Недвижимость

Глава 3. Старый друг лучше новых двух.

Бывший профессор зельеварения сидел в убогой хижине, собственноручно сооруженной с помощью пособия по Строительным чарам для начинающих, лежавшего неподалеку, под названием «Как забить гвоздь». Вечерело. В полумрак хижины просачивались золотисто-розовые лучи заходящего солнца и запахи лета, травы и земли, вечерней росы и распускающихся ночью цветов. Но вся красота и благоухание, весь покой и тишина летнего вечера как будто смеялись над хозяином этого жалкого жилища: он был глубоко несчастен.
Свесив над старым, залатанным местами котлом свои черные сальные волосы, профессор (или, точнее, экс-профессор, но позвольте называть его профессором) помешивал зелье и бормотал себе под нос:
– Гнусный оборотень! Только его мне не хватало! Они всегда появляются, чтобы растоптать и испоганить все, что стоило моих трудов и стараний. Я надеялся, что хотя бы сейчас, – в этом «сейчас» было столько горечи, что, казалось, несчастный задохнется от нее, – они оставят меня в покое. Но нет! Ему оказалось мало места в мире, и понадобилось явиться именно сюда, чтобы перепакостить все, что я с таким трудом собирал и готовил.
Шмыгнув носом и подлив в котел какой-то красной жидкости, Снейп продолжал:
– Мало того, что приходится использовать этот поганый магловский мусор, – он с отвращением покосился на несколько бутылок из-под пива, которые стояли среди многочисленных пустых и немногих полных пузырьков и склянок. Быстрым взмахом палочки он трансфигурировал пивные бутылки в реторты. – Но эта сволочь разгромила весь собранный мной за месяц запас!
– Саламандрова кровь! – тоскливо простонал зельеделец. – Единственное, что каким-то чудом уцелело после того, как поганый вервольф здесь порезвился, – однако, судя по тому, что в стоявших на полу у обиженного профессора нескольких котлах уже булькали готовящиеся зелья, кое-какие ингредиенты после разгрома своего «кабинета» он, видимо, уже успел достать.
– Серная печень! Лунный камень! – продолжал скорбный список Северус, скрипя зубами. – Жабий камень! Бесценный пузырек с Лахезисом!.. Проклятый насморк! – обратился профессор к своему носу, тщательно подсушивая его волшебной палочкой.
– Плотоядная тварь! И все бы это ничего, но зачем он сожрал мое бычье мясо?! Сырое мясо должно настаиваться ровно месяц, – четко продиктовал он, будто читая лекцию. – Оставалось всего три дня, и можно было бы готовить экстракт! Но нет! Вервольф слопал его, не сморгнув!
– Тергео! – яростно выпалил профессор, задыхаясь от насморка и направляя палочку на свой нос.
Встав, он подошел к другому котлу, в котором кипело оранжевое зелье, и, подлив туда яда медоносной пчелы, растертого с молочным сахаром, помешал три раза по часовой стрелки и один раз против, затем добавил несколько капель экстракта паучьего яда Aranea Diadema.
Здоровье профессора в последнее время, надо сказать, заметно пошатнулось. Порой он вздрагивал и озирался, тыча во все стороны волшебной палочкой, глаза его часто были красными от слез, а еще он завел привычку разговаривать с самим собой. И проклятый насморк. После гибели Волдеморта кучка оставшихся в живых пожирателей во главе с Беллатрикс Лестрейндж разнесла в щепки его дом. Работы у него не было, жилья тоже, не было и друзей, по крайней мере, он был уверен, что нет такого человека, который бы ему помог. Да и никогда не стал бы он унижаться до того, чтобы просить у кого-то помощи. Идти ему было некуда, всю жизнь он провел в Хогвартсе и, по правде говоря, не представлял себе, как он будет жить теперь, когда все цели были достигнуты, все ужасы позади, а он после всего этого, к несчастью, остался жив. Он планировал подать прошение о должности преподавателя в Хогвартс, но сейчас идти наниматься на работу было бесполезно. После недавних трагических событий директор Минерва МакГонагалл лежала в больнице св. Мунго с тяжелой травмой. Целители обещали вернуть ее школе к началу учебного года, а до возвращения директора подавать прошение было некому.
Кроме того, он был уверен, что его не примут. Несмотря на то, что теперь всем была известна правда о его роли в той войне, которую они пережили, он знал, что они все равно ненавидят его, что и МакГонагалл, и другие преподаватели, и члены бывшего Ордена Феникса смотрят на него как на прокаженного, едва не передергиваясь от отвращения. Эта мысль доставляла ему какое-то мрачное упоение – ведь он и сам понимал, что уже год, как ему нет больше места в мире живых.
Тем не менее, он был жив. И, думая о своей бесцельной отныне жизни, не представлял себе ее без своего любимого Хогвартса, своих любимых зелий, своих болванов-студентов, своего любимого факультета и (что делало его жизнь окончательно бессмысленной) своего любимого Директора. Дойдя до этого пункта в размышлениях (а точнее, в том замкнутом суицидальном кругу, в котором постоянно крутилась его мысль, не в силах остановиться), он всякий раз доставал висевшую на груди цепочку с медальоном, доставшимся ему от прадедушки Фридриха Принца, раскрывал его, смотрел на его содержимое, что-то бормотал, а потом долго рыдал, прижимая к себе медальон. Но мысли о самоубийстве после этого почему-то на время покидали его.
Скитаясь по природе, профессор в то время, когда не мучился приступами отчаяния и сенной лихорадки, всецело предавался науке, подражая своему любимому Теофрасту Бомбасту фон Гогенхейму.
– Я знаю, зачем он сюда приходит! – бухтел Снейп. – Я понял, что он вернется, чтобы в память о своем разлюбезном дружке довершить то, что они затеяли на седьмом курсе! Я знаю, что он заметил меня тогда в лесу.
– Вервольф ты наш домашний! – злобно сверкнув глазами, прибавил Северус. Но, услышав собственную фразу, вдруг вспомнил, что она относится к тому, другому миру, в котором для него еще было место, а у его жизни – смысл. В глазах защипало, и он потянулся было к своему медальону, но, словно удержавшись от искушения, отдернул руку и решительно занялся содержимым котлов, в одном из которых отвар белой чемерицы нужно было смешать с двумя унциями порошка из скорлупы ореха птицесерда и добавить три капли эфирного масла из цветов Arnica Montana.
«Интересно, почему его не было вчера?» – вернулся к старой теме профессор.
– Я приготовил ему радушный прием, – сообщил он вслух банке с паучьими лапками, злорадно потирая руки. – Кстати, надо пойти проверить, не забыл ли я поставить Капканные чары в этих чертовых кустах, – пробормотал Снейп, глядя на высокие кусты сирени, возвышавшиеся около бывшего забора, от которого, благодаря стараниям трудолюбивых вурдалаков, уже ничего не осталось, – кажется, я их пропустил. Но ничего, если он явится, то под вечер – уж я-то знаю его расписание наизусть!
С этими словами он направился к двери своей осажденной крепости, бормоча на ходу:
– Если оборотень надумает проскочить со стороны ворот, его ждет приятный сюрприз, а вот если со стороны леса, я повеселюсь еще больше, – хотя, надо сказать, такой отзыв был несколько преувеличенным для бывшего родового гнезда Люпина, поскольку никаких ворот здесь уже месяц как не наблюдалось, и о месте их прежнего расположения говорили только две неглубокие рытвины, оставшиеся от воротных столбов.
– Да, неплохо было бы также, если бы он попал прямо на это место, перед дверью, – продолжал Северус доставлявший ему, видимо, немалое удовольствие монолог, посверкивая глазами, открывая эту самую дверь и глядя себе под ноги, – здесь я приготовил…
– Ну вот я и пришел, – эта непонятно откуда взявшаяся фраза вдруг прервала самозабвенную речь зельевара, так и не дав ему досказать, какой же сюрприз ждал непрошенного гостя, вздумавшего ступить на очищенную от травы площадку перед дверью, и повисла в воздухе.
Медленно, оцепенело, будто в кошмарном сне, Северус поднял голову, словно заранее зная, что увидит, и взгляд его наполнился отвращением и злобой.

***
В который раз Ремус пришел сюда, он уже не помнил. Это ужасное место, которое и раньше было вместилищем его скорбей и одиночества, а теперь вовсе представляло собой даже не руины, а кучку строительного мусора, каждый раз напоминало ему о том, что он не способен обеспечить своей жене достойную жизнь, и вынужден сидеть на шее у ее родителей. «Нет, это надо прекратить! Этому надо положить конец», – снова повторил он себе фразу, которую твердил весь последний месяц. Особенно после полнолуния.
Тогда он пришел сюда, чувствуя приближение своих мучений, и, увидев, что от его дома совсем ничего не осталось, а мошенники-вурдалаки, сделав свое дело, ушли, с удивлением обнаружил какую-то неумело слепленную из остатков строительного мусора хижину. Гадая, кто же еще обосновался на месте его злосчастного жилища, он вошел туда и заметил, что в углу стоит что-то, напоминающее кровать. Вокруг на уродливо сбитых полках были разложены десятки всевозможных трав и корней, а вся комната уставлена магловскими бутылками из-под пива. На полках он заметил и несколько пузырьков, наполненных чем-то, а на полу стояли разных размеров прохудившиеся котлы, бывшие когда-то его собственностью, выброшенные за ненадобностью вурдалаками, а сейчас кем-то заботливо залатанные.
Не успев хорошенько отрефлексировать увиденное, Ремус почувствовал, что его страдания близки, и плотно закрыл дверь, запечатав ее заклятием, чтобы изолировать себя на ночь и не причинить никому вреда.
Когда утром он пришел в себя, то обнаружил, что лежит в хижине на груде осколков стекла. На полу было разлито содержимое бутылок и склянок. Все вокруг было разгромлено. «Вот и еще кому-то я навредил», – это была первая осознанная мысль. Потом он попытался встать. Все тело болело от ссадин и кровоточило от порезов стеклом, лицо расцарапано, сил передвигаться почти не было. Он выпил свою горькую чашу до дна. До следующего месяца.
Мысль о том, что теперь надо будет вернуться туда, в мир нормальных людей, к милой, светлой Нимфадоре, в дом к ее родителям, показалась ему почти невыносимой. Он вышел из своего ночного узилища, вдохнул свежий утренний воздух, опустился на траву, сжал голову руками и уставился в пространство. Представив себе, как он входит в дом к тестю и теще, Ремус передернулся от отвращения к себе, но тут жуткой вспышкой мелькнула другая мысль: он пропустил сегодня работу! Его выгонят! Его уже выгнали! В полном отчаянии он вскочил и, с трудом собрав остаток сил, трансгрессировал.
Люпин плелся к дому, пошатываясь и пытаясь не упасть. «Только бы никого не было дома, только бы никого не было», – с отчаянной надеждой молил он, подходя к знакомому крыльцу. Но внутри его ждало семейство в полном составе. Как только он зашел в гостиную, на него, чуть не сбив с ног, накинулась с объятиями жена.
– Как ты? Что с тобой? – бессмысленно шептала она, хотя знала ответы на эти вопросы. – Пойдем, пойдем скорее, тебе надо прилечь, все будет хорошо, – приговаривала она, таща его в комнату.
Тед стоял, скрестив руки на груди, и со смесью ужаса и возмущения, видимо, что-то прикидывая, смотрел на зятя. Андромеда сидела в кресле. Пристально глядя на Ремуса, она непрестанно хмыкала, понимающе-ехидно кивая головой. Бросив взгляд на дочь, она дрогнула лицом, и ее глаза наполнились слезами.
Так бы все и обошлось, но папа, видимо, решил, что достаточно изображать скульптурную композицию, и громко осведомился:
– Что все это значит? Может, кто-нибудь мне объяснит? – прибавил он, останавливая взглядом дочь, тащившую мужа в комнату, подальше от опасностей.
– Папа, сейчас не время, прекрати, ты не понимаешь! – заверещала Нимфадора, с ужасом уставившись на отца.
– Да, а, по-моему, это ты кое-чего не понимаешь! – с нажимом выговорил отец. – Хотя, в общем-то, все предельно ясно: твой муж уходит утром, его нет целый день, он не возвращается вечером, шатается где-то всю ночь… А утром приползает в таком виде, будто его волоком тащили через колючие кусты! А что ты на это скажешь?! – выкрикнул он зятю.
– Я… я… – пытался выдавить тот. Что тут можно было сказать! Но жена пресекла его вялое бормотанье.
– Прекрати! Разве ты не видишь?! Я не позволю! – в истерике кричала Нимфадора отцу.
– Нет, вы только посмотрите! А ты что молчишь? – вдруг обратился Тед к жене.
Но та только громче прежнего фыркнула и ядовитым голосом сказала:
– А мне и так все ясно. Хе.
– Что тебе ясно?! – угрожающим тоном поинтересовался муж.
– Мама, не смей! – крикнула Нимфадора, совсем слетая с катушек. – Это наше личное дело! – орала она вне себя, лишь бы только перекричать их, не дать им ничего больше сказать, потому что отвечать на это было нечего. – Вас это не касается!
С этими словами она втащила-таки еле стоящего на ногах мужа в комнату и судорожно захлопнула дверь, будто спасаясь от смерти.
– Я больше так не могу… Не должен… – пробормотал он в полубессознательном состоянии, мешком рухнув на стоявшую, к счастью, рядом кровать, – это не может так продолжаться… ты видишь, все так, как я и боялся…
– Замолчи, – решительно прервала его жена. – Я не буду с тобой разговаривать, пока ты не отоспишься и не придешь в себя. А для начала займемся твоими ранами… – прибавила она, беря палочку и закатывая рукава.
– Да, и я потерял работу. Я же говорил, что таким, как я…
– Все это неважно. Найдешь другую, – супруги явно не слышали друг друга, и каждый говорил о своем. – А насчет родителей не беспокойся. Я что-нибудь придумаю. Однако ты прав… – ее лицо вдруг озарилось отчаянной надеждой, как у приговоренного к смерти, которому за несколько дней до казни сообщили, что появился невероятный шанс спастись.
«Она подумала о газете», – сразу понял Ремус.
– Знаешь, пожалуй, нам действительно надо продолжать искать жилье. В этом единственный выход.
– Но откуда у нас…
– Мы это уже обсуждали: денег у нас, конечно, мало, но все же вполне можно подыскать что-нибудь …э-э-э… приемлемое, – последнее слово, впрочем, было произнесено с таим мучением, что у Ремуса что-то больно сдавило в груди, так что он даже не чувствовал мук истерзанного тела. Ибо после трехнедельного знакомства с предложениями «Мантикоры» ни у кого уже не было уверенности, что найти там что-то хоть сколько-нибудь приемлемое возможно.
– Кстати, завтра должна прийти свежая «Мантикора» – может, на этой неделе нам улыбнется счастье. Я верю, что там можно найти все…
Однако следующий месяц для Ремуса ознаменовался несколько иными поисками. С удивлением обнаружив, что его все-таки не уволили, он каждый день после работы отправлялся к своему бывшему дому в поисках единственного человека, который мог ему помочь. Постоянно терзаясь вопросом, как решить свою проблему, и обдумав все, что произошло в июльское полнолуние, он решил, что в хижине на месте его дома поселился Северус Снейп. Ремус не забыл, что единственным временем, в которое он не испытывал обычных страданий в полнолуние, были именно месяцы преподавания в Хогвартсе, когда Северус варил ему аконитовое зелье. И в его измученном отчаянием сознании родился безумный план. Он должен разыскать Снейпа и попросить его об услуге, точнее – о милости.
Его не пугала мысль о том, чтО обрушится на него, поймай он, наконец, зельедельца. Ему было все равно. После той ужасной сцены в гостиной Тонксов, когда он готов был провалиться сквозь землю и сбылись все его опасения и страхи, ему было все равно. Он готов был на все, лишь бы не видеть больше несчастного лица Нимфадоры, кричащей на своих родителей, и перекошенного от гнева лица тестя, обвинявшего его (и совершенно справедливо – что он еще мог подумать?!) в измене своей дочери.
Поэтому вечер за вечером Ремус отправлялся туда с надеждой, которая, однако, чем дальше, тем больше таяла. Снейпа он ни разу не застал, найти его тоже не представлялось никакой возможности, но он здесь жил – это Ремус знал твердо и продолжал свои бесполезные паломничества.
Возвращаясь, он видел все больше мрачнеющего с каждым днем тестя, «доброжелательную» Андромеду, положившую своим долгом постоянно доводить дочь и зятя, и Нимфадору, которая разрывалась между родителями и мужем. Тед, похоже, был не в восторге от того, что Люпин каждый день задерживается на работе допоздна, и взял привычку следить за ним в надежде поймать его с поличным. Не будь Тед маглом, он бы давно все узнал, но Ремус уже сомневался, чтО хуже в глазах отца его жены: быть оборотнем или быть изменником его любимой дочери, и склонялся к тому, что хуже последнее. Обстановка все больше накалялась. Пытаясь как-то разрешить ситуацию, Нимфадора все силы отдавала поискам жилья. Но при одном взгляде на «Мантикору», ставшую для них теперь путеводной звездой во мраке печальной действительности и одновременно еженедельным приговором, который они читали, всматриваясь в строки объявлений, надежды найти жилье раз за разом вспыхивали и снова угасали после просмотра приемлемых по цене домов и квартир.
Однажды, плетясь по привычной дороге к развалинам своего злополучного дома, Ремус решил прогуляться по лесу, который тоже уже знал, как свои пять пальцев. Огибая знакомые кусты и деревья, он шел, почти не смотря по сторонам, погруженный в мрачные мысли. Вдруг, споткнувшись обо что-то, он упал на землю, больно ободрав руку о колючие ветки, и увидел, что камнем его преткновения оказался Снейп, который, низко склонившись к самой земле, срывал листья какого-то растения. Видимо, поглощенный своим занятием (другого объяснения такой беспечности просто не приходило на ум), он не заметил приближения своего недруга.
Молниеносно выхватив палочку и отскочив на несколько шагов, Снейп прошипел:
– Ты!
– Здравствуй, Северус, – поднимаясь с земли и отряхивая свою потрепанную мантию, ответил Ремус.
– Ты! – Снейп задыхался. – Ты!
– Я давно хочу поговорить с тобой.
– Однако когда ты явился сюда две недели назад, ты явно не в состоянии был говорить! Только выть, – с кривой усмешкой добавил зельеделец, – и крушить мое имущество. Ведь ты за этим прискакал тогда, поганый вервольф!
– Прости, что разгромил твою лабораторию, – вымолвил Люпин, обреченно посмотрев на профессора, лицо которого от калейдоскопа проступавших на нем чувств словно свело судорогой. – Я, наверное, нанес тебе большой урон, – продолжал совестливый оборотень, – но, клянусь, я и не подозревал, кто здесь живет. Если бы я знал, что это ты…
Но последняя фраза будто стала той искрой, которую необходимо было высечь, чтобы последовал взрыв.
– …То я бы уже валялся где-нибудь в лесу с перекусанной глоткой! – процедил Снейп, скрипя зубами. – Но я не предоставлю тебе такой возможности. Ступефай!
Но Люпин вовремя сообразил, чтО собирается сделать долгожданная цель его исканий, и успел сотворить щитовые чары, так что лишь слегка пошатнулся от оглушающего заклятия, которым пальнул в него Снейп.
– Я не собираюсь с тобой сражаться, Северус! – громко крикнул Ремус. – Если после всего, что мы все пережили, мы еще будем поднимать друг на друга руку, – прибавил он вдруг с каким-то прорвавшимся наружу горьким чувством, – значит, Дамблдор погиб напрасно!
Последняя фраза вырвалась помимо воли, что объяснялось, очевидно, экстремальностью ситуации и крайне расстроенным состоянием нервной системы Люпина. В спокойном состоянии Ремус, конечно, никогда не сказал бы такого. Тем более, тому человеку, который стоял перед ним.
От этих слов профессор согнулся едва ли не пополам, словно в него метнули заклинанием, которое он не в силах отразить (что было недалеко от истины), а лицо его, покрывшееся смертельной бледностью, перекосилось, будто от нечеловеческой боли.
– Убирайся, – едва смог прошептать он.
– Северус, прости, – Люпин знал, что все испортил, что затея с самого начала была неудачной, а он обманывал себя, приходя сюда каждый вечер, но не признавался себе в этом, не желая расстаться с иллюзией. А после этих злосчастных слов он понял, что испортил все окончательно. Но, тем не менее, он точно через силу продолжал. – Нам надо успокоиться, – он вздохнул. – Я пришел к тебе за помощью. И все, что я могу – рассчитывать на твое милосердие…
Профессор не понимал, о чем толкует его собеседник, да и не слышал его. Только одна фраза этого поганого вервольфа, без сомнения, для того и сказанная, каленым железом пронзала мозг, словно кто-то начертал ее огненными буквами, и во всем мире остались только эти четыре слова: «Значит, Дамблдор погиб напрасно», а остальное все потускнело, будто стерлось. Невидящими глазами глядя перед собой, Северус поплелся куда-то, краем уха слыша, как Люпин говорит что-то о помощи, о своем несчастном положении, об аконитовом зелье. Он ничего не понимал и не хотел понимать – только чувствовал, как усиливается жуткая, разрывающая на части боль, будто каждая клеточка его ненавистного и почему-то живого тела приносила ему невыносимые страдания. Осознание того, что он жив, заставляло его мучиться, как под пыткой, которой не было конца.
Ремус вдруг осекся и замолчал. Нахмурившись, он с болью во взгляде последовал за несчастным зельеваром, вдруг поняв, что должен делать.
– Северус, – позвал он, – тебе нужно кому-то высказать… Так жить невозможно… Нужно выговорить вслух, произнести – увидишь, насколько станет легче…
– Что тебе нужно? – усталым безжизненным голосом спросил Северус, – у него не было сил даже на то, чтобы дать отпор наглому оборотню. – Быстро говори, что тебе от меня надо, и убирайся, – каждое слово давалось ему с трудом.
Ремус заранее знал, что сейчас произнесет напрасные слова, но терять было уже нечего.
– Я хотел попросить тебя… Пожалуйста, Северус, не мог бы ты… Помочь мне… Приготовить аконитовое зелье… как раньше… – последние слова он прошептал так тихо, что они почти потонули в звуках летнего леса, наполненного шелестом листвы, пением птиц, деловитым жужжанием пчел и мерным постукиванием дятла на соседнем дереве. Его собеседника они, напротив, казалось, вывели из какого-то мертвенного оцепенения.
– Ах вот как?! – дребезжащим голосом закричал он. – Аконитовое зелье? Нашему ручному вервольфу? Как раньше? – тут он разразился сумасшедшим смехом. – Но ты, видимо, забыл, что раньше я варил тебе это зелье по его просьбе, по просьбе и приказу Дамблдора! – выкрикнул он с таким видом, будто произнесением этого имени решил поскорее доконать себя. – А теперь, как ты верно заметил, он мертв – я убил его – и больше некому заставить меня делать это! Да, некому попросить за тебя! – с безумным хохотом и мукой в глазах орал Снейп. – А теперь убирайся, – взяв себя в руки и снова переходя на свой обычный язвительный тон, добавил он. – Однако запомни, что, если ты надумаешь явиться сюда снова, я приготовлю тебе пышный прием! Твоя… хмм… жена, – тут он злобно хмыкнул, – никогда не видела более интересного зрелища, чем то, что от тебя останется после следующего визита в гости, уж поверь мне! – недобро посверкивая глазами, пообещал профессор. – Даже учитывая, что она выбрала себе в мужья оборотня, а это предполагает лицезрение очень необычных зрелищ! – пустив напоследок эту отравленную стрелу, Снейп развернулся на каблуках и быстро зашагал в сторону своей хижины, крепко сжимая в руке какой-то медальон на цепочке.
Люпин вздохнул и подумал: «Ну хоть в себя чуть-чуть пришел. Может, не покончит с собой. Это уже радует». Затем отвернулся и с камнем на сердце отправился домой.
***
– Смотри, что я нашла! – с этим криком Нимфадора выскочила навстречу мужу, радостно обнимая его и исступленно тыча пальцем в газетную строку. Ремус, еще не придя в себя после недавней приятной беседы со Снейпом, положившей конец его надеждам на аконитовое зелье, тупо уставился в газету, которую ему совали в нос, пытаясь сконцентрировать внимание на объявлении. В голове пульсировала только одна мысль: как он переживет полнолуние, которое будет через три дня?
– Здесь что-то темновато, – тут же прибавила Нимфадора, – пойдем-ка лучше в комнату.
«Значит, родители дома», – тут же сообразил Ремус. Молодые в последнее время по негласному правилу, которое установилось между ними само собой, хотя вслух высказано не было, старались держаться подальше от родителей. Войдя в свою комнату, они уселись на подоконник и вместе уткнулись в газету. Этот широкий и светлый подоконник у окна, выходившего в сад, был любим молодоженами, так как напоминал им те счастливые времена, когда они так же сидели на окне в лондонской квартире Нимфадоры (тогда еще Тонкс) и мечтали, как будут жить, когда кончится война, не зная, увидят ли друг друга живыми завтра. Теперь, когда война закончилась, они были живы и женаты, а все дороги открыты перед ними, они сидели на окне дома Тонксов на улице Мимоз, прячась в этом маленьком уголке от родителей и от неразрешимых проблем, в которых они погрязли, и удрученно вчитывались в знакомую колонку объявлений.
– Вот, вот, смотри же! – показала Нимфадора. – Я про это тебе говорила. Ремус наклонился над объявлением и прочитал: «Саммерхаус, дом на опушке леса, рядом озеро, двор, сад, хоз. постройки, 2 комн., все уд., камин, в отл. сост., защита maxi. 2250 г».
Жена унеслась отправлять сову, а Ремус с тоской подумал, что час, когда он больше не сможет находиться в этом доме, неумолимо приближается. Как сказать жене? Это было невозможно. После того, как рухнула сегодня его последняя надежда, в полнолуние ему снова придется уйти, а после этого тесть уж точно не пустит его на порог. Еще хуже была другая мысль: после того, как его с позором выставят на улицу, Нимфадора, конечно, пойдет за ним. А значит, он и жену лишит крыши над головой. Этого он допустить не мог. Идти им некуда, а, стало быть, оставалось только одно. Уйти в этот проклятый день и не возвращаться. И ничего ей не говорить. Да, больше ничего не оставалось – он не мог позволить ей оказаться на улице.
Из этих горьких мыслей к действительности его вернул до боли знакомый голос тещи, доносившийся из кухни:
– А что же, твой муж сегодня не на работе? Или его уже уволили? – прибавила она («со своей обычной ухмылочкой», – невольно подумал Ремус, живо представляя себе эту ухмылочку).
– Сегодня у него выходной, мама, – с раздражением отозвалась дочь, – и тебе прекрасно это известно.
– Ах да, я и забыла! Я просто подумала: странно! Если он работает, почему пришел так рано? А если у него выходной, почему же надо убивать полдня, расхаживая по каким-то… хм… делам, когда можно потратить это время, ходя по новым объявлениям?
– Там не было ничего нового. Только одно. Но по поводу этого я уже посылаю сову, так что никто не терял времени, – доложила дочь голосом, в котором слышались слезы, привязывая письмо к лапке совы. – И вообще, – прибавила она, – ты просто хочешь поругаться и ищешь предлог?
– Поругаться?! А что я такого сказала?! Всего-то спросила, не нашли ли вы чего-нибудь нового! – оскорбленно промолвила Андромеда и, надувшись, вышла из комнаты.
«Это надолго, – подумала Нимфадора, – как минимум, до вечера. Ну и славно, зато, хоть будет молчать! И хорошо еще, что нет папы: по одиночке их вынести еще можно, а вот вдвоем…»
Послав сову по адресу, сулящему такое выгодное предложение, она вернулась в свою комнату и вдруг сказала:
– А знаешь, я придумала, что нам делать в это полнолуние.
Муж с ужасом уставился на нее, гадая, каким это неведомым образом она узнала о его планах. «Кстати, а вдруг она владеет легилименцией?» – вдруг пронеслось у него в голове – они ведь еще плохо знали друг друга, ибо быть друзьями, коллегами, соратниками, даже влюбленными в преддверии свадьбы и быть мужем и женой – это совсем разные вещи. Но он тут же отогнал эту дикую мысль – ведь для легилименции нужен зрительный контакт, а у нее просто не было возможности его установить. Вначале они сидели, уставившись в газету, потом она вышла, а теперь зашла всего несколько секунд назад.
– Да, решено: мы просто скажем, что тебя пригласил погостить на пару дней кто-нибудь из наших… Может, Уизли. Или Гарри. Что скажешь?
– Ну, не знаю, – протянул Ремус. – Вряд ли это так уж естественно выглядит – тогда мы бы должны были отправиться вместе.
– Вот и отлично: я поеду к кому-нибудь погостить – думаю, они будут не против – я им объясню всю ситуацию. А после… э-э-э… всего ты зайдешь за мной, и мы вместе вернемся сюда. Они ничего не заподозрят!
– Твоя мама все знает… Она еще тогда догадалась, в прошлом месяце.
– Но пусть только попробует рассказать папе! – с яростью выкрикнула молодая волшебница. – Если она это сделает!..
– Но ты не должна каждый месяц проситься к кому-то в гости из-за меня… – тихо, но твердо проговорил Люпин.
– Прекрасно, у тебя есть предложения получше? И потом, это же временно, пока мы не найдем жилье.
Предложений получше в наличии не имелось, хотя и это, признаться, было не лишено существенных изъянов, как и показали последующие события. Возложив все свои надежды на дом Каламндры, как неожиданное спасение, явившийся перед ними всего за несколько дней до полнолуния, они отказались от всех своих планов, не обеспечив себе путей отступления в случае неудачи.
***
– …Ну вот я и пришел, – промолвил Люпин, переступая порог. После ужасной ночи, когда он носился где-то по окрестностям Уорвика (Люпин с ужасом думал, что мог натворить за это время), он в каком-то полубредовом состоянии, измученный и израненный, как всегда после своих мучений, отправился к развалинам бывшего дома. Он не отдавал себе отчета, почему пришел сюда. Может, сработала многолетняя привычка его одинокой жизни – именно здесь в течение многих лет он «встречал» полнолуния и здесь приходил в себя после них. А, может быть, дала о себе знать привычка недавняя, но уже глубоко укоренившаяся – месяц, как он приходил сюда почти каждый день. В любом случае, ему больше некуда было идти. После всего, что произошло вчера, он решил уйти от Нимфадоры и постараться, чтобы она его не нашла – печальный, но закономерный (как он и предполагал) итог их совместной жизни. О том, что произошло накануне в гостиной, он даже не хотел вспоминать, изо всех сил пытаясь изгнать эту жуткую картину из своего сознания. Но, к сожалению, одного желания было маловато, и память с издевательской точностью, до мелочей, в подробностях рисовала ему эту сцену.
Поэтому сейчас, находясь на пределе своих душевных и физических сил, Люпин переступил порог злополучной хижины и, не обращая внимания на ее ошарашенного хозяина, решительным шагом прошел в комнату (хотя такое именование было бы слишком пышным для результата освоения пособия «Как забить гвоздь»).
Снейп смотрел на пришельца, с ужасом ожидая, что тот собирается выкинуть. Когда он неожиданно возник на пороге, каким-то неведомым образом преодолев все ловушки, с такой любовью расставленные хозяином (правда, рассчитанные в большей степени на беспорядочно мечущегося оборотня, чем на человека, имеющего возможность спокойно трансгрессировать на тот участок земли, где нет ловушек, но это, правда, как повезет – Люпину сегодня определенно везло), зельевар вначале подумал, что ему конец – незваный гость, без сомнения, пришел его убить. Сама по себе мысль эта была скорее радостная, т.к. он и сам хотел, чтобы кто-нибудь избавил его от тех жутких страданий, которые он испытывал, понимая, что жив. Но только не этот презренный вервольф! Перспектива погибнуть от руки поганого оборотня злила Снейпа, но, похоже, именно это значил лихорадочный и решительный взгляд гостя, в котором читались не сомнения и сложный мыслительный процесс, как обычно, а готовность к действию. «Да, он пришел меня убить – это яснее ясного», – подумал Снейп, нехотя доставая палочку, как будто кто-то сковал все его движения, и почему-то вместо быстро пущенного заклинания спросил с кривой усмешкой:
– Как это понимать?
– Я пришел сюда жить, – был ответ. Вервольф развернулся спиной и нагло повалился на кровать, как будто доказывая тем самым, что никто его отсюда не выкурит, и явил взорам старые кроссовки Теда, в прежние времена бывшие белыми, а теперь приобретшие какой-то неопределенный серовато-желтоватый цвет.
– Что?! – заорал Снейп, почти потеряв дар речи от такой наглости и от того, что его еще не убили. – Что ты еще затеял? – с ненавистью процедил он сквозь стиснутые зубы, подбегая к кровати и впиваясь взглядом в лежащего (вернее – «лежачего») Люпина.
– Я тебе сказал: я буду здесь жить, – ответил тот не выражающим ничего голосом.
– Это мы еще посмотрим! – пообещал Снейп, прикидывая, каким бы заклинанием угостить непрошеного гостя. – Дай-ка подумать, – продолжал Северус, с ненавистью вглядываясь в его лицо, – пожалуй, одного Круцио тебе будет мало… – мечтательно протянул бывший шпион, приложив палец к подбородку и задумчиво глядя на Ремуса, – даа… маловато… Ну ладно, для начала убирайся с моей кровати! Импедимента! – сверкнула вспышка, и Люпина отбросило к двери. Он упал прямо на порог, больно стукнувшись головой о дверной косяк, но продолжал лежать, равнодушно глядя перед собой.
– Ах ты поганец! – отсутствие реакции у гостя, похоже, еще больше взбесило зельедельца. – Ну что ж, раз ты все еще здесь, я, как и обещал позавчера, произведу тебя в такой вид, что твоя жена тебя точно не узнает! – Снейп метался по хижине, сжимая кулаки.
– Вот и славно, Северус, – если бы у Люпина было побольше сил, он бы рассмеялся. – Мне сейчас как раз необходимо, чтобы она меня не нашла, а, если найдет, не узнала.
– Я начну с Круцио, для профилактики, – Северус явно мечтал вслух, – а потом угощу тебя Сектумсемпрой (которую ваш бесценный Поттер пытался использовать против меня!). А потом подвешу тебя (да!), чтобы ты не валялся у меня на пороге и не загаживал мне пол. А потом…
– Делай, что хочешь… Только действуй побыстрее, – безразлично отозвался Ремус. – Я бы предпочел Аваду…
– Нет, – вдруг вдохновившись новой идеей, процедил Снейп, – у меня есть предложение получше! Коль уж ты уничтожил все мои зелья и сожрал самые ценные ингредиенты, то я, пожалуй, испытаю на тебе одну свою новую разработку… Да, зелье от сенной лихорадки – не такое сильное, конечно, как тот бесценный экстракт, для приготовления которого нужно пожранное тобой бычье мясо, – тут он бросил на лежащего бесформенной грудой на пороге Люпина полный отвращения взгляд, – но на первое время пойдет и это.
Ремус слушал эту лекцию о зельях все с тем же отсутствующим взглядом. Судя по его виду, он не сдвинулся бы сейчас со своего места, даже если бы небо рухнуло на землю.
– Ты страдаешь сенной лихорадкой? – очевидно, из всей тирады он услышал только эту фразу. – Как же ты прожил всю жизнь в подземельях Хогвартса? – с неподдельным сочувствием и удивлением спросил поверженный гость.
– Кто тебе сказал, что я там не страдал ей? – с горечью вырвалось у Снейпа. – Но тут же, опомнившись, с еще большей злобой он зашипел: …от слишком большого количества винного камня в этом зелье, по моим предположениям, начинается сильное воспаление слизистой носа, затем отмирание кожных покровов и деформация носа… Потом он просто отваливается, – с торжеством сообщил профессор. – Да, будешь похож на нашего покойного Темного Лорда! И потом, конечно, смерть. Мне нужно выяснить, до какой дозы следует уменьшить количество antimonium tartaricum, а, чтобы это сделать, я испытаю зелье на тебе!
– Давай, Северус. Это, наверное, будет забавная картинка, – меланхолично отвечал Ремус, вполуха слушая мстительные зельедельческие трели.
– Но тебе этого будет мало! – воскликнул Северус, которого смиренное поведение гостя как будто злило больше всего. – Ты уничтожил ингредиенты для самого главного зелья, на которое я так рассчитывал! Так трудно было незаметно выкрасть у маглов мясо, так долго жить с ним бок о бок! Но ты приперся в мой дом и с характерным для тебя и твоих дружков свойством появляться и поганить все вокруг навел здесь порядки!
– Вообще-то, это мой дом, – ни с того, ни с сего брякнул Люпин, пропустив мимо ушей последнюю фразу охваченного праведным гневом профессора.
Избирательная глухота гостя все больше начинала выводить из себя Снейпа. Но, минуточку, что он сказал?!
– Что?!
– Это мой дом, Северус. Поэтому я приходил сюда, когда еще… – тут он запнулся, – в общем, когда я увидел тебя в лесу – ведь это был ты? И потом тоже – я приходил на развалины своего старого дома.
Профессор был ошарашен этим известием, хотя, казалось, список ошеломляющих событий за этот день уже превысил критическую массу. В полной растерянности он взирал на пребывающего в крайней степени смирения Ремуса.
– Да, это был мой дом, – замогильным голосом бубнил Люпин, обращаясь не то к самому себе, не то к сердобольному зельедельцу. – Какой позор!.. У меня был только этот дом – я больше ничего не мог ей предложить. Так стыдно было вести ее сюда…
– Не волнуйся, теперь ты не можешь предложить ей свой позорный дом, – злорадным тоном вставил Северус, закатывая глаза.
– …и вот, когда мы все же пришли, единственная убогая собственность, которая у меня была, оказалась разрушенной. Мой дом, я не могу предложить ей даже свой дом! – причитал Ремус.
– Твой дом! Как бы не так! – перебил Северус, чтобы как-нибудь прекратить эту истерику, которая обещала стать грандиозной, ибо было совершенно очевидно, что на гостя накатил его характерный приступ самобичевания. – Это помещение построил я, а ты убирайся в свои развалины!
Но все было бесполезно: Ремуса понесло.
– Посмотри на мою жизнь! Я не могу обеспечить ее жильем, даже пропитанием! Она содержит меня! Я вредный паразит!
– Первая правдивая фраза, которую я услышал за сегодняшний день!
– Как до этого дошло? Как я допустил такое? В какую жизнь я ее втянул?! В какой нелепой унизительной ситуации она вынуждена жить – она, которая могла бы и должна была бы жить сейчас в свое удовольствие и радоваться жизни!.. Нет, больше выносить это невозможно!
– Ты явился сюда для того, чтобы рассказать мне, что тебя невозможно выносить? – прошипел Снейп. – Это я неплохо себе представляю! – свирепо крикнул он, направляя волшебную палочку куда-то на полки с ингредиентами. – Акцио спонгия! А теперь, сделай милость, заткнись! – он резко подскочил к лежащему в дверях Люпину и заткнул ему в рот какую-то неприглядного вида бесформенную вещь, напоминавшую губку. Потом развернулся и, вылетев из хижины, помчался в сторону леса.
Ремус с удивлением воззрился на предмет, которым ему с таким усердием заткнули рот, но извлечь его не мог из-за крайней слабости. Он только приподнял руку с неимоверными усилиями и тут же уронил ее, как будто она ему больше не принадлежала, а холодный пот, мучавший оборотня после приступа, с удвоенной силой окатил его мерзкой волной. Пролежав так недолгое время, Люпин с удивлением заметил, что грубый прием бывшего коллеги возымел самые благостные последствия: к нему возвращались силы. Ремус отшвырнул губку, встал, вышел на улицу и бесцельно побрел в сторону леса, все еще с трудом волоча ноги и вдыхая ароматный воздух летнего вечера.
Вдруг из-за дерева послышалось какое-то бормотание, и, обогнув частые кусты, он увидел странное зрелище. Снейп сидел на пеньке и, держа перед собой тот самый медальон, который Ремус заметил еще тогда, во время их первой содержательной беседы, что-то обиженно рассказывал ему. «Неужели Северус действительно сошел с ума, бедняга?» – промелькнуло у него в голове. Выглянув из-за дерева, Люпин увидел, что медальон раскрыт, а внутри находится портрет Дамблдора, который, прикрыв глаза, терпеливо кивал на обращенные к нему речи, как будто слышал их уже в сотый раз. До Ремуса, наконец, дошло, кто был постоянным собеседником Снейпа в последнее время. На него нашло странное чувство: ведь, кроме Хогвартса, портретов директора нигде не сохранилось, не считая общих фотографий, пылившихся в альбомах у некоторых членов Ордена Феникса, и ему захотелось посмотреть на этот портрет, каким-то неведомым образом очутившийся у бывшего коллеги. Пошевелившись, Ремус выдал свое местонахождение, и обладатель медальона с ценным содержанием вздрогнул, быстро захлопнул его и повернулся на звук, почуяв недоброе.
– Можно взглянуть на портрет?
– А, это опять ты? Суешь свой нос в мои дела. Нельзя, убирайся, – злобно и испуганно ответил Северус, прижимая свое сокровище к груди и затравленно озираясь. – Это мой портрет.
– Ты с ним разговаривал?
– Не твое дело, с кем я разговаривал! Ты для того вперся в мой дом, чтобы ходить за мной по пятам и вынюхивать, что я делаю? Ничего, друг сердечный, я найду способ от тебя избавиться!
– Ты упустил уже несколько прекрасных возможностей это сделать, но ты прав: пожалуй, еще пара шансов у тебя есть. Кстати, а как у тебя оказался этот портрет?
– Тебя не касается, как он у меня оказался! – прошипел Снейп, окончательно выходя из себя. Но потом, чуть помедлив, добавил – будто не удержался. – Он мне его дал.
– Директор?
– Да, Директор. Не думай, что он ценил тебя больше, чем меня, ручной оборотень! Тебе, как видишь, он ничего не оставил.
– И не удивительно: я ничем не заслужил…
– Да, видно, не так уж много стоила твоя служба, бесценный работник! – с упоением перебил зельеделец.
– Я обманул его доверие, впрочем, как и всех остальных, – горестно вздохнул Ремус. – Хотя ты тогда тоже все провалил – мы оба подвели его.
– Да что ты знаешь об эффективности моей работы?! – заорал Снейп вне себя от ярости, ибо докучливый гость попал в точку. – Все эти годы он поручал мне самые сложные и опасные задания, которые тебе, домашний вервольфчик, и в страшном сне не снились! Да, самые важные задания, – глухо повторил он, вдруг покрываясь смертельной бледностью.
– Согласись, все мы утратили смысл своего существования, когда наши важные и опасные задания потеряли свою актуальность.
– Прекрасно, теперь он читает мне лекции! Очень познавательно, но шел бы ты ради своего же блага тренировать красноречие на твоих новых родственниках! – посоветовал Северус.
– Я уже сказал, что мне некуда идти. И незачем. Единственное, что у меня осталось – этот клочок земли, и, коль уж тебе вздумалось поселиться именно здесь, придется терпеть мое присутствие.
– Всю свою жизнь я вынужден был терпеть ваше присутствие – твое и твоих покойных дружков, – с ненавистью выкрикнул Снейп. – Теперь, когда они преставились, а ты никому больше не нужен, ты пришел сюда, чтобы продолжать отравлять мне жизнь! Думаешь, я не знаю, почему ты явился издеваться надо мной? Почему твоя жена, кстати, не отличавшаяся особыми талантами, избавилась от тебя? – наступал на больную мозоль Северус. – Поняла, наконец, что держать у себя в доме опасную зверюгу – затея неблагодарная и крайне глупая. Но в одном ты ошибся: терпеть твое присутствие я не собираюсь...
– Ты прав, Северус, – перебил Люпин. – С тех пор, как в ту проклятую ночь меня укусил оборотень, жизнь вокруг меня фатально рушится. Зачем я остался жив? Я сожрал и переварил заботу, участие и любовь лучших людей. И все это было бесполезно. Они уходят один за другим, а я остаюсь, чтобы мучить себя и других. Прошу тебя, Северус, прерви этот порочный круг, – взмолился Люпин.
– Хм, с тех пор, как… – задумчиво повторил Снейп, бросив подозрительный взгляд. – Хе-хе, кажется, я знаю, что испытать на тебе. Правда, зелье не вполне готово, но посмотрим… С тех пор, как… – глаза профессора лихорадочно заблестели, и он кинулся к хижине, забежал в нее и принялся судорожно перебирать склянки. – Вот она! Вытяжка чесоточного пузырька, – ласково прижав к груди крошечную реторту, Снейп налил в стакан прозрачную жидкость из бутылки, капнул туда несколько капель вытяжки и торжествующе протянул подошедшему Люпину. – Пей!
– Ты уверен, что это поможет? – усомнился Ремус в смертоносной силе чесоточного пузырька.
– Абсолютно! – подтвердил зельеделец с эвристическим огнем в глазах.
Подопытный выпил сладковатую жидкость и приготовился умереть. Он уставился в потолок с выражением полного отчаяния и безысходности, несбывшихся надежд, несостоявшейся жизни, с мучительным сознанием того, как все могло быть иначе, если бы не та злополучная лунная ночь… Снейп злорадно следил за ним, посмеиваясь про себя. Смерть все не приходила, а на сердце у Ремуса стало как-то светлее, черное отчаяние, точившее душу, немного схлынуло.
– Что чувствуешь? – заботливо поинтересовался маньяк-экспериментатор.
– Полегчало: наверное, конец уже близок.
– Угу, – едва сдерживая смех, буркнул Северус.
– Хотя, с другой стороны, – слегка непоследовательно прибавил Ремус, видимо, озвучив конец какой-то своей мысли, – это малодушие – расставаться с жизнью сейчас, когда столько людей ушло от нас ради того, чтобы мы продолжали верить, надеяться и радоваться жизни, – вопреки ситуации, он вдруг почувствовал мощный приток радости и небывалой любви к жизни. – Ради их памяти мы должны ценить этот дар, хоть и не достойны его. Даже, если нам кажется, что мы находимся на краю могилы.
– Очень трогательно слушать твою предсмертную речь, – горько усмехнулся зельевар, чувствуя, что он гораздо ближе к той самой могиле, чем его подопытный, – но для меня теперь все это не имеет значения. Моя жизнь закончилась с тех пор, как… – он осекся, исподлобья посмотрел на Люпина и решительно испил порцию испытуемого зелья.
***
На закате дня Нимфадора Люпин, отчаявшись разыскать таким экстравагантным образом сбежавшего мужа, явилась к развалинам старого дома на окраине Литтл-Честера. Издали она заметила дымок, поднимавшийся над руинами, и сердце ее радостно забилось: «Он там, я все-таки нашла его. А, может, это вурдалаки? Или еще какие-нибудь маргиналы поселились в заброшенном месте?». Предприняв все возможные меры предосторожности, Нимфадора успешно миновала ловушки Снейпа и оказалась возле странной, но, видимо, жилой постройки. Изнутри доносились тихие голоса: «Это не он, – у нее упало сердце, – здесь поселился кто-то другой». Она резко открыла дверь, направив палочку в темное пространство хижины.
– Нимфадора? – растерянно спросил знакомый голос. – Как ты меня нашла?
Второй голос, услышав последнюю реплику, разразился недобрым скрипучим смехом.
В середине комнаты горел синеватый огонек, над которым в старом котле медленно кипело варево, похожее на грибной суп, на полу стояли грязные тарелки. Слева от очага ютилась узкая жесткая кровать, напоминавшая гроб, а справа – грубо сколоченные полки с книгами, всевозможными стеклянными емкостями и какими-то сложными агрегатами. Возле огня сидели ее пропавший без вести муж и профессор зельеварения, потягивая из стаканов какую-то прозрачную жидкость.
– Ремус! – Нимфадора бросилась к мужу, едва не сбив котел и наступив на ногу Снейпу. – Я уже думала, что не найду тебя! – и она разрыдалась, крепко вцепившись в него.
Люпин обнял жену и не хотел отпускать. Он был так рад, что она рядом, и понимал, что от этого труднее будет расставание. Он не мог ей сказать, чтобы она ушла, да она и не уйдет. Но не могут же они поселиться в землянке Северуса?!
– Этого не хватало! Теперь этот приживальщик решил перетащить сюда все свое семейство!
– Северус прав. Ты не должна здесь оставаться, – осторожно заметил Люпин.
– Ты опять хочешь избавиться от меня?! – тряхнула Нимфадора малиновыми волосами.
– Я только хочу сказать, – оправдывался Ремус, – что, пока мы не найдем жилье, ты можешь пожить у родителей, а я тем временем где-нибудь перебьюсь.
– Меня особенно интересует вопрос, где? – встрял Снейп в семейный разговор.
– Я больше не вернусь к родителям, – категорично заявила Нимфадора. – Это решенный вопрос, и, если ты опять заговоришь об этом, не добьешься ничего, кроме ссоры.
– За что мне это? Я так и знал. Вначале я должен выслушивать их сопливые сентенции, а потом быть свидетелем милых семейных сцен. Что дальше?
– Это я во всем виноват. От меня одни беды, – схватился за голову Люпин, начиная сеанс самобичевания, посещавший его, когда ситуация казалась безвыходной.
– Простейшая логика подсказывает, – не выдержал Северус, – что в данном случае ответ на вопрос «кто виноват»(который, несомненно, очевиден) вряд ли поможет решить проблему. Попытайся направить свои интеллектуальные усилия, – подсказывал он, – в русло вопроса «что делать».
– После всего, что случилось, я скорее умру на улице, чем вернусь к родителям! – совершенно не обращая внимания на скрипучие замечания, кричала Нимфадора.
– Подумай хорошенько, – терпеливо уговаривал Ремус, – я ничего не могу предложить тебе, кроме этой землянки… – Снейп, потеряв дар речи от бесцеремонности непрошенных гостей, взметнул брови и вопросительно уставился на Люпина. – … Кроме того, что здесь совершенно не пригодные для жизни условия, – профессор угрожающе сдвинул брови: наглый оборотень не только влез в его жилище – он в упор не замечал хозяина, – мы все не поместимся в этой хижине.
– Вы только посмотрите, как мило они решили свои жилищные проблемы! – наконец обратил на себя внимание хозяин. – Я что-то не припомню, чтобы приглашал к себе на бессрочное жительство оборотней с семействами! Я больше не желаю участвовать в этом спектакле! Я давно собирался поискать одну очень редкую траву, – объяснял себе Снейп, – сегодня как раз подходящий случай. Можете переночевать в моем жилище, но завтра чтобы духу вашего здесь не было! Кстати, в моем доме не сорить, не трогать книги, не прикасаться к зельям, не … – и Люпины узнали еще о многих «не»возможных действиях в доме зельедельца.
– Спасибо, Северус, – искренне благодарил Люпин. – Ты настоящий друг.
В ответ на это хозяин злобно фыркнул, раздосадованный, что его заподозрили в позорной слабости, тогда как на самом деле ему необходим ценный ингредиент, собирать который можно только в первую ночь после полнолуния, сорвался с места и убежал прочь.
Кое-как переночевав в тесной хижине с гробоподобной кроватью, Люпины проснулись на рассвете, мучимые совестью за выжитого из дому хозяина и вопросом, quo vadis? Получив утреннюю почту, они сидели во дворе и читали объявления о сдаче недвижимости в наем. Со стороны рощи к ним подлетел субъект в черной, развевавшейся на ветру мантии.
– Вы еще здесь? Я так и думал, – критически проскрипел Снейп, но было видно, что он в хорошем расположении духа. – Ничего, я нашел способ от вас избавиться, – радовался зельевар, потирая руки, – я нашел вам жилье.
– Ты?! – Люпин мысленно представил, что бы это могло быть, и насторожился.
– Моя тетка сдает квартиры, – он достал из складок мантии письмо. – Я написал ей, и она согласилась с вами встретиться.
– Профессор, спасибо! – Нимфадора готова была обнять их благодетеля, но тот вовремя отскочил в сторону.
– Если вы вообразили, что я собирался вам помочь, то глубоко ошибаетесь. Я просто решил свою проблему. Вместо того чтобы искать виноватых и утопать в сентенциях, я все взвесил и решил, что это самый надежный способ от вас избавиться.
– Северус, мой дорогой друг! Я твой должник.
– Вовек не расплатишься. Тоже мне, друг клыкастый… Однако на этот раз назвать меня добрым язык не повернется. Хе-хе, вряд ли вы будете благодарить меня, когда познакомитесь с моей теткой. Кстати, у вас мало времени. Она ждет вас ровно в 9.00. Если опоздаете – и разговаривать не станет, – Северус не на шутку взволновался.
– Где ее можно найти? – Ремус протянул руку к письму, но Снейп крепко прижал свиток к груди, опасаясь, что кто-то его прочтет.
Он сбегал в хижину, нацарапал адрес на клочке бумаги и отдал Люпину:
– Торопись, опозданий она не терпит!