10. мистер и миссис Дурсль проживали в доме номер четыре по Тисовой улице и всегда с гордостью заявляли, что они, слава богу, абсолютно нормальные людиВопреки всему любовь не превращает человека в лучшую версию себя. Если человек оторви и выбрось, то и любовь он будет выражать точно таким же способом. В сказке главное следовать сердцу, оно не подведёт. В фильмах люди, думающие, что ненавидят детей, находят свою семью и становятся отличными родителями.
В реальности Петунии каждый день начинался с головной боли. Она открывала глаза, пару минут вслушиваясь в храп спящего подле мужа, вставала, надевая халат, умывалась, вязала на голову платок, чтоб бигуди не распались, натягивала резиновые сапоги и выходила в сад. Она неизменно просыпалась в шесть, чтобы отвести себе часик на работу в саду, побыть наедине с собой. Закончив, она полоскала инструменты в ванной на первом этаже, а Гарри иногда выходил из своего чуланчика, наблюдая за ней из-за угла. В такие дни они сидели на кухне, пили чай и молчали, каждый думая о своём. Бывало, накануне вечером Вернон наказывал Гарри и велел идти спать без десерта, и тогда Петуния ставила к чаю пудинг или кекс с джемом и маслом. Вернон, если догадывался об этом, знака не подавал, а вот Дадли в таких случаях начал с самым невинным видом просить добавки, и если Петуния медлила, то получала неудобные вопросы: неужели ей жалко куска кекса собственному сыну? У Дадли здоровый аппетит, вот и всё. Ей не хотелось думать, что он делал это специально, поэтому она просто без энтузиазма поклёвывала свою порцию, всё равно сладкое не любила, а утром подсовывала её Гарри. Он тоже не был большим сладкоежкой, но для него этот пудинг или кекс был вызовом авторитарному режиму, так что он уничтожал его за секунды, откусывая слишком много и запивая чаем, чтоб не подавиться. Так десерт в их доме стал частью партизанской войны.
У них, конечно, не всегда были такие напряжённые отношения. Поначалу Гарри даже предпочитал ей компанию Вернона, ведь тот устраивал из каждого кормления и пеленания целое представление, а купание так и вовсе превращалось в морскую экспедицию. Вернон явно любил детей, безропотно вставал, когда он начинал плакать, играл с ним, подхватывал на руки, возвращаясь с работы.
Когда Вернон приехал к ним посреди ночи, увешанный пакетами, Петуния долго не могла поверить, что это ей не снилось. Вернон долго извинялся, сказал, что едва нашёл круглосуточный магазин, и не зная возраст малыша, привёз разного. В пакете были подгузники, какие-то игрушки, детский стиральный порошок и ещё много разных мелочей. Он взглянул на спящего Гарри, отметил, что мальчик красивый и несомненно похож на неё, на что Петуния невольно рассмеялась и заверила его, что ребёнок вылитый отец, а она ему не мать, а тётка. На этой новости Вернон весь чуть дрогнул и как-то незаметно расслабился. Храбрился всё это время, поняла Петуния, и внутри у неё ёкнуло что-то, пробиваясь сквозь стену апатии.
Лицо у него было заспанное, густые усы слегка поникли. Он совсем не изменился с их последней встречи, только похудел немного, а может, всё дело было в том, что она впервые видела его не в костюме. Ей даже в голову не приходило, что в его гардеробе могут присутствовать джинсы, но вот он сидел перед ней в свитере и джинсах и выглядел обычным двадцатипятилетним парнем, пусть и здоровенным. Едва умещался в кресле, уступив ей диван. Всё-таки ночь, а она молодая леди, он не хотел нависать над ней, пугать её, как-то непристойно вести себя. Когда они расселись, Петуния запоздало поняла, что не предложила ничего, принесла кофе и вазочку с зачерствелым печеньем, но Вернон только отмахнулся, попросил её рассказать всё по порядку. Он имел в виду с чем ей нужна была помощь, но ей так надо было выговориться, что она как на духу вывалила на него всё. У неё не было кому выговориться, ни друзей настоящих, ни семьи, да кому расскажи, сочли бы её сумасшедшей. Петуния и сама не была уверена, а в рассудке ли она. Начала с самого детства, что Лили всегда была любимицей родителей, а потом ко всему прочему оказалась волшебницей, и Петуния ненавидела её почти так же сильно, как любила. Лили и её муж пожертвовали собой ради защиты сына и стали героями, и день их смерти теперь стал праздником в волшебном мире, в то время как человек, с которым она планировала связать свою жизнь — в самоуничижении Петуния уже не отнекивалась, не пыталась преуменьшить своих чувств, она готова была ждать Сириуса сколько потребуется, она любила его, дура наивная — а он всё это время игрался с ней и, когда пришло время, предал их всех, убил не своими руками её сестру и своего якобы лучшего друга, людей, которые назвали его крёстным отцом своего сына. Грязная война, о которой они, не волшебники, не знали ничего. Она так устала и не хотела больше никакой войны, никаких заговоров, никакой магии. Сказала и закрыла лицо руками, не желая видеть лицо Вернона, ожидая, что сейчас он уйдет и сдаст её в дурдом.
— Это вовсе не твоя вина, — твёрдо сказал он, грея руки о кружку с кофе. — У меня от одного твоего рассказа кровь в жилах застыла, подумать только, я даже не догадывался, через что тебе пришлось пройти, вот ведь глупый осёл. Не стоит и удивляться, что ты разорвала со мной отношения. Прости меня, если сможешь.
Неожиданно для них обоих, Петуния бросилась вперёд, едва не опрокинув журнальный столик между диваном и креслом. Он уронил кружку, чтоб успеть подхватить её, кружка покатилась по полу, чудом не разбившись, но по ковру расплылось тёмное пятно. Никому не было до ковра дела в данный момент. Петуния прижималась к Вернону с яростной благодарностью, а он придерживал её, поглаживая по плечу.
— Я увезу вас отсюда, — тихонько добавил он, — поселимся в какой-то тихой местности, в самом обычном городке, и ты забудешь об этом всём как о страшном сне. Выходи за меня, Петуния Эванс. Ты самая лучшая женщина из всех, кого я встречал. Я знаю, ты меня не любишь, но я и не требую ничего. Если поженимся, ты сможешь официально взять над ним опеку. Негоже ребёнку расти без отца. У Мардж есть знакомые юристы, сделают всё без лишних вопросов.
Петуния опешила, а до него наконец дошёл весь смысл сказанных слов, и он смутился, бормоча что-то о том, что ей вовсе не надо давать свой ответ прямо сейчас. Тем не менее, слов своих он обратно не забрал, уверенный в своей правоте и своих намерениях. Тогда ей показалось, что его широкие плечи подпирали потолок, не давая ему обрушиться на неё. Ей не хватало ни силы, ни уверенности, а у него всего в избытке было. Ей же не только о себе теперь надо было думать, а ведь действительно, кто даст безработной пигалице опеку над годовалым ребёнком, Лили, конечно, оберег наложила, вот только к посмертной жертве никаких документов не прилагалось. Да если бы даже ей и оставили Гарри, а Вернон согласился помогать, как бы это со стороны выглядело? Молодой мужчина, вхожий в дом молодой женщины, но не связанный с ней никаким родством — всё это однозначно вызовет толки и ненужное любопытство, от которого она бежала как от огня. Не легче ли было просто согласиться?
Сначала ей казалось, что она сделала правильное решение, впервые за долгое время. Гарри, видя в мультиках ведьм, хихикал и называл их «тётя Туни», катался на плече Вернона, будто рыцарь Круглого Стола на верном скакуне, всё было, в общем-то, неплохо.
А потом родился Дадли.
Сегодня Гарри не вышел, заспался, но это к лучшему. Петуния наскоро выпила кофе, чтобы сосредоточиться, затем взялась за дело. Вынула бигуди, сложив их аккуратными рядами в коробочку, выгладила ещё раз платье, надела нитку жемчуга, фартушек с рюшами, который так нравился Вернону. Переложила подарки, посмотрела на горку, вернула их на место. Сняла домашние тапочки и обулась в туфли на небольшом каблуке. У Вернона поднималось настроение, когда она выглядела как домохозяйка из пятидесятых. А ей придётся использовать все свои маленькие хитрости, потому что сегодняшний день напоминал минное поле, через которое ей предстояло провести войско. Выложив фотоаппарат на кухонную стойку, она встала у стола — не решилась сесть, чтоб платье не смялось — теребя в руках пачку со свечками.
После рождения Дадли Вернон продолжил быть обожающим отцом — для своего кровного сына. Гарри для него словно перестал существовать, стал каким-то придатком, неудобством, благотворительностью. Она слишком поздно заметила, потому что в тот момент не замечала ничего. Беременность была тяжёлой, ребёнок был крупным, и у неё болела грудь и спина, а ещё донимали не прекращающаяся тошнота и отёки, и придавленный мочевой пузырь. Все женщины вокруг (кроме Мардж, но она и человеком не была, не то, что женщиной) твердили в один голос, что, когда ей дадут в руки её малыша, она поймёт, что вся эта боль стоила того.
Петуния, подержав в руках новорождённого две минуты, спросила, можно ли уже отдать его медсестре и могли ли ей прописать снотворное. Чуда не произошло. Единственным, о чём она думала в эти дни, лежа в кровати, отвернувшись к стенке, было то, что её облапошили. Она сама завела себя в угол, сама заварила эту кашу, и теперь из неё уже никогда не вырваться. Она использовала любые отговорки, лишь бы не находиться рядом с Дадли, она не называла его сыном. Акушерка, кусая губы, шепотом произнесла, что Петунии стоило бы сходить к профессионалу, постнатальная депрессия не такое уж редкое явление, и страшные слова обухом ударили её по голове.
Что Петуния умела, так это следовать правилам, делать вид, что всё в порядке. Она видела как ведут себя матери, и исполнительно повторяла их действия: обнимала Дадли, целовала его в лоб, сюсюкала, кормя его бутылочкой (молока у неё не было, конечно же, и подозрительные глазки Мардж сузились, но даже ей тут нечего было предъявлять). Вскоре она и сама поверила, а может, привыкла. Любое действие, любое внимание, уделенное не Дадли, нависало над ней тяжёлым напоминанием р словах акушерки. Каждый момент, проведённый с Гарри, она обязана была воздать Дадли десятикратно. Она любила своего сына, не могла не любить, она же не бракованная женщина какая-то, она способна на любовь.
Услышав на втором этаже скрипы и возню, Петуния достала из холодильника торт и истыкала его свечами. Кухонная зажигалка несколько тряслась в руках, но ей удалось зажечь свечи, не подпалив передник. Первым спустился Вернон, в мягком жилете на рубашку с короткими рукавами, с напомаженными усами. Он одобрительно осмотрел празднично уставленную кухню гостиную, поцеловал её в щёку, напевая что-то себе под нос.
Через минут десять они услышали топот по лестнице, и в гостиную вбежал их девятилетний сын. Следом за ним вошёл Гарри, не присоединившийся к песенке «с днём рожденья тебя». Пробормотав лишенное энтузиазма пожелание доброго утра, он проскользнул мимо них прямиком на кухню, и глаза Вернона скосились ему вслед. Петуния всплеснула руками, закрывая ему поле зрения, визгливо требуя фотографию её любимых мальчиков.
— Гарри, миленький, пожаришь яичницу? — крикнула она через плечо, давая Вернону понять, что тот прошёл мимо них по делу.
— Конечно, тётя Петуния, — отозвался он, — вам, как обычно, два яйца, а Дадлику шесть? Или в честь праздника девять?
Уши Вернона начали краснеть, и Петуния с утроенной силой потянула его вглубь гостиной.
— Подарки! Давайте посмотрим, какие у нашего ангелочка в этом году подарки. Может, начнём с этого зелёного блестящего?
Дадли отвлёк его внимание недовольством по поводу количества подарков, что было хорошо, Вернон даже не услышал с кухни смешок, но речь зашла о поездке в зоопарк с другом Дадли, а это уже было плохо. Пока Дадли занимался растерзанием упаковочной бумаги и коробок, Петуния отвела Вернона в сторону коридора у входа, давя улыбочку и поигрывая жемчугом на шее, его подарком на пятилетнюю годовщину.
— Миссис Фигг сломала ногу, — тихо произнесла она.
— Хм, — нахмурился Вернон, — хочешь зайти к ней, принести ей какой-то еды? Давай завтра, сегодня ведь наш семейный день.
Она немного отстранилась, буравя его взглядом.
— Миссис Фигг не может сегодня присмотреть за Гарри, — сказала она.
— А кто-то другой из соседей? — нахмурился Вернон. — В последний момент, конечно, но…
Петуния покачала головой.
— Мы не можем оставить его одного дома.
— Конечно, не можем! — горячо согласился Вернон. — Представь, что этот поганец сделает с домом в наше отсутствие.
Из двух зол выбрали меньшую. Вернон грозно пообещал все кары небесные, если мальчику хоть вздумается показывать какие-то свои фокусы, но Гарри не поддался на провокацию, видимо, и впрямь очень хотел побывать в зоопарке. Всё лучше, чем дом миссис Фигг, Петуния не винила Гарри. По вторникам и четвергам она ходила к соседке, чтоб убрать у неё. Каким-то образом каждый визит там снова царил такой бардак, словно она сама там вместе с кошками гасала. Они появились в Литтл Уингинге примерно в одно и то же время, к тому же к старушке никто не приезжал, ни дети, ни какие-либо ещё родственники, так что Петуния сама взялась за старушечий кавардак. Не то, чтобы это было осознанное решение: просто зайдя впервые, она чуть в обморок не упала от такого грязного помещения. Она тщетно пыталась уговорить миссис Фигг раздать хотя бы половину кошек. В качестве благодарности за подобную заботу миссис Фигг вызвалась присматривать за Гарри в случае надобности: когда они ездили к Мардж, в день рождения Дадли и тому подобное. Не самое весёлое место, но на няню бюджета не хватало.
Денег в принципе катастрофически не хватало, но Петуния научилась выкручиваться. Нет, на самом деле, они были неплохо устроены и Вернон без вопросов отдавал ей столько денег, сколько попросит — он знал, что она не станет бездумно тратить. В нём зиждилась некая скупость, но также ему нравилось делать редкие большие жесты, демонстрировать широту своей души. Петуния скорее одобряла подобное, ей не нравились дураки, беспорядочно сорившие деньгами, особенно после того короткого периода, о котором она предпочитала не вспоминать. Наследство от родителей ей осталось скудное, похвастать нечем, зато на плечи легли заботы о старом доме. С работы уволили и устроиться на другую с ребёнком было никак, так что Вернону пришлось взять на себя все расходы. В её траты он не лез и всё было замечательно, но подлая склизкая жаба — Петуния с наслаждением придумывала ей все новые и новые эпитеты, зная, что никогда не осмелиться сказать их вслух — взялась нашёптывать ему в ухо свои жабьи слова, душила его, душила, пока Вернон не начал осведомляться, поначалу почти неуверенно, а потом как будто само собой разумеющееся, на что, собственно, шли его деньги. Разве Гарри нужно было так много? Разве его родители не оставили ему ничего? Разве они и так не дали ему уже всё, что имели, куда уж больше, а ведь им ещё и о своём ребёнке надо было заботиться! Таким образом и образовался треклятый бюджет, выход за рамки которого грозил Петунии вызовом на ковёр к вонючей, жадной, ненавистной и пугающей её до дрожи в коленях жабы.
Петуния храброй по натуре не была никогда, зато была изворотливой. Когда Вернон заартачился, подбадриваемый жабой, насчёт чулана, ведь где, спрашивается, будут останавливаться их гости, если у них гостевой спальни не останется, на тумбочке начали появляться разные журналы с красивыми теплицами и флигелями, а Петуния завела шарманку о том, как хороши мужчины, когда работают руками. Вернон задумался над тем, чтоб соорудить на заднем дворе небольшую пристройку; конечно же, это была неоспоримо и исключительно его собственная идея. Одежду Гарри она покупала в секонд-хендах, стригла его сама, игрушки были забытыми Дадлиными — если Гарри был аккуратен и не выносил их за пределы чулана, то частенько Дадли пропажу так и не обнаруживал. Имели место и счастливые случайности. В пакет в супермаркете вместе с чеком часто клали всякие ерундовые проспекты и купоны. Скидка на гигиеническую продукцию в «Бутсе», двухнедельная подписка на «Сад и огород» и бесплатный поход к окулисту. Петуния к тому моменту давно приметила, что Гарри часто щурился, не мешало бы провериться.
Гарри гениальность её увёрток не осознавал и усилия её не ценил. Несмотря на то, что у них с Дадли была разница почти в два года, именно Дадли казался старшим. Петуния проводила их взглядом, блуждающих по террариуму. Дадли был выше и крупнее. Гарри выглядел младше своих лет, был совсем худеньким, и одежда, которую она брала ему на вырост, выглядела на нём будто вдвое больше. Хоть она и пыталась поддерживать его буйную причёску в порядке, на утро после стрижки он так и ходил с вороньим гнездом на голове. В добавок к великоватой одежде, вечно выглядящей на нем будто с чужого плеча, Гарри походил на типичного Диккенсовского мальчика. Он вечно падал и разбивал очки (при этом упорно обвиняя Дадли, и в последнее время в душу закрадывалось сомнение, что возможно, это была не просто детская попытка избежать выговора), и в конце концов, Петуния сложила руки: если дело ограничивалось одинокой трещиной, пусть ходит так. Многие косились на него, но пока всё обошлось. Никаких социальных служб, никаких вызовов от учителей. Она старалась как могла, окей?!
Ко всему прочему, она постоянно чувствовала, как на периферии их мирного обычного существования маячили Эти. Поджидали своего часа, как голодные шакалы. Изредка один из Этих, посмелее, поглупее, вылезал, чтоб разведать остановку. Однажды в магазине к Гарри пристал какой-то незнакомец. Он отбрёл от Петунии в ряд с печеньем, и краем уха услышав его голосок, она тут же помчалась туда, предчувствуя неладное. Так и было, незнакомец лепетал что-то о «великом Гарри», «ах какая честь». Выглядел он обманчиво: низкий, маленький человечек в смешной шляпе и мантии — но многие из Этих на первый взгляд были якобы неопасны. Петуния напустилась на него как бешеная, разодрала бы на части, если бы не свидетели, да и Гарри бы тогда точно начал задавать вопросы. Человечек даже не успел оклематься, а она уже тащила Гарри за руку прочь оттуда. Краем глаза она заметила приближающегося к человечку охранника и злорадно ухмыльнулась. Ну пусть теперь объясняет, чего подходит беседы водить с маленькими детьми, пока рядом нет взрослых.
День рождения Дадли закончился, как и следовало ожидать, полной катастрофой. Едва машина остановилась на въезде к дому, Вернон поволок Гарри за воротник в дом. Петуния и кутающийся в плед Дадли молча прошли за ними. На пути Дадли принялся подливать масла в огонь, рассказывая о том, как страшно ему было, что змея укусит его, как подло смеялся над его злоключением Гарри. Тот едко заметил, что укус змеи в пустом аквариуме и впрямь велика опасность, и это послужило последней каплей.
— А ты всё умничаешь! — рявкнул побагровевший Вернон. — Тебе всё шутки, да, мальчик? Твой кузен едва не поседел там, у твоей тёти чуть сердце не остановилось, вот ведь расхохочешься, да?
Поражённый такой реакцией, Дадли даже затих, невольно прижавшись к Петунии, сидящей рядом с ним на заднем сидении.
Когда они зашли в дом, Вернон уже дотащил Гарри до чулана, но он воспротивился.
— Но я же ничего не сделал! Это как будто бы какое-то волшебство! — он вывернулся к ним, к ней, в зелёных глазищах просьба сделать хоть что-нибудь.
Петуния потянулась разнять их, как делала обычно. Позвать Вернона приготовить Дадли чай, чтоб он согрелся, бедняжка, увести Гарри подальше, чтоб почитал книжку, поиграл где-то на заднем дворе. Вернон остынет и забудет.
Тактическое игнорирование явно не работало. Петуния думала, если не обращать внимания на странности, они пройдут. Вот только они не проходили, становились всё заметнее, всё настойчивее. Возможно, если Гарри начнёт ассоциировать волшебство с неприятностями, с наказанием, возможно, он подавит это в себе? Возможно, ей удастся спасти его?
Петуния осталась на месте, сжимая дрожащими руками плед на плечах Дадли. Зелёные глазищи наполнились жгучей детской обидой от её предательства. Вернон втолкнул Гарри в чулан, заперев его на ключ.
— Никакого волшебства не бывает, — со злобным торжеством отрезал Вернон.
Петуния ушла на кухню выскоблить и так сияющий от чистоты стол.
Она ещё не знала, но до прихода того самого письма оставалась неделя.
