Часть третья.
Небо.
Драко никак не может закончить отчет. Ему не нравятся формулировки, обороты, все не так. Он уже рвет в клочья десятый пергамент, когда чувствует, что его голова готова расколоться на куски. Драко достает виски из шкафа и, выпив пару рюмок, посылает записку с извинением в кабинет директора. Массируя виски, проходится по кабинету. Скользит взглядом по блестящему паркету, по корешкам книг на полках, критично осматривает картину, висящую на стене. На картине изображена осень – клены, растущие вокруг замка, чуть слышно шелестят лимонно-желтой листвой, бледно-зеленая трава, блеклое небо. Драко ловит себя на мысли, что не слишком представляет какое сейчас время года.
Он живет между своим кабинетом и мотелями, изредка гостиной в Малфой-Менор. И взгляд в окно кажется таким ненужным, неважным...
Интересно, какое сейчас небо?
Драко подходит к окну, поднимает глаза и теряется в водянисто-голубой глубине.
Небо напоминает ему о чем-то: важном, далеком, несбыточном. О чем-то легком и большом, весомом и маленьком. О чем-то…
Но он не понимает о чем.
Драко нестерпимо хочется оказаться на улице, вдохнуть прохладный вечерний воздух. Он накидывает теплую мантию и выходит из кабинета. Привычно холодный женский голос объявляет этажи. Драко оказывается в министерском холле.
Он по привычке заносит ногу, чтобы подняться по ступеням в возвышении, на котором находятся камины. Но потом медленно разворачивается и подходит к телефонной будке, открывает стеклянную дверь, шагает внутрь. Тот же женский голос что-то объявляет, но Драко не слышит. Приятное волнение разливается внутри. Ему нестерпимо надоел его кабинет, документы, отчеты, Малфой-Менор – вся эта рутина, вся эта серость.
Движение вверх.
Он выходит из телефонной будки в каком-то глухом переулке. Оглядевшись, идет меж двух домов, оказывается на оживленной улице. Глубоко вдыхает. Свежий холодный воздух приятно заполняет легкие.
Поздняя осень. На улице пасмурно. Слабый солнечный свет тускло отражается от влажных мостовых. По водянисто-голубому небу плывут серые облака. Ветер срывает красно-желтые листья с деревьев, раскидывает их по дороге, лужам, скамейкам, увядшим клумбам.
Драко идет по мостовой. Ветер шевелит его волосы, прохладными ладонями касается щек. Иногда люди оборачиваются, чтобы проводить взглядом улыбающегося мужчину в странном мешковатом плаще.
Вдалеке кто-то наложил на небо темные тучи, под которыми клубится туманная пелена дождя.
Драко петляет между домами, идет по незнакомым улицам. А потом дома неожиданно кончаются, и перед ним открывается огромная мутная Темза. Драко кажется, что он становится шире в плечах, почти таким же огромным, как эта река.
Ветер хлопает полами его мантии, пальцы коченеют от холода, а он все стоит и, держась за железное ограждение, смотрит то на воду, то на небо.
Вода кажется глубокой, всепоглощающей, небо – отражением воды – бескрайним, всеотдающим. И между ними целый мир.
Драко, вздрагивает, когда кто-то вежливо откашливается за его спиной. Он разворачивается.
– Кажется, я потеряла здесь свою сережку-редиску, вы не…
Небо ухается вниз. Расплескавшуюся воду впитывает губка из облаков. Мир переворачивается.
О землю ударяются первые капли дождя.
Драко замирает, смотря в большие водянисто-голубые, как небо, глаза.
Вот то, что он никак не мог понять.
Раскат грома, как кулаком ударяет обоих – они вздрагивают. Тишина между ними туманом размывает другие звуки.
Капли дождя все быстрее, сильнее бьются о землю.
– Я видел кизляка, – шепчет Драко, – я его видел…
Губы Луны нерешительно вздрагивают.
Дождь обрушивается на них стеной. Шумит Темза, шумят деревья, кровь шумит в ушах. Драко чувствует, что что-то каменное, ледяное ворочается в его груди, рвется наружу, мешает дышать. Он помнит все те девять ступеней в подвал, ничто не смогло вытеснить их из его головы ни побег пленников, ни падение Темного Лорда, ни многочисленные слушания в Министерстве, ни смерть родителей. Это всегда был с ним, где-то глубоко-глубоко, но оно было.
Драко шагает навстречу к Луне. Ноги подкашиваются. Он медленно опускается – колени касаются асфальта:
– Я… Прости меня, Луна.
Грудь пустеет, он вдыхает глубже чем когда-либо в жизни и закашливается дождевой водой, бегущей по лицу. Луна опускается рядом. Драко протягивает к ней руку и нерешительно касается плеча – влажная мягкая ткань, проводит рукой по шее – гладкая кожа, мокрый шелк волос.
Он смотрит на нее не отрываясь, будто ища что-то. Дождь почти сплошным потоком льется с неба, заставляет жмуриться, сковывает тело холодом, а сердцу тепло.
Луне не отрывает взгляда от глаз Драко, и ей кажется, что она в самой высокой точке мира и смотрит куда-то вниз: на горы и города, леса и долины, реки, озера, низины, впадины и так до самых недр земли.
Шумит Темза, бушует ветер, льется дождь, под коленями холодная мостовая, но ничего не мешает свету в груди разгораться все ярче и ярче.
Ветер гонит тучи прочь, и где-то там, в их клубящейся темной глубине, прячется солнце.
***
– Ну, я не знаю, может быть, тебе хочется мороженого? – Драко смотрит на Луну.
– Может быть.
– Пойдем?
– Я полагаю, да. Тут недалеко есть одно маггловское кафе.
Они идут рядом, разглядывают прохожих, смотрят себе под ноги, на небо, изредка друг на друга. Они говорят о том, что галеон по отношению к английскому фунту стерлингов дешевеет, что в метро необходимо вешать таблички «Берегите кизляков». Разговор рвется, путается, как будто бы они говорят на чужом им языке.
Они доходят до небольшого кафе на углу Уоррингтон стрит, садятся за столик у окна. Капли дождя на стекле поблескивают в лучах солнца.
– Что желаете? – приветливо улыбается молодая официантка с аккуратным пучком на голове.
– Мороженое, пожалуйста. Какой вкус ты хочешь? – он обращается к Луне.
– Картофельный.
Официантка удивленно приподнимает тонкие брови:
– У нас такого нет… и никогда не было, – по ее лицу скользит сдерживаемая улыбка.
Драко смущается:
– Может быть, ты возьмешь какой-нибудь из обычных вкусов: клубничное, ванильное, фисташковое, шоколадное…
– Свекольного тоже?
Официантка качает головой.
– Хорошо, – со вздохом заключает Луна, – беру фисташковое.
– Фисташковое и ванильное, пожалуйста.
Официантка записывает заказ и, бросив быстрый взгляд на Луну, уходит.
Они молчат. Драко вертит салфетку в руках, ему стыдно за свой поступок на набережной. Он не жалеет, ему просто кажется, что его лишили одежды, защищенности, распахнули грудную клетку. Какой-то механизм в нем, стоявший без движения, страшно заржавевший, вдруг снова заворочался, заскрипел…
– Ты выглядишь очень усталым? Ты упустил того кизляка?
«Да, я упустил его, прошел мимо на Диагон алее».
Усмехается:
– Наверное…
– Ты опять прячешься? – разочарованно тянет Луна.
– Что?
Она молчит и смотрит на него с чрезвычайно осуждающим видом, потом вздыхает и говорит:
– Курс галеона, про который ты говорил недавно, как это относится к тебе?
– Я… Я просто не знаю, что сказать, Л… Луна. Столько всего произошло…
– Ваше мороженое, – лучезарно улыбается не вовремя подошедшая официантка, – ванильное и фисташковое, – серебряным колокольчиком звенит она.
Драко сдержано кивает. Луна смотрит в окно.
В глубине кафе тихо гудит кофейный аппарат, щелкает касса.
– Что-нибудь еще?
– Нет.
Мостовая за окном блестит в лучах заходящего солнца, капли на стекле переливаются золотом.
Драко и Луна снова молчат. Звенит колокольчик на двери. Кто-то на улице громко смеется. Пахнет кофе и свежими булочками. Луна чертит пальцами замысловатый узор на голубой пластмассовой поверхности стола.
– Знаешь, я никогда еще не сидел в кафе. Это так странно.
– Все происходящее в первый раз кажется странным. Только потом приходит естественность.
– Я не знаю, о чем говорят в маглловских кафе, – растерянно улыбаясь, произносит Драко, удивляясь самому себе.
Луна поднимает на него заинтересованный взгляд:
– Да? А о чем ты говоришь со своими друзьями?
Драко непринужденно вскидывает бровь, хотя ему кажется, что он будто бы споткнулся:
– О разном… Политика там, погода…
Луна удивленно раскрывает глаза:
– У тебя нет друзей?
– Зачем они нужны? – резко бросает Драко.
– Они ни за чем не нужны. Они просто есть, потому что люди ищут себя в других или хотят сделать этот мир чуточку счастливее, поделиться собой, поддержать… Друзья просто должны быть, это так же естественно, как и то, что у тебя есть родители.
Механизм ворочается, скрипит с удвоенной силой, в нем что-то звякает:
– Они мертвы. Мои родители. Помогла бы мне жалость друзей?
– Как жаль, что так происходит, – сокрушенно произносит Луна. – Но здорово, что люди все-таки решаются любить. Несмотря на то, что они заранее знают, что те, кого они любят, или, может быть, они сами когда-нибудь умрут.
Драко сидит, отчаянно пытаясь игнорировать черную засасывающую воронку внутри. Он вдыхает глубже:
– Да что такое, черт возьми, любовь? Это величайшая вселенская глупость! Неплохо было бы воспринимать родителей, как людей родивших и выкормивших тебя. И все. Зачем окружать их ореолом какого-то трепета, благодарности и… и любви? Думать, о мягкой улыбке мамы, о прямом, уверенном взгляде отца, – Драко отчаянно сопротивляется желанию выговориться, но слова льются из него помимо его воли:
– Почему бы не ограничится тем, что они всего лишь произвели тебя на свет, как животные производят других животных, как плодятся комары, мокрицы, – он прикрывает лицо рукой, его голос становится глуше:
– Почему бы не воспринимать жизнь такой, какая она есть…
– Потому что это скучно. Люди великие фантазеры, –мягко улыбается Луна.
Снова звенит колокольчик на двери. Шипит кофе, льющийся в чашку.
– Некоторые любят усмотреть что-то там, где этого нет. А другие не видят очевидного. Ты уже много разглядел, – довольно кивает головой Луна.
Драко чувствует себя необыкновенно усталым, как будто вся тяжесть мира легла ему на плечи. Он смотрит на вазочку перед собой – мама любила именно подтаявшее мороженое. Он горько усмехается.
– Любовь, любовь, любовь... Когда любят, не покидают, не оставляют, не уходят, не умирают…
– Разве любовь – это всегда, каждую минуту быть рядом? Нет-нет, тысячу раз нет. Любовь – это возможность увидеться вновь, каждый раз как в первый, и снова быть вместе. Ты заснешь, но проснешься утром; уйдешь, но обязательно вернешься; ты умрешь, и я когда-нибудь пойду за тобой. Потому что не влюблена, а люблю тебя... кого-то...
Угасающие солнечные лучи кажутся Драко необыкновенно теплыми, когда он поднимает глаза. Длинные пепельные волосы Луны спускаются ниже края стола, вечерние, еще дерзко яркие лучи солнца, становятся мягче, светлее, отражаясь от них.
Она – грань: солнце в ней становится луной, теплый золотистый свет – молочным, боль – облегчением, а воспоминания – освобождением.
Чистота первого снега. Тепло и запах парного молока, которых он никогда не знал, касаются его.
И Драко видит Луну вновь, они гуляют по парку. И вновь, маленький маггловский кинотеатр, куда она его приводит. И вновь, и вновь, и вновь... В один из вечеров Луна засыпает в постели Драко, а проснувшись с утра целует его закрытые глаза.
Много лет спустя черты лица Луны, утратив четкость молодости, стали мягче. Тонкие морщинки узором прожитого легли на кожу. А глаза остались все такими же ясными, красивыми, глубокими.
Лицо Драко наоборот приобрело чуть более резкие черты, сильнее выделился подбородок, возле висков появились залысины. Но его глаза наконец-то окончательно ожили, из них исчезла презрительная холодность. Их взгляд смягчился, стал спокойнее, увереннее.
***
Паровоз Хогвартс-Экспресс укрытый облаками пара, напоминает огромного дракона из детской фантазии. Шум и гам вокруг доносятся откуда-то издалека, как если бы эфемерность времени нарушилась, и сквозь эту брешь проступили почти физически ощутимые слова, звуки, запахи, лица... Проступили на мгновение и растворились там, девятнадцать лет назад.
Драко кивает Гарри Поттеру, рядом с которым стоит его жена и трое детей. Потом выпускает руку сына, желает ему удачи, не отводит взгляда, пока Скорпиус не скрывается из виду, исчезнув в вагоне поезда.
Вокруг суетятся опаздывающие ученики, родители что-то кричат: хвалят, подбадривают, бранят, грустно вздыхают.
Поезд дает длинный последний гудок и трогается, выпуская сизые клубы пара. Все на платформе сливаются в каком-то едином прощальном шуме.
Драко смотрит, как из окна поезда ему машет рукой светловолосый мальчик, как две капли воды похожий на него. Только глаза у него мамины.
Драко трансгрессирует домой, поднимается по поскрипывающей лестнице, останавливается перед дверью в спальню, где лежит Луна. И, закрыв на мгновение глаза, благодарит Мерлина, Бога, Всевышнего, в общем, кого-то там, на небесах, за счастье, что она рядом.
Хотя Драко уже догадывается, что высшая сила заключена в самих людях.
И Драко до сих пор не может понять, отчего раньше свет лампы казался ему безопаснее, проще, уютнее, чем всепроникающее тепло солнца. И почему понадобились годы, чтобы перестать распылять, терять себя, вместо того, чтобы стать не просто счастливым, а кем-то в тысячу раз большим.
Нужна была смелость, чтобы решиться на глубокое чувство.
Скрипит дверь. Драко заходит в комнату.
Луна лежит на постели, запрокинув голову и тяжело дыша. Жар еще не прошел. На тумбочке рядом с кроватью стоит пузатая бутылочка «Холоделя». Зря сегодня с утра Луна попыталась достать мячик Скрорпиуса из небольшого пруда в парке, после дождей его берег был таким скользким.
Драко подходит к Луне и садится рядом, проводит рукой по простыне, потом по руке жены.
Она долго смотрит на него, потом улыбается болезненной, немного грустной улыбкой и шепчет:
– И я тебя.
Такая нежность читается во взгляде Драко, что ему даже не нужно говорить: «Я люблю тебя, Луна».
Ступеней, шагов больше нет, замкнутый круг разорвался.
Впереди Драко и Луну ждет дорога, широкая, ровная, убегающая куда-то вдаль, дальше линии горизонта.
