Глава 3ГЛАВА III
Гермиона не помнила себя, когда бежала по коридорам Министерства. Она бежала быстро. Она боялась опоздать.
«Скорее в Атриум. Скорее!».
Еще одна клиническая смерть в ее жизни с человеком, пусть ей и не родным, но этого допустить нельзя. Однажды это уже сильно потрясло ее. Нет ничего страшнее, чем терять близких, терять родных, родителей…
В то утро, двадцать пятого июня две тысячи третьего года Гермиона Грейнджер шла по направлению к небольшому дому на одной из многочисленных улочек Англии. Отец и мать переехали сюда три года назад, и сегодня как раз была годовщина новоселья. Летняя жара. Казалось, воздух раскален до предела, и дышать было очень и очень тяжело.
Ничто не предвещало беды. Все трое сидели в гостиной. Родители радовались ее успехам на работе, шутили и смеялись, рассказывали новости и планировали свой отпуск. Они давно хотели съездить в Испанию, вдвоем.
Вдруг раздался хлопок аппартации, и за окном мелькнула тень. Гермиона метнулась к журнальному столику за палочкой, но поздно. Входная дверь вылетела с треском и в дом вошли трое. Они были в черных мантиях и капюшонах – лиц не видно. Гермиона как в тумане видела происходящее: Упивающиеся Смертью в ее доме. Это был какой-то отрывок из ее многочисленных кошмаров, как после Войны. Она все же приняла попытку успеть к волшебной палочке и почти сделала это, как вспышка заклинания одного из вошедших ударила в потолок и обрушила его часть на то место, где только что стояла сама Гермиона и где все еще оставались ее родители.
Началась схватка. Заклятия летали во все стороны, оставляя на месте своего попадания руины. Оглушающее заклятие задело девушку, и она упала. Падая, она ударилась головой об остатки того самого журнального столика, на котором десять минут назад лежала ее палочка.
Она не знает, через какое время пришла в сознание. Голова кружилась, на губах был привкус крови – разбит нос. Но последнее, что она помнила, это то, как один из Упивающийся поднял палочку над ее отцом и произнес «Авада Кедавра». В этот момент обрушилась оставшаяся часть потолка, и смертельное заклятие, сбитое с курса дрогнувшей от куска бетона рукой Упивающегося, лишь слегка задело плечо отца, но этого было достаточно, чтобы он мгновенно впал в состояние комы, как узнает позже сама Гермиона. Ударная волна сбросила капюшон с лица Упивающегося, но в этот момент в глазах у Гермионы все потемнело, и она потеряла сознание.
Очнулась она уже в больнице. Все остальное проходило как во сне. Маму чудом не задавило под обломками рушащегося дома. Отец впал в кому. Гермиона написала прошение министру с просьбой в виду чрезвычайных обстоятельств разрешить перевести ее родителей в больницу Святого Мунго. Министр ответил отказом, хотя Кингсли, будучи тогда его заместителем, подавал прошение, беря эту ситуацию под свою ответственность. А через неделю мистер Грейнджер умер.
Гермиона практически не помнила следующие две недели. Мама была на грани срыва, да и она сама не ощущала ничего вокруг. Об этом происшествии она подробно и неоднократно рассказывала на каждом заседании Визенгамота по «рассмотрению чрезвычайных происшествий». Но каждый раз ее не покидала мысль, что она что-то упустила. Она понимала, что некоторые моменты того дня и самого сражения позже выпали из ее памяти, но восстановить их она не могла, как не пыталась, да и самой было страшно вспоминать.
В своих кошмарах она пыталась разглядеть лица в капюшонах, но вот уже на протяжении пяти лет ей этого не удавалось.
В то утро, второго августа, позвонила мама. Ее голос был тихим и неестественно спокойным. Гермиона поняла – папы больше нет.
Но в этот вечер, когда двери кабинетов Министерства мелькали у нее уже за спиной, она поняла, что еще одна жизнь не должна ускользнуть от нее точно так же. Даже если эта жизнь человека, который убивал. Но теперь его судьба была доверена ей, и она бежала, чтобы спасти его.
После страшных событий того лета Гермиона стала изучать науку «Целительство». Она много прочла книг о болезнях людей и способах их лечения. Но ей нужен был особенный рецепт. Тот, который исцелял бы человека от отчаяния и вселял уверенность в том, что нужно жить…
Увидев Драко Малфоя в палате больницы Святого Мунго Гермиона побледнела. Он выглядел таким иссохшим и…усталым. Даже в тот день, когда она впервые смотрела на него в Азкабане, он не был таким.
Ей передали его дело, надеясь только на какое-то чудо. Она наблюдала за ним, стоя в тени, так и не решившись выйти на свет и поговорить. Все полчаса, что она там стояла – он сидел на каменном полу. Он редко улыбался сам себе, и все время смотрел вверх.
«Как жизнь изменила его. Как она вообще порою бывает жестока» - думала Гермиона. Она пыталась увидеть в этом мужчине того Драко Малфоя, которого знала раньше. Но никак его не находила. Этот человек – не он, он просто не может быть тем, кто когда-то давно учился на факультете Слизерина. От него веяло страхом или даже ужасом. Казалось, смерть витает вокруг него, готовая наброситься на каждого, на кого он укажет палочкой.
«Как им удалось поймать его?» - Гермиона закрыла папку и тихо, стараясь не издавать никаких звуков, двигалась по коридорам Азкабана, все дальше уходя от того, чье имя теперь занимало ее мысли.
В камине потрескивал огонь. Гермиона читала дело Драко Люциуса Малфоя. Кабинет был небольшой, но просторный. Сэм Эдвайс сидел напротив нее и смотрел, как девушка хмурится, натыкаясь на особо отмеченные хроники Драко Малфоя в его деле.
- Гермиона? – позвал ее Сэм.
- М? – не отрываясь от листка, ответила она.
- Ты уверена? Если нет, то дело… - он не закончил, так как Гермиона стремительно подняла голову и посмотрела на него пронизывающим взглядом, а затем сказала:
- Не задавай мне таких вопросов, Сэм. Я знаю свою работу, и люблю свое дело. Нельзя вот так просто распорядиться чьей-то судьбой, если просто никто больше не способен в этом разобраться. Нужно идти до конца, понимаешь? Это же чья-то жизнь, это же человек.
Сэм Эдвайс всегда удивлялся ее гуманности ко всем, даже к тем, кто по определению не попадал в эту категорию. Он улыбнулся и кивнул. Солнце клонилось к западу.
Воскресенье. Лил дождь. Серое лондонское утро. Гермиона сидела перед камином и думала о чем-то далеком. Вокруг были разбросаны тетради, книги, куски пергамента, простые белые листы – все они были исписаны или просто скомканы. Среди прочего лежал фотоальбом. Он был пуст: часть фотографий сейчас догорала в камине, и это была большая часть. Гермиона машинально перебирала в руках несколько фотографий: на двух из них была изображена маленькая девочка с неимоверно большим бантом на голове и растрепанными волосами, на трех других – ее родители. Еще две фотографии были сделаны десять лет назад в выпускном классе, это были колдографии: с карточек на девушку смотрели трое подростков, они улыбались. На второй колдографии были изображены все те же подростки, только уже год спустя. Выражение их лиц значительно изменилось. Все трое были с серьезными лицами. Гермионе казалось, что они не виделись тысячу лет.
Гарри Поттер после окончания школы был во многих странах, он побывал во многих точках Земного шара. Он искал себя, боролся со злом и жил чем-то своим. Гермиона сначала часто писала ему, он отвечал редко и двумя-тремя строчками, вскоре она бросила это дело и связь прервалась.
Рон Уизли работал в Министерстве, но ему хватило трех месяцев, чтобы понять, что это не его призвание. Он уехал к Чарли в Румынию и работал с ним около двух лет. С Гермионой они поддерживали общение – переписывались довольно часто. Но затем Рон уехал в Африку к своему брату Джорджу, который жил и работал там после того года, который был насыщен событиями войны и борьбы с Упивающимися Смертью. Гермиона написала Рону как-то однажды, но ответ пришел от Джорджа. Он говорил, что Рон прожил у него около восьми месяцев, а затем уехал в Испанию, и больше он ничего о нем не слышал.
Так, все трое перестали общаться. Время шло, и все вокруг менялось. Семья Уизли жила в Норе, как и прежде. Джинни три года назад вышла замуж и уехала в Австралию.
Вспоминая все это, Гермиона вертела в руках цветные фотографии. От размышлений ее оторвал резкий стук в дверь. Девушка, очнувшись от своих мыслей, бросила фотографии в кучу бумаг на полу и пошла к двери. Так как она жила в обычном магловском доме, он внешне ничем не отличался от других: газон и лужайка перед домом, задний дворик, дверь с глазком…Гермиона посмотрела в этот самый глазок. На пороге стоял мужчина, неимоверно обросший щетиной. Его кожа была смуглой, и потому он весь казался одним большим темным изваянием. Гермиона открыла дверь – на пороге стоял Рон.
- Ты живешь здесь одна? – он озирался по сторонам, осматривая вещи вокруг.
- Хочешь чаю, Рон? – вместо ответа спросила девушка.
Они стояли посреди гостиной. С Рона капала дождевая вода и пачкала светлый ковер. Рон переминался с ноги на ногу, чувствуя себя немного неловко. Он продолжал обводить комнату взглядом, так и не ответив на ее встречный вопрос. Гермиона достала палочку и произнесла:
- Импервиус, - направила палочку на Рона. Результатом был дождь капель, вылетевших из его одежды и осевших на прекрасный бежевый ковер.
Рон с виноватым видом и каким-то замешательством проговорил невнятно нечто вроде «Спасибо» и «Извини». Затем его глаза вновь побежали осматривать комнату. Наконец, он увидел стопку бумаги на столике, потом такую же стопку на полу, только разбросанную в диаметре трех метров, и сверху – фотографии. Он сделал шаг, затем остановился и спросил:
- Могу я пройти?
- Конечно. Я все-таки сделаю нам чаю, - и с этими словами Гермиона вышла из комнаты. Она шла и думала, что все какое-то другое, чужое и неродное.
Рон, оставшись один в светлом зале, подошел к камину. Он смотрел на фотографии среди бумаг и какое-то время не решался их взять. Затем все-таки наклонился и стал рассматривать их. На первой фотографии на него смотрела маленькая девочка. Еще лет десять назад Рон однозначно сказал бы, что это – Гермиона, но сейчас этот ребенок не был «отголоском» прошлого той девушки, которая открыла ему дверь на пороге своего дома. На двух из трех других фотографиях была изображена семья, где Гермионе было уже одиннадцать и шестнадцать лет. Последними фотографиями были школьные. Рон смотрел на них и видел трех подростков, в глазах которых читался только глупый восторг и безмятежность. Следующая фотография, словно текст, давала возможность читать в их лицах полученный опыт и разочарование, но они все еще были молоды и полны сил. И тут только Рон посмотрел в огонь – там только что занялся пламенем последний цветной клочок фотографии.
Рон посмотрел на кресло, на котором, очевидно, сидела Гермиона до его прихода. На нем лежала серо-зеленая папка с пометкой «Секретно», а внизу было приписано мелким убористым почерком «Срочно» и «Лично Г.Г.». Посмотрев в сторону коридора – Гермионы еще не было – Рон взял папку и открыл ее. На первой же страницы на него смотрело серое лицо человека, которое было знакомо Рону давно. Вот только он не узнавал его, пока не прочел в графе «Имя» три слова: «Драко Люциус Малфой».
Гермиона стояла на кухне и размышляла о случившемся, вернее, о внезапно случившемся событии, пока чай заваривался и разливался по кружкам. Когда все было готово, она вернулась в гостиную и застала Рона, читающим дело Малфоя. Рон был бледен как вершина Альпийских гор в самое морозное утро. Он пробегал глазами по строчкам, не замечая ничего вокруг.
Из оцепенения, в которое впал Рон, его вырвали три слова:
- Положи сейчас же, - ледяной тон, которым это сказала Гермиона, свидетельствовал о том, что все было именно так, как успел догадаться ее гость. Рон поднял на нее глаза, полные презрения и злобы, и процедил сквозь зубы:
- Дак это ты теперь ведешь дело Малфоя? – ни одна мускула не дрогнула на его лице – он был напряжен до предела. Гермиона совершенно спокойно прошла к столику, взмахнула палочкой, и из кухни приплыли две чашки с чаем и водрузились на столик. Затем она подошла к нему. Рон встал и выпрямился, взирая на нее все таким же ненавистным взглядом, и она сказала:
- Отдай мне это, Рональд. Ты, наверное, прочитал, что там написано «Лично», а также «Секретно», - и протянула руку к папке. Но Рон не выпускал ее, крепко держа.
- Ты ведешь дело Малфоя? – повторил он свой вопрос.
- Тебя это не касается, Рон, - в голосе Гермионы опасно зазвучали металлические нотки. Она тревожно взглянула ему в лицо и повторила попытку забрать папку, - тебя не положено осведомлять обо всех работах, которые проводит Министерство. Отдай мне папку, - и она рывком выхватила ее у него из рук.
Рон стоял неподвижно еще секунду, а затем сказал, криво усмехнувшись:
- Неужели ты думаешь, что его способен кто-то пожалеть? Гермиона Грейнджер, я не узнаю вас! – и расхохотался. В этом смехе было что-то зловещее и недоброе. Гермиона обошла кресло, возле которого они стояли, и встала у окна. Она раздумывала о том, что ответить Рону, ведь он был прав во всем, за исключением «всех», которые «не способны пожалеет Малфоя».
Рон, перестав смеяться, взглянул на фотографии.
- Зачем ты оставила эти? Людей, что изображены и кривляются тут, уже нет. Давай и их сожжем! – и быстрым движением, развернувшись к камину, бросил две школьные колдографии в огонь.
Гермиона метнулась к камину. Забыв обо всем, она схватила колдографии голыми руками, обжигая пальцы. Огонь уже коснулся их. Рядом удачно стояли две кружки с чаем. Секунду спустя в них были втолканы две колдографии. Гермиона обернулась на Рона. Он стоял и улыбался какой-то бессмысленной улыбкой и смотрел на все это как на действия безумной.
- Зачем ты это сделал, Уизли? – Гермиона впервые назвала Рона по фамилии, не помня себя от ярости. Она отказывалась понимать, что вообще происходит, - ты что, совсем с ума сошел? И вообще, не распоряжайся моими вещами в моем же собственном доме! – тут девушка почти сорвалась на крик. Рон посмотрел на нее, а затем сказал:
- Да, ты права, прости. Не знаю, зачем я это сделал, - он отошел от огня и сел на большой белый диван. Сел, и обхватил голову руками. Гермиона смотрела на него, и узнавала прежнего Рона. Он будто прятался все эти годы за той воинствующей маской, что была сброшена и лежала сейчас у самых его ног.
- Все так запуталось. Я сам не знаю. Все черти как происходит, и мне на все плевать. Я, я… - он не договорил. Да и что было говорить – все было ясно, и в то же время ничего не понятно. Гермиона удержалась от порыва подойти и обнять его, сказать, что все будет как раньше…
Она прошла мимо него и села в кресло у огня. Так они сидели, пока за окном не стемнело, и дождь утих.
