Глава 23Издавна привыкнув ничего не откладывать на неопределенное будущее, Тедди отправился к подруге уже следующим утром. Он так и не решил, что именно хочет от Виктории услышать – совет по поводу того, возвращаться к Лили или нет, рекомендации по приведению их отношений в приличное состояние, слова о том, что ему вообще делать дальше? Знал Тедди только одно – что-нибудь толковое Виктория скажет в любом случае. А это уже немало.
Та встретила его, не выразив ни малейшего удивления – словно знала, что именно сегодня и именно сейчас Тедди должен появиться на ее пороге.
- Здравствуй, - голос Виктории, казалось, был лишен каких-либо интонаций. – Позволь, я угадаю… У тебя опять ничего не получилось на работе, а вдобавок случился серьезный личный кризис? Так?
- Вики, может быть, ты все же ошиблась с выбором жизненного пути? – он попытался пошутить в ответ, но выходило довольно мрачно. – Тебе бы в прорицательницы пойти. И переименоваться в Кассандру. Но в общих чертах ты угадала. Может, все-таки в гостиную пригласишь да кофе угостишь?
- Так проходи, - она махнула рукой. – Чего на пороге стоишь? Можно подумать, первый раз…
Поведение Виктории показалось Люпину странным и немного неестественным, но он не придал этому особенного внимания, списав на очередной творческий полет ее воображения и разума.
В ее доме никогда ничего не менялось – это Тедди подметил еще несколько лет назад. По-прежнему колыхались на окнах полупрозрачные золотистые занавески. По-прежнему слышался шум прибоя и крики чаек за окном. По-прежнему цвели на подоконниках кактусы – единственные цветы, не требующие постоянного ухода и потому имеющие шанс выжить в доме Виктории, у которой регулярно случались творческие кризисы и случаи поразительной забывчивости.
- Ну, мистер Люпин, излагай суть твоей проблемы, ты ведь за этим пришел! А я кофе сварю, пока ты говорить будешь.
«Нет, все-таки с ней сегодня точно что-то не то! – покачал головой Тедди. – Неужто очередной кризис жанра приключился?». Однако задумываться над странностями поведения Виктории ему сейчас совсем не хотелось.
Он попытался рассказать подруге обо всем, произошедшем за последнее время, когда Виктория усадила его на кресло в гостиной, а сама ринулась хлопотать с кофейником на открытой кухне, но ничего не выходило. Слова путались, мысли никак не желали формировать доступные для понимания фразы. Когда он сумел-таки выдавить, что апробация зелья из аконита окончилась неудачно, Виктория скептически хмыкнула.
- Сейчас ты тоже скажешь мне, что уже давно следовало понять всю бесперспективность этой затеи?! – довольно резко поинтересовался Тедди. – Не поверишь, но я уже сам начал об этом задумываться. Особенно после всех недавних событий.
- Если ты помнишь, я еще давно зареклась говорить тебе что-либо на эту тему, - резонно возразила Виктория, сняв турку с огня. – Вот и сейчас молчу. Но если я правильно все понимаю, ты не слишком красиво обошелся с Лили, пока был занят этим зельем, а теперь не знаешь, как попытаться вернуть все назад?
Тедди нерешительно кивнул и пожал плечами: он и сам не знал, чего хочет.
- Ох, Люпин, мне кажется, или раньше ты вел себя как-то проще? – покачала головой Виктория, разливая кофе по крошечным чашечкам. – Когда мы с тобой пытались жить вместе, ты был другим – тогда я чувствовала себя рядом с тобой типичнейшей представительницей богемы. Что вполне понятно: ты целитель, прагматик, человек действия, а я кто? Теперь же я начинаю сомневаться во всем этом. Может, мне с тебя и твоих жизненных перипетий что-нибудь набросать да потом в роман вставить, а?
- Кстати, ты еще работаешь над тем циклом рассказов, ну, где должна быть жизнь «от мира до мира»? Или забросила?
Тедди сам не знал, какой ответ он хочет услышать. А с другой стороны, его сейчас волновало далеко не это. Он попросту ухватился за новую тему, дабы дать себе небольшую передышку от размышления над собственными проблемами.
- Работаю… - отозвалась Виктория, правда, не сразу. – Думаю, месяца через три-четыре смогу опубликовать, если все хорошо пойдет.
Он не мог оставить без внимания любопытный факт: когда они молчали, или говорил один Тедди, лицо Виктории становилось отстраненным и задумчивыми: ярко-голубые глаза лихорадочно поблескивали; девушка то и дело покусывала губы, словно чувствуя смущение или вину.
- Эй, Вики, ты здесь? – окликнул ее Тедди, отставив чашку на стол. – Ты меня слышишь?
- Что? – она даже подскочила от неожиданности. – Конечно, слышу! Как же иначе…
Виктория почувствовала, что щеки вспыхнули обжигающим румянцем, и отвела глаза: как все рыжие, она легко краснела и с детства стеснялась этого.
- Что ты натворила? – тотчас строго спросил Тедди, со вздохом откинувшись на спинку кресла.
- Ничего.
- Не ври мне: я прекрасно знаю, когда ты краснеешь!
- А я просто так краснею! – фыркнула Виктория, все еще не встречаясь с ним взглядом. – От жары и от повышенного давления. Мне мысль насчет раскрытия одного характера в голову пришла, хорошая строчка диалога, вот я и отвлеклась. Продолжай.
- Ну да, февраль – самое время для того, чтобы страдать от жары…
Тедди поднялся с кресла, обогнул миниатюрный столик и сел на диван рядом с подругой. Слегка сжал ее тонкое запястье и необычайно твердым голосом произнес:
- Вики, ты можешь врать кому угодно, но только не мне. Просто не получится. Когда ты думаешь о своих сюжетах и героях, прорисовываешь сцены, пусть даже грустные, ты накручиваешь волосы на пальцы или чертишь узоры, если есть под рукой карандаш и блокнот. Мне ли этого не знать?
Девушка еле заметно кивнула, на мгновенье подняв на него глаза, но тотчас снова спрятала взгляд.
- Так что ты натворила? – повторил он. – Последний раз я видел на твоем лице такое смущение, когда ты вырезала из библиотечной книги страничку, потому что тебе ужасно понравился этюд, а ни пера, ни палочки, чтобы переписать, у тебя с собой не было.
- Значит, за последние десять лет я почти не изменилась, - тихо произнесла Виктория. Затем добавила с усмешкой: – А тот этюд, кстати, я вклеила обратно через два дня, так что все кончилось хорошо.
- Ну и что значит – «практически не изменилась»? – пожал плечами Люпин. – Ты опять совершила акт вандализма над библиотечной книгой?
- Не совсем.
- А что?
Она снова замолчала, поникла – неожиданно напомнив Тедди Доминик, ее младшую сестру, с ее непосредственной повадкой, которая так несвойственна Виктории…
Молчание не нарушалось, но она резко встала с дивана, осторожно высвободив руку, и подошла и задернутому плотной шторой окну, к стеллажу с книгами. Теперь Тедди мог видеть только ее профиль и каскад локонов, рассыпавшихся по плечам, отливающих медно-рыжим на фоне бледно-голубой шерсти свитера, связанного заботливой бабушкой.
- Я позавчера у родителей была, - начала она говорить, уже очень спокойно, даже немного флегматично. – Мама попросила помочь разобрать книжные шкафы – там ведь за тридцать лет куча хлама скопилась! Что мне забрать, что Доминик во Францию отослать, что родителям и Луи оставить… Книги, сам понимаешь! – она досадливо махнула рукой. – Ну и там, в ящиках…
- Нашла что-то? – догадался Тедди.
- Письма, - кивнула она, чуть повернув голову. – Мама писала своей подруге, я даже ее знаю, видела однажды. Писала о папе – об их отношениях, о своих сомнениях и тревогах по этому поводу. Судя по датам – еще до свадьбы.
- Ты их читала?
- А ты еще не понял? – Виктория, наконец, повернулась к нему лицом, и Тедди смог увидеть смесь смущения, вины и досады в ее глазах. – Читала. Нет, там ничего шокирующего не было, никакие семейные скелеты из шкафа не вывалились – обычная переписка молоденьких близких подруг, но… Прочитала и, более того, стащила.
- Зачем?
- Я поняла, что это… то, что мне нужно. Для книги… Именно эти проблемы, переживания. У меня такого не было никогда, я уже отчаялась, как описать… А мама – она писала чудесно! Бойко, четко, с нужными эмоциями в нужных местах! Фразы уже готовые, причем замечательные, – только с французского перевести, но это ерунда. Вот я и стащила – переработать, осмыслить да вставить куда надо…
- Вики, но это же как-то… Неправильно. Некрасиво…
Тедди был слишком удивлен услышанным. Недоумевал. Хотя он и сам – довольно давно, в отрочестве – в отсутствии бабушки перерывал шкафы, комоды и самые дальние ящики (разве простенькое запечатывающее заклинание помеха для студента-отличника, любящего проделки?), отыскивая памятки о своих родителях и дедушке. Фотографии, вещицы, те же письма… Жадно читал и рассматривал, а потом, когда бабушка решалась
лично показать ему все это – делал вид, что видит впервые.
Но ведь понятно, зачем и почему он это делал! Очевидно. А Виктория – ей ради чего так ворошить прошлое? Из любопытства? Чтобы вставить в роман? Но разве не она всегда гордилась, что строит сюжеты и сочиняет описания сама, ни на кого не равняясь и ничего не заимствуя?!
- А почему ты говоришь, что не изменилась за десять лет? Какая связь с той библиотечной книгой? – спрашивая об этом, Тедди чувствовал себя экзаменатором: кажется, он начал догадываться. Не очень-то верил, но догадывался.
Но сказать не смел.
И Виктория молчала, а Тедди требовалось услышать ее ответ. Чтобы он мог убедиться, что
понимает ее.
- Да самая прямая связь, Тедди! – с досадой воскликнула она, возвращаясь к дивану. – Я ведь на все могу пойти ради своих… своего пера! Порвать книгу, прочитать чужие письма, часами сидеть в сомнительных трактирах, чтобы поймать интересные типажи! А дальше что? Чужие дневники? Дежурства у замочных скважин?
Она села, схватив со спинки стула длинный синий шарф. Закуталась в него, вновь отвернувшись.
- Я моральный урод, неужели ты не видишь? У меня нет своей жизни, семьи, мужчины, – детей, в конце концов! А мне этого и не надо, я прекрасно понимаю. Зато все эти блага присутствуют у моих героев, а чтобы сделать их реальнее, живее, я готова лезть в чужие жизни, красть эти эмоции и мысли, поскольку мне-то они незнакомы!
На секунду она замолчала, выдохнула.
- Я же страшный человек. А ты хочешь, чтобы я помогла тебе разобраться с любовью, приоритетами и прочей морально-этической ерундой! Издеваешься? Я с такими понятиями только на бумаге лихо разбираюсь, да и то, выходит, что не сама – в чужие мысли лезу! Как я могу в таких вопросах консультировать?!
Закончив этот печальный монолог, Виктория еще раз выдохнула и спрятала лицо в ладонях. Зная ее, Тедди мог с уверенностью сказать, что она не расплакалась – просто закрылась от него. Но именно этот жест был наполнен безнадежным отчаянием.
На мгновенье в голове Люпина промелькнула коварная мысль: «Выходит, и меня она не любила? Раз так говорит…», но он тотчас ее отбросил – тогда все было несколько иначе, да и не мог он ошибаться, даже учитывая неопытность юности. Не мог, благодаря унаследованному от отца «волчьему» чутью.
Она явно говорила в запале (все-таки просыпался иногда темперамент прабабушки-вейлы!), не слишком четко подбирая слова и выстраивая фразы – даром что писательница. Поэтому Тедди просто придвинулся ближе и притянул ее к себе на грудь, укачивая, словно ребенка. Виктория подчинилась, прижалась к нему, но лицо все равно не поднимала.
- Ну, перестань! – тихонько произнес он, поглаживая подругу по спине. – Перестань. Ты вовсе не моральный урод, не смей так говорить. Ты любишь свои книги, ведь они и вправду чудесные. А семья и все остальное – это придет. Только человека нужно встретить…
- Почему ты так в этом уверен? – грустно прошептала она.
- В морального урода я, пусть даже в далекой юности, не влюбился бы! – бескомпромиссно заявил Тедди. – Перестань.
- Так в том-то и дело, что в далекой юности! – возразила Виктория, крепче прижимаясь к нему. – В шестнадцать лет я была куда человечнее, естественнее. А сейчас… Помнишь, когда ты попросил меня не писать о войне, сказал, что это может кого-то ранить? Я не понимала тебя, я думала только о том, что сейчас это должно классно получиться, ведь я могу расспросить очевидцев, так сказать, по свеженькому пройтись... Теперь понимаю…
- Вики, все еще будет лучше. Снова станешь «человечной», построишь нормальную жизнь – глядишь, и перо твое глубже, многограннее станет. Просто переверни эту страницу своей жизни и начни новую. В конце концов, двадцать шесть – это совсем не конец жизни!
- Нет, Тедди, я не смогу, - она наконец подняла лицо, и Тедди смог увидеть, что глаза у нее все-таки чуть покраснели. – Не смогу. Теперь, когда я все поняла про себя…
- Если ты этого не сможешь, то лишь по одной причине: ты все еще не умеешь готовить!
Почему он вдруг это сказал, Тедди не мог бы объяснить даже самому себе. Весь вид Виктории просто-таки кричал о том, что она не настроена шутить. Но ему хотелось как-то поднять ей настроение – любой ценой, пусть даже не слишком корректно.
- Да, - она кивнула. – Да, не умею! И сей факт тоже не добавляет мне завидных человеческих качеств. Мне даже кажется, что это две стороны одной медали – меня совсем не волнует нормальная жизнь. Действительно моральный урод, не спорь.
Что ответить на эту фразу, полную безысходности, Люпин не знал. Предпочел промолчать, а через некоторое время – уйти, быстро откланявшись, оставить ее наедине с мыслями. Он был уверен в одном: Виктория – сильная женщина, сильная личность, и она сумеет справиться с этим своим «открытием». Справлялась же с творческими кризисами и прочими жизненными перипетиями.
Желанного совета касательно своих отношений с Лили он от верной подруги и наперсницы (хотя кто был чьим наперсником – даже не сейчас, по жизни?) не получил – зато своими словами Виктория натолкнула его на определенные размышления.
Совсем недавно он признал, что в своей погоне за талантом подруга корректировке не поддается. И он ценит и любит ее именно такой. От этих слов Тедди и не думал открещиваться. Но, помнится, тогда же он понял, что в некотором роде берет с Виктории пример в этом стиле поведения – готов многим жертвовать реальностью ради своих целей и идеалов, ради перспективы появления пресловутой панацеи, которой ему никто не гарантировал.
И считал это естественным, само собой разумеющимся – они с Викторией часто одинаково думали и действовали, имели похожие убеждения, – но именно из-за этой увлеченности своим делом (не назвать ли обоюдным эгоизмом?) не смогли ужиться вместе. Люпин не жалел об этом почти никогда – его устраивало сегодняшнее положение вещей. Только правилен ли был такой подход?
Виктория считала его правильным почти десять лет – и понимание обрушилось на нее чересчур резко, чересчур болезненно. У него есть шанс на более «мягкую посадку»…
«Мерлинова борода, Вики, ты была права!» – отчаянно думал Тедди, уже оказавшись на кухоньке в своей ненавистной неуютной квартире, прихлебывая неумолимо остывающий чай и борясь с желанием сдобрить его тем травяным бальзамом, что Чарли Уизли подарил ему в прошлом году. Ему не оставалось ничего другого, кроме как переживать этот момент жизни в одиночестве. При большинстве трудностей он шел к крестному – и пошел бы сейчас, если бы дело не касалось бы некоторым образом отношений Люпина с его дочерью. К тому же Гарри, помнится, совсем недавно говорил, что они с Джинни уезжают в Прагу. Вариант отпадал – так же, как и второй вариант поддержки – Виктория. И бабушки, чудной, все понимающей бабушки больше нет, – пора бы за два года привыкнуть…
Да и хватит уже – взрослый человек, тридцатилетие скоро, а он плечо ищет, в которое можно уткнуться!
«Ты была права, Вики… - в который раз повторял себе Люпин. – Вернее, сначала ты ошибалась, – еще тогда, когда избрала такую тактику поведения, а постепенно и меня к ней приучила. Но сейчас ты абсолютно права – нельзя настолько глубоко погружаться в какую-то непонятную нереальность, напрочь забывая о настоящей жизни. Ее тоже нужно ценить, понимать и ощущать сполна – она того стоит. Ты была права – ударилась сама, а вовремя спасла, наверное, нас обоих…»
Виктория – писательница, богема, личность творческая, – возможно и не сможет перестроить свою жизнь, по крайней мере, не сможет сделать этого быстро. Но она
поняла. И тем самым действительно почти что спасла его, Тедди.
«Ты была права – еще когда сказала, что я не такой, как ты, что мне нужна нормальная жизнь. Эх, Вики-Вики, чтобы я без тебя делал…»
Сейчас Люпин отчетливо осознавал и чувствовал, что реальность нужна ему как никогда. Именно теперь, когда мечты потерпели очередной крах, когда энтузиазм упал до нуля. А что сейчас было его реальностью? Лили. Лили. Лили…
За эти пять месяцев он не раз отодвигал ее на второй план, отдавая предпочтение своим исследованиям и поискам, проводя дни и ночи в лаборатории. Наверное, действительно серьезно обижал, только сам этого не замечал. Неудивительно, что она решила отказаться от подобных отношений. Не потеряла самоуважения, вот и умница.
Любит ли он ее? Любит…
Какая ирония судьбы распорядилась тем, что Виктория, его первая серьезная любовь и первая женщина стала своего рода гарантом его личного счастья почти десять лет спустя? Не потому ли это, что именно она научила его любить? Кто знает…
