Глава 14Глава 14: «Денис Орлов: спасение»
Как и всегда, папа успел вовремя. А ведь я уже почти не верил в то, что все закончится удачно. То есть, я пытался приободрить Сашу, говоря, что папа успеет, и нас спасут. Но сам к тому времени верил в это уже слабо. Не то, чтобы я сомневался в отце, скорее всего к тому времени я начал сомневаться уже в жизни как таковой. Поймите правильно: жил себе нормальной жизнью, а тут она внезапно превращается в триллер с элементами драмы. А я нахожусь в центре действия и совершенно ничего не могу с этим поделать.
Вот так вот обычная, нормальная жизнь превращается то в мелодраму, то в триллер, то в дешевый боевик… Потому что она многогранна и загадочна, и не стоит забывать об этом.
Итак, сам я чувствовал себя хуже некуда, Саше тоже было плохо. Я понимал, что у нас обоих (мне не хотелось думать о своем преимуществе) шансов остаться в живых крайне мало. Тем не менее все мы на себе уже прочувствовали, до чего непредсказуема жизнь. Вот я и верил в то, что ее повороты и сюрпризы могут быть и к лучшему. И, слава Богу, не ошибся.
Когда нас вывели для обмена, у меня уже не было времени на размышления, а если я о чем-то и думал, уж, конечно, не вспомню этого сейчас. Все, что осталось в памяти, это эмоции. Я почувствовал облегчение, когда папа пришел. Самое большое облегчение в своей жизни.
А потом, когда Сашу заставили нести деньги для обмена, я почувствовал раздражение (на отца, который это спокойно допустил), страх (за друга)… и чувство вины.
Причем тут чувство вины? Тогда, конечно, оно было безотчетным, но позднее я долго думал об этом. Возможно, я вспомнил наше с Сашей первое знакомство и мое последующее совершенно безобразное поведение. Но, скорее всего, это просто вина за то, что так уж получилось, что в данный момент моя жизнь ценнее его. Не для меня. Но для моего отца и всей его службы безопасности. Они же пришли спасти меня, не мальчика-сироту. И только мою жизнь считают наиболее ценной. И всем им наплевать на моего товарища по несчастью. А почему? Только потому, что мне повезло родиться в семье Орловых, а ему нет? Он же лучше, добрее, честнее меня…
Знаете, вскоре все чувства вытеснил страх за Сашу. И было еще восхищение им, когда он попросил меня не вмешиваться и ни о чем не просить отца.
Я клялся себе тогда, что, если все пройдет благополучно, стану совершенно другим человеком. Что никогда не буду ни над кем издеваться, как раньше, что Саша не услышит от меня ни одного грубого слова…
Я не знал, как быстро все эти клятвы забуду.
Как бы то ни было, вскоре все было кончено. Все террористы уничтожены… Вот только Саша был ранен. Он спас мне жизнь, подставив себя под удар.
А дальше нас доставили в больницу. Причем, боясь за друга, я так в него вцепился, что мои руки еле разжали. Папа уверял, что теперь все будет хорошо, но я не верил. Мне казалось, что, если я вот сейчас отпущу Сашу, потеряю его навсегда. Это был какой-то иррациональный страх, но у меня было шоковое состояние, и все это понимали.
В общем, нас развезли по разным палатам, хотя я сопротивлялся. После осмотра врача оказалось, что мои раны не так ужасны, как мне казалось в плену. Врачей гораздо больше заботило мое эмоциональное состояние после всего пережитого. Поэтому, проведя все необходимые процедуры, меня отпустили домой с отцом.
До сих пор не понимаю, как я позволил себя увести, зная, что мой друг остается в этом месте совершенно один. И что о нем некому позаботиться. То есть ответ-то я знаю – сильнейший шок, но все равно не понимаю.
Сейчас то время вспоминается уже смутно, только помню, что все мои чувства притупились, я был тогда как тряпичная кукла, и совсем не мог адекватно оценивать происходящее. Меня, конечно, накачали обезболивающими и успокоительным. Скорее всего, и это тоже сказалось на моем состоянии. Так что я не мог сопротивляться, когда папа посадил меня в машину.
А потом дня три я просто спал. Я ничего не понимал и понимать не хотел, находился в каком-то дремотном состоянии, мне на все было наплевать, думать было больно, и я бросил это бесполезное занятие.
Только на третий день я снова почувствовал себя человеком. Слабость была во всем теле, хотелось пить. Но самым главным на тот момент была фигура отца у моей постели. Он выглядел очень уставшим, будто совсем не спал эти дни (возможно, так оно и было). Как только заметил, что я очнулся, папа спросил:
- Денис, как ты себя чувствуешь?
- Мог бы и лучше. Ты здесь все время сидел.
- Конечно.
- Наверное, мачеха в ярости.
- Олеся больше мне не жена. И в этом доме она никогда не появится.
И папа рассказал мне о том, при каких именно обстоятельствах он осознал, какая же Олеся на самом деле змеюка. Не скажу, что это было неожиданно, хоть и, конечно, неприятно. Я знал, что меня любят не все. Очень-очень далеко не все. Но чтобы вот так вот хладнокровно желали мне смерти… Знаете, это как-то уж слишком.
Тем не менее, все, что ни случается, к лучшему. По крайней мере, отец, наконец-то, выгнал из нашего дома эту лицемерку. И он попросил у меня за все прощения. Так что жизнь явно налаживается.
Только вот кое-чего не хватает. Точнее, кое-кого. Я и потом не мог себе ответить на простой вопрос: что побудило меня принять именно такое решение, а не какое-то другое. Почему одно из самых важных решений, коренным образом повлиявших на мою жизнь, было принято вот так, за одну минуту. Кто-то, возможно, скажет, что я легкомысленен. Но, честное слово, в тот момент я просто не мог иначе.
Я сказал отцу, что прощаю его, но и он должен для меня кое-что сделать. Я попросил его оформить опеку над Сашей Скрепкиным. Я рассказал ему о моем новом друге все, что знал сам: о нашем знакомстве (все-таки упустив свое недостойное поведение), о трагедии в его семье. Я сказал, что нужен Саше, что никогда не прощу себе, если он не станет частью моей семьи. Отец, вероятно, решил, что моя просьба – последствие шока. Хоть я и был серьезен как никогда. В общем, папа сказал, что мы поговорим позже, и покинул мою комнату.
Но я был серьезен, упорен и привязчив как банный лист. Уже на следующий день я встал с кровати и не отставал от отца, который, чтобы побыть со мной, взял три недели отпуска. Я все напоминал ему про Сашу, он все пытался отложить разговор. А я описывал, как моему другу скучно, грустно и одиноко. Говорил, что я тут дома поправляюсь, а он валяется на больничной койке, и это после всего того, что сделал для меня (конечно, я не забыл упомянуть, что, если бы не Саша, давно бы был покойником). Папа хмурился и говорил, что мы поговорим об этом позже. Я настаивал, папа заявлял, что это абсурд - просить его принять в семью как сына абсолютно чужого ему мальчика. Я отвечал, что ему не надо, если он не хочет, считать Сашу сыном. Достаточно просто установить над ним опеку, а остальным займусь я. Папа говорил, что это сейчас я рвусь помочь другу, а потом, меньше чем через год, для меня эта идея утратит свою нынешнюю прелесть, и я не раз об этом пожалею. Я настаивал на том, что этого не случится никогда.
И в итоге папа пригласил к нам психолога. Представляете! Он бы еще психиатра позвал!
Очевидно, перед Евгением Алексеевичем папа поставил вполне конкретную задачу, так как всеми правдами и неправдами он старался убедить меня отказаться от идеи завести названного брата. Объяснял, что между мной и Сашей огромная социальная пропасть. Говорил, что это сейчас мне кажется, что мое решение наилучшее, а на самом деле между мной и Сашей огромная пропасть. Мы по-разному росли, у нас разные представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, многие вещи, которые кажутся совершенно нормальными мне, будут казаться Скрепкину дикими. Вскоре мы начнем ссориться, и (как сказал мне психолог) в один совсем не прекрасный день я захочу, чтобы Саши не было в моей семье. А человек не игрушка, с ним нельзя так поступать.
В общем, до сих пор не понимаю, как выслушал этот монолог и не сорвался на грубость. Потому что тогда мне все, что сказал психолог, казалось жестоким и нелепым. Я был уверен в своем решении на все двести процентов и был убежден, что никогда в жизни о нем не пожалею.
В общем, беседа, на которую надеялся папа, ни к чему не привела. Наоборот, я стал с удвоенной энергией настаивать на своем.
И папа сдался. Я, конечно, испытывал некоторые угрызения совести. Потому что я заставляю папу делать то, что он не хочет. Я же не мог примириться с существованием в нашей жизни Олеси (не к ночи будь помянута), а теперь сам же навязываю папе Сашу.
Тем не менее, все-таки Саша - это не Олеся. В нем я уверен на двести процентов. Пусть мы с ним и не так уж долго знакомы (и это еще мягко сказано), но прошли через такое, что каждый час за год считать можно.
В конце концов, я же не так многого и прошу (как тогда казалось). И я действительно считал, что так будет лучше для всех.
Так что папа согласился оформить все бумаги, а для начала мы с ним поехали в больницу навестить Сашу.
В палату зашел я, папа пошел к врачу узнать о состоянии будущего воспитанника. Я же застал своего друга, со скучающим видом смотрящим в потолок. Он был в отдельной палате, большой и светлой. Это, конечно, заслуга папы. Как и то, что Саша, что заметно сразу, стремительно идет на поправку. Конечно, это папа оплатил и палату, и лечение класса люкс. И мне стало даже как-то стыдно, что он без моей подсказки (я был в полубессознательном состоянии в то время) сделал все, что смог, для моего друга. А я не только не поблагодарил, но и устроил ему такой жесткий прессинг. Непременно извинюсь.
Но пока что все мое внимание занимал Саша. Я положил на столик рядом с его кроватью купленные по дороге апельсины и спросил:
- Саша, как ты себя чувствуешь?
- Уже гораздо лучше, спасибо твоему отцу. Даже не знаю, когда и как смогу с вами расплатиться…
- Ты рехнулся совсем? Не надо никак расплачиваться, мы же друзья.
- Друзья? Денис, а ты в это веришь?
- О чем это ты? Я же тебе говорил…
- Да, я помню. Но тогда мы с тобой оба всерьез не верили, что останемся живы.
- И что?
- Понимаешь… я просто решил, что ты это все говорило несерьезно…
- Ты правда настолько плохо думаешь обо мне?
- Тут дело даже не в «плохо-хорошо». Просто посуди сам: между нами огромнейшая разница, ты сын очень богатого человека, скоро все, что произошло недавно, забудешь как страшный сон. У тебя же здесь полно приятелей, развлечений… всего, чего только захочешь. Я же нищий, к тому же круглый сирота. У меня за душой ни гроша, так что я никак не смогу составлять тебе компанию в тех местах, к которым ты привык. К тому же меня, очевидно, отправят в детский дом.
Повисло тяжелое молчание. Саша не хотел договаривать, а я, честно сказать, даже обиделся на него. После всего, что произошло, он, получается, все еще принимает меня за избалованного жизнью придурка? Ну… в некотором смысле Саша от истины не далек. Но я же изменился за время лагерных событий (по крайней мере, тогда я искренне так считал). Кроме того, ну как он только мог подумать, что я, оказавшись в родном городе, у себя дома, вот так просто забуду о нем, о том, что он дважды спас мне жизнь? Считает меня такой тварью?
Тем не менее, я решил не обижаться, списав это на шоковое состояние и стресс. Саша слишком многое пережил в последнее время, и цепляться к словам именно сейчас, когда он лежит в больнице, по меньшей мере нечестно.
Так что я просто в максимально доступных выражениях объяснил Скрепкину, что, если называю кого-то своим другом, слов на ветер не бросаю и такими вещами не шучу. Сашу это вполне удовлетворило и очень обрадовало. А потом в палату зашел папа и сообщил, что состояние здоровья Саши опасений не вызывает, и его выпишут уже через три дня.
Забирали Сашу из больницы мы с папой. Я пока не сказал другу, что папа занят оформление документов для опеки над ним. Конечно, сам Максим Орлов сделает все как нельзя лучше, но все-таки я предпочитал не хвалиться заранее, когда результат еще не известен (даже если он очевиден).
И еще одно: мы с Сашей решили, что поедем в лагерь добыть до конца смену. Естественно, после случившегося нападения большинство родителей забрали из лагеря своих детей. Но некоторые вернули их туда после известия о том, что вся банда захватчиков уничтожена. А у некоторых просто не было возможности забрать домой детей. А кое-кто не поверил, несмотря ни на что, в реальность и серьезность происходящего.
В общем, я это к тому, что папа по моей просьбе выяснил, что Николай Сергеевич Егоров все еще находится в лагере и будет там оставаться до конца смены. И спускать этой сволочи его делишки мы с Сашей были не намерены. Ой, напрасно Егоров связался со мной! Даже если Саша и предпочел бы забыть и не связываться, неужели он подумал, что это спущу на тормозах я? Знаете, я здорово портил людям жизнь и за гораздо меньшие неудобства, доставленные мне. А иногда (сознаюсь) и вовсе без повода.
А уж если какой-то прыщ настолько увлекся любительской психологией, что поссорил меня с лучшим другом… Да я его вообще в порошок сотру!
На самом деле, конечно, я понимал, что во многом виноват сам. Это же я так просто поверил в текст того письма. Я могу еще понять Сашу, он же не искушен в подобных вопросах. Уж Скрепкин-то точно никогда не пытался никому испортить жизнь. Но уж я-то мог бы и догадаться, что дело тут не чисто. Я же рос среди людей, которые считают, что им дозволено все (ну или почти все). Они искушены в подобных вопросах и не дают себя провести. Да что там говорить… Я сам считал, что к своим тринадцати годам знаю жизнь досконально, что меня, такого умного и проницательного, не обмануть. И попался как идиот!
И за это я еще больше хотел отомстить Егорову. Он же считает всех вокруг марионетками, думает, что, если ему несколько раз удалось удачно провернуть некоторые задумки, теперь он является великим кукловодом. Скорее всего, он еще и считает, что уж его-то самого не провести. Он просто не знает, с кем связался. А я был уверен, что, если не отомщу этому молокососу, никогда себе не прощу.
Так что я уговорил папу отпустить нас с Сашей в лагерь. Конечно, он был против. Объяснял, что мы с Сашей много пережили и еще не достаточно окрепли. Я же настаивал на том, что теперь все будет хорошо, а условия в лагере прекрасные. В конце концов, папа усилил охрану лагеря людьми из своей службы безопасности и взял с меня обещание, что, если почувствую себя плохо, немедленно вернусь домой.
И мы с другом снова отправились в лагерь.
Приняли нас восторженно, прямо как героев. Сперва в свой кабинет вызвал директор и там долго приносил свои извинения. А Саше сказал, что, зная о его тяжелом положении, согласен оставить его в лагере до самого конца сезона, чтобы он смог отдохнуть и набраться сил. Для чего, не сообщил, но мы его прекрасно поняли. Для тяжелой жизни в детском доме. Саша поблагодарил, лицо его исказила гримаса. Как же мне хотелось в тот момент сказать, что ему не придется ехать в детский дом, что он вскоре станет членом моей семьи. Но я сдержался: всему свое время.
Детей в лагере, и правда, оказалось совсем немного. И все они были какими-то напуганными. Но, когда увидели мою охрану, немного расслабились и перестали походить на загнанных в угол зверей.
Нас с Сашей расспрашивали о пребывании в плену, будто не замечая, что вспоминать об этом нам неприятно. Впрочем, я сам положил конец этим расспросам. Сказал, что еще один вопрос в этом духе, и я уеду из лагеря, а вместе со мной и охрана. И больше об этом никто не заговаривал.
Мы с Сашей стали собирать информацию. Скажу честно: меня вымотали последние события, и просто не хотелось затевать долгие и хитроумные комбинации, дабы отомстить одному самоуверенному придурку. Так что действовать я решил способом простым и поверенным. И для начала нам необходимо понять, кому и сколько насолил Егоров. А я абсолютно убежден, что мы с Сашкой не единственные его жертвы. Так что мы занимались расследованием.
Что же касается самого Егорова, он был весь как на иголках и очень расстроен тем, что мы с Сашей помирились. Друг предлагал мне сделать вид, что мы с ним все еще в ссоре, чтобы усыпить бдительность Егорова, но я категорически отказался. Просто потому, что последние события слишком измотали меня. Не хотелось притворяться, на это требуется слишком много моральных сил, которых тогда у меня не было. Тем не менее, Егоров, видимо, решил, что мы с Сашей просто помирились под влиянием шока. Скорее всего, он настолько уверен в том, что поступки всех людей шаблонны, что думает, что может угадывать их. И считает, что, раз мы сразу не набросились на него с кулаками, значит, не догадались о его причастности к нашей ссоре. Ох и недооценивает он нас… И скоро сам поймет это.
Особенно тяжело мне давалось то, что я видел хмурое лицо Саши, его печальные глава, и не мог ничем его утешить. Я же прекрасно понимал, что друга больше всего угнетает неизвестность, что каждый день он ждет социального работника, который сообщит ему его судьбу. А я же все уже знаю. Но бумаги пока не оформлены, и я не могу сказать заранее. Хорошо еще, что Сашу хоть немного отвлекает наше с ним расследование. В котором мы, кстати, весьма преуспели.
