Глава 12Глава 12: «Гарри Снейп: похищение»
Спустя некоторое время после моего разговора с Нимфадорой случилось чудо: Джеймс Поттер вспомнил о существовании сына. Стараниями Нимфы, как я стал ее называть.
Мы с мачехой брата нормально общаемся и почти друзья. Правда, мне не дает покоя, как к этому отнесется Алекс. Казалось бы: ну какое мне дело до его мнения? Но это неправда: дело есть. Хотя бы потому, что он мой брат, и ему и так достаточно непросто жить в такой семье. И с недавнего времени мысль сделать ему гадость меня нисколько не воодушевляла. Так что я делал это, честное слово, не со зла. И уж тем более не из желания сделать брату гадость (я слизеринец, но не злодей). Просто хотелось, чтобы Алексу легче жилось. Ну да, это и было моей целью. Просто я решил, что если Нимфа и брат подружатся, она, пользуясь более приближенным положением к отцу, сможет заставить его вспомнить о существовании сына.
Хоть я и не мог понять, зачем Алексу такой отец. Ну, честное слово, зачем нужен отец, который, словно сам до сих пор не вышел из подросткового возраста, занимается своими никчемными романами, не обращая на сына ровным счетом никакого внимания. С другой стороны, мне же нужен отец, который заставляет меня работать как домового эльфа и ни во что не ставит. Наверное, мы с братом скрытые мазохисты (а порой даже и не очень скрытые). Тем не менее, когда Поттер-старший зашел почтить сына своим присутствием, было очень неожиданно. Я даже напрягся, ожидая, что ничего хорошего из этого посещения выйти не может по определению. Тем не менее, он сказал:
- Алекс, Нимфадора рассказала мне, что вы подружились. Это правда?
- Ну, я просто осознал, что женщина она хорошая. Да и тебе, пап, давно жениться пора.
- Послушай, я извиниться хотел…
- За что?
- Ну… Я не должен был тебя бить, просто…
- Просто, ты хреновый отец!
Поттер страшно возмутился и выбежал из комнаты Алекса, громко хлопнув дверью.
Вот и открылась еще одна деталь безрадостной жизни моего брата. А я-то надеялся, что отец его хотя бы не бьет. Угу… Как бы не так. И правда, с чего бы Поттеру быть благороднее моего отчима? Странно было только то, что Алекс ни слова не упомянул об этом в дневнике. Он же все записывал.
Поразмыслив, я пришел к выводу, что, скорее всего, это был единичный случай, произошедший как раз когда брат был в этом доме последний раз. Так что он просто не успел ничего записать об этом.
Меня немного волновала мысль, что Алекс может найти мой собственный дневник, а там написано такое… Но, в конце концов, это мне, слизеринцу, можно читать чужие дневники. А он же гриффиндорец, у него совесть быть обязательно должна. А если и прочел…. Может, когда он узнает, что и мне приходится несладко, ему станет чуточку легче… Хотя вот о себе такого сказать не могу.
Мои размышления прервал стук в стекло. Решив, что кто-то кидает камушки в окошко, чтобы, возможно достучаться до меня или Алекса, я выглянул в окно. И увидел я друзей Алекса. Рыжий позвал меня прогуляться с ними, пока они здесь. И я решил: почему бы и нет? Надо продолжать исследовать мои заблуждения на их счет хотя бы из чисто научного интереса.
Пока я гулял с друзьями брата, умудрился сделать еще одно невероятное открытие. Оно было столь странным, что, признаюсь честно, я вначале не поверил. Да и, наверное, не стоило. Ведь это самое открытие создало сразу такую головную боль… Определенно, проще было этого просто не замечать.
А обнаружил я то, что помимо того, что они вовсе не так плохи, как я раньше считал, они еще и похожи на моих друзей! Ну и что делать с этим нежданным открытием? Ну нет, я вовсе не хочу сказать, что Гермиона и Рон являются точной копией Панси и Драко, это не так, конечно. Просто они, как и мои друзья, умеют дружить как никто: искренне и верно, не ждут ничего взамен и не ищут ни в чем выгоды. Мне всегда казалось, что таких, как мои друзья, в целом мире просто нет. Потому что я уже привык к тому, что дружбы как таковой на самом деле не существует, все строится исключительно на корысти и взаимовыгоде. А мы с друзьями, хоть и слизеринцы, являемся чрезвычайно редким исключением. Теперь же я с удивлением обнаружил, что и друзья моего брата такое же исключение из правил. Это нас с Алексом как-то даже роднило.
А еще, пока мы болтали с Гермионой и Роном, я узнал немало интересного и о самом Алексе, того, чего никогда раньше не предполагал. Оказалось, он очень хороший друг. Я и не думал, что человек, столько лет портивший мне жизнь (к слову, это взаимно), окажется способным дружить так искренне и преданно, полностью выкладываясь. Прям день открытий! Мне, честно сказать, вдруг до ужаса захотелось помириться с братом, сам не знаю, что на меня нашло. Но он-то этого точно не захочет. Ведь Алекс считает меня бесчувственным мерзавцем.
Стало обидно. До боли обидно. И отчего-то резко навалилось острое ощущение несправедливости. Нет, не то чтобы я жалуюсь. Просто иногда очень хочется, чтобы жизнь была легкой и беззаботной. Я же точно знаю, в основной массе именно такой жизнью и живут мои сверстники: много событий и ярких впечатлений, почти никаких забот и тревог.
А мне досталась иная судьба: родители презирают, брат ненавидит… И еще, как оказалось, мой брат попал в схожие условия. Признаюсь, никогда бы не подумал. Наверное, я должен чувствовать облегчение оттого, что не только у меня одного жизнь далеко не шоколад. И мой брат живет в даже худших условиях.
Но как-то облегчение не наступало. Наоборот, стало как-то особенно паршиво. И нет, я не ждал, что Алекс меня поймет. Ну да, он сейчас у меня дома, наслаждается жизнью в полной семье (в смысле, пребывает в кошмаре). Но я не настолько наивен, чтобы думать, что после увиденного он воспылает ко мне братской любовью. Хотя бы потому, что он гриффиндорец. А значит, сочтет мою семейную обстановку достойным наказанием мне, мерзкому и злобному слизеринчику. До чего же обидно!
Мои размышления о несправедливости жизни были неожиданным образом прерваны появлением из-за угла довольно большой группы Пожирателей. Друзья Алекса, которые шли чуть позади и тихо переговаривались, встали рядом и замерли, как и я, выхватив палочки. Тут уж не до запрета на колдовство. Но куда подросткам против вооруженных и опытных взрослых? Ну все… кажись, мы влипли…
Что делать? Ну вот что делать? Каюсь, я некоторое время занимался так называемой туманной магией. Это очень загадочная, почти неизведанная область знаний. Не черная магия, но весьма приближена к ней. Изучая ее, балансируешь на грани между «можно» и «нельзя», светом и тьмой. И, слава Мерлину, мне это весьма неплохо удается. В смысле, получается узнавать новое, оставаясь при этом человеком и не теряя свою душу.
Панси и Драко знали. Удивительно, но в этом начинании они меня не поддерживали. Не потому, что считали опасным, они никогда бы не подумали, что я хочу причинить кому-то серьезный вред, и тем более обратиться к Тьме. Просто беспокоились, что другие могут узнать, ведь тогда у меня будут неприятности, вплоть до отчисления из школы (и с косностью Министерства, слава Мерлину, если не Азкабан). И я уже который раз обещаю им, что брошу. И порой даже сам в это верю.
Помимо удовлетворения жажды познания, весьма мне свойственной, занятие этой магией означает еще и то, что я владею заклинаниями, которые всякие несведущие гриффиндорцы могут счесть темной магией. Не думаю, что даже самые умные представители этого факультета могут понять разницу. Потому что это нужно чувствовать кожей, чисто интуитивно. Даже не знаю, с чем сравнить… Просто я как-то сразу определяю грань. И для меня очень важно за нее не заходить. Потому что я ни в коем случае не темный маг, не стремлюсь им быть и никогда не буду. Хотя бы из-за ненависти к Вольдеморту.
Зачем, в таком случае, мне вообще понадобилась туманная магия? Ну, я ж не безрассудный гриффиндорец, я понимаю, что победить Вольдеморта с помощью красивых глаз можно только единожды, во второй раз этот фокус не прокатит.
И еще есть существенный недостаток у этого вида магии: она отнимает чудовищно много сил. Это даже невозможно объяснить или описать. Просто вдруг становишься как выжатый лимон. Но есть и огромный плюс: никто в Министерстве не засечет, что мной была применена магия. Просто невозможно заметить и, тем паче, отследить применение магии тумана. Это бесценно. Но как я потом буду убеждать Рона и Гермиону что им показалось? (при удачном исходе, разумеется)
Отчего-то брата подставлять совсем не хотелось, а все равно так оно и выйдет. Вот ведь ситуация: куда ни кинь, всюду клин.
В общем, в конце концов, я решил, что если нас сейчас возьмут в плен, то, что придется пережить, не идет ни в какое сравнение с каким-то там разоблачением. Так странно: я думал не о себе одном, в голове, сам того не осознавая до конца, я отождествлял Гермиону и Рона с Панси и Драко. И желал спасти грниффиндорцев так, будто бы на их месте были мои друзья.
Я швырнул в толпу нападающих Живым Туманом. Довольно жуткое заклинание, такой желтый сгусток, пожирающий то, во что попал. Друзья брата посмотрели на меня с ужасом, меня самого замутило. Но было не время что-либо обсуждать, было время сматываться, и как можно быстрее.
Как раз в это время рядом остановился Ночной рыцарь, и ребята, считая, что я следую за ними, залезли туда.
А я даже с трудом шевелился, и, сделав неосторожный шаг назад, угодил прямо под заклятие оставшихся в живых Пожирателей.
Сознание возвращалось медленно и с явной неохотой. Все тело болит, будто по нему проехал бульдозер. Но предельно ясно, что это не только не конец, а даже не начало. Меня били, это да. Причем со вкусом и большим энтузиазмом. Но пока не пытали, что не похоже на Пожирателей. А это значит, что вскоре мною займутся по полной программе. Такая вот мрачная перспектива.
Я встал, решив оглядеться. В каморке, куда меня бросили, было темно и страшно. И я даже не сразу понял, что нахожусь там не один. Я просто споткнулся о лежащего прямо на холодном полу человека. И прежде, чем присел, всмотрелся в лицо и понял, кто это, меня уже пронзила страшная догадка. Брат.
Сказать, что Алекс находился в ужасном состоянии, значит, ничего не сказать. Никогда не мог подумать, что когда-либо увижу его таким. Брат находился без сознания, и было ясно, что его долго и жестоко пытали. Да, именно пытали, не били.
Что я почувствовал? По-моему, очевидно. Мне захотелось помочь, хоть как-нибудь, чем могу. Ужасно не по-слизерински, но даже захотелось взять часть боли себе, чтобы брату стало хоть чуточку легче. Но это, разумеется, абсолютно невозможно.
Потому я сделал единственное, что мог в этих условиях. Я нашел кувшин с водой, даже удивительно, что тюремщики соизволили поставить его нам с Алексом. Потом оторвал кусок от мантии и стал протирать лицо брату, смывая с него кровь (наверное, Ножевое проклятие).
А время тянулось, как колонна черепах. Я сам не знаю, сколько прошло минут (или, возможно, часов) прежде чем Алекс, наконец, открыл глаза. Глаза были карими, что означало прекращение действия наложенного мной заклятия. Но цвет глаз Алекса в тот момент волновал меня меньше всего. Беспокоило другое: отпечаток сильнейшей боли, застывший в них. И какая-то обреченность, которая просто не должна присутствовать на лице гриффиндорца. Это совершенно, абсолютно неправильно.
Естественно, я спросил, как брат себя чувствует. Конечно, он сообщил, что паршиво.
Я хотел помочь, хоть как-то утешить. Сделать что-то, чтобы убрать отпечаток обреченности и боли с лица Алекса. Я знал, что я следующий, понимал, что и мне будет ничуть не лучше, полагал, что уж Алекс-то не будет сочувствовать мне. Только надеялся, что он не будет мстительно злорадствовать.
Тем не менее, это все будущее. А в настоящем – брат, которому плохо. Но смог только сказать: «Мне очень жаль». Фраза, сказанная братом, так тяжела для меня, что я даже произносить ее не буду. Она еще долгое время мне снилась в кошмарах.
Впрочем, это все лирика. Основное состоит в том, что мы с Алексом принесли друг другу свои извинения и помирились.
Но я понимал, что этот мир хрупок. Это я понял, что не прав перед Алексом, я хотел помириться с ним. А он, скорее всего, предложил мир только под действием совершенно экстремальных обстоятельств.
Я не успел додумать мысль: появились тюремщики и поволокли меня куда-то. От встревоженного взгляда Алекса почему-то стало теплее.
Испытывал ли я ужас? Пожалуй, да. Ужас – и больше ничего. Я прекрасно знал, куда и зачем меня тащат. И не испытывал радужных иллюзий, что то, что произошло с братом, каким-то образом минует меня.
Так бывает: в минуты наивысшей опасности испытываешь ледяной ужас, и ничего более. Кажется, что все мысли и чувства покрылись коркой льда, почти не понимаешь, кто ты и где находишься. Это просто защитная реакция организма, чтобы сохранить рассудок. Возможно, не так уж и плохо.
Не знаю, сколько прошло времени, но, в конце концов, меня втолкнули в, очевидно, церемониальный зал. Он был круглый, а в центре круг, в который меня немедленно зашвырнули. На всех были надеты маски, скорее из привычки или следования какому-то обряду. Они не особенно скрывались, не собираясь оставлять в живых своих пленников. Вольдеморта среди них не было, и я подумал, что это значит, что прямо сейчас меня точно не убьют.
Ничего больше подумать я не успел.
Боль, боль, боль… Сплошная боль, раскаленная до бела. Я не мог чувствовать, не мог мыслить. Единственным оставшимся у меня желанием было то, чтобы это прекратилось. Я был словно в тисках, никогда бы не подумал, что боль такая… такая невероятно жестокая, просто сводящая с ума.
И меня на этом месте пронзило страшное предположение: а что, если я действительно сойду с ума? Ведь невозможно остаться нормальным после этого. Ну да, Алекс пережил то же самое и остался в здравом уме, но это вовсе не значит, согласитесь, что и мне так повезет… Или не повезет… Потому что еще не известно, что лучше: всю жизнь вспоминать о пережитом кошмаре, вскакивая каждую ночь от собственных криков, или же отгородиться завесой от мира.
Казалось, кошмар не кончится никогда, но в мире нет ничего бесконечного. И меня бросили в нашу с Алексом темницу.
Ну почему, почему я не мог, как Алекс, просто потерять сознание? Вместо этого я пребывал в состоянии странного оцепенения.
Даже не знаю, как это можно передать словами… просто было настолько плохо, что, казалось, в организме сломались предохранители. И столь желанное, в чем-то даже целебное, беспамятство все никак не хотело снизойти до меня.
Наверное, выглядел я ужасно: потрепанный и безумный вид, широко раскрытые глаза без всякого выражения…
Алекс подошел ко мне, и некоторое время стоял, пребывая в шоке. Я мыслить просто не мог. Я только потом догадался, что он был сильно напуган моим видом. Он ожидал, что я буду без сознания, и тогда хоть будет ясно, что делать. А мое сознание будто оцепенело. И Алекс понятия не имел, чем помочь.
В конце концов, он понял. Он опустился рядом со мной и приобнял за плечи. Он укачивал меня, вполголоса повторяя, что все будет хорошо, сам не веря своим словам. Тем не менее, это возымело эффект. Из моих глаз безудержно полились слезы. И продолжалось это довольно долго. А потом я, наконец, окунулся в долгожданное беспамятство.
Сознание возвращалось ко мне крайне неохотно. Опять. Тем более что в жизни не было ничего хорошего, так что мне и не хотелось приходить в себя. Для чего? Чтобы снова испытывать тоску и безнадежность? Я плохо помнил, что произошло после пыток, но все тело болело страшно. И я не знал, выдержу ли еще раз. Тут у моих пересохших губ оказался кувшин с водой, и я стал жадно пить. Утолив жажду, поднял голову и встретился с крайне обеспокоенными глазами брата.
Он бормотал какие-то слова утешения, невнятные, да они и не имели значения, важно было то, что мы с братом теперь навсегда вместе, я же так мечтал иметь хоть одного кровного родственника, которому на меня не наплевать. И теперь моя мечта сбылась, хоть и в свете столь страшных событий.
Потом мы просто наслаждались минутами тишины и покоя, поддерживая друг друга. Да, впереди у нас пытки, боль и отчаяние. Да, нашим семьям (как нам тогда казалось) наплевать на нас.
Но мы вместе и будем держаться друг за друга до последнего вздоха. Потому что мы братья.
