20. Два года назад— Держите, подполковник Борг. Это бумаги, которые вы просили, в форме, которую вы просили. Докладываю — я изучила архив и пришла к выводу…
Слова привычно лились из горла, и она поняла, что получает от этого некое удовольствие. Её доклад начальству жёстко следовал протоколу, и когда он перебивал её, прося перейти ближе к сути, она просто продолжала с того же места. Она прекрасно помнила, как просидела в изоляторе несколько дней, когда решила отойти от формальностей — теперь Борг пожинал плоды собственной мстительности и тщеславия.
Сначала формальности были её щитом. Тем, что помогало ей не быть крайней, тем, что могло стать единственным аргументом в споре с начальством и коллегами. Сейчас регламент превратился в оружие.
Что значит «где отчёт»? Вот он — справка, в трёх экземплярах. Что значит это не то, что требуется? Всё строго по инструкции. Нет, она не может начать работу, пока не появится приказ по форме «семь-эс». Это та, что из во-он того справочника, если интересно. Да, из самого пыльного и никогда не используемого, вы правы, но регламент…
Самым важным, конечно же, стал день, когда она в первый раз сказала «нет». «Я не могу сделать этого, подполковник Борг — это вне моей ответственности. Справками такого типа занимается лейтенант Вэт», — это стало первым шагом в великом начинании. Невозможно работать дальше, требуется подпись здесь, здесь и здесь. Что-то срочное? Но вы не объявили об этом по форме, а её рабочий день уже закончился. Да, только половина работы — но то, что осталось, вне её обязанностей. Из-за всех этих бумажек упустили преступника? Она совершенно ни при чём — инструкция не ей писана.
Она не могла взять ружьё и пойти мстить за Ишвар. Но она могла стать той шестерёнкой, из-за которой встанет аместрийский поезд.
Хотя, конечно, это мало кому понравилось. Сначала её поведение было встречено недоумением. То ли это дурная шутка, то ли издевательство — никто не понимал, как реагировать на окончательно оборзевшую ишварскую собаку. Потом они попытались убить её её же оружием — доносы, доносы, доносы. На неправильную форму, на неровную строчку в документе, на интонацию при докладе. Что же, это было глупо. В битве логики и регламента всегда побеждает регламент — и с этой точки зрения она была самым лучшим солдатом на свете. Сейчас вокруг неё выстроилась плотная стена из отчуждения. Тем лучше — участь одиночки нравилась ей гораздо больше, чем дрожащей жертвы.
Удивительно, как понимание меняет людей. Кто ты, чего ты хочешь, куда идёшь — так много вещей, за которые можно зацепиться, найти опору, обрести смысл. Принять всё это было сложно, но оно того стоило — она была безмерно благодарна Гансу, который помог ей разобраться.
Сложнее всего, конечно, было принять тот факт, что ей действительно нравится Алхимия. Нравятся сложные формулы, нравятся загадки и ответы. Нравится часами сидеть над одной строчкой, кропотливо подбирая одно-единственное значение, и нравится тратить недели на крохотное, почти ничего не значащее для мира, но важное для неё открытие. Если бы она осталась в Ишваре, едва ли она стала бы заниматься этим — но сейчас, когда всё уже случилось так, как случилось, она ни на что не променяла бы Алхимию. У неё было так много мыслей, так много идей — и результаты, которые она получала, давали ей силы двигаться дальше.
И да — она нарушает заповедь Ишвары своими изысканиями. Замахивается на запретное, выходит за пределы того, что было создано, и пытается потягаться с самим Богом. Она искренне сожалеет об этом, но не собирается отступать — она смирилась и приняла то, что Ишвара больше её не слышит. И все извинения, что она возносит Ему в своих молитвах, идут от чистого сердца, хотя она прекрасно знает, что обращения изгоя вроде неё оскорбляют её Бога.
Хотя, возможно, Ему нет дела до какой-то там Алисы Нойманн, а она нарушила слишком много заповедей, чтобы и дальше зваться своим прошлым именем. Алиса так Алиса — в её нынешнем положении это имя звучит не так уж плохо.
Она нашла в себе силы смириться с тем, что Ишвар был уничтожен. С помощью Ганса, с помощью Алхимии, с помощью своей веры в Ишвару смогла принять, что её семья уничтожена, её сестру убили почти на её глазах, а она сама жива только из-за чужой прихоти и маленькой бумажки. Да, всё так и есть. А дальше?
А дальше занятия Алхимией, разработка своего проекта, пропихивание его на Экзамене и грант на создание новых лампочек. Или абсурдный формализм, мешающий армии, например.
У неё было не так много возможностей, чтобы действовать — она на коротком поводке у фюрера, связана по рукам и ногам, и любая попытка хоть как-то выразить свою позицию, скорее всего, окончится смертью. Но это не значило, что она беспомощна — она может сдерживать армейских псов и помогать мирным жителям. Ишвара учит милосердию — да и разве гражданские в чём-то виноваты?
Единственное, с чем она не смогла справиться, был её панический страх перед фюрером. Она приходила в ужас, стоило ей вспомнить свечи, брезент, вкрадчивый голос и дружелюбную улыбку — и ни ненависти, ни мести в этом страхе не было.
Её въедливый, бесполезный, переполненный формализмом и деталями доклад едва подобрался к половине, когда дверь кабинета открылась, и в зал вошла секретарша.
— Простите, что прерываю, но к нам посетители. Два гражданских лица из главного штаба желают видеть майора Нойманн.
Она открыла рот, собираясь выдать что-нибудь из регламента, но секретарша добавила:
— У них приказ фюрера. Вот. Я проверила, бумага подлинная.
Вот теперь у неё не осталось возражений, и меньше чем через пять минут она сидела напротив посетителей.
— Мы о вас наслышаны, майор Нойманн. В основном говорят только хорошее. Перевод готов?
Женщина, представившая как Ласт Эшел, сидела на диване, соблазнительно закинув ногу на ногу, словно она забыла об огромном разрезе и кошмарном вырезе на вульгарном платье. Хотя, надо сказать, Алиса немного завидовала — они с посетительницей обладали примерно одинаковым телосложением, но ей никогда не стать настолько непринуждённо-женственной. Не то чтобы ей сильно хотелось, конечно, но…
— Разумеется. Вот он. Простите, но не могли бы вы показать приказ фюрера? Я не ставлю под сомнения ваши слова, но хотелось бы убедиться.
Ласт мило улыбнулась и протянула ей небольшую папку с ленточкой.
— Ваша осторожность похвальна. Фюрер предполагал, что вы серьёзно отнесётесь к его поручению, и дал нам это. Достаточно?
Алиса была уверена, что документ подлинный, и сразу узнала подпись фюрера — перевод ишварской книги перекочевал в руки посетительницы, и она сразу начала его листать. Мужчина, Глаттони Кэмпбелл, проводил книгу взглядом и сунул руку в рот. Женщина тут же нахмурилась: «прекрати», и не сменила гнев на милость после жалобного «я есть хочу». «Поешь позже, сначала дела. Не чавкай над ухом, пока я читаю» — Глаттони шмыгнул носом, словно собираясь расплакаться, но руку убрал. Ласт захлопнула перевод и положила его в свой саквояж.
— Отличная работа, майор Нойманн. Фюрер не ошибся в выборе — все книги, что были вам переданы, расшифрованы безупречно. И, поскольку вы находитесь на хорошем счету, было решено дать вам ещё одно поручение. Идёмте, поговорим в другом месте.
Ласт встала вышла из приёмной. Нойманн слышала, как женщина отпрашивала её у начальства, используя свои чары, и как Борг что-то послушно блеет в ответ. Глаттони остался с ней — стоял, разглядывал, что-то гыгыкал и улыбался. Она напряглась изо всех сил, желая отойти как можно дальше, но не позволяя себе делать этого. Алиса совершенно не переваривала душевнобольных — была терпима к ним, как учил Ишвара, но никогда не взаимодействовала напрямую. За юродивыми всегда ухаживали сёстры и братья, добровольно избравшие этот путь служения Ишваре, и кто-то вроде неё не должен был иметь к этому никакого отношения! Почему в Аместрисе вообще нанимают таких больных? Это толерантность? Возможность дать им зарплату и рабочие места? Нет, она понимала, что и таким надо на что-то жить — но брать их в армию?! Хотя секретарша, кажется, сказала, что перед ними гражданские…
— Всё готово. В путь.
Ласт лёгким движением подхватила своё пальто и вышла на улицу, уверенно направляясь к лесу, начинающемуся сразу за кладбищем. Лин небольшой городок — чтобы выйти из неё, требуется меньше получаса.
— Нам сюда. Запоминайте дорогу, майор Нойманн — искренне рекомендую делать зарубки на деревьях.
Алиса послушалась. Несмотря на то, что преобразование коры довольно простое, она использовала нож, одолженный Ласт — она банально не помнила нужные данные для формулы с растениями. Её «быстрая» алхимия заточена только на преобразование людей — всё остальное требовало справочников, учебников и времени для подготовки.
Местом, куда шла Ласт, оказалась полузаросшая хижина с крепкими дверями. Внутри было два кресла, журнальный столик между ними, плита, холодильник и стол с сейфом рядом с окном. Стен не было видно — их закрывали книжные полки, набитые чем-то древним и монструозным, и Алиса отчётливо видела люк, ведущий в подвал, небрежно прикрытый ковром.
Ласт грациозно опустилась на стул, повёрнутый в сторону двери, и указала на второй.
— Присаживайтесь, майор Нойманн. Глаттони, можешь выйти и что-нибудь поискать. Майор, вашу руку.
Это было странно. Два гражданских лица, одно из которых сумасшедшее, личный приказ фюрера, теперь таинственная хижина и непонятная просьба. Что за чёрт? Её персональный мораторий перестал действовать?
Но выбора нет — стоит подчиниться, если она хочет пожить ещё немного. Чужая ладонь, охватывающая её руку, нож, капли крови:
— Вот, теперь готово. Простейшая химическая реакция, майор — кодовый замок сделан таким образом, чтобы открываться только при контакте с определённым реактивом. Вашей кровью, в данном случае.
Женщина подошла к сейфу, и кровь, попавшая на неприметный участок, действительно открыла железную дверцу. Внутри оказалась толстая, вручную сшитая книга — Ласт вытащила её и бросила на журнальный столик.
— Вот. Ваше новое задание.
Алиса осторожно склонилась над пожелтевшей бумагой, протянув руку, чтобы дотронуться до кожаной обложки.
— Что это?
Ласт, снова севшая на стул, сохраняла полное спокойствие.
— Секрет создания гомункулов.
Рука отдёрнулась до того, как она успела осознать собственные действия. Такое чувство, словно её ошпарили — она невольно потёрла ладонь и вжалась в спинку кресла, желая быть как можно дальше от проклятой рукописи.
— Это ведь…
Глаза Ласт слегка сузились.
— Да. Тайное знание об одной из форм человеческого преобразования. Запрещённое и очень спорное с точки зрения человеческой морали. Как вы понимаете, такое знание должно быть надёжно спрятано — и, когда этот текст оказался в руках фюрера, он сразу же вспомнил о вас. С этого момента это место принадлежит вам. Мы сделали всё, чтобы его не мог найти никто, кроме вас, а хижина идеально подходит для хранения рукописи. Однако…
Книга лежала на журнальном столике. Манила и отталкивала, вызывала желание уничтожить её, но не позволяла отвести от себя взгляд. Ласт усмехнулась, вульгарно изгибая спину.
— Знания, особенно запретные, всегда вызывают интерес людей. Задача фюрера — отслеживать подобное и принимать меры. И преступников гораздо проще контролировать, когда точно знаешь, что им нужно и где они появятся в следующий раз.
Алиса Нойманн прекрасно знала, к чему всё идёт. Снова. Поводок на шее, её жизнь в мозолистых руках. Цепной пёс фюрера — все знают, что случится, если прозвучит отказ. Все знают, что произойдёт, если будет дано согласие.
— Вы хотите, чтобы я заманивала в ловушку и убивала людей.
Ласт так пошло улыбнулась, что у Алисы свело желудок.
— Нет, майор Нойманн. Фюрер хочет, чтобы вы казнили преступников, которые рискнули нарушить закон ради запрещённого знания. Они сами вырыли себе яму, майор Нойманн — не думаете же вы, что их интересует теоретическая сторона вопроса? Те, кто придут сюда, собираются пойти против мироздания — против вашего Бога, если хотите. Создать нечто, с чем человек пока что не способен справиться. Вы готовы нести ответственность за то, что не остановили их? Готовы предать Аместрис, Алхимию и мир?
В какой-то степени, то, что говорила Ласт, находило отклик в её сердце. Она и пальцем не прикоснулась бы к человеческому преобразованию, затрагивающему душу — к любой его форме. Мнить себя Богом, создавать собственных людей — отвратительно, еретично, неправильно. Для Нойманн это было границей, которую она никогда не пересечёт — как бы она ни любила жизнь, в этом случае уж лучше смерть, даже самая мучительная. Но это она и её отношение к Алхимии, верно? Вполне возможно, что учёный, который придёт к ней, смог бы правильно обойтись с полученными знаниями.
Ласт вдруг наклонилась вперёд, и в её глазах заблестели отражения несуществующих свечей.
— Но вам и не надо это объяснять, майор Нойманн? Фюрер отметил вашу практичность и благоразумие. Мы рассчитываем на вас.
Алиса тихо выдохнула и осторожно взяла рукопись, надеясь, что ей никогда не придётся возвращаться в эту хижину.
За два года к ней пришло одиннадцать человек. Пятеро из них были одержимы идеей превзойти Бога и создать невозможное совершенство — они с пеной у рта доказывали ей никчёмность человеческого сознания, впиваясь в рукопись, как в нечто священное. Она убивала их с мыслью, что слепец никогда не прозреет, и знание, доверенное ей, не зря именуют запретным. Трое были несчастными людьми, потерявшими кого-то из близких, и желавшими создать их снова, вернув в мир. Она считала, что участь, постигшая их здесь, это милосердие, и молила Ишвару, чтобы в смерти они обрели покой. Двое не раскрыли своих мотивов — их убийство отдавало тяжестью, болью и натянутым поводком. Приказ фюрера лежал здесь же, в сейфе — тот, кто прочитал книгу, должен умереть. Нельзя сказать, что у неё не было выбора — но она снова и снова малодушно убеждала себя в этом. Её жизнь и жизнь человека, которого она видит в первый и последний раз, но которому досталось величайшее знание, запрещённое Богом — достаточно, чтобы провести преобразование, недостаточно, чтобы спокойно спать по ночам.
Все приходящие алхимики безоговорочно верили ей — потому что она была ишвариткой. Всего один взгляд на её глаза, волосы и кожу, и сразу же звучало «о, ясно». Они думали, что это она написала еретичную книгу — и что создание гомункула позволило ей остаться в живых. Простая логическая ошибка, нежелание разобраться, принятие первой же гипотезы за рабочую — ей хотелось повернуться и крикнуть: «Ты же алхимик, спаси тебя Ишвара! Думай головой!». Знал ли фюрер, что её национальность будет играть такую роль? Предсказал ли такой эффект? Она не знала — не хотела знать.
Последним к ней пришёл мужчина. Как и обычно, явился в штаб, добился аудиенции, попросил встречи с «Алисой Нойманн». Как и всегда, осмотрел её с головы до ног и выдал то самое «О. Ясно». Сел в приёмной, многозначительно кивнул, сказав, что «расшифровал её дневник в западной библиотеке». Не было там никакого дневника — но фюрер, как и всегда, «обо всём позаботился». Этот мужчина тоже послушно вышел, последовал за ней до хижины, вошёл и сел спиной к двери. Она привычно села на место, где когда-то сидела Ласт — мало кто сразу приступал к интересующей теме, Алхимикам всегда хотелось поболтать.
— Простите, мисс Нойманн, я всё хочу спросить — это ведь вы перевели тот ишварской текст? Медицинский, про выращивание органов?
Она несколько раз моргнула, не ожидая этого, но отрицать правду не было смысла.
— Да. Фюрер доверил мне этот текст.
Мужчина уселся поудобнее. Как его там? Змеекрылый Алхимик? Забавно — один цепной пёс собирается впиться в глотку другому.
— Вы прекрасно справились. Этот текст очень помог мне в исследованиях. В каком-то смысле, я смог создать человеческую химеру благодаря вам.
Алиса несколько раз моргнула, а потом осторожно уточнила:
— Человеческую химеру? Это невозможно, из-за…
Змеекрылый Алхимик махнул рукой.
— Вы не единственный алхимик Аместриса, занимающийся запрещёнными исследованиями. Я много лет работал над созданием уникальных химер для армии, мисс Нойманн — мало кто выживал, но те, кто остался, сохранили и память, и разум, и свойства своего животного. Хотелось бы мне сказать, что у меня «не было выбора», но мне не хочется лгать — я наслаждался результатами своего исследования. Ужасного, бесчеловечного, уникального исследования — потому что никто не заходил так далеко, как я.
Он стал задумчивым и мрачным, но это состояние прошло слишком быстро — Алиса не успела взять его за руку и озвучить, насколько схожи их чувства.
— В любом случае, сейчас я здесь, мисс Нойманн. Моя программа закрыта, у меня волчий билет, а я опять гонюсь за знанием.
Момент был безнадёжно упущен, и Нойманн просто отклонилась на спинку стула, закинув ногу на ногу.
— Вы уверены, что хотите знать? Создание гомункулов запрещено — есть вещи, которым стоит оставаться тайными.
Она всегда старалась их предупредить. Не явно — хижина, предоставленная фюрером, наверняка напичкана устройствами слежения — но так, чтобы имеющий уши да услышал. У неё приказ — тот, кто прочитает книгу, должен умереть. Но тот, кто откажется от поисков, перестанет представлять опасность. «Послушай меня! Отступись! Уходи!» — её душа буквально кричала, хотя внешне Алиса была само спокойствие и молчание.
— Я проделал такой путь, мисс Нойманн. Дайте хотя бы на рукопись посмотреть.
Она медленно встала, ругаясь на себя за то, что на сердце тяжелее, чем обычно. Змеекрылый Алхимик ей почти понравился — она, можно сказать, была в шаге от того, чтобы влюбиться. Вот так, на пустом месте, из-за пары слов и схожего прошлого. Вы слишком легкомысленны, мисс Нойманн — ишваритка внутри вас ругается, матерится и сравнивает внезапную дурость с ветреностью Лейши.
— Я знаю, что мои слова ничего не изменят, но Ишвара создал нас такими, и на всё воля его. Создание гомункулов, новой жизни с душой и телом, сделает вас Богом — вы уверены, что готовы заплатить за это знание? Уверены, что последствия стоят нескольких строк из рукописной книжки?
Книга снова на журнальном столике. Чаще всего её хватают, как чашку воды после перехода по пустыне. Иногда подолгу боятся прикоснуться, словно и подложили гадюку. Змеекрылый Алхимик на неё даже не посмотрел.
— Фюрер знает, что вы здесь?
Она почти задыхается. Чувствует поводок, видит свечи, ей опять кажется, что где-то здесь лежит тело и плавится парафин.
— Запретные знания всегда притягивают людей. Если что-то невозможно остановить, это надо контролировать.
Не бери эту чёртову рукопись. Остановись. Не делай того, о чём придётся жалеть.
— Я не выйду отсюда, верно?
Глаза в глаза. Тяжело, неотвратимо, как правда. Две цепные псины — хозяйская рука вот-вот запустит их в вольер.
— Вы ещё ничего не прочитали. Мой приказ распространяется на тех, кто прикоснулся к запретным знаниям.
А потом — добавить по наитию, почти жалобно:
— Вы уверены, что этот секрет того стоит?
Чужая рука медленно гладит невзрачную обложку, берёт рукопись — возвращает ей.
— Нет. Придя сюда, я думал, что найду ответы — но правда в том, что я не уверен, задал ли вопрос.
А потом, как-то внезапно:
— Не хотите поужинать со мной?
Они договорились на вечер следующего дня. Она ждала с самого утра - в ресторан никто не пришёл. Ещё через день Алиса Нойманн получила чужую голову.
Она, конечно же, бросилась в хижину — к развороченному сейфу, приказу и крайне недовольной Ласт.
— Вы разочаровали нас, майор Нойманн. Разве вы не поняли? Все, кто пришёл за запретным знанием, не должны были выйти.
— Но он…
— Все, майор. Вне зависимости от того, получили ли они желаемое. И фюрер поручил это вам не для того, чтобы потом за вами убирать.
Ласт перевела взгляд на рукопись, которую держала в руках, и её губы сложились в идеальное «о». Металл в голосе исчез — осталась медовая песня.
— Вы так и не открыли её, майор Нойманн? Ни разу, на протяжении этих лет.
Она сжала кулаки, думая, что всё на свете уже не важно.
— Это запретные знания. Я не желаю осквернять себя и предавать Ишвару.
Ласт гортанно рассмеялась, и рукопись вдруг загорелась в её руках.
— Знания, что были вам доверены, были подлинными, майор. Вы упустили возможность узнать нечто уникальное. Впрочем, это интересно. Я доложу фюреру. В любом случае, с этого задания вы сняты. Возвращайтесь к работе. И, Алиса — будьте любезны находиться там, где мы сможем вас найти.
Она действительно вернулась к работе. Что-то исследовала, что-то писала, о чём-то докладывала. Ждала, когда придёт бумажка о снятии моратория на приказ №3066 в отношении неё.
Через две недели Алису Нойманн перевели в Централ.
