Глава 19«Все-таки не стоило стрелой нестись к этому красавцу в клинику, да еще в расстегнутой шубе и по морозу! – в который раз уныло повторяла себе Лили. – Полюбуйтесь, что из этого вышло! Люпин подобного не стоит…».
Она ухитрилась подхватить довольно сильную простуду, рискующую перерасти в нечто еще хуже, и потому уже третий день подряд бревном лежала в постели.
Всевозможные зелья, а также старый добрый горячий чай с малиной не слишком-то помогали, свет нещадно резал глаза, не позволяя даже читать, а температура никак не желала опускаться ниже критической отметки.
«Разумеется, глупо даже надеяться, что Люпин заглянет хотя бы осведомиться о самочувствии! Или вообще обнаружит мое отсутствие! – со злостью размышляла она. – Конечно, куда мне со своей простудой и лихорадкой – там же оборотни в очереди и аконит в котле! Оторваться нельзя ни в коем случае…».
Регулярно заглядывали к ней братья, казалось, напрочь забросившие работу, заняв пост у постели больной сестры.
- Послушайте, вы заразиться не боитесь? – хрипло осведомилась Лили, когда Альбус закончил выразительное чтение колонки юмора из завалявшегося в комнате журнала. – Сидите у меня круглые сутки, рискуете скоро оказаться на моем месте.
Однако присутствие братьев и их попытки ее развлечь, все же вызывали улыбку и смех, несмотря на полный упадок сил и ломоту в каждой косточке – это неизменно напоминало о тех временах, когда все они были маленькими и, все вместе заболев, тремя ложками лопали бабушкино малиновое варенье из огромной банки.
- Не переживай, сестренка, никто еще не отменял соответствующие заклинания и зелья, - успокаивающе произнес Джеймс, забирая из ее рук пустую чашку. – Еще чаю сделать? Нам же хочется о тебе позаботиться. Может, ты сомневаешься, но мы тебя очень любим – ты такая милая, хоть и ханжа…
- Вы все-таки не наглейте! – отозвалась она. – Я, конечно, сейчас бревно бревном, но дать кому-то по лбу смогу. И никакая я не ханжа!
- Мы знаем, Лили, - проникновенно заверил ее Альбус. – Но и ты пойми: в детстве ты действительно была той еще занудой, а мы все не можем привыкнуть, что выросла. Вот и мыслим старыми стереотипами. Ничего, еще лет пять…
- Ты слишком самонадеян – десять, не меньше! – вставил Джеймс. – Тогда, может быть, мы посмотрим на тебя новыми глазами. Кстати, сестренка, о ханжестве: а как поживает Тедди? Если мы правильно понимаем, а мы всегда все правильно понимаем, в последнее время вы с ним были более чем близки…
- Нормально он, не голодает и не мучается… надеюсь…
- Все нормально? – тотчас вскинулся Джеймс. – Он тебя не обижает? А то мы ведь можем пойти поговорить с ним… так сказать, по-мужски…
- Не надо, ребята… - еле слышно пробормотала Лили, со стоном откидываясь на подушки: снова накатил приступ головной боли. – Все хорошо…
- Ну и отлично! – просиял Джеймс. – Да, Лили, у нас же есть для тебя сюрприз: к тебе гость!
С этими словами он махнул палочкой в направлении двери, и в комнату, покачиваясь в воздухе, вплыл огромный плюшевый крокодил – тот самый, которого братья когда-то притащили с вечеринки в честь Хэллоуина.
- Мерлин… Откуда вы его вытащили? – простонала Лили, глядя на «гостя».
- Со шкафа, но не переживай, от пыли отчистили, даже на улицу вытаскивали, чтобы выбить. Правда, он очень симпатичный?
- Да уж…
В этот момент внизу хлопнула входная дверь.
-О, кто-то пришел! – воскликнул Альбус. – Ладно, Лили, мы спустимся, посидим с родителями, а потом, может быть, снова зайдем… В любом случае, ты остаешься не одна, с тобой Руди!
- Кто?
- Мы назвали его Руди. Ну, крокодильчика. Кажется, имя ему подходит. Потом, если время будет, мы его еще и разговаривать научим!
С этими словами они выскочили из комнаты, а Лили осталась в обществе безмолвного крокодила Руди, наедине со своими невеселыми мыслями, ломотой в суставах и головной болью.
Некоторое время она проворочалась в постели, тщетно пытаясь хотя бы задремать. Но сон никак не приходил – в голове роились суетные, беспорядочные мысли о Тедди, их отношениях и дальнейшей жизни.
Наконец – время уже перевалило за полночь, за окнами давно стемнело – Лили внезапно поднялась с кровати и, превозмогая головокружение и боль в суставах, добрела до письменного стола. Следом притянула к себе перо, чернильницу и несколько листов бумаги.
Перо выскальзывало из руки, каждое движение кисти отзывалось тупой ноющей болью, но она все же поднесла перо к листку. Строчки ложились на бумагу медленно, неровно, кое-где оставались пятнышки и кляксы, – но необычайно уверенно…
***
Сова, настойчиво стучащая клювом в оконное стекло, разбудила его на рассвете. Сперва Тедди, крепко зажмурившись, перевернулся на другой бок, робко надеясь, что, может быть, этот стук ему лишь приснился. Однако через пару минут пришлось подняться, набросить на плечи теплую рубашку, открыть окно и, наполняя комнату морозным февральским воздухом, впустить птицу и снять с ее лапки сверток с письмом.
От всей души проклиная нетерпеливого знакомца, додумавшегося отправить письмо в такую рань, Люпин побрел на кухню варить кофе. Шаги его гулко звучали в пустой квартире.
Быстро опустошив одну чашку и уже наполнив вторую, Тедди пришел к выводу, что, пожалуй, в столь раннем подъеме можно найти и положительные стороны – например, он сможет пораньше прийти в клинику и раньше раздать контрольной группе оборотней необходимые предварительные настойки. И больше времени останется на работу в лаборатории. Тогда, может быть, вечером он даже сумеет встретиться с Лили – чтобы она не слишком обижалась из-за всех их проблем в последнее время, действительно некрасиво получалось…
Взгляд упал на письмо, которое он все еще не развернул. Он поднял письмо – почерк, которым сверток был подписан, казался неуловимо знакомым, но Тедди никак не мог вспомнить, чей он. Отчего-то очень хотелось узнать этот мелкий легкий почерк…
Терзаясь догадками, он резко развернул письмо и, сразу все поняв, разгладил ладонью два исписанных листка.
«Добрый вечер, милый.
Я вполне понимаю твое удивление. Написание этой бумажки в принципе нельзя объяснить ничем, кроме моей патологической тяги выяснять отношения письменно и теперешнего слегка бредового состояния (температура под 39 сказывается). Просто я хочу поведать тебе кое о чем, а устно это не выходит, т.к. я не помню, когда мы вообще в последний раз нормально разговаривали.
Собственно, может выйти так, что излагать мне окажется нечего. Все это не имеет конкретной формы, просто поток мыслей, ощущений, образов и черт знает чего еще, и уложить это на бумагу довольно сложно. Не обессудь.
В общем, мне хотелось бы уяснить наконец-то, что мы с тобой друг для друга представляем и чего соответственно хотим. Мне это было непонятно с самого начала, но раньше все было хорошо и спокойно, я не брала это в голову, теперь стало хуже. На Новый Год (помнишь?) я в полусне-полубреду, кажется, сказала, что люблю тебя. Не помню точно, но вроде бы сказала. Тогда это было правдой, в тот момент я тебя, должно быть, действительно любила. А вообще… Это сложно. Боюсь, что «любить» - не совсем мой термин. Увы. Но что-то все же есть, и это «что-то» надо классифицировать, иначе трудно жить. Мне, во всяком случае, трудно.
Тебе сейчас кажется, что я слишком многого от тебя требую. Пожалуй. Но это тоже нужно правильно понять. Я ведь прекрасно понимаю, что навязывать мужчине что-то – последнее дело! Он должен этого действительно хотеть, а если не хочет – ну что же поделаешь, и если делает это вопреки желанию, то радости от этого обоим не прибавляется. Тут другое…
Когда я делаю обиженное лицо при твоих уходах и опозданиях, это объясняется совсем не пустой обидой. Тут дело не только в тебе – я вообще очень болезненно воспринимаю, когда мне не придают значения и отодвигают на второй план. Очень хочется верить, что ты кому-то интересна и небезразлична – просто по-человечески, без всяких задних мыслей. Обратная сторона положения дочери Народного Героя, как ни смешно. Может быть, ты этого не поймешь. Я сейчас не на жалость бью, просто пытаюсь объяснить ситуацию. Хотя самой противно это читать, очень уж дешево получается!
Ты вправе резонно возразить – ну ладно, у нее комплексы, а я здесь при чем? А ни при чем, просто так получилось – у меня комплексы, у тебя свои заскоки, – вот и нужно как-то лавировать в такой ситуации. Главное ведь – причину понять. Тут действительно с моей стороны масса эгоизма, но мне трудно с этим что-то поделать.
Далее вопросик – а зачем тебе я? Мне это все-таки интересно! Неужели все постепенно скатывается на то, что мы начинаем понимать друг друга только в постели? Этого мне даже представлять не хочется, однако временами похоже. Но если так, то не лучше ли вообще послать все это дело куда подальше, потому что роль подстилки мне как-то не импонирует! Резковато получилось, не знаю, насколько точно. Хорошо, можно выразиться помягче – я сейчас являюсь для тебе, так сказать, объектом для свободного времяпрепровождения, ты бываешь со мной, когда возжелаешь, но планируешь все это исключительно сам. И когда я, допустим, предлагаю тебе встретиться, а ты отказываешься (в очередной раз зелье закипает!) – тут уже не чувства мои страдают, а самолюбие. Да какого черта! Это, в конце концов, унизительно. Если тебе нужно, ты позовешь сам, а если нет – остается лишь мысленно пожелать удачи тебе с твоим аконитом. Понимаешь, я не могу терпеливо сидеть и ждать, пока ты соблаговолишь уделить мне немного твоего драгоценного времени. Не могу, и все тут. Я все же не твоя жена, а по складу характера уж никак не японка (им, я слышала, это присуще).
Возможно, я совсем не права. Возможно, у меня излишние амбиции. Пожалуй, у нас с тобой изначально слишком разные взгляды на подобные вещи; или я к другому привыкла?
Пойми: Мерлином клянусь, я не собираюсь в тебя вцепляться мертвой хваткой! Делай, пожалуйста, что хочешь и как хочешь. Менее всего я намерена тебя в чем-то ограничивать.
Тедди, я действительно не могу понять, в чем тут дело! Честно. Просто появляется слишком много мелких и совсем ненужных безобразий, какие-то взаимные претензии, склоки… Откуда что берется? Надоели друг другу, что ли? Так вроде нет. Но жизнь портится.
Ладно, довольно. Я знаю, ты не любишь разборок, и я их тоже не люблю. Извини уж, что устроила такую – в лучших традициях, по классическим канонам – «Я тебя уважаю, ты меня уважаешь?». Но, во-первых, я сейчас действительно не совсем в нормальном состоянии, а во-вторых, просто тяжело жить со всем этим на душе. Получилось не совсем то, что я хотела, если не сказать – совсем не то, ну да бог с ним.
Подумай, пожалуйста. Если я права, то это очень грустно.
Целую тебя (это мне еще можно?)
Л.»
Последние строчки Тедди дочитывал словно механически – казалось, суть до него уже не доходила. Отложив послание Лили в сторону, он залпом допил давно остывший кофе, отодвинул пустую чашку и уставился в окно – на улице как раз начиналась ленивая утренняя суета.
«Вот, значит, как… - отрешенно думал он, ища в многочисленных ящиках коробок спичек. – Значит, Лили надоело играть в полутонах, и она решила поставить, так сказать, окончательный диагноз? Понимаю… Вот только мне-то что делать?»
Он понимал Лили, понимал, что именно ей не нравится… И не мог упрекать ее за это. Вся проблема заключалась лишь в том, что сам он давно привык жить в этих самых «полутонах – может получиться, а может и нет; можно выиграть, а можно проиграть; и неизвестно, чего ожидать от будущего…
Определенности, которой так жаждала Лили, у него в жизни не было почти никогда. И не сказать, чтобы он в ней нуждался.
А еще она хотела, чтобы он отвлекся от своей работы над зельем.
«Мне нужна моя работа и лаборатория, это даже не обсуждается. Лили нужен я и мое внимание, причем делить меня с чем-либо она не желает. Она хочет четкости и ясности в жизни, без которых я прекрасно обхожусь. Нужна ли она мне? Интересный вопрос. Наверное, нужна… Вот так замкнутый круг получается!»
Эту схему, принявшую причудливый вид множества квадратиков и кружков, связанных между собой стрелочками, Тедди прокручивал в голове раз за разом. И найти выход из замкнутого круга он не мог…
Ему нужно было работать над эликсиром – это было единственным, что Тедди мог назвать константой, – а Лили с подобным раскладом мириться не желала. Значит, оставался лишь один вариант: открыть этот круг-клетку и выпустить птичку на волю.
***
В ближайшие пару дней у него не было возможности не то что бы увидеться с Лили, но даже заглянуть к себе домой. Тедди вновь ночевал в клинике – дни были заняты бесконечными разговорами с сослуживцами и больными, а ночами он неотрывно следил за зельем, приготовление которого уже подходило к концу.
От стажера Патрика – единственного человека в клинике, который доподлинно знал, что именно кипит сейчас в лаборатории – не укрывалось выражение тревоги и неуверенности, которое все чаще отражалось на лице Люпина.
- Но ведь пока все хорошо? Зелье в порядке? – то и дело вопрошал он.
- Да, я слежу за ним. Нужно еще девять дней…
- Значит, сейчас нет причин переживать? – просиял Патрик. – Вот и отлично. Кстати, - он заговорщицки понизил голос, - к вам какая-то женщина пришла, в ординаторской ждет.
- Какая женщина? – похолодел Люпин. Он знал, что рано или поздно это случится, но сейчас…
- Красивая… - выразительно повел бровью коллега. – Идите, я предупрежу, если что.
Тедди знал, что вариант только один, поэтому не удивился, когда, закрыв за собой дверь ординаторской, увидел сидящую на продавленном диванчике Лили.
- Привет, - выдавил он и, подойдя ближе, на мгновенье коснулся губами ее скулы. – Ты как?
- Здравствуй… С гриппом валялась, - охотно поведала Лили. – Поэтому, я так подозреваю, пришла позже, чем ты меня ждал. Чаем не угостишь? А то на улице такая холодина!
- Конечно… - машинально отозвался Тедди, вытащил из шкафчика две чашки и заварку, вазочку печенья, поставил чайник на огонь. – Сейчас-то ты как себя чувствуешь?
- Нормально… Уже работаю. Твоя профессиональная помощь не нужна, если ты об этом.
- Хорошо…
Они молча пили чай, к печенью не притронулись – кусок не лез в горло. В воздухе висела какая-то неразрешенность, множество незаданных вопросов, однако никто не решался начать разговор первым.
- Ты хотела еще что-то мне сказать? – невозмутимо спросил Тедди – он уже не выдерживал этого молчания, желая поскорее поставить неизбежную точку.
- Если ты читал мое письмо, то, я думаю, ты и сам все прекрасно понимаешь… - она разглядывала узор на чашке, мелкие трещинки на блюдце, не решаясь поднять на него глаза.
- Понимаю. Прекрасно все понимаю. Но что ты скажешь еще?
- Я не могу так жить, Тедди. Извини, но я не могу…
- Не можешь – тебя никто не заставляет, неужели ты еще этого не поняла? – голос Люпина звучал твердо и спокойно, даже слишком спокойно для подобной ситуации. – Поступай, как знаешь, но и я буду поступать так, как считаю нужным.
- То есть ты хочешь сказать, что это – все?
Лили недоверчиво сощурила глаза, словно никак не могла поверить в реальность происходящего: неужели это действительно они сейчас говорят это? Что могло произойти с миром за несколько недель, раз дошло до подобного?
- Как знаешь, тебе решать, – повторил Тедди, и голос его по-прежнему ни разу не дрогнул.
- Значит – совсем все? – еще раз переспросила Лили, скорее для самой себя, чем для Люпина. И, помолчав с минуту, совсем тихо добавила: – Ну что ж, если так... Тогда счастливо оставаться. Удачи тебе – с твоими оборотнями и аконитом!
Тедди, казалось, происходящее не беспокоило вообще: он ничего не ответил, пока она говорила, и промолчал, когда Лили быстрым шагом вышла из комнаты, на удивление тихо и аккуратно закрыв за собой дверь. Лишь безразлично пожал плечами, протянув руку за своим халатом.
Ничего другого он и не ожидал.
