Глава 17POV Китнисс
Я бегу так быстро, как только могу, хотя под ребрами разливается боль. М-да, лечение не слишком помогло. Перепрыгиваю через небольшую коробку, хватаю лук, вытаскиваю одну стрелу из колчана, который лежит рядом, и осматриваюсь. Практически все предпочли унести ноги, дабы не связываться со мной. Я не убиваю первой, но и не позволяю подойти ко мне слишком близко. Резким движением беру рюкзак, лежащий у самого Рога Изобилия, надеясь, что он полон полезных вещей. Беру парочку ножей, два колчана со стрелами и маленький рюкзачок в надежде на то, что смогу переложить потом в свой, большой. И вдруг замираю, услышав тикающий звук. Что-то мне это напоминает... Отпихиваю деревянную коробку, разламываю первым попавшимся под руку топором конструкцию, что лежит под ней, и в ужасе отшагиваю назад.
Потому что передо мной лежит бомба. Дрожащими пальцами переворачиваю ее так, чтобы видеть часовой механизм. Две минуты. Через две минуты те, кто не спасется и не убежит, взлетят на воздух, превратившись в тысячу маленьких кусочков. Я бегу прочь, едва не выронив свое оружие. Стараюсь просчитать, сколько секунд осталось до большого взрыва. Я едва достигаю края леса, когда взрывная волна отбрасывает меня в сторону. Я лечу на землю, прикрыв голову руками, и жду, когда все закончится. Слышу еще один взрыв и медленно благодарю всех известных мне богов за то, что не лишилась слуха, как в прошлый раз. Я не знаю, погиб ли кто, но, честно говоря, мне плевать. Едва взрывы утихают, я поднимаюсь на ноги и бегу так быстро, как только могу. Петляю, стараясь увеличить расстояние между противниками.
Едва не падаю, когда земля резко уходит вниз. Останавлиаюсь только тогда, когда понимаю, что больше не выдержу. Сажусь на поваленное дерево, раскрываю большой черный рюкзак, вытаскиваю маленький рыжий. Открываю его и вижу набор шприцев, вату, бинты, йод, морфлинг, успокоительное, жаропонижающее и несколько коробочек с антибиотиками. Надеюсь, что они мне не понадобятся. Пошире раскрываю черный рюкзак. Спальный мешок, пара коробков спичек, большая фляга, полная воды, несколько яблок, галеты, вяленые кусочки говядины, большая коробка печенья, веревка, проволока, кошки, пленка и большая мужская футболка черного цвета. Да уж, я в такой утону, а вот Финнику она вполне пригодится.
Финник... От его имени мне становится еще больнее. Физическая боль от большой нагрузки, раздирающая мне ребра, куда-то уходит, уступая место душевным ранам. Как ты, друг? Где ты? Почему не здесь? Мне хочется плакать, но слезы сдерживает осознание того, что на меня смотрят дорогие мне люди. И тут же становится еще больнее, едва я вспоминаю о Прим и Пите. Как они? Надеюсь, что держаться. Надеюсь, что верят в меня. Надеюсь, что не смотрят на то, как мне плохо. Мне хочется, чтобы это все вдруг закончилось. Чтобы я больше никому не была нужна. Чтобы меня никто не ждал. Чтобы умереть с чистой совестью. Но я не могу бросить маму, Прим, Пита, Хеймитча, Гейла, Мадж, Сей с ребятами... Я не могу просто так умереть. Им ведь будет больно.
Я не могу оставить Финника совсем одного. Единственный человек, находящийся в радиусе пятидесяти километров от меня, которому сейчас не наплевать на то, что со мной происходит. Где он? Как он? Пережил ли сегодняшний день? Одергиваю себя – конечно, пережил. Это же Финник.
Поднимаюсь на ноги, вновь бреду куда-то в неизвестном направлении. В голове крутится только одно – нужно найти источник воды. Без нее я долго не протяну. Хоть у меня и полная фляга, надолго ее не хватит. Устало двигаюсь среди деревьев. Натыкаюсь на маленький ручеек и радуюсь, как ребенок. Пристраиваюсь у воды, снимаю тяжелый рюкзак. Собираюсь порыбачить, чтобы в сумерках развести костер. Прицеливаюсь, натягиваю тетиву, и тут начинают палить пушки.
Замираю в странной позе, загибая пальцы. Восемь раз. Всего восемь человек. Для первого дня это мало. Видимо, сказывается отсутствие профи. Трясу головой, отгоняя мысли о том, что среди убитых может быть Финник. Нет, он не умер. Я ловко выуживаю из пруда парочку рыбешек, собираю хворост для костерка возле ближайших деревьев. Едва пристраиваю добычу над огнем, как к моим ногам опускается серебряный парашют. Дрожащими пальцами развязываю узел, не понимая, что мне могли прислать. Раскрываю баночку и вижу небольшой листочек бумаги. На нем каллиграфическим и до боли знакомым почерком выведено: «Он к северу от вас, мисс Эвердин. Чем ближе вы будете подходить к нему, тем больше подсказок получите».
И тут же все понимаю. Да, это то самое изменение в Играх, о котором говорил Клавдий. Каждый из нас получит бумажку с сообщением о том, где находится напарник. Честно говоря, я рассчитывала на более подробные координаты, потому что найти человека не слишком просто по такому скудному направлению. И тут до меня доходит тот факт, что это маленькая записочка означает тот факт, что Финник жив. Мне хочется кричать от радости, но это было бы слишком неосмотрительно с моей стороны.
Я прикасаюсь рукой к вискам, закрываю глаза и тяжело вздыхаю. Почему-то мне становится больно, хотя я безумно рада тому, что мой напарник, да и просто близкий человек, жив. Сердце сжимается, мне еще сильнее хочется зарыдать. Я не знаю причины, не знаю, что вообще происходит со мной. Я разрушаю себя, часто плачу, истерю без повода. Да, психика у меня значительно испортилась с тех пор, как я попала в Капитолий. Интересно, что будет потом? Что я начну делать дальше?
Пока я думаю, рыба успевает слегка пережариться. Беру себе одну, остальные заворачиваю в пленку и засовываю поглубже в рюкзак. Тушу костер, затаптываю угли. Ем рыбу на ходу. Ищу дерево, на котором растет мох, чтобы определить, где находится север. Провожу рукой по шершавой поверхности, дышу полной грудью. Я не должна опускать руки. Я не должна нервничать. Я сильная... Точнее была. Когда-то.
Меня отрезвляет мысль о том, что Финник, сейчас, должно быть, уже ищет меня, а я тут прохлаждаюсь, рассуждаю о прелестях жизни. Мне почему-то становится стыдно. Я припускаю вперед, предварительно забросав кости от рыбы сухими листьями.
Я иду минут пятнадцать, прежде чем замечаю, что вокруг меня царит полная тишина. В этом участке леса нет ни одной птицы – я не вижу их гнезд на ветках, ни одного зверя. Воздух, кажется, звенит от напряжения вокруг меня. Мне вдруг становится страшно. Я стараюсь шагать как можно тише, но ветки все равно предательски хрустят под ногами. Тихо-тихо, но я все же издаю шум. Должно быть, если бы я была в лесу, полном звуков, я и не замечала бы собственных шагов, благо охота приучила меня ходить очень тихо. Правда, всё равно не так, как Гейл. У него настолько мягкая походка, что его никогда не возможно услышать. Даже в октябре, когда земля покрывается сухими листьями. Я помню, как поддразнивала его, говоря, что из него получилась бы прекрасная девушка с бесшумной походкой. Воспоминание заставляет меня улыбнуться.
Еще через три минуты начинаю верить в то, что здесь никого нет. И это, честно говоря, настораживает. Неспроста здесь нет абсолютно никого. На Играх ничего не бывает просто так. Мой мозг перебирает самые изощренные ловушки, которые только может вспомнить и придумать. Я зажмуриваюсь, отгоняя неприятные мысли. Нашла, чем забивать себе голову. Придумывать ловушки поизощреннее. Для кого, скажи на милость? Мало тебе твоего негласного счета жертв, который ты начала еще два года назад?
Я медленно и осторожно пробираюсь через лес, уже убежденная, что здесь одна, но все равно настороже. И не зря. Потому что они меня замечают. Я вздрагиваю от звука ломающейся ветки, автоматически выхватывая стрелу и заряжая лук. Быстро оборачиваюсь назад и вижу неестественно зеленые глаза, звериный оскал, длинную, как у собаки, морду и мохнатые уши. Стрела поражает переродка прямо в лоб, а я уже готова кричать от ужаса. Потому что такие собачки обычно не ходят поодиночке.
И тут я вижу остальных. Пока их только пятеро, но я уверена, что их намного больше. Я замираю лишь на мгновение, чувствуя на себе тяжелый взгляд. Резко срываюсь с места, петляя между деревьями, как заяц. Сердце бьется так сильно, что кажется, будто я вот-вот останусь без ребер. Ноги ватные, дышать становится невыносимо. Я слышу ритмичный стук лап за своей спиной. И тут же вспоминаю такие же частые, закономерные удары плетью, которые видела, которое получала сама... В ушах слышится свист, а мне теперь хочется не только кричать, но и плакать. Я закусываю нижнюю губу так сильно, что чувствую во рту металлический привкус крови. Снова вспоминаю кровоточащие раны во рту Сноу.
Я задыхаюсь. Ноги сводит. В боку сильно колет. Господи, я сейчас упаду. Но вместо этого я практически пролетаю под поваленным деревом, так некстати расположившимся на моем пути. Во рту пересохло. Рюкзак больно бьется о лопатки. Я устала. Я слишком долго бегу. И тут понимаю, что не знаю, куда и зачем я бегу. От них не убежишь. Они быстрее меня.
Я чувствую спиной их горячее дыхание и свист, с которым они втягивают воздух. Я больше не могу. Можно, я умру быстро и безболезненно? Можно, мою смерть не покажут в прямом эфире? Можно, мои родные не узнают о том, что мертва?
Я спотыкаюсь о дурацкий корень какого-то дерева, который не заметила на земле, и лечу в овраг. Понимаю, что мне уже плевать на то, что сейчас я умру. Господи, пусть мне только не будет больно! Я лежу на животе, уткнувшись носом в прелую листву, и жду. Только вот никто не приходит. Я больше не слышу ни топота, ни дыхания, ни свиста. Медленно переворачиваюсь на спину и вижу, что переродки бродят по краю оврага, в который я упала, но не подходят ближе. Они рвутся, мечутся из стороны в сторону, но не приближаются. Что здесь? Ловушка? Испуганно вскакиваю на ноги, по-прежнему не отрывая взгляда от гигантских собак. Вся свора вдруг разом поднимает уши, прислушиваясь, и убегает.
Я медленно поднимаюсь к краю злополучного оврага, тянусь рукой впереди себя и вдруг замечаю маленький мигающий квадратик в нескольких сантиметрах от моей руки. Надо же. Силовое поле. Как же я преодолела его? Провожу рукой за ним и понимаю, что поле на этот раз можно перейти. Я могу. А вот эти милые собачки – нет. Поэтому и не добрались. Поэтому не разорвали.
Я не совсем понимаю, что происходит, но нахожу в себе силы медленно идти дальше, анализируя полученную информацию. Но не успеваю я даже начать движение, как вдруг слышу крик. Отчаянный, полный боли и страдания. Крик, от которого все внутри холодеет. Я тут же забываю о том, над чем хотела поразмыслить, и бегу на выручку.
Потому что кричит Финник. Мышцы напряжены до предела. Мне становится еще больнее, недавний забег сказывается. Но я бегу так быстро, как только могу. Крики становятся громче и отчетливее. Мне все хуже и хуже. Голова разрывается, сознание отказывается воспринимать реальность. Мне больно дышать, мне страшно за Финника. Легкие раздирает от нехватки воздуха, но я не в силах остановится и передохнуть. Я нужна ему.
Я выбегаю на открытую поляну. Посередине растет высокий дуб. Источник крика находится именно там. Я подбегаю, задираю голову вверх, ища глазами друга, но вместо этого вижу маленькую черную птичку с белыми полосами. Сойка-говорун. Еще один переродок. И он, на мой взгляд, куда страшнее собак с пеной у рта.
Голос сменяется. На этот раз кричит Прим. Я закусываю губу, затыкаю уши и спешу прочь от этого дерева. Я знаю, что птицы будут преследовать меня. Стараюсь сосредоточится на одной единственной мысли: «Что происходит?». Ясно, что оба вида переродков здесь оказались с легкой руки распорядителей. Я смутно догадываюсь, что не слишком большая часть леса поделена на отсеки, в которых и находятся эти самые вредители. Только вот они появляются не по часам, как на прошлой арене, а находятся в своих частях круглосуточно. Осталось только найти выход и не попасться кому-нибудь похуже. К тем же осам-убийцам. Теперь даже один укус выведет меня из игры часа на три-четыре. Кто знает, что произойдет за это время?
Кричащий снова сменяется. Пит. Становится еще больнее. Сноу знает, куда бить. Я бреду в направлении, противоположном отсеку переродков. Не думаю, что хочу с ними встречаться еще раз. Снова и снова повторяю себе, что с Питом все хорошо, что его не пытали, что он жив и здоров, что он сейчас смотрит на меня и думает, какая же я дура, если поверила в то, что этого его голос. Давай, ты же знаешь его интонации. Ты знаешь его тембр. Это не он. Это машина. Точно такая же, какая была в Казематах. Помнишь?
Еще бы. Как не помнить. Часы напролет сидеть в комнате с белыми стенами, белым потолком, белым полом. Все было обито мягкой тканью, так что даже если очень постараться – не возможно пораниться. И крики. Эти крики, сводившие с ума. Хоть и не верила в их правдивость, все равно было безумно больно. Слишком больно. Слишком страшно. Ведь не знала ничего.
Эта комната была раем, ведь там крики были подделкой. Самой настоящей, безумно качественной подделкой. Слышать настоящие крики тоже приходилось. Порой меня приводили в камеры совершенно незнакомых мне людей и показывали, как их пытали и убивали. Как я смотрела на кровь, капающую на серый пол. Слушала крики, от которых внутри все застывало. Как не могла отвернуться, потому что скрутили так, что пошевелиться было невозможно. И смотрела, слушала, ужасалась и сходила с ума.
Хуже было позже. Хуже было, когда я видела пытки Финника. Он ведь знал о планах повстанцев. Немного, но знал. И поплатился за это. Господи, я никогда не смогу забыть душную камеру с серыми стенами, Финника, подвешенного за запястья к специальному столбу, четверо людей в черных костюмах с закрытыми лицами. К телу раздетого по пояс парня прикладывать раскаленные куски железа. Как бы он не кричал, не вырывался, он не мог даже пошевелиться. И я, стоящая на коленях напротив него. Я должна была смотреть на все это. Как бы я ни кричала, как бы не вырывалась, как бы не просила, меня не слушали. Человек, державший меня за руки, предварительно связанные за спиной, лишь смеялся. А другой следил, чтобы я не отводила глаза. Потому что меня тут же окунали в большое железное ведро с ледяной водой. Едва вода попадала в рот, я ощущала знакомый металлический привкус крови. Не знаю, моей ли или того, кто был здесь до меня...
Я зажмуриваюсь и перед глазами тут же встает лицо Финника, услужливо подкинутое мне сознанием. На глаза наворачиваются слезы, но я смаргиваю их. Не сейчас. Перехожу на быстрый шаг под крики мамы. Трясу головой, пытаясь убедить себя, что она сейчас в Тринадцатом и вместе с Прим смотрит на меня по телевизору. Едва слышу крик Гейла, начинаю бежать. Потому что его криков не смогу вынести. Бежать больно, но слышать голос еще больнее. Едва раздается голос Мадж, я вырываюсь из этого ада. Останавливаюсь на опушке, достаю флягу и делаю парочку жадных глотков. Начинает темнеть.
Забираюсь на подходящее дерево, устраиваюсь в развилке, кутаюсь в спальный мешок, засунув на его дно рюкзак. Пристегиваюсь, вспоминая предыдущие опыты. Ужинаю половинкой рыбы и открываю пачку галет. Я заслужила. Едва моя трапеза заканчивается, начинает играть гимн. Устремляю взгляд на небо, приготовившись загибать пальцы.
Мужчина и женщина с первого этажа, учившиеся разводить костер вместе со мной и Финником. Молодая девушка из Третьего. Женщина из Пятого, пытавшаяся заговорить со мной в лифте. Мужчина из Седьмого. Пара из Девятого. Остался всего один. Это не Финник. Пожалуйста, пусть это будет не Финник... И это, и правда, не он. Это - дряхлая старуха из Десятого.
От сердца отлегает. Я облегченно вздыхаю, провожу рукой по распадающейся прическе. Да уж, нужно будет завтра переплести волосы. Я уже готовлюсь ко сну, как на мои колени опускается маленький серебряный парашют. Что это? Новая подсказка? Дрожащими пальцами развязываю узел и вижу маленькую красную коробочку, кажущуюся смутно знакомой. Открываю ее. Пальцы скользят к перламутровой поверхности жемчужины. Подарок Пита. Я прижимаю ее к губам, успокаиваясь. Деметрий знал, чем меня подбодрить. Спасибо.
