День сентября номер четырнадцать. «Крылья, которые так нравились мне»Мама разбуди меня в десять
Когда мне опять
станет
десять.
Беда в том, что больше никому из нас не будет десять. Не будет одиннадцать, тринадцать, пятнадцать. Наша жизнь больше никогда не будет такой же простой, как когда-то давно. В детстве все просто, ты не решаешь, решают за тебя. Направляют, пусть и не всегда туда, куда надо. Ты не принимаешь решений. Я хочу вернуть время. Нет, не потому что тогда меня снова будут любить люди, и я смогу смотреть в глаза Юле Малышевой, и молчать о том, с кем сейчас ее бойфренд. Я хочу вернуться раньше, еще гораздо раньше, когда я не знала ни Сани, ни Юли, ни Карины. В те времена, когда на весь мир были только я, мама и Стас. Пусть я бы носила розовый рюкзак за плечами, писала ручками разноцветными, тетради бы мои были в косую линию с Микки на обложке, пусть бы Стас носил меня над лужами. Пусть бы жизнь моя опять стала управляемой не мной.
Мы двухметровые с косой саженью в плече дети, которые так искусно пародируют взрослых, копируют повадки, манеру разговаривать, делать движения бедрами и руками. Мы еще не понимаем, что такое ответственность, и как правильно принимать решения, что значит решать не только за себя. Мы принципиальны в большом и беспринципны в малом. Топчем ногами песчаные замки, рвем слова и, порой, рвем словами. Наши челки слишком длинны, наши глаза слишком густо накрашены, наши губы пробиты насквозь железом, ноги подкашиваются на каблуках, мы думаем, что любим до конца жизни. Не спим по ночам, читаем поп, смотрим арт, слушаем рок. И да, дорогой учитель, именно сейчас решаются наши жизни.
В аудитории столы стоят полукругом, и вместо того, чтобы слушать лекцию для выпускников про экзамены и ЕГЭ, я наблюдаю. На лекции для выпускников собирают вместе все параллели, и я, как Воланд, могу полюбоваться на «москвичей в массе». Мы с Дашкой сидим на самом краю полукруга, отделенные от людей плотной стеной презрения. За последние дни вы все стали выглядеть по-другому, мои дорогие бывшие друзья и родственники. Саня и Коля однозначно хуже. Буланкин побледнел и спал с лица, ввалились щеки и глаза, а «Фламенко», и без того худой, посерел или позеленел. Антагонист и протагонист одновременно страдают от нерешенности ситуации. Юля, скрытная наша Джульетта, жмется поближе к Буланкину, на Колю не смотрит, усердно шифруется. Зато у нее глаза блестят шало, щеки залиты розовым румянцем, губы припухшие. Я качаю головой и усмехаюсь. Одни Ванечка и Логиновский цветут и пахнут, ни намека на безумие, любви или отчаяния в глазах, шепчутся о чем-то на задних партах. Вот Лешка слушает и пишет в блокнот, Ярик за партой с Зотовой, их всех вырвали с репетиции, и посадили вместе. У Ярика лицо перекошено злобой и отвращением, мертвые глаза не сочетаются с искривленными губами – бесстрастны и бледны. Зотова смотрит холодно и красиво, подперев подбородок рукой. Пальцы изящные, ногти покрыты черным, губы поддернуты улыбкой, искренней и злой. Она как-то неуловимо изменилась с нашей последней встречи.
А ведь где-то в этой аудитории, несомненно, сидит Идиот Петрович, знает, что я его ищу, что самое страшное, его ищет Буланкин, и притаился тихонечко, похихикивая. Вот уж молодец.
– И научные работы мне не принесли Буланкин, Зотова, Паресьева, Снегурин и Логиновский, – Федор Александрович цокает языком, – так, Зотова и Снегурин прощаются в связи сами знаете с чем…
В аудитории поднимается возмущенный ропот. Федор поднимает руки и клацает пальцами.
– Вот вам на будущее – надо принимать участие в общественной жизни школы, дорогие мои.
Буланкин пытается что-то возразить, не знаю, правда что ли столкнуть всю вину на Колю, но никто его не слушает.
– Так, будем принимать меры. Буланкин, тебе даю еще неделю, а вот Паресьева и Логиновский… будете принимать участие в жизни школы. Останетесь после занятия.
Дашка удивленно поднимает наведенные жирно брови, я пожимаю плечами. Костюмы, что ли, к «Фаусту» шить? И почему Буланкину еще неделю, а нам… общественные работы в оранжевых комбинезонах?
После звонка остаюсь сидеть за партой, Логиновский подходит к учительскому столу.
– Так, вы двое… – пощипывает бровь историк, – У нас тут внезапно нарисовался какой-то региональный исторический конкурс. Нам на него нужна медиа-работа на заданную тему. Я хочу, чтобы вы по этому плану создали мне мультимедиа проект на тему «Октябрьская революция»
План пунктов на тридцать.
– Лена, ты подготовишь материалы, вы их вдвоем структурируете и создадите фильм. Или презентацию, как хотите. На завтра.
Здесь прочно поселилась тишина. Солнце ослепительно и удушающе. Больше никто из этих идиотов не берется носить теплую обувь. Птицы в парке за распахнутым окном поют, от сквозняка аккуратно покачивается плакат «Оказание первой неотложной помощи при отравлении». Класс военподготовки, или как. Мы молчим и смотрим на Федора. Он считает, что небольшая встряска нам не повредит.
– Есть идеи? Работаем!
– Да, есть идея. Пойдем ко мне домой, мама даст нам бутерброды и чай…
Стас даст Логиновскому звездюлей
– Будем допоздна работать, – Федор Александрович выходит из аудитории неспешно, прислушивается ко мне, подозревая подвох, – потом, как в «Шаге вперед» влюбимся, и завоюем премию и стипендию в художественной академии. Класс идейка?
Логиновский стоит у учительского стола с распечаткой плана, смотрит на меня, впервые прямо и без презрения. Неприязнь это называется.
– Есть идея лучше, ты все это делаешь сама. На завтра.
– Физически не могу ничем помочь, пользуюсь исключительно «ММ», а для такой работы нужно «Студио». Если так, то я делаю свою часть работы, и завтра это все приношу распечатанным на бумаге, твои проблемы. Так к тебе или ко мне идем?
– Ничем не могу помочь, после уроков приезжает такси, и увозит меня домой. Из дома мне не позволено выходить ни на шаг. Еще месяц, – Логиновский поднимает брови, будто человек, посаженный под домашний арест, может кого-то этим уделать.
– У тебя скайп есть? – спрашиваю я, поднимаясь.
– Да, а что…
– Записывай мой ник.
За дверью поджидают Дашка и Леша с Ванечкой, Буланкина уже след простыл. У всех троих такие лица, будто ждут меня и его с ринга. Ну, смотрите, я хромаю.
*****
«Человек, как сервер Гугл – постоянно в поиске»
Увидев в окошке скайпа Логиновского, зернистого и дробленого на пиксели меня как-то странно начинает подташнивать. Мы смотрим презрительно друг на друга, а потом я сворачиваю окошко и иду гуглить информацию, набирать текст из учебника за 1979 год и рассказывать Логиновскому, не видя его, к счастью, что и как делать. Благо он покорно все монтирует, не подавая голоса, настолько тихо, что мне иногда кажется, что из-за медленного соединения с интернетом нас рассоединили, как часто происходит, когда я разговариваю с далекими друзьями. В комнате разливается духота и запах жженых листьев, в соседней комнате Стас рисует, на бесконечном повторе стоят «Крылья» Наутилусов. На каком-то этапе мой мозг уже перестает различать слова песни, и они превращаются в сплошное. Таааадараатааадаааа… Однажды я выхожу на кухню и делаю себе кислый-прекислый чай с лимоном. Комната медленно и неуклонно погружается в сумерки, тоннельный синдром обостряется, ноет спина и поясница. Когда вся информация собрана и структурирована, я сворачиваю браузер и раскрываю скайп. Камера «смотрит» на сидящего Логиновского прямо, он склоняет голову, и я вижу только глаза за крышкой с надписью «Asus». Богатые же, купили бы ребенку «Яблоко», Господи, какая дешевка. Думает человек, у которого нет ноутбука. Он щелкает мышкой и в такт щелчкам подергивается его левый глаз. Сквозь занавески из окна просачивается запах жженой резины, видимо, кто-то бросил в огонь покрышку. Я спрашиваю, окончено ли наше сотрудничество. Логиновский, привыкший к тому, что я на него не смотрю, и думающий, что находится в безопасности, сидит перед ноутбуком, отвернутый от компьютера, ухватившись пальцами за взъерошенные волосы. Я усмехаюсь зло, и он поворачивается ко мне, поднимая подбородок выше.
– Ясно, пока не прощаемся. Что неясно?
– Мне, как великому знатоку отечественной истории, ничего не ясно. Еще раз все и медленно.
Я разминаю пальцы, не отрывая горящего сатанинского взгляда от него и начинаю говорить медленно и повторять, как для умственно отсталого. Он бросает на меня косые взгляды, но молчит. В конце концов, мне это все надоедает, и я снова раскрываю браузер и иду в «Фейсбук», оказывается, меня уже приняли в сообщество. Пока Логиновский копается в «Студио» с десятком видеозаписей и мегабайтами текста, я читаю неспешно статью про Маринку Зотову и другие опусы. Пытаюсь вычислить какие-то специфические словечки, присущие кому-то из знакомых, припоминаю, кто из бывших друзей как ставит смайлики, кто не помнит правил орфографии и орфоэпии. Создается впечатление, что Идиот Петрович – автор идеальный, у него нет проблем с пунктуацией, он пишет достаточно литературным, если даже не сказать, что академическим языком. Так тонко перекручивать значения кем-то неосторожно брошенных фраз, передавать смысл долгих разговоров одной фразой… Это надо иметь талант. Я тяжело вздыхаю, забывая, что меня слышит Логиновкий, который тут же отзывается.
– Что?
– Что за запах? – отвечаю вопросом на вопрос, вдохнув запах ветерка из окна.
– Жженая резина, – отвечает он невзначай и удовлетворенно качает головой, снова не замечая, что я на него смотрю.
– Где ты живешь?
– Дом напротив спорткомплекса, – он отвечает машинально, и поворачивается к камере, понимает, что я смотрю на него и отворачивается снова.
– С синей крышей? – спрашиваю я, и он устало кивает, – это ваша собака каждое утро в полшестого начинает трындеть?
– Да, – он смеется невесело, – слышно?
– Я в высотке живу, окна просто на ваш двор, летом спать невозможно от этого кабыздоха.
Где-то тут, рядом, внизу, Артем Логиновский сидит за своим компьютером, а вебкамера разбивает его на импульсы, отправляет протоколами по всему миру, а сеть собирает вновь, формирует в пиксели и сбивает в картинку у меня дома. А мы слышим запах одних костров, одни звуки сигнализации, и это его собака не дает мне спать все лето, когда мы спим с раскрытыми окнами. Как много усилий, лишь бы не сидеть в одном помещении.
– Свет включи, я тебя не вижу уже совсем. И… Жалко пса, он же для охоты рожден, сидит в четырех стенах.
Я включаю свет и отхожу на кухню, там, в темноте, жует салат Стас, перед собой ничего не видя, не включая свет, капустная серпантинка виднеется в уголке рта. Имбицил собственной персоной. Огорошиваю его рядом вопросов «Мама звонила? Ты хлеб купил? Кран не капает? Таблетки от кашля выпил?». Потом задумываюсь и прошу:
– Стас, ты мне не нарисуешь пару комиксовых картинок? Быстренько.
– А что надо?
– Взятие «Зимнего» и Ленин на броневике.
Брат хлопает глазами пару раз, подбирает со стола крошку вчерашнего черствого хлеба и утвердительно кивает.
Когда я возвращаюсь еще с одной кружкой чая, Логиновский тоже берет тайм-аут и пьет сок из стакана. Скайп не отключает, наоборот, с интересом разглядывает что-то на мониторе. Смотрю, что он видит в камеру – стену. На стене пришпилены булавками рисунки Стаса. Одни из моих самых любимых.
– Что это? – спрашивает он, указывая пальцем непонятно куда.
Я понимаю, что, скорее всего, он говорит о моей любимой работе.
– Это «Ад, в котором мы все горим». Сейчас я тебе пришлю отсканированную копию.
«Ад…» действительно хорош. Там я, Стас и Пашка сидим на кухне, Пашка пространно свисает половиной тела из окна, Стас смешивает краски на блюдцах из сервиза. Но это все так мало различимо из-за огня, выливающегося из носика чайника, кухонного крана, вытяжки, бутылки минералки, и заливающего лист. Когда Логиновский открывает файл, то довольно присвистывает, я слышу шаги Стаса в коридоре и сворачиваю окошко, почему-то не хочется, чтобы он знал, с кем тут я. Стас приносит мне на двух А4 карикатурное взятие «Зимнего» и Ленина на броневике, спрашивает, с кем это я, рассказываю, что с Дашей. Говорит «Привет, Дах», и, не ожидая ответа, уходит. В соседней комнате включается «Гудбай Америка». Логиновский тихо смеется. Он уже опять работает, склонившись над клавиатурой. Я показываю ему рисунки в камеру и иду их сканить. Три куска лимона всплывают на поверхность кружки корками вверх.
Потом я возвращаюсь в сообщество школы, изредка отвечая на вопросы Логиновского по поводу работы. В общем, получается уютный вечерок, который каждый из нас проводит, как ему угодно, но зачем-то вместе. В сообществе дела совсем плохо. Конечно, создано обсуждение того, кто, по мнению участников, таки этот «Идиот», муссируется масса предположений и слухов, но ни одна собака ничего точно не знает. Профайл «Идиота» тоже совершенно никакой информации не несет – забавные ответы на стандартные вопросы о вероисповедании и кумирах, вместо аватара перевернутый вопросительный знак – значок отсутствия изображения с пририсованным повешенным на нем человечком. Знаем, видели, на ЖЖ мода на него два месяца назад прошла. Но всегда остается возможность попросить администрацию удалить пост «Идиота», как унижающий достоинство другого человека. В администраторах значится какая-то девушка, чьё имя и фамилия – Мира Костерина – мне совершенно ничего не говорит. В профайле написано, что она закончила нашу школу в 2001 году, что меня не радует и ничего также не говорит.
– Логиновский, кто эта администраторша в сообществе школы? Мира.
Логиновский скептически хмыкает.
– Все бьешься с «Колонкой идиота»? Это все глухой номер, думаешь, мы тут без дела сидели, то же самое делали, я делал, достать этого глиста с «Фейсбук» вообще нереально, нужно искать в реале, нужно искать человека, который знает. Только кто знает – хрен поймешь. А Мира… Ну, живет в городе, работает на «Гипромашуглеобогащении» в отделе тайн, – я чувствую подвох, но пропускаю сквозь уши, – ничего удалять она не намерена, если этого не сделает автор. Считает это забавным.
– Как думаешь, кто это? – спрашиваю я, разворачивая изображение Логиновского, тот смотрит на меня, прикусив кончик карандаша.
– Де черт поймет… Я бы сказал, что это Робин Бобин Гуд «Фламенко», но он бы не стал так ерепениться из-за того, что сам и написал, тем более, про свою любимую Зотову он бы такого и не написал…
– Почему не Ярик? – перебиваю я, и Логиновский пожимает плечами.
– Да он бездарный хер, – отмахивается, – бездарный актер, бездарный писака, единственное, на чем он выезжает на репетициях, так на этих своих глазах и ненависти к Зотовой. Что он может написать, я тебя умоляю.
– А ты откуда знаешь про репетиции?
– Меня как автора приглашают, – огрызается легко.
– Игоанн, вы ли это? – спрашиваю шутливо.
– Выли, еще как выли, – охает Логиновский, и отворачивается к ноутбуку, – «Фауст» в этом году модерновый, так что меня еще с весны Виталий приработал переписывать текст на современный лад. Теперь дергают каждую репетицию, когда эти двое недоразвитых не могут найти язык на сцене и подойти поближе друг к другу.
Он корчит мину, из которой ясно, как же его все задолбали, начиная Виталием и заканчивая последней ведьмой из массовки. Я думаю, что это самый подходящий момент для всучения Буланкину через Логиновского информации, и провожу точную атаку.
– Кстати, Коля знает, что в ноутбуке фотографии. Сейчас он активно ищет зарядное устройство к нему. Когда найдет – всем крышка.
– Откуда он узнал? – тотчас спрашивает Логиновский, подбираясь, как кошка.
БЭЭЭЭЭЭМЦ! Морально-этический выбор! Уиииу-Уииииу! Ну, что, рассказать про Юлю и Колю, что это не Коля ищет зарядку, а Юля? Предстать опять стукачкой, чтобы обвинили во всех смертных грехах и прегрешениях? Да и то если кто-то поверит …
– Догадался, видимо, – вру я, улыбаясь косо, благо Логиновский смотрит поверх камеры, – А, может, кто-то услышал наш разговор, и передал Коле.
Я не выдерживаю. Я не скажу, кто именно, но намекнуть мне никто не помешает. А то так все планы будут доноситься сразу же, и как же так планировать военные действия?
– И кто это этот кто-то? – холодно спрашивает Логиновский.
– А черт его знает…
Теперь работает он, а я изредка отвечаю на организационные вопросы, попутно делая конспект по биологии. А еще чаще поглядываю на самого Логиновского, орудующего над фильмом. Глаза уже уставшие, нервные, веки опускаются, губы что-то немо шепчут, повторяют про себя текст на слайдах. 1914… левые… правые… 1917… ноутбук. Пальцы все чаще соскальзывают с клавиш, и он жмет бесконечно на «бекспейс». Приходит мама, я снова сворачиваю окошко и говорю, что это Даша. Уставшая голодная мама верит, и уходит на кухню. Хреновые мы дети – жрать не приготовили, хлеб не купили.
– Все, заканчивай сам, когда закончишь, брось мне на почту.
– Не доверяешь? Думаешь, себе лавры присвою?
– Не доверяю ни на йоту, – говорю я отрывисто, – спокойной.
Экран тухнет, я иду наполнять себе ванну с пеной, чтобы заснуть в ней и во сне съехать в воду, наглотавшись пены и мыла.
