Глава 14. Суд ЛинчаНаскоро очистив котелок и вытряхнув угли из неостывшей печки, идем через реку вброд. Правда, мы с Донни не идем, а едем - я на Гейле, он на Уолтере: для нас тут все-таки глубоко.
Джефри взлетает на крутой берег, словно кот на дерево. На плече у него моток мокрой веревки, спасенной с плота. Один ее конец он привязывает к кривой сосне, другой сбрасывает вниз.
Я поднимаюсь первой. Еще не стемнело, и если приглядеться, то с высоты можно увидеть наш покореженный плот, застрявший в пороге. Как бы мы в пути ни хлюпали носами и ни стучали зубами, как бы ни проклинали ледяную воду, расчески и перекаты, как бы ни желали всем нутром, чтоб это поскорее закончилось, все-таки сейчас мне его жалко. Как прекрасно было бы плыть по летней высокой воде, греться на солнышке, купаться и стирать одежду, когда только пожелаешь, и не давиться одними рыбьими костями на завтрак, обед и ужин… чтоб ни мелей, ни камней, ни холода, ни голода, ни грязи. Хуже всего грязь. Руки пропахли рыбой, похоже, навсегда. Если еще неделю моя голова будет не мыта, придется остричь ее наголо… Зимой по рекам сплавляются или полные идиоты, или беглецы, для которых это единственная дорога. Подняв воротник до макушки, я представляю себе летние зеленые берега, полуденное солнце в теплой воде, водомерок, скользящих между ярко-желтыми кувшинками, блестящих голубых стрекоз, прибрежные заросли, полные диких уток, и снова поминаю добрым словом Альму Койн. Теперь с летней рекой можно распрощаться – скорее всего, уже навсегда.
Наверху такой ветер, что мне приходится держаться за дерево. Остальным тоже достается, но они тяжелее меня - их хотя бы не сносит с обрыва. Пока окончательно не стемнело, нужно скорей уйти в лес, где такого сильного ветра нет. Правда, там еще много чего нет. Например, воды или камней, которыми можно было бы обложить печку. И, конечно же, ни одной, даже самой костлявой рыбёшки. На завтрак у нас еще кое-что осталось, но дальше придется надеяться только на нашу с Гейлом охотничью удачу и на чистый снег. Река больше не накормит и не напоит.
В темном лесу мы ухитряемся почти вслепую соорудить навес: как говорят у нас в Двенадцатом, сегодня луна с ушами, то есть окружена таким венчиком… да что объяснять, с ушами – и все. Да еще ветер. Два вернейших признака ухудшения погоды. Набив снега в оба котелка и пристроив над печкой мокрую одежду, ребята усаживаются на кучу хвороста, а мы с Гейлом уходим спать – наша стража утренняя. Джефри с Уолтером достали библиотеку и читают вслух по очереди, чтобы не уснуть, но нам под их бубнящие голоса очень даже хорошо засыпается…
Заступив на пост посреди ночи, мы видим, что вокруг светло, но не от лунного света, а от густого снегопада. Снег летит большими хлопьями, попадая под навес. Завернувшись в одеяло с головой, мы садимся к самой печке и очень скоро убеждаемся, что без камней она прежнего тепла не дает. Пытаемся согреться кипятком, но тут другая беда: приходится часто вылезать из-под одеяла – то за снегом, то по иной надобности. Далеко не отойдешь - в лесу отчетливо слышен вой. Неизвестно, кто или что это воет: ветер в верхушках деревьев или настоящие голодные волки.
Наконец наступает утро. Доев остатки вчерашнего улова, мы снимаемся с лагеря. Джефри определяет направление, первым идет Гейл, последней я – впереди лучник и позади лучник. У меня самый легкий рюкзак, чтобы ноша не мешала стрелять, впереди протоптанная четверыми колея, но все равно шагать по лесу оказывается ничуть не легче и приятнее, чем плыть по воде. Не только я, но и все мы уже успели отвыкнуть от пешего хода и тяжестей на плечах. Почти неделю нас и наше имущество несла река, а теперь приходится тащить все на себе, продираясь через подлесок, спотыкаясь о бурелом, проваливаясь в ямы и тратя на это уйму сил, не имея ни крошки на обед.
На привале мы оставляем ребят и идем охотиться, хотя надежды почти никакой: в такую погоду все порядочные звери сидят по норам. Все же удается подстрелить одного полоумного кролика и двух белок. Между кроликом и последней белкой проходит около трех часов. Как раз на то, чтобы забраться невесть куда в поисках добычи, а потом по собственным следам выйти обратно.
Когда обглодана последняя косточка, а в котелках снова сухо и чисто, во все пять голов приходит одна и та же мысль: так мы далеко не уйдем. Нужно где-то переждать метель, чтоб не тратить силы понапрасну, и запастись провизией. Во-первых, мы никуда не торопимся. Во-вторых, если бы за нами гнались, то запросто могли бы сцапать еще на реке. День или два мы спокойно можем пересидеть в тихом месте.
- А почему бы не здесь? – Джефри показывает на карту, где обозначены какие-то развалины.
Мало ли что можно встретить в развалинах, но все соглашаются – лучше, когда в такую метель вокруг тебя стены, а сверху потолок.
Через несколько миль, еле переставляя ноги, замерзшие и обессилевшие, мы выходим к разрушенному городу.
Когда-то он, видимо, был уничтожен пожаром – все, что могло выгореть, выгорело. Кирпичные стены раскрошились от времени и обвалились, уцелели только железобетонные коробки, и те уже насквозь пропороты молодыми деревьями. Лес уже забрал почти все, что сотни лет назад у него отвоевал человек.
Вот это, наверно, когда-то было центральной улицей. Я перешагиваю упавший фонарный столб, вывернутый из земли корнями молодой сосны. Дерево победило железо.
А здесь, конечно, бывшая главная площадь. Самое красивое место в городе сейчас просто самое целое. Когда-то по праздникам и воскресеньям здесь гуляли нарядные горожане, дети заглядывались на кондитерскую лавку, девчонки – на модный магазин, а парни – на девчонок… совсем как дома.
Меня останавливает жесточайший приступ кашля. Как будто не хлопья снега, а пепел, поднятый ветром, летит в лицо, засыпает глаза, попадает в легкие… вихри пепла носятся по мостовой, как перепуганные призраки… вместо заснеженных развалин вокруг меня черные дома, еще не остывшие от пожара…
лес еще не вошел в город, он ждет за забором. Конечно же, это просто галлюцинация, вызванная усталостью и голодом, но с каждым шагом картина все ярче, а голос в голове звучит все громче:
это твой город. Это было твоим городом. Это все, что осталось от Двенадцатого.
- Гляди-ка, булочная. – Идущий впереди Гейл показывает на один из уцелевших домов, где над входом покачивается и скрипит ржавый железный крендель. Морок рассеивается: у Мелларков была другая вывеска,
нарисованная. – Или пекарня. – Он оглядывается на меня: - С тобой все в порядке? – Его слова вызывают новый приступ кашля, сгибающий меня пополам. – Стоп, дальше не идем.
- Если пекарня – значит, в ней должна быть печь, - рассуждает Джефри, которому никакие видения не мешают наблюдать и соображать. – Стены целые – может, и она цела. Хотя бы согреемся и высушим одежду.
- Ну да, за ночь ни черта не высохло. – Уолтер держит курс на крендель, мы бредем следом.
В пекарне стены и потолок черные, как в шахте. Бетонный пол покрыт битым стеклом и слежавшимся пеплом. Лучше не думать, чем или кем был этот пепел. Донни сразу пугается, нет ли тут скелетов. Мы с Гейлом идем осматривать здание. Никаких скелетов, к великому облегчению, не находим ни на первом этаже, ни на втором. Следов человеческого присутствия тоже. А вот печь, большая и черная, как угольная глыба, на наше счастье цела.
Пока ребята устраиваются, мы идем ставить ловушки. Знаю по Играм, что это неплохой способ выдать себя, но другого выхода у нас нет: нельзя тратить на охоту больше сил, чем мы можем восполнить. К тому же вряд ли кто-то из людей в такую погоду станет шататься по лесу – разве что такие, как мы.
Надо же, нам снова везет: по дороге попадаются еще две белки. Хватит разве что на котелок жидкого бульона, но это лучше, чем ничего.
Несмотря на усталость и голод, ребята без нас неплохо поработали: пепел и битое стекло прикрыты хворостом, дров наготовлено на всю ночь, оконный проем занавешен одеялом. А у печи - глазам не верю – наперекор черноте стоят новенькие, только что из-под топора, пахнущие свежим деревом большая скамья и самый настоящий стол. Похожие на кукольную мебель, которую папа делал из тонких палочек, только увеличенную раз в двадцать. А может, это просто мы все от голода усохли и провалились в черную дыру, где лежат чьи-то потерянные игрушки.
- Нравится? – Уолтер со всего маху усаживается на скамью, она его выдерживает. – У нас в Седьмом всю мебель делают из таких дров. – Он хлопает по скрепленным сучьям в руку толщиной, приглашая сесть рядом. – Ты к нам в палатку заходила? Нет? Там такая же стоит… стояла…
Становится тихо. Все вспоминают лагерь, как потерянный рай. Кто-то вздыхает, как Уолтер, у кого-то сжимаются кулаки, как у Гейла. Кому и зачем было нужно, чтобы пятеро стали бездомными, а пятьдесят пять - голодными?
– Это была совсем другая жизнь, - прерываю я молчание. – Нам было нечего бояться. Ни доноса, ни петли, ни миротворцев, ни голодной смерти…
- Да уж, не то, что дома, - разжав кулаки, Гейл кладет руку мне на плечо. – Что хотели, то и делали… и ничего за это не было – вот разве что Мэй...
- Бесстыдники, - произносит Джефри ее голосом. – Разве дело в этом? Вы небось и в своем лесу что хотели, то и творили… В лагере все были вместе, а не каждый за себя. Вот что главное.
Да, не поспоришь – это и было главным: все ели из одного котла, все делили поровну, все верили друг другу и верили в будущее… Никто и представить себе не мог, что у этого будущего толстая физиономия Главного распорядителя Квартальной Бойни Плутарха Хэвенсби.
Когда сумерки сгущаются, мы наконец-то разжигаем печку, у которой ребята ухитрились прочистить забитый листьями дымоход.
Я смотрю на черный след, который давным-давно в этом доме оставил черный день, пытаясь увидеть печь белой, а комнату – чистой, с занавесками и геранями на окнах, услышать звон посуды, скрип половиц и человеческие голоса. Когда-то местный пекарь и его семья здесь пекли настоящий золотистый хлеб и булочки… может, даже с сыром. Теперь окно густо заплетено ежевикой, дом похож на пещеру, а в печке пятеро голодных беглецов готовят жидкий бульон из двух тощих белок и почти пустой чай.
- Давайте представим, что в печи стоит огромный поддон хлеба, - начинаю я игру, когда мы сидим за столом, и у каждого по кружке горячего варева. – Вот мы вынимаем круглый хлеб, с корочкой … горячий, руки жжет… вот мы его разламываем на части… чувствуете, какой запах?
- Ага, - Донни втягивает носом воздух. В его завороженно блестящих карих глазах отражается настоящий горячий каравай.
- Вот каждый берет по большому куску… взяли? Теперь запиваем из кружки... Запили? – И в самом деле, по комнате разносится запах настоящего свежего хлеба. – Еще по кусочку… ох, какая вкуснятина…
Это игру давным-давно придумали мы с Прим. Когда на ужин бывал только пустой кипяток, мы делали так. Посреди стола ставили самую красивую тарелку – белую с синими букетами, еще из маминого городского дома. Это была не простая тарелка, а волшебная. Для волшебства еще требовалось постелить на стол цветные вязаные салфетки и расставить большие синие чашки. Только тогда можно было разливать кипяток с мятными листьями и начинать... Мы смотрели на тарелку, представляя себе на ней большой пышный каравай, и громко говорили, как нарезаем его большими пахучими ломтями, как запиваем каждый кусок горячим чаем – и в самом деле, через несколько минут в доме пахло свежим хлебом, а животы уже не так сводило от голода. Когда мы пытались представлять себе на этой тарелке расписные пироги с витрины, ничего не выходило. И тарелка, и животы оставались пустыми, зато с хлебом получалось всегда. В Деревне Победителей у нас каждый день на столе стоял настоящий белый хлеб, но никогда он и вполовину не был таким вкусным.
Никто меня не перебивает, все включились в игру, все по команде запивают мутной горячей водой воображаемый хлеб из моего детства. А может, из своего тоже.
- Спасибо, Китнисс, было очень вкусно. – Джефри отряхивает крошки с бороды. – Это было первое. На второе сегодня жареные штаны. Никто не против? - Открыв печь, он кидает на решетку ворох сырой одежды и расправляет палкой.
- До хруста или как? – сразу интересуется Гейл. – Я бы не отказался от поджаристой корочки.
- Вечно у него все внутри сырое, а снаружи подгорелое, - ворчит Уолтер. – И штаны, и ботинки. Еще и недосаливает.
Услышав про недосол, Донни открывает печную дверцу и с самым серьезным видом посыпает солью кучу тряпья. Из печки вырывается пар и запах жареных штанов. Забыв об осторожности, мы хохочем, как малые дети, и Донни громче всех. Папа говорил, что пять минут смеха заменяют стакан сметаны. Если так, то мы сегодня сыты по уши…
Насмеявшись, мы вынимаем готовые штаны и раскладываем на столе досушиваться. В печку летит еще одна охапка дров. Ребята уходят спать, а мы с Гейлом устраиваемся на скамье.
Это первый дом, в который мы вошли с тех пор, как сбежали из Двенадцатого. Подземелье не в счет, несмотря на то, что там были и горячая вода, и электричество. Все-таки дом не просто тепло и уют, а нечто большее. Этого нет в теплом и сухом Тринадцатом, но есть в пекарне, выжженной дотла – она
помнит. Странно, как мы сами еще не забыли, что такое дом…
За стеной снова кто-то воет – не то волки, не то ветер. Одеяло вот-вот сорвет с окна. Кажется, все здешние призраки столпились у порога и чего-то ждут. Сказать страшно, промолчать нельзя.
- Мне кажется, это место похоже на наш город. – С первыми словами справилась, дальше уже легче. – Я хочу сказать, что, если бы Двенадцатый сожгли, так бы он и выглядел…
- Если бы его сожгли, - немедленно отзывается Гейл, - жирный бы проболтался. Или Койн.
Конечно, он тоже все время об этом думал.
- А если бы мы остались? – наконец, я могу это выговорить.
- Что ты имеешь в виду?
- Мы бы… спасли всех или подставили?
Мы смотрим друг на друга, а призраки у порога смотрят на нас, как будто от правильного ответа город снова может стать городом, а они – живыми людьми.
– Кого-нибудь – непременно бы спасли, - отвечает Гейл не то мне, не то им. - Но всех бы - точно подставили.
- Это как?
- Да очень просто. Вспомни пулеметы на крышах. Я об этом думал. – Прижав к себе, он гладит меня по немытой голове. - Если бы началось, мы смогли бы кого-то вывести в лес. Но не весь дистрикт. Я разве тебе не говорил? Когда объявили о твоей гибели, никто особо не горевал – даже котловские, потому что Котел сожгли. Можно сказать, все вздохнули с облегчением, потому что жили, как на пороховой бочке – ты не знала? - а для Дня пакетов им хватит и одного Пита. Теперь и им хорошо, и нам хорошо… правда ведь, хорошо? – Я сонно киваю. – Поспи, Кискисс, на тебе лица нет. Если что, растолкаю. - Последнее, что я чувствую – это его губы на своем виске.
Видимо, призраки у порога только и ждали, когда я усну, чтобы залезть мне в голову. Их много, они обступают меня, что-то рассказывают наперебой, водят по площади, по улицам, по дворам… они спешат показать мне все, от крыш до мостовых, они торопятся - пока не началось. Пока их голоса не перекроют выстрелы из автоматов. Улица пустеет, город рассыпается на цветные осколки, раздается не то громкая ругань, не то собачий лай, меня больно хватают за ноги и тащат… я открываю глаза и вижу, что прямо в переносицу мне наставлен настоящий автоматный ствол.
- С добрым утром. – Подняв за шиворот, меня швыряют к стене, где с поднятыми руками уже стоят Джефри, Уолтер, Донни и Гейл. У Гейла разбит нос, у Уолтера фонарь под глазом. Прямо над их головами на черной стене свежий след от автоматной очереди.
- Руки вверх. – Окончательно проснувшись, я вижу трех бородатых громил в меховых куртках и кожаных шляпах. На полу в пепле отпечатки подкованных сапог. Это уже не призраки. Добро пожаловать на фронтир.
Двое стоят, направив в нашу сторону автоматы и всем своим видом давая понять, что готовы пустить их в ход немедленно. С удовлетворением замечаю, что на их физиономиях тоже наливаются большие синяки. Третий, небитый, вытряхивает наши вещи из рюкзаков. Рядом на полу сложены в кучу наши же луки, стрелы, ножи и топоры.
Как хорошо, что самое ценное у меня по карманам и за поясом – таблетки, библиотека, кривая игла с шелковой ниткой. Хотя, кроме оружия, ничего забирать не торопятся. Значит, есть надежда, что это не грабеж. Скорее всего, сами ищут что-то у них украденное и не находят. За окном слышны человеческий голос и собачий лай. Мы с Гейлом переглядываемся: вот уж точно, не просите, а то получите. Хотели увидеть гигантских собак – сейчас они сами устроят нам смотрины...
И точно, в пекарню входит четвертый детина, а с ним – два самых огромных пса, которых я когда-либо видела. Значит, рассказы не врут. Вот они, переродки – именно такие сожрали Катона.
- Сидеть, - командует им детина. Звери послушно садятся мохнатыми задницами прямо в пепел. Если им прикажут, они так же послушно откусят наши головы.
Осмотрев содержимое наших рюкзаков и ничего не забрав, третий громила обращается к нам:
- Кто вы такие? Что вам тут надо? Я вас не знаю.
Похоже, на фронтире эти слова вместо приветствия. Жаль, что фраза не закончена – мы бы тогда мигом сорвались и ушли куда подальше.
- Говорю тебе – мы в бегах, – устало объясняет ему Джефри. – Трое из Седьмого, двое из Двенадцатого. Идем в Город. И сами никого тут не знаем…
- По-моему, они не при делах, – задумывается один из стерегущих нас громил, которому наверняка до смерти надоело стоять на одном месте.
- Откуда ты знаешь, при каких они делах? – возражает небитый - видимо, он у них за старшего. – Ты их раньше видел? И никто не видел.
Мне их разговор совершенно не нравится, но тут в него вступает человек с собаками:
- Долго думаете. Мои бойцы уже проголодались.
У Донни на лице такой ужас, что Уолтер не выдерживает:
- Людьми кормишь?
- Нет, они гадость не едят, - бросает собачий вожатый, - в вас паразитов больше, чем они весят. – Донни с Уолтером облегченно выдыхают. - Сэм, отведем их к шерифу, пусть сам с ними разбирается. Там и народу больше, и соврать сложнее. Если их кто-то где-то видел…
- И то правда, - оживляется второй громила, - не торчать же тут с ними до вечера.
Значит, убивать нас в их планы не входит. Во всяком случае, пока.
- Опустите руки, - командует небитый Сэм. - Ты, мелкий, - глядя на меня, он показывает на наши выброшенные вещи, - уложи барахло, да побыстрее. Ной, - приказывает он громиле, не желающему торчать здесь до вечера, - забери все железо, луки они сами потащат.
Чувствую, что Гейла отпустило, и остальных тоже: меня приняли за мальчика. Неизвестно, как могли бы эти громилы поступить с девочкой. Лучше о таком вообще не думать.
- Начальник, на двор-то отпустишь? – Уолтер показывает на Донни. – Мальчишке уже невмочь…
- По одному, - разрешает Сэм и смотрит на собаковода. Тот кивает.
- Иди, можно, - Уолтер подталкивает Донни к выходу.
- Малыш, проводи. – Один из жутких псов поднимается. – Не ори, а то хуже будет, - прикрикивает собаковод на перепуганного Донни. - Этот пес в десять раз умнее тебя. Иди уже, а то прямо здесь обделаешься.
- Я пойду с ним. - Уолтер делает шаг к дверному проему, ему в грудь тут же утыкается автомат.
- Еще дернешься без разрешения - и никто никуда не пойдет, - обещает громила без имени, видимо, получивший свой синяк именно от Уолтера. – Тут все и останетесь. Навсегда.
Пока внимание отвлечено на Уолтера, а Ной пропадает куда-то с нашими топорами и стрелами – больше он в один прием загрести не смог - мы с Гейлом успеваем еще раз переглянуться. С краю лежит мой нож… утащить не получится, а вот в пепел закопать можно – вроде как нечаянно затоптали.
Улучив момент, наступаю на нож и быстро подвигаю ногой ближе к себе, другой ногой нагребаю на него пепел, потом еще. Отступив на шаг, вижу, что нож надежно похоронен. Гейл стоит, повернувшись каменным лицом в сторону выхода, но я-то знаю, что он видит даже затылком. Он все прекрасно запомнил и вытащит нож при первой же возможности. Так, мы почти вооружены.
Возвращается Донни, целый и невредимый, только очень бледный и напуганный. Серый пес невозмутимо ступает рядом. Следующим отпускают Уолтера.
- Без глупостей, - предупреждает собаковод, замечая, как пес и Уолтер смотрят друг на друга, - а то Малыш тебе горло вырвет.
Последней выводят меня. Ветра сегодня нет, но снег по-прежнему валит, засыпая четырех оседланных лошадей – одну белую с черной гривой и трех рыжих, как Лютик. Я запомнила в лесу след щербатой подковы… так и есть, вот он. Интересно, что эти люди сделали с нашим раненым? Скормили своим переродкам или просто закопали в снег?
Чтоб себя не выдать, приходится отойти в дальние кусты. Впрочем, никому из громил нет дела до безоружного худосочного мальчишки. Кроме того, огромная зверюга все время держится рядом, не давая сделать ни одного лишнего движения. Вместе со мной псина-переродок усаживается в снег, становясь выше меня на целую собачью голову.
- Не рассказывай никому, ладно? – прошу я, глядя за зверя снизу вверх. Кто их знает – вдруг они еще и разговаривают. У псины взгляд неподкупный, как у миротворца в Котле. Может, и договоримся.
- Знаешь, у нас тут ловушки, - сообщаю я псу по секрету, вставая и застегиваясь. – Если туда что-то попалось, мы с тобой обязательно поделимся… Только не говори про меня.
По выражению собачьей морды понимаю, что условия приняты и сделка заключена. К пекарне мы возвращаемся, связанные общим уговором.
Во дворе уже стоят Гейл, Уолтер, Джефри и Донни, у каждого за спиной его поклажа.
- Все на месте. – Гейл подает мне рюкзак. Отлично - значит, нож он забрал.
- Грохнули бы вас прямо здесь, - оглядывая нас из седла, сожалеет Сэм, - но все должно быть по закону. Да и патронов жалко.
Оказывается, на фронтире тоже есть закон. Который мы, без сомнения, нарушили. Неужели, подстрелив на ужин двух тощих белок? Да кто их видел?
Мы идем по хоженой тропе – четверо конных, пятеро пеших и два пса-великана, не дающие ступить ни вправо, ни влево. На все попытки выяснить, в чем дело, получаем три исчерпывающих ответа: «заткнись», «закрой рот», «еще звук, и вы покойники». Вскоре всадники оказываются впереди – видимо, рассудив, что голодные и безоружные бродяги никуда не денутся, нас решают оставить в хвосте под присмотром Малыша и его мохнатого собрата. Мы еле плетемся – мало того, что голодны и не выспались, так еще и во рту пересохло, будто целый день жевали песок. Не в силах больше терпеть, я протягиваю руку за снегом, но тут же слышу предупреждающий рык. Ничего, звери, я уже знаю ваше слабое место…
- Малыш, - я умоляюще смотрю на переродка. – Кусочек снега – кусочек кролика. Идет?
Судя по тому, что пес снова изображает миротворца в Котле, мы договорились. Набрав снега под внимательным собачьим присмотром, я несу его ребятам, тоже умирающим от жажды. Каждый скорее лепит себе снежный шарик, чтоб лизать по дороге – хотя так и хочется проглотить целиком. Как такие холодные шарики назывались в Капитолии? Ах да, мороженое.
Разбирая снег на шарики, договариваемся почти без слов, чтоб не услышали переродки: на допросе ни слова о лагере. Вообще о Тринадцатом. Нас там не было. Да, шли, но сбились с дороги. Встретили в лесу старика, он рассказал, как попасть в Город, и вскоре помер. Стоять на этом изо всех сил. Неизвестно, что у этих громил на уме… а теперь еще и неизвестно, есть ли надежда на помощь из-за забора, если на лагерь нападут.
Вскоре мы чувствуем запах костра и чего-то съедобного… ну да, каши. Снова вспоминается лагерь, в носу противно щиплет, а в животе воет, как в печной трубе. Еще через некоторое время мы слышим человеческие голоса и выходим на край поляны.
Первое, что я вижу – это лошади, жующие настоящий овес из торб, подвешенных к их мордам. Вот это да. Если у них лошади едят овес, что же едят люди?
Но долго глядеть на такое диво мне не дают. Громилы спешиваются, привязывают лошадей к деревьям и ведут нас к большой палатке - видимо, в ней и сидит этот самый шериф. Прежде чем предстать перед ним, мы с Гейлом замечаем нашего старого знакомого, крепко привязанного к большому дубу. На толстом суку уже приготовлена петля. Под нее подставлен бочонок. Зачем - понятно без объяснений.
Из немногих вещей, что я успела узнать о фронтире, тут же вспоминается, что пристрелить здесь могут за просто так, но повесить – только за два преступления. Первое – воровство, второе – работа на Капитолий. Надо же, и у них воровство карается смертью. Но капитолийским шпионам еще и выжигают на лбу литеру С. У этого нет - значит, нечист на руку. Что не удивительно с такой рожей…
- Жаль твою работу, Кискисс, – чуть слышно говорит Гейл.
Появившийся из палатки человек жестом велит нам приблизиться. На его рыжей меховой куртке большая оловянная звезда, а на заросшем рыжей бородой лице оловянные глаза. Ничего нового. Интересно, чем он отличается от главы миротворцев.
Он долго разглядывает нас от макушек до сапог и снова от сапог до макушек. На лице его написаны очень знакомые вещи: молчать, здесь спрашиваю я, не вздумайте мне врать, вижу вас насквозь. Если Крей или Хопкинс ходили по Котлу с такими физиономиями, это всегда означало следующее: либо сбрасывай цену до смешной, либо вообще отдавай все задаром, а лучше поскорее уноси и ноги, и товар. Нам отдавать нечего, кроме собственных шкур. Если бы хотели что-то забрать – уже бы забрали.
- Знаете, кто я? - насмотревшись, произносит рыжебородый. Нам ответить нечего. – Все равно вы скоро сдохнете, но на всякий случай запомните: шериф Аарон Линч.
- Мы слышали кое-что про суд Линча. - Джефри спокойно глядит в его оловянные глаза. – Прежде чем сдохнуть, хотелось бы все-таки узнать, в чем наша вина.
- Еще одно слово, умник, - предупреждает Линч, - и пойдете рыть себе могилы прямо сейчас. Но если все мне честно расскажете, то пойдете чуть попозже. – Он кладет руку на кобуру. - Кто такие и откуда?
- Мы беженцы, - заводит Джефри привычную песню. – Трое из Седьмого, двое из Двенадцатого. Идем в Город…
За его спиной хмыря начинают отвязывать. Скоро он будет качаться в этой петле… может, и мы рядом с ним. Если верить шерифу, нам все равно терять нечего, а врач отвечает за своего пациента. Это то, что намертво засело в моей голове с детства и сейчас не дает стоять спокойно. Может, все это зря, но если хотя бы не попытаться, потом будет навсегда поздно…
Ноги сами делают шаг вперед:
- Извините, можно спросить?
И тут начинаются странные вещи: я чувствую, как за моей спиной встают поколения предков-целителей, готовые защитить и меня, и Гейла, и моих друзей, и раненого, привязанного дереву в ожидании казни, будь она хоть трижды справедливой. Врач отвечает за больного, кем бы тот ни был - это закон, переживший всех на свете шерифов, и ни один из них ничего не мог с ним сделать. Как не смог Сенека Крейн.
И точно, вместо того, чтоб немедленно пристрелить, Аарон Линч глядит на меня с интересом – как матерый кот-крысолов на нахального мышонка. Я спокойно встречаю его взгляд. В самом деле, смерть на фронтире - дело частое, она приелась, пулю в лоб выпустить легче легкого – почему бы сначала не поиграть?
- Вопросы здесь задаю я, - напоминает шериф, когда ему надоедает меня разглядывать. – Ладно, спрашивай быстрее… пока не закопали. А то из-под земли плохо слышно.
- Скажите, пожалуйста, - говорю я самым твердым голосом, на какой способна, показывая на привязанного хмыря, - за что вы хотите повесить этого человека?
- За шею, - отвечает шериф. Никто не смеется. – А какое тебе до него дело? Он вам кто?
- Да никто, – вмешивается Гейл. Он говорит спокойно, но я знаю, чего ему это стоит. – Мы даже не знаем, как его зовут. Мы с… братом позавчера нашли его в лесу. Кто-то порезал, а мы зашили и перевязали. Теперь просто хотим узнать, по какой причине наша работа сейчас идет коту под хвост. Вот и все. Ничего личного.
- Вы доктора?
Из палатки выходит еще один большой человек - других на фронтире, похоже, не водится. Лицо еще не старое, но голова седая. Шериф слегка теснится в сторону: или дело очень важное и срочное, или… или тут есть люди главнее Аарона Линча.
- Он - нет, - поспешно отвечаю я. – Он просто помогал. Это я доктор.
- Ты? – Седой прищуривается, как будто проверяя, не фальшивая ли монета. – А не молод ли для доктора?
- В нашей семье все врачи еще с незапамятных времен, - говорю я чистую правду по методу Гейла: в Двенадцатом аптекарь – тот же врач. – Меня учили с детства.
- Если так, то вы нам и нужны. – Он делает приглашающий жест. - Зайди-ка в палатку.
Значит, им нужен доктор… Это хорошо. Пока я доктор, мы можем быть в безопасности. Но если больной при смерти - нам всем уж точно конец. Не в Город попадем, а на тот свет с ним за компанию. Впрочем, Линч и так наобещал… много чего. Да и отступать уже некуда.
В полумраке палатки я вижу лежащего на одеяле паренька. Сердце делает несколько лишних ударов: у него светлые волосы. На лице знакомая гримаса привычной боли… только этого не хватало. Ладно, в крайнем случае дадим ему анальгетик, опросим, что-нибудь порекомендуем… а там, глядишь, что-нибудь еще произойдет. В нашем положении главное – тянуть время.
Не дожидаясь моих вопросов, бедняга показывает на правое плечо. Осторожно убираю накинутую куртку, расстегиваю рубашку… весь сжавшись, он испуганно следит за моими руками… облегченно вытираю пот со лба. Это не заражение крови, не рваная рана, даже не огнестрельная. Это всего лишь вывих плеча. Да, но я никогда в жизни не вправляла вывихи – только видела, ну и еще пару раз помогала…
В любом случае я больше не бродяга – я доктор, а с докторами считаются. И с их спутниками тоже.
Напустив на себя строгий докторский вид, спрашиваю:
- Когда это случилось?
- Вчера вечером нарвались на волков, - объясняет седой. – Адам начал по ним стрелять, а лошадка у него молодая, одурела и понесла. Мог бы убиться, а так повезло, всего лишь вывихнул плечо.
Значит, с лошади упал. Надо еще осмотреть, не сломал ли чего. Но сначала вправить вывих – парню очень больно от каждого движения и прикосновения. Всю ночь промучился… да, будет непросто.
- До дома два дня пути, там бы и вправили, - отвечает седой на незаданный вопрос. – Но раз уж доктора нынче по лесу ходят, чего тянуть?
- Через два дня бы вы уже ничего не вправили, – отрезаю я, как скальпелем. – Только искалечили. Нужна была бы операция, а у вас ее делать некому.
- Операция – это… резать? – пугается и без того настрадавшийся парень.
- Успокойся, малыш, - отвечает снаружи Гейл. Как вовремя – состояние врача передается пациенту. – Никто тебя резать не станет. Мы даже больно не сделаем. Но сначала док приготовит тебе лекарство…
Конечно, приготовит. Именно приготовит. Лекарство обязательно нужно готовить, да еще и приговаривая что-нибудь мудреное – это действует в разы сильнее, чем просто сунутая таблетка. Мы с Прим давно это поняли, глядя на маминых больных. Врач немногим отличается от колдуна – особенно когда нечем лечить. И когда он такой же врач, как и я… А кроме того, таблетки вообще нельзя показывать, чтоб не отобрали.
- Принесите мне кипятка, - командую я, высунувшись из палатки, у которой уже собрался народ. - И головешку.
Гейл идет к большому костру посреди поляны и быстро добывает все, что требуется. Его никто не останавливает: все толпятся у палатки в ожидании представления, а Линч допрашивает ребят, делая вид, что нас с Гейлом не существует.
Вынув из рюкзака треногу, железную кружку, ложку и мешок с травами, развожу костерок и начинаю готовить отвар, что-то с умным видом приговаривая себе под нос. Народ обступает меня тесным кругом – приходится то и дело просить, чтоб отошли и не закрывали свет: жизнь так бедна развлечениями, а тут настоящий живой доктор за работой.
Через несколько минут Гейл громко спрашивает:
- Парни, а почем в Городе пистолет?
Долго ли переключить внимание, заговорив на любимую и понятную тему? На Гейла тут же сыплются советы, дельные и не очень – у меня на это чутье, спасибо котловской выучке. Выждав момент, достаю тайком из внутреннего кармана две таблетки анальгетика и бросаю в кружку. Две – это наверняка. Эд принимал по две, а у него боли были страшные. Порядок, они растворились – ничего на поверхности не плавает.
Остудив варево в снегу, несу его в палатку и заставляю Адама выпить все до капли. Одной рукой придерживаю кружку у его губ, другой - светловолосую голову... как когда-то держала другую. Он пьет с большим трудом, но старается – или ему больно даже глотать, или у меня получилась исключительная гадость.
- Все выпивай, до капли, - приговариваю, изо всех сил стараясь не забыть, что я тоже мальчик, и не погладить ненароком его по голове. – Умница. Теперь лежи, пока не подействует. Вот тогда и начнем. Не бойся, - усмехаюсь, - руку не оторву.
- А никто и не боится, - улыбается сквозь боль юный житель фронтира, заставляя мое сердце сделать еще два лишних удара.
- Ты молодец, - улыбаюсь я в ответ. – Я ненадолго выйду, хорошо? – Он кивает.
- Мне нужно вымыть руки, - снова командую я. – Есть вода?
Судя по тому, как щедро льют мне на руки из огромной фляги, здесь где-то рядом река или ручей. Я долго и с удовольствием оттираю руки от вчерашнего пепла и въевшегося рыбьего запаха, а под конец даже умываю лицо, при этом стараясь увидеть все, что вокруг происходит. Пока на поляне без особых перемен. Линч так же занят ребятами. Хмырь оставлен под присмотром аж четырех псов: кроме серых, тут еще два черно-белых гиганта. Никто никого не вешает.
Закончив мыть руки, растираю их грубым полотенцем до красноты, чтоб стали теплыми. Пора. Анальгетик уже действует.
Оглянувшись на Гейла, читаю по его губам: «У тебя получится».
Вслед за мной в палатку входит седой и усаживается рядом с Адамом.
- Что-нибудь чувствуешь? – я беру мальчишку за руку. В ответ он еле ворочает одеревеневшим языком. Самое время.
Теперь надежда только на удачу… и на поколения целителей за моей спиной.
Медленно расшнуровав, снимаю ботинок с правой ноги. Седой внимательно следит: мало ли что может быть за голенищем. Но не вмешивается.
Теперь нужно упереться ногой под мышку... так… потянуть руку на себя …. сильнее…еще сильнее… еще… еще… кость, иди на место… вот так… есть. Да, есть. Вот как, оказывается, все просто.
- Спасибо… - Адам поднимает светлые брови. Тут же поправляюсь: – Спасибо, говорю, что это выдержал.
На самом деле, конечно, это «спасибо» тем, кто стоял за моей спиной и водил моими руками. Сама бы я не справилась, даже если бы умела – у меня нет целительского таланта мамы и Прим. Разве что котловские хитрость и нахальство, благодаря которым только что снова удалось продать собаку за кролика. Да и вообще, новичкам и дуракам везет...
Первым из палатки выходит Адам с рукой на перевязи. Его встречают радостными криками, обступают, хлопают по здоровому плечу – видимо, и этого светловолосого мальчика все любят. Седого почтительно сторонятся, а меня, похоже, не замечают вообще. Но нет, стоит сделать всего лишь несколько шагов по направлению к дубу, как люди немедленно устремляются за мной, словно железные опилки за магнитом.
- Слушай, док, а у тебя от поноса что-нибудь есть? – проталкивается ко мне темнокожий дядька. – Что сожрал – не знаю, но третьи сутки мучаюсь…
Видимо, простое расстройство – была бы инфекция, все бы тут в лежку лежали, а не людей вешали.
- Средство от поноса у тебя прямо над головой, - отвечаю я сурово, чтоб не выходить из образа. Интересно, видели ли они когда-нибудь настоящего врача?
- Это… петля, что ли? – озадаченно произносит темнокожий, вызывая общий хохот.
- Ну, это кому как, - отвечаю я, не меняя тона. – Лично я предпочитаю дубовую кору.
- Да знаю я, док, - печально вздыхает мой новый пациент. – Сколько я ее уже сожрал – только хуже становится…
- Из дубовой коры готовят отвар, - объясняю я уже мягче. - Если ее жевать, она пользы не принесет, а просто вывалится… с другой стороны, так что сделаешь только хуже.
Объясняя различные способы употребления и приготовления дубовой коры, краем глаза наблюдаю за Линчем, который, завидев сборище, оставляет ребят в покое и бежит к дубу. Краем другого глаза вижу, как туда же не спеша идут седой и Адам. Каким-то образом они оказываются у дуба все одновременно.
Хмырь, похоже, мысленно уже на том свете. Он сидит, свесив голову на грудь, как будто ему все равно. Я бы на его месте тоже так сидела… в ожидании подходящего момента.
- Я должен осмотреть больного и обработать швы. – Мои слова тонут в хохоте.
- Док, тогда уж и клизму ему поставь, - булькает темнокожий. – А то, знаешь ведь, как оно у повешенных… полные штаны… некрасиво получится!
- Мне плевать, кому и что некрасиво, - чеканю я голосом Мэй Браун. – Врач отвечает за своего больного. Это закон. Меня так учили.
- Правильно учили, - слышится голос шерифа. – Законы надо уважать.
Ничего хорошего никогда и никому эти слова не обещали. Особенно сказанные такими людьми, как Крей, Хопкинс или шериф Аарон Линч. Впрочем, никакими другими людьми они, как правило, и не говорятся.
- Другому бы отказал, - в глазах шерифа что-то блестит, как монетка в мутной луже, - но доктору за особые заслуги… - он ухмыляется. – По нашему закону человека можно спасти от виселицы. – На поляне становится очень тихо. – А на фронтире чтят закон. Ну как, док, соглашаешься?
- Хотелось бы сначала услышать этот закон, - отвечаю я, взглянув на Гейла. – Нужно знать, на что подписываешься. – Получаю еле заметный одобрительный кивок.
- И то верно, - снова ухмыляется шериф и делает знак. – Начинайте.
Ной и его товарищ вмиг отвязывают безучастного хмыря, ставят на бочонок, накидывают на его с рождения не мытую шею петлю и отходят полюбоваться.
- Джентльмены, - торжественно объявляет Аарон Линч, - вы все знаете, что желающий освободить преступника от… хм-хм… наказания должен, - он делает небольшую паузу, - перестрелить веревку с двадцати шагов. Все согласны?
Я смотрю на Гейла, а он на меня. Каждый читает в глазах другого.
- Согласны, - говорит Гейл. – Только пусть нам стрелы вернут.
- Дай одну стрелу, Ной, - разрешает шериф, украдкой взглядывая на седого. Тот не вмешивается.
Гейл тянется за стрелой – и наш расчет оправдывается на сто процентов.
- Нет уж, мистер Черная Борода! – громко протестует Линч. – Постой-ка в сторонке! Пусть док его сам выручит. Ну как, осилишь? – он весело хлопает меня по плечу. – Каких-то двадцать шагов! Ерунда, не правда ли?
- Закон есть закон, - отвечаю я, как будто старательно изображая хорошую мину при плохой игре. – Я готов. Откуда отмерять?
- А вот мерить будет твой братец, раз ему так неймется, - радуется шериф предстоящей потехе, - у него ноги длинные. Вот отсюда, - он проводит ногой черту в снегу. – Шагай широко, не халтурь! Что, боишься штаны порвать… э, ты чего, чего? Ну-ка, перемеривай!
Гейл нехотя возвращается к черте и, рискуя в самом деле порвать штаны, под одобрительные возгласы шерифа отмеривает двадцать самых длинных своих шагов. Моих было бы точно больше тридцати.
Притащив огромный сук из кучи дров, Гейл кладет его на новой отметке. Это барьер, за который не заступить. Под внимательным взглядом шерифа он вынимает стрелу из-за ремня и отдает мне. Оловянные глаза Аарона Линча блестят, будто надраенные песком.
Прицеливаясь, я вижу, как народ стремительно разбегается от дуба подальше. Собак на всякий случай тоже уводят. Вскоре у дуба не остается никого, кроме хмыря с петлей на шее.
Когда стрела перерубает веревку, над поляной проносится гул, сливающийся в одно большое «ого». Больше всех удивлен, конечно же, Гейл. Едва опустив лук, я со всех ног бегу к дубу, но раньше меня там оказывается шериф.
- Мой лук бьет на сто шагов, - говорю я ему, будто оправдываясь.
Шериф не отвечает. Олово в его глазах становится расплавом, готовым брызнуть и прожечь насквозь. Вышла потеха, да не та.
- Отличный выстрел, док, - слышу я за спиной. Теперь понятно, почему шериф молчит: это голос седого. – Где научился?
- Случайно вышло, - опускаю я голову, будто по неуклюжести разбила что-то ценное - часы или градусник. – Можно мне теперь осмотреть больного?
Седой смотрит на меня спокойно и благожелательно, как на человека, снова хорошо выполнившего свою работу. Рядом стоит Адам, его глаза восторженно горят, как синие фонарики на елке.
- Делай с ним что хочешь, сынок, - тихо говорит шериф. – Хоть разбирай на запчасти. – Он разворачивается и уходит прочь, но через два шага оглядывается: - Теперь подумай-ка о себе.
Хмырь сидит на бочонке с тем же безучастным видом. На его шее так и болтается обрывок петли. Гейл пытается развязать его руки – ничего не выходит, пока кто-то не подает ему нож.
Когда веревка на руках больного перерезана, я приступаю к делу. Добравшись через сто одежек до его заштопанной шкуры, вижу, что ни один из швов не разошелся, но если их немедленно не обработать и не сменить повязку, будет плохо.
Теперь ему нужно бежать как можно скорее. Наверняка шериф знает полсотни способов его застрелить… по закону. И нас, кстати, тоже.
Но хмырю ни просьбы, ни напоминания не нужны – едва перевязка закончена, он быстро и тихо исчезает между деревьями, как будто просачивается. Мы ни разу не видели, чтобы человек так быстро исчезал, словно белка или крыса.
- Идемте обедать. – На том месте, где только что был хмырь, появляется Адам.
- Ты серьезно? – не верит Гейл. Адам кивает.
– Нас пятеро, - предупреждаю я.
– Не беспокойтесь, - широко улыбается Адам, - каши полно, хватит всем!
Каша… я не ослышалась? Только что нам предлагали сдохнуть – сейчас хотят накормить.
Вместе с Адамом мы достаем из рюкзаков ложки, миски и кружки, а потом идем к костру, захватив Джефри, Донни и Уолтера, от которых наконец-то отстал шериф.
Каши действительно полно – все уже поели, но осталась почти четверть котла. Хочется навалить по полной миске с верхом, от души, но нельзя, чтоб не расстроились отвыкшие от нормальной пищи животы, и мы берем совсем немного.
Довольный Адам стоит с черпаком в здоровой руке. У нас мальчик с хлебом – у них мальчик с кашей.
Усевшись в ряд на бревно вместе с Адамом, решившим составить нам компанию, мы так самозабвенно поглощаем еду, что не замечаем, как к нам подсаживается седой.
- Вы давно в бегах? – начинает он, глядя в упор на Джефри.
- Мы трое – с мая, а они, - Джефри показывает на нас, - с декабря.
- Значит, вопрос будет к вам. – Переведя взгляд на Гейла, седой вынимает что-то из кармана. – Такая штука знакома?
У него на ладони лежит потертый картонный кружок, на котором нарисована сойка-пересмешница.
