17. Если разрешишь, я тебя поцелую как когда-то, по-другому, расскажу, как влюбляюсь в тебя зановоПодойдя к ситуации логически, она вроде бы понимала, что она ничего не выдумала. Сложно понять что-либо не так в сложившейся ситуации. Она, можно сказать, почти сама же всё и соркестрировала. Тем не менее, Петунию бил мандраж.
Она крутила на палец прядь волос, делая вид, что внимательно слушала Мэри. Краем глаза следила за территорией: Фрэнк заставлял полусонного Джеймса выпить стакан воды. Марлин и Лили уже спали поперёк кровати, и кому-то надо будет их подвинуть, потому что спальных мест тут всего было кровать, да раскладной диван.
Между лопаток она чувствовала чужой недовольный взгляд, но упрямо не смотрела в ту сторону.
Едва Мэри отошла в туалет, как Сириус сделал шаг в её сторону. Петуния подорвалась с места, не доверяя сейчас голосу, потому просто протягивая Алисе скрученную сигарету. Её самокрутки были лучшими, аккуратными и ровными, с идеальным количеством табака, и Петуния никогда не делилась ими за просто так, потому Алиса сразу согласилась. Сириус привалился обратно к стене, буравя её мрачным взглядом.
Она знала, знала, что бесила его, она саму себя бесила, но ничего не могла с собой поделать.
— Знаешь, мне очень нравится магловский Лондон, — сказала Алиса, затягиваясь сигаретой.
— Ты сходила в Национальную галерею?
— Я вчера была в метро, — довольно призналась та.
— Лучшее, что может представить Лондонская культура.
— Отсюда видно гостиную соседей, они магглы. Иногда они смотрят телевизор.
— Ты в курсе, что шпионить за соседями невежливо?
— Хочу прыгнуть с парашютом.
— Стой-стой, как мы с соседского телевизора перешли на опасные для жизни глупости?
— Там показывали в одной программе, — рассмеялась Алиса, — я решила, что тоже хочу. Выглядит покруче чем на метле.
Петуния опёрлась на перила, локти обжёг холодный металл. Алиса пустила в небо идеальное колечко дыма.
— Ты бы прыгнула со мной с парашютом?
— Господи, ни за что на свете.
— Ты летала с Блэком на мотоцикле.
— Вот именно, — скривилась Петуния. — Помяни черта…
Сириус вышел на балкон.
— Алиса, я куплю тебе пачку Эмбасси фильтр, если ты сейчас выйдешь.
— Я не докурила, — возмутилась она.
— Две.
Не раздумывая, Алиса потушила самокрутку и, пожав плечами в качестве извинения, зашла в комнату. И даже задёрнула шторы.
— Предательница, — прошипела Петуния ей вслед.
Сириус достал прикурил от её сигареты.
— Не изображай невинность, ты знала, что так будет, — спокойно заметил он.
— Не думала, что так скоро. Соскучился? — подначила в ответ она.
— Мне показалось, тебе холодно.
— Какой ты альтруист.
— Кто-то же должен балансировать твою всеобъемлющую ненависть к человечеству.
Губы предательски дёрнулись, складываясь в улыбку, и Петуния отвернулась, надеясь, что он не заметил.
— Наслаждаешься видом?
— Очень живописно, — серьёзно кивнула Петуния, широким жестом показывая рукой на кирпичную стену напротив.
Она не смотрела на него, но знала, что он ухмылялся от уха до уха.
— Я соскучился.
— Знаю.
Он зашёлся лающим смехом, и ей пришлось обернуться. Слишком уж ей нравился его смех. Сириус накинул на её плечи куртку, сам оставшись в свитере, связанном её мамой. Проводя всё больше времени прикованная к постели в больнице, мама вдруг увлеклась вязанием и завалила их кривоватыми шарфами, бесформенными шапочками и свитерами с рукавами разной длины. Мальчишки влюбились в свои свитера с животными. Лили достался красный с золотым львом. А Петунье зелёный с серебряной змеей, свернувшейся кольцом. Она не уловила скрытую шутку, а ребята прямо-таки давились от смеха.
Интересно, каким Сириус был в школе? Если бы она больше интересовалась жизнью сестры, познакомились бы они раньше? Понравились бы друг другу? Возможно, они даже видели друг друга, просто не обратили внимания. Удивительно, как ты можешь пройти мимо человека, даже не подозревая, что скоро он займёт твой целый мир. Петуния целых девятнадцать лет прожила, понятия не имея, кто он такой, совершенно не зная, что всё это время ей не хватало чего-то. И сложись события хоть капельку по-другому, так бы могла и не узнать.
— Мне уже страшно, ты так напряжённо на меня смотришь, — полушутя сказал Сириус. — Колись, о чём думаешь?
— О том, что мне страшно. Я пытаюсь не испугать тебя напором, позволять тебе решать, что между нами происходит и что мы — и есть ли вообще это «мы». Я знаю, что нравлюсь тебе. Что может, ты даже влюблён в меня. Но ты сам этого не понимаешь ещё, и я не могу сказать это за тебя. Не могу объяснить тебе этого. И я жду, и жду, и жду, когда же ты поймёшь. Потому что я делаю вид, что мне ничего не надо, но мне надо. Я хочу любить и хочу отношений, и замуж я тоже хочу. Хочу всю эту сопливую романтическую дрянь. Но мне страшно начинать этот разговор, мне страшно, что я тебе надоем, что ты уйдёшь, что всё это закончится. У меня месячные скоро и меня обсыпало, у меня опухли ноги так, что еле туфли налезли, у меня болит грудь и тянет внизу живота. Хочется есть и плакать. Мы играли три дня назад в настольные игры, и когда мы оказались наедине в коридоре ты меня поцеловал — легко, как будто бы это само собой разумеющееся. Весь облитый чернилами, потому что проиграл в магическую Ятзи. Мы столкнулись в коридоре, ты шёл в ванную смывать чернила, а я с полотенцем. И ты меня поцеловал. Это что-то означает? Или нет? Мы встречаемся теперь? Я не хочу разбираться, устраивать разборок как истеричка, хотя видит бог, я и есть истеричка. Просто я люблю тебя. Так сильно, что понимаю, даже если ты меня по-настоящему не любишь, я всё равно бы ничего не поменяла. И всё равно останусь рядом. Поэтому мне страшно. И я бегаю от тебя вот уже третий день, потому что боюсь, что если открою рот, то это всё вырвется наружу, и тогда ты уж точно сбежишь от сумасшедшей меня.
— Тунс? — взволнованно позвал Сириус. — Не молчи.
— Думаю о том, что тебе подстричься пора, — сказала она.
Он нахмурился слегка разочарованно. А потом вдруг его лицо приняло странное выражение. Петуния не сразу узнала, что это, так несвойственно оно было для него.
Сириус был растерян. Он чуть отодвинулся, напряжённо вглядываясь в неё. Почти испуганно. Было ясно видно, как мысли галопом мчались в его голове, но она не понимала, что за мысли, о чём он сейчас думал, что пытался понять. Она уже не знала, чьё сердце билось у неё в висках. Её или его.
Что она сказала не так? Неужели он понял, насколько она по уши повязла в нём? Думает, как не обидеть её? Что происходит, что происходит, что происходит?
Рука сама вцепилась в его свитер, с неожиданной силой, не позволяя ему больше ни на миллиметр отодвинуться от неё.
— Я пыталась обрезать волосы Лили, пока она спала, потому что завидовала ей, — почему-то сказала она. Вовсе не то, что собиралась. Хотя она понятия не имела, что собиралась сказать.
Он медленно кивнул. Его глаза сползли на свитер, зажатый намертво в её кулаке.
— Я завистливая, мстительная, ревнивая и сварливая.
— Лондон — столица Великобритании, — сказал Сириус.
— Что? — опешила Петуния.
Он пожал плечами.
— Я думал, мы тут играем в игру «перечисли общеизвестные факты».
И вдруг напряжение спало. Как же всё оказалось легко.
Петуния дёрнула его на себя.
— Как же меня задолбали все эти разговоры, мы целоваться будем сегодня или как!
Сириус воспрянул, довольный, едва хвостом не завилял.
— Ваше желание закон, моя леди.
— Три дня из-за тебя я мучилась! — прорычала Петуния, зарываясь пальцами в его слишком длинные волосы.
— Предлагаю свою скромную персону, чтобы в целях справедливости восполнить упущенное, — чинно произнёс он, наклоняясь к ней и останавливаясь в дюйме от её губ.
— Твоя скромная персона? В целях справедливости? Да у тебя температура.
— Возможно. Стою на балконе тут в одном свитере, а на улице не лето, всё-таки. Могу подхватить пниманию.
— Пневмонию.
— И это тоже, — со смехом согласился Сириус между поцелуями.
Как она любила его смех.
Почувствовав прикосновение ледяных пальцев на животе, Петуния громко охнула — и пришла немного в чувство. И тут же залилась густой краской.
— Они же все будут смотреть, когда мы вернёмся, — промямлила она.
— Ты переоцениваешь нашу важность, моя брюзга, — к Сириусу уже вернулась уверенность, а вместе с ней хорошее настроение, — они уже дрыхнут и видят десятый сон. Разве что Фрэнк не спит. Потому что ему нужно убедиться, что мы не блюем, мы выпили достаточно воды и улеглись спать. Но даже если Фрэнк увидит, то ничего. Фрэнк могила. Он никогда ничего не расскажет, даже под пытками.
Петуния сморщила нос, запоздало выказывая недовольство вульгарщиной.
— Ммм, ну так что, оказывается, я тебе всё же нравлюсь, да? Ну признайся, нравлюсь же.
— А ты не иначе как детектив, Блэк.
Он поцеловал её ещё раз, в скулу, и ещё раз, в висок, а потом открыл дверь с балкона, шутливым галантным жестом пропуская её вперёд, обратно в тепло.
***
Поцелуй был невесомым, медленным. Нежным настолько, что внутри у неё всё замерло, натянулось как струна и задрожало. Его губы дотронулись до кожи у её уха, провели по скуле, остановились на уголке губ. Они покачивались из стороны в сторону, но давно уже не под музыку. Петуния не могла бы даже вспомнить, что тогда играло — играло ли вообще. Возможно, они стояли в тишине, посреди плохо освещённой комнаты.
Её любовь всегда была сопряжена с болью. Она любила и ненавидела Лили одинаково сильно, за то, что завидовала ей при жизни, за то, что она умерла. Она никогда не была любимой дочерью, и мама с папой, наивные в своём счастье, даже не пытались это скрыть. Дадли истерзал её физически и психологически. Гарри самим существованием напоминал о жертве своих родителей, похожий на них во всём до мелочей.
Когда ей было двадцать, она была влюблена в Сириуса так, что ей иногда было трудно дышать. Казалось, чувства не уместятся в ней, разорвут грудную клетку. Потом ей хотелось самой разодрать себе грудь, выцарапать сердце, которое всё болело и болело, хоть она и была здорова.
Сейчас её сердце ныло и трепетало, и волны трепета отзывались в каждом уголке её тела. Кончики пальцем покалывали. Внезапно она почувствовала себя многолетней старухой, ослепшей и глухой, потому что вокруг было столько всего, оказывается, она столько могла чувствовать, и не только злость, не только боль и апатию.
Сириус поцеловал её. Медленно углубляя поцелуй, растягивая его на вечность, на двенадцать лет разлуки. Петуния мягко врезалась в стену, и поцелуй разорвался — их тяжелое дыхание смешалось, а потом они снова целовались. Шнурок развязали, и штаны приспустились, застряв где-то в районе бёдер. После родов она поправилась.
Его большой палец водил круги, и все подобные мысли растеклись как вода. Петуния зажмурилась, вжимаясь в него, пока он неспешно насаживал её на свои пальцы — она громко дышала куда вверх, а он расцеловывал её открытое горло.
Мягко перехватив её руку у резинки своих штанов, он шепнул куда-то в шею, что не сейчас, сейчас не о нём.
— Расслабься, — сказал он.
— Я так скучал, — сказал он.
— Сириус, — позвала она, и он нашёл её губы.
Он не убыстрялся. Но шёл глубже. Глубоко — доставая до самого сердца. Петуния содрогнулась, и вдруг снова стала молодой. Ей всего тридцать пять. У неё ещё есть время.
— Ты вернулся, — она обмякла в его руках. Он держал её, и она знала, что он никогда не отпустит. — Ты вернулся ко мне.
И потом сказала то, что было на душе.
— Мне страшно, Сириус, — призналась она, — что я тебя потеряю. Страшно, что тебя поймают и будут мучать. Что тебя убьют. Страшно, что я открою глаза и окажется, что всё это мне приснилось. Страшно, что ты поймёшь, что я изменилась и ты меня уже не любишь.
Сириус держал её, не давай ей упасть — всегда подхватывая её, чтобы не дать ей упасть.
— Я любил тебя тогда — сказал он просто и безмятежно, словно о погоде, — любил в Азкабане. И люблю тебя сейчас. Люблю тебя всё так же. И по-другому. Заново.
Он фыркнул.
— Возможно, я влюбился с первого взгляда. Просто не понял этого.
— С первого удара сковородкой?
Петуния с удовольствием вслушалась в его хриплый, лающий смех. Они опустились на ковёр, и Сириус магией стащил с дивана плед.
— Это не первый раз, — отсмеявшись, заявил он.
— В смысле?
— Июнь семьдесят седьмого. Чаринг-Кросс. Конец нашего шестого года. Джеймс побежал, конечно, прощаться с Лили перед летними каникулами, а так как я жил уже с ним, а значит, и уезжал с ним, то куда мне деваться.
— Я не помню, — сонно призналась Петуния.
— Конечно. Ты стояла поодаль, демонстративно равнодушная. Весь мир волшебства перед твоим носом, но тебе было неинтересно.
— Мне было. Очень долго было интересно. Но волшебному миру была неинтересна я, потому я решила ответить взаимностью.
В пледе на ковре было тепло и удобно, кто знает, может, из-за чар, или потому что она полулежала на Сириусе. Нельзя было засыпать тут, иначе завтра всё тело будет болеть, но сейчас ей было слишком хорошо, чтобы думать о завтра.
— Меня это задело, уж не знаю, почему. Незнакомая девчонка, не думал, что когда-либо увижу её вновь, но мне так хотелось хоть как-то привлечь её внимание. Так важно было, чтобы она меня заметила.
— Кое-кто не привык не быть центром внимания.
— Но она меня не запомнила.
— Так всё это было местью за то, что я тебя тогда проигнорировала? Грандиозный план, ничего не скажешь.
— Я не понимал, зачем это делаю. Мне было так скучно, а у неё всегда были такие интересные реакции.
— Мм-м, я тебя терпеть не могла.
— Неправда.
— Терпеть не могла, как сильно меня к тебе тянуло, хотя я и понимала, что ты со мной игрался.
— Ха-ха!
— Но оказывается, всё это время ты просто таскался за мной как влюблённый щенок. Это мило.
— Эй!
Петуния стремительно проваливалась в сон.
— Я тебя тоже люблю, — едва ворочая языком, сказала она, — всё так же. По-другому. Заново.
