Глава 3Зелья… Вы или полюбите этот предмет сразу, или не поймете его очарования никогда. Он слишком необычный. Особенный. Большая часть учеников Хогвартса ненавидела занятия по Зельям: мрачноватый кабинет в подземельях, неприятный запах ингредиентов, монотонная работа, требующая неослабевающего внимания, отсутствие права на ошибку: добавил компоненты не в той последовательности – получай низший балл. А Нарцисса любила пары у Слагхорна: ей нравилось совершать это неторопливое волшебство, наблюдать, как в ее котле из примитивных трав и жидкостей рождается сложное зелье, знать, что ты можешь изготовить как опаснейший яд, так и сильнейшее противоядие. Именно такая магия больше всего завораживала ее: не взмахи палочкой, когда результат получается мгновенно и не всегда осознанно, а долгий кропотливый труд, когда результат всегда пропорционален приложенным усилиям. Она любила эти часы, когда десятки учеников замолкали, склоняясь над котлами, и можно было мерно работать, не торопясь и не упуская ничего из виду, думая только о своем зелье (иначе ничего бы не вышло), и забывая обо все еще необходимом гриффиндорце. Иногда она отрывалась от работы и одними глазами спрашивала Северуса, пора ли добавлять какой-то ингредиент или помешивать зелье, и он всегда помогал ей, давая ощущение уверенности. Нарцисса так привыкла доверять ему, что даже не знала, к чьим советам прислушивается больше: профессора или одногруппника. Она была уверена, что Северус со временем станет великим зельеваром. Когда Снейп работал, весь остальной мир сужался для него до размеров зелья. Он почти забывал, кто он и где находится: он нарезал травы, стараясь придумать такой способ, который позволил бы выжимать их них как можно меньше сока, добавлял жидкости, всегда рассчитывая их количество буквально по каплям, и помешивал варево в котле с такой осторожной тщательностью, словно он не знал занятия более увлекательного. Зелья привлекали его своей таинственностью, своей опасностью: немного переварил – и лекарство превратилось в яд. Он буквально чувствовал их. Нарцисса иногда исподтишка наблюдала за тем, как он работает. В этом была какая-то мрачная притягательность.
Но сегодня Нарциссе не удавалось сосредоточиться, и она уже смирилась с тем, что своего обычного «превосходно» ей не видать. Мысли были заняты другим: ее бессменный сосед по парте и руководитель в мире зелий отсутствовал на занятии. Несколько дней назад он получил письмо, прочитав которое, тут же отправился к слизеринскому декану. Потом собрал вещи и уехал, наскоро простившись с Нарциссой и даже не объяснив причины внезапного отъезда. Девушка только заметила, что он был мрачнее обычного.
Все эти дни Нарцисса терялась в догадках. Что такого серьезного могло случиться, что ученика отпустили из Хогвартса посреди семестра? Почему Северус ничего не объяснил ей? Когда он вернется? Она хотела послать ему сову с письмом, но боялась быть некстати, и теперь неопределенность мучила ее.
Зелье почему-то пахло свежескошенной травой. Прекрасно, нечего сказать. Можно себе представить, что она там натворила. Сглагхорн удивленно поднял брови и неуверенно выставил «выше ожидаемого», хотя это самое «ожидаемое» всегда было для Нарциссы высшим баллом. Девушка расстроено кивнула, и направилась в слизеринскую гостиную, пытаясь думать о том, как неприятно получить такую оценку, а не о том, что камнем лежало на душе все эти дни. Открыв дверь, Нарцисса по привычке взглянула в любимый уголок Снейпа, где обычно он просиживал целые вечера, и…готова была захлопать в ладоши от неожиданности. Северус сидел там с книгой – и это было так привычно, что прошедшие дни без него уже казались ее нелепой фантазией. Если бы Снейп в эту секунду поднял глаза на девушку, он бы увидел, какой счастливой улыбкой озарилось лицо Нарциссы. Он в Хогвартсе! Все становится на свои места.
Девушка подошла к другу и произнесла свое едва слышное «Привет». Северус оторвался от книги, устало посмотрел на нее и поздоровался, даже не попытавшись изобразить улыбку. На ее осторожные вопросы о том, как дела, предпочел отмолчаться, и сам поинтересовался, что было в школе. Нарцисса села на ручку кресла и начала медленно рассказывать, что он пропустил и к чему стоит подготовиться. Лучики света в ее глазах погасли: так или иначе, но он не был рад ей. А она ненавидела быть в тягость. Снейпу стало совестно: «По крайней мере, она единственная была рада меня видеть». В конце концов, может, будет лучше, если он расскажет. Он практически никогда не говорил о себе. О чем там говорить, что может быть интересного? Да и многого рассказывать просто не хотелось. Лучше было молчать и пытаться забыть о таких вещах, как то, что его отец – маггл, что родители ссорились столько, сколько он себя помнил, но по какой-то странной причине не разводились, что отец одновременно и презирал, и боялся его мать за то, что она – волшебница, что Тобиас нередко поколачивал жену и сына, что матери приходилось обманывать его, уверяя, что сын учится в самой обычной школе, просто такое дешевое учебное заведение расположено очень далеко…что Северус ненавидел отца и не уважал мать, связавшую свою судьбу с таким человеком…что отец погиб при странных обстоятельствах. Зачем было рассказывать об этом кому бы то ни было? Снейп никогда не задумывался о том, что человек не может нести все это один, и поделиться проблемами с другом – не значит упасть в его глазах. Но последние годы они с Нарциссой стали общаться все более доверительно. Изредка они говорили даже о таких личных вещах, как отношения к Лили и Джеймсу. Бывало, Нарцисса рассказывала что-то отрывочное о своей семье, особенно об Андромеде. И сейчас, сидя в кресле в родной слизеринской гостиной. Северус подумал, что мог бы разделить с Нарциссой свои переживания – кто знает, может, они и правда стали бы меньше?
***
В тот вечер несколько дней назад сова принесла ему письмо из больницы Св.Мунго. Оказывается, там находилась его мать. Писали, что ситуация очень серьезная. Она звала его к себе.
Сначала Северус даже не осознал, что происходит. Понял, но не осознал. Даже почувствовал волну раздражения из-за того, что придется пропустить коллоквиум по Трансфигурации. Но отправился к Слагхорну, объяснил ситуацию, и получил разрешение уехать в тот же вечер. Уже направляясь в Лондон, он начал что-то ощущать. Сначала неясно, потом все сильнее, Снейп начал осознавать, ЧТО на самом деле происходит.
Он не заезжал домой, отправившись сразу в больницу. Заставили надеть этот нелепый белый халат и бахилы. Как будто нельзя было нанести какое-нибудь дезинфицирующее заклинание. Дежурная медсестра проводила его. Палата была крохотная, но отдельная. Снейп вошел и первое время стоял у дверей, боясь подойти ближе. Он не ожидал увидеть ее такой. Ввалившие глаза, заострившийся нос, худенькие руки, безвольно уроненные поверх одеяла – но больше всего его поразило то, что ее подстригли. У Эйлин всегда были длинные волосы: да, она чаще всего забирала их в пучок на затылке, но где-то глубоко в подсознании у Северуса отпечаталась неясная картинка: он еще совсем малыш, она держит его на руках, и он играет с длинными темными волосами матери. Теперь на голове у нее был коротенький «ежик». Наверное, она здесь уже давно, и волосы убрали, чтобы не было лишней возни. Она здесь давно…и не написала ему. Ей был безразличен сын, и она не хотела его видеть? Или боялась помешать его учебе, предпочитая лежать тут одна, но не беспокоить его?
И вот он стоял и смотрел на нее. Она мерно дышала – спала или просто лежала с закрытыми глазами, не желая смотреть на него? Эта новая Эйлин казалась уже очень старой. Конечно, измученная и уставшая жить, она и раньше выглядела старше своих лет, но сейчас это особенно резко бросалось в глаза.
Снейп подошел, придвинул к кровати стул, сел. Что там объясняла ему медсестра про болезнь, пока они шли к палате? Он не запомнил ни одного слова. Он думал о том, что теряет единственного близкого человека. Да, они не были дружны. Они даже редко разговаривали. Но она была его матерью – а кто мог быть ему ближе нее? Он всегда думал, что она должна его ненавидеть. Ведь, скорее всего, это из-за него она не бросала Тобиаса. У ребенка должен быть отец, пусть даже такой. К тому же, Северус даже в детстве был мало похож на тех милых послушных детей, о которых все мечтают. Угрюмый, замкнутый, неласковый – если Эйлин надеялась найти в сыне отдушину, она ошибалась. Она делала ему замечания, он злился, она раздражалась – и начиналась их обычная ссора, не такая жестокая, как у Эйлин и Тобиаса, но не менее громкая. Эйлин казалось, что сын едва переваривает ее присутствие, Северус был уверен, что без него она чувствовала бы себя более счастливой. Чем старше он становился, тем меньше они общались. Наверное, в глубине души они сожалели об этом, но ни один не мог сделать шага навстречу.
Эйлин вздохнула и пошевелила рукой. Она проснулась? Что ему сказать ей? Снейп запаниковал. Что вообще говорят в таких случаях?
- Привет, - выдавил он из себя. Эйлин с трудом открыла глаза и постаралась сфокусировать взгляд на нем. То, что это был ее сын, она не сомневалась – узнала по голосу, да и кому еще приходить к ней? Но она хотела его видеть. Взгляд волчонка, весь в черном – он ничуть не изменился.
- Северус, - едва слышно произнесла она. Было видно, с каким трудом дались ей даже эти три слога. Неужели она уже даже не говорит?
Снейп смотрел на нее, мучительно придумывая, что сказать. Стало понятно, что разговора тут уже не выйдет – только его монолог.
- Я вчера письмо получил. Сразу выехал.
Эйлин прикрыла глаза, затем открыла снова. Северус понял – теперь она так «кивает». Ей так легче.
- У тебя тут неплохо. Спокойно. Хорошо, что ты в палате одна.
Снова движение век.
- Ты…как себя чувствуешь?
Эйлин дернула уголком рта. Снейп обругал себя Глупый вопрос. Он и сам все видит. Врачи написали, что ситуация серьезная. Медсестра говорила о болезни, хмуря брови. Что тут неясно? Но надо же что-то сказать…
- Ты…это…не падай духом. Все будет в порядке.
Северус даже не смог заставить себя заглянуть ей в глаза. Сделать голос бодрым тоже не вышло. Слишком очевидная ложь.
- У меня все нормально. Как обычно.
Мерлин, помоги! Пусть она скажет хоть что-то!
- Вчера Слагхорн сказал, что собирается отправить меня на британскую олимпиаду молодых зельеваров.
Ему показалось, или в ее выцветших глазах мелькнула тень одобрения? И даже…гордости?
- Посмотрим, что выйдет. Я вообще люблю зелья. Может, ты знаешь…
Добрая усмешка в ее глазах. «Я многое знаю о тебе, мой мальчик. Даже несмотря на то, что ты мне не рассказывал».
- На нашем курсе я по ним лучший. Мы занимаемся в паре с Гриффиндором – вот уж редкостные тупицы. Простейшее задание провалят.
Едва заметный оттенок превосходства в глазах Эйлин. «Это же Гриффиндор! Ничего не изменилось за эти годы!» Как он научился так быстро читать в ее глазах?
- А после меня, наверное, идет Нарцисса Блэк. Тот самый род Блэков.
«Достойный род. Ты не запятнаешь себя таким знакомством. И что, хорошая девушка?»
- Она… Она неплохая, в общем. Славная. Мы с ней общаемся с первого курса.
«Я помню этих вальяжных белоснежных сов, которые приносили тебе письма каждое лето. Выходит, это она?»
- Может, даже дружим… Нет, это, пожалуй, слишком сильное слово. Я не верю в дружбу.
В глазах матери – понимание и опытность. «Возможно, ты прав».
- Вот в Гриффиндоре есть четверка «отпетых друзей». Везде вместе. Так кичатся этой своей выдуманной дружбой. Да после Хогвартса они и не вспомнят друг о друге. С ними еще девчонка, встречается с их заводилой. Эти даже вроде как влюблены. Наивные. Играют в счастливых. Ну-ну.
Как только он разговорился с ней? За это время Северус сказал матери больше слов, чем за все годы жизни. Наверное, это потому, что…она слушала! Она так внимательно смотрела на него, так явно выражала свое отношение к тому, что он говорил. Она гордилась им, она ободряла его, она…да Мерлин побери, она просто интересовалась им! Оказалось, что ей можно довериться – и она поймет! Та же подозрительность к жизни, то же чувство превосходства над грязнокровками и недоумками, - в конце концов, это же ее гены говорят в нем, он ведь должен был и раньше понимать, что она – такая же, как он. Гордая, язвительная, сильная. Столько лет жить с Тобиасом – и опуститься, но не сломаться – смогла бы какая-то другая, не Принц, не чистая кровь? И внезапно к Северусу пришла догадка – неужели его мать не разводилась с отцом, потому что…любила его все эти годы? Как он любит Лили Эванс. Эту глупую, болтливую, обидчивую…самую замечательную, добрую и веселую девушку на свете?
Северус был как в тумане. Кажется, он впервые задумался о том, что за человек была его мать. Раньше было проще создать стену, отделявшую его от нее и жить в своем мирке одиноко, но спокойно. Не задумываться о том, что она может страдать – как каждый из нас. Убедить себя в том, что ты не нужен ей, а поэтому и она – тебе. Не замечать, что за повседневными заботами и постоянным раздражением, эта женщина не забывает о тебе, эти уставшие глаза зорко подмечают все, что как-то связано с тобой, чтобы потом можно было размышлять и все лучше понимать, что ты – ее сын – за человек. Эйлин не была идеальна. Она была сварлива, истерична и часто вымещала свое настроение на окружающих. Но она была матерью,
Стук в дверь. Врач объясняет, что время посещения больных на сегодня закончилось, и пора приступить к процедурам. Дверь снова захлопывается. Северус встает, скомкано говорит что-то напоследок…он придет завтра, да, он обязательно придет, пусть она ждет его. Потом он долго нерешительно стоит у ее изголовья, и наконец наклоняется, чтобы поцеловать ее. Поцеловать – это громко сказано. Он просто касается губами ее лба. Сбивчиво шепчет: «До завтра, мама». И поспешно выходит. Эйлин закрывает глаза, но из-под век все же выкрадывается слезинка. Она столько лет не плакала.
«Мама». Он не называл ее так с самого детства, которое у него так рано закончилось. Он забыл, какое это слово на вкус. Теплое, мягкое, нежное, и почему-то с привкусом молока. Согревающее даже физически, что уж говорить о душе. И он почему-то вспоминает то, чего, кажется, никогда и не знал – то, что столько лет оставалось заперто в сердце под пудовым замком. Как она подарила ему котенка. Серого, в полоску, со смешной мордочкой. Двухлетний Северус сидел у нее на руках, неуклюже пытался его погладить. Котенок ударил его лапой и слегка оцарапал едва проступившими мягкими коготками. Малыш разревелся и прижался к матери, утыкаясь носом ей в шею. Эйлин тихо рассмеялась и прижала сына к себе. Мерлин, как давно он не слышал ее смеха!
Как она учила его читать. Водила пальцем по красивым буквам в словаре и отчетливо произносила слова. А он старался поймать своей ручкой ее пальцы и вовсе не слушал. Она вздыхала и откладывала книгу, отправляясь играть с ним.
Как она впервые колдовала при нем. Он как завороженный смотрел на ее волшебную палочку и, когда мать протянула ее Северусу, держал ее обеими руками, затаив дыхание, боясь уронить.
Эти моменты потом были стерты другими. И Снейп отказывался верить, что это вообще было. Но было. Теперь он точно знал. Прочитал в ее увядших глазах. Они бывали счастливы вместе.
Их квартирка на окраине Лондона была пустой и неубранной. Похоже, Эйлин перебралась в больницу давно. Здесь было неуютно, как, впрочем, и всегда. Понятия «домашнего очага» в семье Снейпов не существовало. Северус все думал о матери. О том, что в этой квартире нет ничего от нее. Что она за человек? Должна же она была чем-то увлекаться, что-то любить-ненавидеть? Он прошел в ее комнату. Невзрачная, такая же, как и остальные. В детстве, помнится, тут стоял большой книжный шкаф. Когда он исчез? Северус не помнил. Книг не осталось. Что она читала раньше? Он не узнает. Снейп провел рукой по письменному столу. Тот был покрыт пылью, остался след. Юноша сел за стол, потянул на себя ящик – не заперто. От кого ей запираться, раз она жила одна? В верхнем ящичке – какие-то бумаги, кажется, документы на квартиру, закладные на какой-то другой дом, датированные числом двадцатилетней давности, свидетельства о браке и рождении… Во втором – счета, какие-то справки. В третьем – снова бумаги...среди них – колдография. В темноволосом юноше, задорно хохотавшем на ней, Северус не сразу узнал отца. Сзади – подпись: «Малышке Эйли на память о том вечере. Тоби.» Когда-то его мать была «малышкой Эйли». Перед глазами встала обессилевшая женщина в больничной палате. Северус зажмурился и затряс головой. Долой эти мысли. Вслед за колдографией он обнаружил пачку бумаги, перевязанную выцветшей лентой. Письма. Тобиас писал ей, судя по дате – еще до свадьбы. Где он был, почему приходилось переписываться? Оригинальный, немного нахальный, но в целом – забавный тон. Планы на будущее. Мечты о славе и богатстве. Неподдельное увлечение «малышкой». В какой момент у них все пошло наперекосяк? В той же пачке – другие листы. Написаны фломастером, крупный, еще не сформировавшийся и ужасно неразборчивый детский почерк. «С Днем рождения, мамочка!» Сколько ему было? Три, четыре? Она рано научила его читать и писать, он был очень способным. «Мамочка». Сколько раз она перечитывала детские каракули, развязав полинявшую ленточку?
Последней лежала еще одна колдография. Эйлин с пухленьким темноволосым малышом, месяцев 9-10 от роду. Они где-то в парке, ее густые волосы развеваются на ветру, глаза светятся счастьем. Она показывает сыну на фотографа, очевидно, объясняя, что «сейчас вылетит птичка». Малыш заинтересованно смотрит вперед, пытаясь понять, где же обещанная птичка, и надувает губки – его обманули. Эйлин смеется и звонко чмокает его в щеку. Сын неловко вытирается от мокрого поцелуя. Она смеется еще счастливее.
Северус не помнил, когда он плакал в последний раз. Плачут только слабаки и девчонки. Он привык не давать волю чувствам. Но в этот вечер он рыдал. Как ребенок, впервые потерявший любимую игрушку, когда кажется, что хуже этого случиться ничего не может. Как человек с железной волей, который вдруг понял, что пропустил что-то бесконечно важное в жизни.
***
- Мне очень жаль, мистер Снейп, - это все, что он помнил о следующем дне. Кажется, потом он на ватных ногах отправился в палату, чтобы через несколько секунд вылететь из нее. Он не мог видеть этого. Он так много хотел ей сказать. Он же просил ее ждать его! Не дождалась.
Он даже не мог объяснить, как организовал похороны, то-то наверняка ему помогал, но кто? Впрочем, неважно. Отдаленное кладбище Лондона. Скромное надгробие. Колдография на памятнике – та, что он вчера нашел. Он сделал копию и увеличил ее так, чтобы было видно только смеющееся лицо Эйлин. Пусть все видят ее именно такой. Пусть знают, как она была красива. Стук земли по крышке гроба. По ночам он зарывался головой в подушки, лишь бы не слышать его, и все равно слышал. Он сходил с ума.
Но нужно было возвращаться в Хогвартс. А Северус всегда подчинялся тому, что нужно. И неосознанно он принял верное решение – в одиночестве он еще долго сходил бы с ума, а в школе нужно было двигаться, учиться, нужно было идти дальше. Никогда не забывая, но не переставая жить.
И вот сейчас он сидит рядом с Нарциссой и медленно, едва подбирая слова, рассказывает ей о том, что произошло, и о том, что не произошло по его вине. В глазах Нарциссы столько боли, что ему кажется, будто и она переживала что-то подобное. Не может же она так мучиться из-за его несчастья. Но в надломленных бровях, в плотно сжатых губах, в пальчиках, которые неуверенно гладят его руку, едва касаясь кожи, читает ответ – может. И почему-то это дает силы говорить дальше. О самом тяжелом. О том, что Эйлин так и не узнала, что произошло с ним в последний вечер ее жизни.
- Северус, - тихо-тихо произносит Нарцисса, впервые перебив его за все это время. – Она знала. Вернее, она наверняка поняла.
Он качает головой. Так не бывает.
- С чего ты взяла?
- Она поняла по тому поцелую в больнице. Я уверена. Она поняла, и…ей уже не за чем было бороться дальше. Она ведь…она ждала тебя, понимаешь? Ждала, чтобы проститься, чтобы…объяснить, если нужно…но ты ведь сам все понял, и она увидела это.
Откуда брались слова? Она сама не понимала. Она хотела только сказать что-то, от чего в черных глазах напротив погасло бы то отчаяние, которое заставляло ее сердце сжиматься.
Северус смотрел на Нарциссу, и понимал, что она права. Вернее, чувствовал это. И еще он думал о том, что ей очень тяжело – но этим она как будто забирает часть боли у него. Она и правда волшебница. Целительница душ. И ему приходит в голову, что Эйлин, попрощавшись с ним, и правда была готова покинуть этот мир, где она так редко бывала счастлива. Ненавистные слезы напрашиваются сами. Они не стекают по щекам и не исчезают – просто стоят в глазах. Нарцисса замечает это и обнимает его, закрывая его лицо своими длинными лунными локонами. Никто в полупустой гостиной не увидит слез Северуса Снейпа.
