Маковое поле

Не надо сгущать сказки

При­шел к те­бе в дом, ко­торый од­новре­мен­но ша­тер, пе­щера Пла­тона и бун­га­ло на по­бережье оке­ана. С со­бой зах­ва­тил ал­хи­мичес­кую ус­та­нов­ку, не­боль­шую по мер­кам ус­та­новок, но вну­шитель­ную: с од­ной сто­роны ко­робок от спи­чек, с дру­гой — дву­хэтаж­ный трей­лер из эпо­хи хип­пи. Кста­ти, о хип­пи, го­ворю: да­вай сва­рим са­могон из ска­зок!

Твой при­щур «че­го при­шел, я сплю еще» сме­ня­ет­ся на скеп­ти­чес­кий «да ты, друг, сов­сем по­ехал». Но ты тут же вздра­гива­ешь, сма­хива­ешь с се­бя с сон­ную пыль, взъ­еро­шива­ешь во­лосы и от­ве­ча­ешь: «А да­вай! На­де­юсь, это бу­дет по­луч­ше тво­их са­мок­ру­ток c мыс­ля­ми еди­норо­гов».

И мы вмес­те сме­ем­ся. Я — со сво­им меш­ком ска­зок, ко­торые пи­щат за спи­ной. Ра­ду­ют­ся, что их дос­та­ли из пыль­но­го чу­лана во имя вы­сокой мис­сии! Ты — сме­ешь­ся осен­ни­ми листь­ями, ко­торые вдруг на­чина­ют па­дать в ши­ротах с уме­рен­ным кли­матом. Ведь кто бы мог по­думать, что еди­норо­ги, бла­город­ные ми­фичес­кие су­щес­тва, спо­соб­ны ду­мать толь­ко о тра­ве и го­лых де­вицах?!

Ко­ман­дую: дос­та­вай свои ре­тор­ты, ка­кие еще ос­та­лись! И кол­бы те раз­ноцвет­ные, ко­торые мы пе­реде­лали в елоч­ные ша­ры. Ты су­етишь­ся, бе­га­ешь по сво­им ме­ня­ющим­ся хо­ромам, пе­реп­ры­гивая с лес­тни­цу на лес­тни­цу, ищешь в зак­ро­мах са­мое по­лез­ное. На вся­кий слу­чай при­тас­ки­ва­ешь из кух­ни связ­ку гри­бов, ба­ранок и ба­ноч­ку сос­но­вого ва­ренья. Вык­ла­дыва­ешь на стол жес­том доб­ро­душ­но­го хо­зя­ина и ре­бен­ка, ко­торый при­шел сю­да ожи­дать не­ведо­мого чу­да. Ре­бен­ка, ко­торо­му стар­ший брат по­обе­щал сде­лать ко­раб­лик из кар­то­на и клея, толь­ко этот кар­тон еще на­до най­ти.

Улы­ба­юсь, ведь де­ло в шля­пе. Са­мое глав­ное в нас уже соз­ре­ло — на­мере­ние. А на­мере­ние, оно та­кая шту­ка – ес­ли оно есть, счи­тай, ус­пех на­поло­вину обес­пе­чен.

И я на­чинаю ша­манить. Раз­ду­ваю го­рел­ки, на­ливаю в ре­зер­ву­ар та­лую во­ду с го­ры Ара­рат, всы­паю трос­тни­ковый са­хар. В об­щем-то, ни­чего сверх­впе­чат­ля­юще­го. Толь­ко ста­ра­юсь ду­мать о ме­дузах и цвет­ных ка­рака­тицах, од­но­рогих оле­нях и скри­пящих по­лозь­ях. Так, не для че­го-то осо­бен­но­го, а прос­то по­тому, что в та­ких де­лах нуж­но ду­мать о не­обы­чай­ном.

А ты вер­тишь­ся, как юла, и ме­ша­ешь­ся не ме­нее — как ве­ник, из ко­торо­го вы­пада­ют со­лом­ки. Поч­ти как тог­да, ког­да мы бы­ли еще людь­ми, прос­ты­ми па­рень­ка­ми из сту­ден­ческой об­ща­ги би­офа­ка. Ког­да су­щес­тво­вала об­щая кух­ня с об­шарпан­ны­ми по­лови­цами яр­ко-ко­рич­не­вого цве­та, су­щес­тво­вали ком­натки на че­тыре кой­ки, су­щес­тво­вали еще Лид­ка Мат­ве­ева и Сла­вик из че­тыр­надца­той. Ме­дузы мед­ленно пе­рете­ка­ют в по­тер­тые кон­спек­ты с би­сер­ным по­чер­ком. Ка­рака­тицы — в зве­нящую ме­лочь, соб­ранную всей ком­па­ни­ей, оле­ни прев­ра­ща­ют­ся в пер­вый са­могон­ный ап­па­рат. Са­модель­ный, из алю­мини­евых кас­трюль и тру­бочек, ук­ра­ден­ных из ка­бине­та хи­мии. По­лозья об­ре­та­ют фор­му дет­ско­го вос­торга, сме­шан­но­го со стра­хом: а вдруг пой­ма­ют, ис­клю­чат же?!

Ма­шу лох­ма­той чел­кой, и при­ят­но и грус­тно од­новре­мен­но. Ста­ра­юсь воз­вра­тить уте­рян­ных ме­дуз и про­чее в го­лову, но тер­мо­метр по­казы­ва­ют, что поз­дно, по­ра на­чинать.

И на­чина­ем мы по­малень­ку, по чуть-чуть, страв­ли­вая сказ­ки че­рез мед­ную во­рон­ку. Сна­чала в ход идет лег­кая ар­тилле­рия — ис­то­рии Виль­гель­ма Га­уфа, они поч­ти всег­да хо­рошо кон­ча­ют­ся и точ­но на­сытят пой­ло пус­тынны­ми ми­ража­ми, меч­та­ми о сок­ро­вищах и блес­ком мо­гущес­твен­но­го Баг­да­да. Соп­ло кот­ла вы­да­ет залп раз­ноцвет­но­го па­ра, не го­ряче­го, но смеш­но­го. Вды­хать его ка­тего­ричес­ки нель­зя, ина­че мож­но бес­смыс­ленно хо­хотать до ве­чера.

Стрел­ка ба­ромет­ра на­чина­ет под­тя­гивать­ся вверх. Ма­шу ру­кой: мол, да­вай еще что-ни­будь. Ты цеп­ля­ешь ког­тя­ми уве­сис­тую по­весть Гоф­ма­на — о мы­шином ко­роле и Щел­кунчи­ке, — она рас­пе­ва­ет гимн но­вогод­них иг­ру­шек, рас­ка­чива­ясь пря­мо в ру­ках. Хо­рошо, Гоф­ман – это всег­да хо­рошо, да­же его мрач­ные рас­ска­зы для взрос­лых, но они, увы, для са­мого­на не по­дой­дут. Ки­даю Щел­кунчи­ка, ком­на­та сра­зу же на­пол­ня­ет­ся за­пахом ман­да­ринов, оре­хов и та­ющих све­чей. За­меча­тель­но.
Дав­ле­ние под­ня­лось еще чуть-чуть.

Из кра­ника, к ко­торо­му ты по-хо­зяй­ски за­ранее под­ста­вил оран­же­вую пи­алу, за­капал пер­вый са­могон. Аро­мат­ный, как слад­кий по­дарок. Кап-кап-кап. Мы на­чина­ем де­гус­ти­ровать. По­ка ни­чего вы­да­юще­гося — ни­како­го на­мека на кре­пость. Так, гур­ман­ский ком­пот от луч­ше­го шеф-по­вара во всем ми­ре.

Опять ма­шу все­ми сво­ими сто­тысяч­ны­ми ру­ками. Еще, да­вай еще! Нуж­но боль­ше ска­зок! Гу­ще, страш­нее, зах­ва­тыва­ющей! Что­бы с не­ожи­дан­ны­ми по­воро­тами, ро­яля­ми в кус­тах, от­равлен­ны­ми яб­ло­ками, хрус­таль­ны­ми лар­ца­ми!

Ты без раз­бо­ру под­ки­дыва­ешь в ко­тел поч­ти все­го Ан­дерсе­на. Сра­зу же прос­транс­тво на­пол­ня­ет­ся цо­кань­ем каб­лу­ков: это це­лый ле­ги­он пе­чаль­ных прин­цесс от­пля­сыва­ет сей­час ма­зур­ку на дне ре­зер­ву­ара на­шей ал­хи­мичес­кой ус­та­нов­ки. Ста­новит­ся не­выно­симо пе­чаль­но.

Ан­дерсен – это пер­вая стра­теги­чес­кая ошиб­ка.

Хму­рю бро­ви и ко­па­юсь в без­донном меш­ке уже сам, бес­це­ремон­но отод­ви­нув те­бя в сто­рону — мол, на­кося­чил, брат, на­кося­чил.

Вновь из уг­ла ком­на­ты вы­лета­ют но­вые сказ­ки – му­ми-трол­ли, Пеп­пи Длин­ный­чу­лок, Вин­ни-Пух. Пос­ледним при­лета­ет Пи­тер Пэн. Цо­канье ути­ха­ет, заг­лу­ша­емое дет­ским сме­хом, ляз­гом шпаг и лес­ным вет­ром.

Нас это то­же сво­дит с ума, но уже по­мень­ше, чем про­тив­ные каб­лу­ки.
Ду­маю, что бы еще вки­нуть? При­ходит­ся до­бивать ва­рево ос­татка­ми. В ход идут Мед­ве­жонок Пад­дин­гтон, Али­са из стра­ны чу­дес. Пос­леднее – так во­об­ще мо­ветон, но ку­да же без не­го?

На­конец-то в ус­та­нов­ке что-то щел­ка­ет, ка­кофо­ния зву­ков сти­ха­ет.
Тут мы ог­ля­дыва­ем­ся, ста­ра­ем­ся по­нять, во что прев­ра­тилась ком­на­та. Все за­волок­ло се­реб­ристым па­ром с от­блес­ком ка­кой-то бу­дущей ра­дуги. На­вер­ня­ка где-то здесь ос­та­вили ме­шочек с зо­лотом, по­ка мы гна­ли ска­зоч­ный са­могон. Но это уже не име­ет зна­чение, по­тому что ги­гант­ская пи­ала ус­пе­ла на­пол­нить­ся до­вер­ху. И ты, мой друг, уже пос­пе­шил, уб­рав ее, пос­та­вить сто­тон­ную бу­тыль.

Мы опять де­гус­ти­ру­ем. И это что-то не­забы­ва­емое! Не­весо­мое, лег­кое, слад­кое, креп­кое, горь­кое, тя­желое, цвет­ное, од­но­тон­ное, мер­ца­ющее и проз­рачное. Са­могон пе­репол­нен ра­достью, воз­рожде­ни­ем, не­лепостью, вос­торгом.

Я вы­пиваю сра­зу ре­ку, ты ог­ра­ничи­ва­ешь­ся озе­ром. И поч­ти од­новре­мен­но при­ходим к вы­воду, что не хва­та­ет ще­пот­ки спе­ций, не­кой ос­тро­ты и та­кой дре­мучей пи­кан­тнос­ти, ко­торая встре­ча­ет­ся толь­ко в са­мых ста­рых, дав­но вы­шед­ших из мо­ды по­варен­ных кни­гах.

Мы оба гля­дим на ба­рометр: глав­ная стрел­ка обе­ща­ет не свих­нуть­ся, ес­ли до­бавить, в прин­ци­пе, еще па­роч­ку ин­гре­ди­ен­тов.

Под­ни­маю па­лец: все, на­конец-то при­думал! Даю ука­зание всы­пать име­ющи­еся гри­бы и сос­но­вое ва­ренье. При­несен­ные вна­чале буб­ли­ки ре­шено ос­та­вить на за­кус­ку.

Те­бе, уже нем­но­го ко­сяще­му, по­чему-то не нра­вят­ся бу­сы гри­бов, и ты ре­ша­ешь заб­ро­сить це­лый ми­целий, про­тяжен­ностью в нес­коль­ко ки­ломет­ров, сме­ло кон­фиско­ван­ный у со­сед­не­го ле­са. Вли­ва­ешь ба­ноч­ку све­тяще­гося тем­но-ка­рамель­ным цве­том ва­ренья. И ждешь са­мого глав­но­го – наз­ва­ния пос­ледней сказ­ки.

Пусть ей ста­нет «Ко­лобок». Ни­ког­да не лю­бил на­род­ные сказ­ки, да­же не по­нимал, как их чи­тать мож­но. Это ведь как про­ис­хо­дит: чи­та­ешь-чи­та­ешь се­бе спо­кой­но, а по­том — бац! — ока­зыва­ешь­ся в ча­ще стрем­но­го ле­са, пря­мо пе­ред чь­ими-то злю­щими гла­зами, ко­торые смот­рят на те­бя в упор и меч­та­ют ско­рее сож­рать.

В ка­чес­тве глав­но­го ин­гре­ди­ен­та не тя­нет, но в ро­ли до­пол­ни­тель­но­го – са­мое оно. Та са­мая ди­кая пи­кан­тность.

Тем вре­менем Ко­лобок ехид­но хи­хика­ет (ви­димо, круг­лый гад с са­мого на­чала знал, чем все кон­чится). Но раз­ве сни­зой­дут два под­вы­пив­ших де­ми­ур­га до чь­его-то мел­ко­го хи­хиканья?

От­пра­вив его в ко­тел к ос­таль­ным, мы уми­рот­во­рен­но взды­ха­ем. Ка­пель­ки но­вой жид­кости уже стру­ят­ся по стен­кам не­веро­ят­но пу­затой бу­тыли.
Мы, на седь­мом не­бе от бла­женс­тва, хва­та­ем­ся за буб­ли­ки, что­бы чок­нуть­ся ими за свер­шенное де­ло. И уже го­товы опус­то­шить оран­же­вую пи­алу на дво­их, ког­да… Ба­баха­ют сра­зу нес­коль­ко колб, ко­тел из­да­ет дра­коний свист пе­ред смер­то­нос­ным зал­пом! Ба­рометр трес­ка­ет­ся, по­казы­вая стрел­кой зап­ре­дель­ное дав­ле­ние.

«Ло­жись, сей­час рва­нет», — кри­чу я. В од­ну се­кун­ду ал­хи­мичес­кая ус­та­нов­ка из ма­шины счастья прев­ра­ща­ет­ся в бом­бу за­мед­ленно­го дей­ствия. В кот­ле уже во весь го­лос сме­ет­ся рус­ский на­род­ный ко­лобок! Под­лый гад!

И… Раз­да­ет­ся ог­лу­шитель­ный, ос­ле­питель­ный, не­веро­ят­ный взрыв. Та­кого мас­шта­ба, та­кой мо­щи, что вул­кан Ве­зувий нер­вно ку­рит в сто­рон­ке, да­же воз­же­лай он вдруг кло­ниро­вать­ся сток­ратно.

И в это вре­мя над Нью-Й­ор­ком, Па­рижем, Бар­се­лоной, Мос­квой и мно­го где еще на­чина­ет па­дать фи­оле­товый снег, се­вер­ное си­яние при­ходит в Аф­ри­ку, лед­ни­ки по все­му ми­ру под­ми­гива­ют ра­дуж­ны­ми пе­рели­вами, де­ревья от­ка­зыва­ют­ся жел­теть и вы­пус­ка­ют си­ние, жел­тые, крас­ные, уль­тра­мари­новые цве­ты, да­же ес­ли они ни­ког­да в сво­ей жиз­ни еще не цве­ли. Жи­вот­ные вы­ходят из сво­их убе­жищ и раз­го­вари­ва­ют по-че­ловечьи, мы­ши го­товят чай, ль­вы идут в рес­то­раны за­казы­вать се­бе стейк.

И лю­ди… лю­ди пла­чут, хо­хочут, об­ни­ма­ют­ся, кру­жат­ся на ров­ном мес­те, без при­чины, не зная и не по­нимая друг дру­га, не по­нимая язы­ка, обы­ча­ев, нра­вов. Они це­лу­ют­ся и по­ют пес­ни. Да­же ес­ли пол­пла­неты пре­быва­ло во сне, все ра­зом прос­ну­лись, в по­тем­ках не­до­уме­вая, и те­перь то­же сме­ют­ся и пла­чут.

А нас от­несло на са­мый край Все­лен­ной, как мел­ких ры­бешек. И сей­час мы не прос­то сме­ем­ся, мы ржем, как две раз­дувши­еся от сме­ха ги­ены. Я смот­рю на те­бя, ты — на ме­ня, и, ути­рая сле­зы, мы ду­ма­ем од­новре­мен­но нес­коль­ко мыс­лей сра­зу.

Пер­вая: эх мы, та­кой са­могон прош­ля­пили…
И вто­рая: но все-та­ки как за­меча­тель­но ба­бах­ну­ло!..