая жуткую бейсболку и приглаживая короткие светлые волосы. – Ну что, двигаемся дальше? Мне кажется, мы тут ничего не купим.
Они медленно брели по проходу, оглядывая витрины в поисках чего-нибудь интересного. В одном из отделов Келси примерила босоножки на высоченном каблуке, но Лизе удалось отговорить её от покупки. Так и ногу сломать недолго, чего доброго.
- Смотри… - вдруг выдохнула Келси, уставившись на витрину куда-то за спиной Лизы, и та обернулась. Она сразу поняла, что именно привлекло взгляд сестры. Келси смотрела на платье без рукавов глубокого зелёно-голубого цвета.
- Прямо как твои глаза, - Келси схватила Лизу за руку и потащила в магазин. – Ты просто обязана его померить.
- Да прекрати, ты что? – Лизе почти удалось вырваться, но Келси уцепилась за неё и второй рукой.
- Да ты с ума сошла? – у неё даже зрачки расширились от волнения. – Это же совершенно точно твоя вещь! Я даже отсюда это вижу.
- Не сходи с ума, я не надену на себя ничего подобного, - Лиза уже хотела схватиться за дверь, но в последнюю секунду решила, что это будет выглядеть очень глупо, и позволила Келси с победным восклицанием втащить себя в магазин.
- Добрый день! – Келси моментально нашла взглядом свободного консультанта. – У вас в витрине выставлено платье, зелёное, моя сестра хотела бы его примерить.
- Вы имеете в виду это платье цвета морской волны? – уточнил консультант, указывая на стоявший в витрине манекен. Сзади, как оказалось, платье было сшито так, будто за спиной струились волны.
- Да, его, - Келси нелегко было смутить. – Она хочет примерить его.
- Я не хочу ничего подобного… - попробовала было вмешаться Лиза, но её никто не слушал.
Консультант пару секунд поколебался, затем направился в сторону манекена.
- Оно у нас в одном экземпляре, знаете, - словно извиняясь, пояснил он. – У него очень необычный крой, оно странно смотрится на женщинах, и его никто не хочет брать. На него уже даже снизили цену, а ведь это чистый шёлк.
- Отлично! – Келси совсем воодушевилась. – Наверное, бедное платьишко ждёт не дождётся свою хозяйку. Давай, Лиза.
Лиза послушно взяла из рук консультанта платье и машинально отметила, какое же оно приятное на ощупь. И цвет красивый. Но фасон… Это был просто не её стиль. Господи, ещё и разрез на боку! Лиза завела руки за спину и ловко застегнула молнию, а потом подняла глаза и взглянула на своё отражение в зеркале. Все мысли вылетели из головы, она могла только смотреть и поражаться, насколько это платье преобразило её. Или она платье, потому что на вешалке оно выглядело не настолько потрясающе. Но это невозможно, на ней ничто не смотрится сногсшибательно, особенно платья. И всё же это платье делало её похожей на взрослую женщину, только в хорошем смысле. А ещё её глаза никогда не были такого глубокого цвета.
- Тебе там помочь? – голос Келси оторвал Лизу от изумлённого разглядывания себя в зеркале. Она заколебалась. Если сейчас отдёрнуть шторку, Келси не позволит ей отказаться от покупки платья, это как пить дать. А потом будет приставать к Лизе, почему она его не носит.
- Иду, - откликнулась Лиза, высовывая голову и сразу же натыкаясь взглядом на приплясывающую от нетерпения Келси. – Только пообещай, что не будешь ничего говорить, хорошо? Потому что это очень необычно, честно говоря.
- Давай уже! – Келси рванула шторку, и Лиза смирилась с неизбежным. Несколько секунд стояла звенящая тишина. Келси замерла, разглядывая Лизу с ног до головы, на её лице появилось очень странное выражение. И она действительно молчала. Ожидавшая громких визгов Лиза чувствовала себя озадаченной. И в глубине души – слегка разочарованной.
- Ну что? – не выдержав, спросила она и даже – кто бы мог подумать? – слегка покрутилась перед замершей Келси. Как будто ждала её одобрения. Как будто собиралась купить это платье.
Келси подняла голову, и Лиза с изумлением заметила, что в глазах сестры стоят слёзы.
- Ты чего? – она схватила Келси за руку. – Что с тобой?
- Ты такая красивая, - Келси всхлипнула и отступила на шаг назад, чтобы получше рассмотреть Лизу. – Я просто… не могу.
- Перестань издеваться, - попыталась отмахнуться Лиза, которой вдруг стало неловко. – Я его сейчас сниму.
- Нет, подожди! – Келси схватила её за руку. – Я не знаю, как это объяснить, но я чувствую, что это как будто настоящая ты, понимаешь?
Лиза оторопело покачала головой.
- Это платье… оно как будто раскрыло тебя, - Келси сморгнула слёзы. – Вот какой ты должна быть, Лиза. Эта вещь предназначена тебе.
Ещё пять минут назад Лиза была уверена, что ни при каких условиях платье не купит, но сейчас, глядя в растревоженные каким-то новым чувством глаза всегда такой легкомысленной сестры, она заколебалась.
- Если ты его не купишь, я куплю, - добавила Келси. – Ты просто не представляешь, как выглядишь со стороны. Правда.
Никакие слова Келси не смогли бы убедить Лизу купить это платье, если бы ей самой вдруг до боли не захотелось его купить. Она на секунду представила, как на неё оборачиваются парни на улице, как за ней начинают ухлёстывать мальчишки из школьной футбольной команды… Она всегда думала, что ей это не нужно, но, надо признаться, перспектива оказалась донельзя заманчивой.
- Ладно, я его куплю, - Лиза сделала вид, что сдаётся, но Келси восприняла её решение как должное.
Они расплатились, вышли из магазина и медленно побрели в сторону дома, болтая ни о чём. Лиза с удивлением оглядывалась по сторонам. С покупкой платья что-то как будто поменялось внутри неё, она на всё теперь смотрела по-другому, не так серьёзно, не так безразлично. Ей хотелось смеяться, сделать какую-нибудь глупость, например, обнять вон того незнакомого дедушку или поцеловать милого кокер-спаниеля, привязанного у магазина и вилявшего хвостиком в ожидании хозяйки. Лиза никогда в жизни не чувствовала ничего подобного. Она всегда была счастлива, она с удовольствием смотрела по сторонам, но подобного всплеска чувств, такого восторга раньше не испытывала. Это было потрясающе. Лиза хотела бы сохранить внутри это чувство навсегда. Она была совершенно уверена, что никогда не забудет этот день.
Келси взлетела по ступенькам первой, распахнула дверь с такой силой, что она стукнулась о стену и отскочила назад, едва не пришибив Лизу, и ворвалась в холл.
- Все идите сюда! Все! Быстрее! Произошло невероятное! Слышите, что я…
Голос Келси резко оборвался. В наступившей тишине Лиза ощутила, как ёкнуло сердце. Она бросилась вперёд и уже на пороге почувствовала резкий запах валокордина. Растерянная Келси замерла посреди холла, её глаза, расширившиеся от испуга, тут же обратились к старшей сестре, и Лиза, стараясь не выдать собственного ужаса, крепко взяла её за руку.
- Мам? – громко позвала она, прилагая все усилия, чтобы голос звучал нормально, без этой противной дрожи. Ей никто не ответил, и Лиза вдруг подумала, что не сможет заставить себя войти в гостиную и узнать, что случилось. Келси вдруг шумно вздохнула и показала куда-то на пол. Лиза проследила за её жестом и чуть не потеряла сознание: на полу валялся портфель. И всё бы ничего, Патрик частенько раскидывал вещи. Но портфель принадлежал аккуратному Уиллу, который не терпел беспорядка, он постоянно расставлял статуэтки на камине в каком-то ему одному известном порядке, двигал горшки с цветами на подоконниках и болезненно морщился, когда Патрик бросал портфель с документами на диван. Уилл никогда не бросил бы свой с такой небрежностью, если только не случилось что-то по-настоящему ужасное.
В гостиной что-то звякнуло, и Лиза вдруг решилась. Так можно и с ума сойти, если стоять, прислушиваться и гадать. Ладошка Келси тряслась в её руке. Лиза решительно вошла в гостиную, хотя колени подгибались от слабости, и застыла на пороге, разглядывая совершенно не свойственную для их дома картину. На диване, уронив голову на руки, сидел Уилл, его всегда аккуратно причёсанные светлые волосы топорщились в разные стороны. На журнальном столике перед ним стояла бутылка виски. По другую сторону столика, прямо на полу, сидел Патрик и смотрел перед собой невидящим взглядом. Только увидев его бледное и какое-то застывшее лицо, Лиза вспомнила длинные ночи, когда она лежала без сна и вслушивалась в тихие голоса, доносившиеся с первого этажа. Вспомнила стеклянные глаза отца, его пахнувшее алкоголем дыхание, вспомнила беспомощные слёзы мамы… Тогда в тюрьме умер дядя Кевин…
- Мама, что случилось? – Келси заплакала, не выдержав напряжения, и бросилась к Амалии, которая стояла у камина и капала в стакан валокордин. – Мамочка!
Кларисса поднялась из мягкого кресла, в котором сидела, обхватив голову руками, вытерла слёзы и шагнула к Лизе, порывисто прижала её к груди, как будто стараясь уберечь от чего-то. Лиза выронила из рук пакет с платьем и обняла маму в ответ, стараясь понять, что случилось. Пятеро самых дорогих людей были целы и невредимы, они были здесь, рядом. Что тогда? Что?
- Девочки… - Уилл поднял голову, с трудом сфокусировал взгляд сначала на Келси, потом на Лизе, постарался улыбнуться, но улыбка была похожа скорее на болезненную гримасу. – Мне так жаль…
Уилл никогда не пил днём, даже с клиентами, даже когда выигрывал крупное дело, никогда Лиза не видела его днём со стаканом. Но сейчас он определённо был пьян. Пьяным Лиза его вообще никогда не видела, папу видела, Уилла нет.
- Что случилось, мама? – тихо спросила Лиза, расправляя плечи, словно готовясь принять на них тяжёлую ношу. – Скажите уже, так только хуже, правда.
- Сейчас звонил Конор, - мёртвым голосом проговорил Патрик, поднимаясь с пола. Он двигался как деревянная кукла. – С Ником случилось несчастье…
- Что? – Лиза пошатнулась и сразу же ощутила мамину поддержку. – Что за несчастье? Что с ним?
- Он попал в аварию, - Уилл снял очки и теперь вытирал глаза ладонями. Он выглядел на несколько лет старше, чем хотя бы сегодня утром. – Катался на мотоцикле и попал в аварию…
Нику подарили мотоцикл родители на его девятнадцатый день рождения, два месяца назад Лиза закрыла глаза. Перед её мысленным взором промчался Ник с длинными развевающимися чёрными волосами, без шлема, он всегда ездил без шлема, она увидела его сверкавшие весельем чёрные глаза, мелькнула белозубая улыбка, а потом Лиза открыла глаза и внезапно всё поняла.
- Где он сейчас? – взволнованно спрашивала Келси, размазывая слёзы по щекам. – Что говорят врачи? Он же выздоровеет, правда? Только бы он не сломал позвоночник!
Взрослые переглянулись, и Лиза вдруг почувствовала, как каменеет всё внутри. Нет, она не позволит себе поверить, пока не услышит… Ник жив, потому что иначе всё просто рушилось, жизни больше просто не будет, это несправедливо… Невозможно… С ней не может случиться ничего подобного, только не с ней, не с ними со всеми…
- Почему вы молчите? – голос Келси сорвался, она стукнула кулаком по столу. – Что с Ником? Что с ним?
Амалия закрыла рот ладонью, стараясь унять рыдания. Кларисса вцепилась в плечи Лизы с такой силой, что в другой ситуации сделала бы дочери больно. Но сейчас Лиза ничего не чувствовала.
- Патрик, я не могу… - как будто задыхаясь, выдавил Уилл, закрывая руками лицо. Келси начала истерически рыдать, глядя на отца, которому, на её памяти, никогда не изменяло самообладание.
- Девочки, родные мои, - Патрик с несчастным видом повернулся к Лизе, протянул к ней руку, но дочь попятилась от него, мысленно умоляя не произносить роковых слов. Келси же наоборот ухватилась за его руку, как утопающий за соломинку. – Мне так жаль, но… Ник… он… его больше нет…
- Что? – завизжала Келси, зажимая уши руками. Уилл неловко вскочил на ноги и метнулся к ней, сшибая стакан на пол. Виски пролился на ковёр, но никому не было до этого ни малейшего дела.
Лиза видела всё как в замедленной съёмке. Мама тормошила её, заглядывала в глаза, обхватывала лицо руками, вынуждая посмотреть на неё. Лиза слышала голос отца, зовущий её по имени, но ответить не могла. Она как будто была не здесь, звуки доносились как через толстый слой ваты. Лиза машинально повернула голову и посмотрела на бьющуюся в истерике Келси, но ничего не почувствовала. Ей захотелось уйти. Лиза сделала шаг и вдруг запнулась обо что-то мягкое. На полу валялся пакет с наполовину вывалившимся наружу платьем цвета морской волны, которое ещё двадцать минут назад наполняло сердце Лизы радостью. Она тупо уставилась на платье. Теперь ей казалось, что она покупала его давным-давно, в другой, счастливой жизни. Лиза вдруг представила, какими полными отчаяния будут теперь все её дни, каждый день, до самой смерти, как она будет ходить, есть, учиться, но всё это потеряет всякий смысл, потому что Ника, её гениального, доброго, весёлого, рассеянного, неуклюжего брата больше не будет на свете… Лиза вдруг вспомнила его ленивую усмешку, которую она больше никогда не увидит. Вспомнила чёрные глаза, не мигая смотревшие на неё с таким выражением, как будто она говорила о самых интересных вещах на свете. Как в них вспыхивали искорки, когда Ник говорил о чём-то, что его интересовало! Как он щурил уставшие глаза после целого дня, проведённого над книгами… Как подмигивал Лизе за спиной Стэна, когда хотел подшутить над братом… Как нёсся на своём мотоцикле, гордо выпрямившись и высоко подняв голову… С какой трогательной заботой собирал материал для учебника по биологии для самых маленьких… Для учебника, который никогда уже не будет написан…
Лиза пошатнулась.
- Дорогая, сядь!- чьи-то руки обхватили её, потащили в сторону дивана. – Воды! Клэр, воды!
Лиза не хотела пить. Она видела Ника, совсем живого, настоящего… Вот он машет ей в зале прилёта, вот бросает чемодан и подхватывает Лизу на руки, кружась вместе с ней по залу и не обращая внимания на уверения Лизы, что она слишком тяжёлая, вот закидывает голову назад и смеётся над очередной шуткой Келси… Вот же он, вот… Лиза, забывшись, протянула руку, чтобы дотронуться до него, но её пальцы вместо того, чтобы ощутить тёплую, немного шершавую кожу ладони Ника, скользнули по воздуху. Долговязая фигура с длинными чёрными волосами медленно рассеялась и исчезла…
- Ник! – в отчаянии выкрикнула Лиза, и звук собственного голоса развеял чары. Она обвела диким взглядом заплаканные лица родных и без чувств упала на диван.
