Глава 3Утром я еле разлепила глаза. Уставшая от долгого пути, замученная всеми заботами того, другого, реального мира, от которого мы благополучно сбежали, я впервые хорошо отдохнула.
Солнце вновь поднималось над горизонтом все выше с каждой минутой, но больше оно нам навредить не могло.
На пляже тепло – спать в машине мы под порывом благородства уступили Томе с Димкой, которые, к слову, до сих пор дрыхнут без задних ног, - на пляже нет комаров, как дома, на пляже есть только звук разбивающихся о берег волн и сонное сопение Димы, лежащего под боком.
Я, пытаясь его не потревожить, тихонько встаю с матраса и потягиваюсь. Воздух тут чистый, мне дышится настолько легко, что только сейчас я понимаю, как сильны были оковы, что душили меня там.
На Набережной толпятся люди. Их много, все разные, пестрые и, как и в любом другом уголке мира, куда-то спешащие. Забавно видеть людей так близко и знать, что им на тебя все равно, ты не представляешь для них интереса. Ты можешь не бояться, что они, увидев тебя с парнем, тут же кинутся сплетничать между собой об этом, давать оценку, сетовать о распущенности нынешнего поколения, а в итоге какая-нибудь особенно «заботливая» соседка наябедничает маме о том, какая ты бессовестная. На самом же деле, их волнение не более чем просто скука или праздное любопытство. А к этим прохожим: к женщине, ведущей маленького мальчика за ручку, к семейной паре, несущей в руках надувной круг, к одинокому мужчине в видавшей виды тельняшке, я невольно испытываю симпатию. Им не важно, что мы пропали в незнакомом городе, сбежали от надоевшего дома со слишком заботливыми родителями, назойливыми знакомыми и некогда важными проблемами.
Нам место тут.
Я медленно шагаю по гальке, беру купальник из сумки и, переодевшись, иду купаться, хотя мое плескание в воде «купанием» можно назвать с очень большой натяжкой.
Вода бодрит и освежает. Она чуть прохладная, но так даже лучше. Радость новому дню наполняет меня, и я хочу петь, хохотать или танцевать, я чувствую, что тут мне можно быть такой, какая я есть.
Когда я вернулась, ребята уже достали наш завтрак, состоящий из печений, бутербродов с сыром и холодного зеленого чая.
- Доброе утро, - улыбаясь, говорю я и плюхаюсь на расстеленный плед, который сегодня служил нам одеялом.
- Ты что, мать, купалась? – смеется Томка и уворачивается от полетевшей в нее крышки пластмассовой бутылки «Липтона», что я ещё секунду держала в руках.
Я вот в этом не вижу совершенно ничего смешного.
- Мы это исправим, - обещает Дима и тоже смеется, протягивая мне овсяное печенье.
- Звучит интригующе, - щурясь, отвечаю я и начинаю строить планы на предстоящий день.
О том, что сейчас творится дома, я пытаюсь не думать. Слишком много я была там «должна». «Ты должна получить золотую медаль». «Ты должна поступить в Медицинский». «Ты должна удачно выйти замуж». «Ты должна…» и ещё сотни обязанностей. А кто-нибудь спросил, чего хочу я, а не мама, папа, учителя, общественность? Я пытаюсь об этом не думать, но взглянув на валяющиеся возле машины мобильники, я снова об этом вспоминаю, мысль, что неплохо бы было их включить, преследует меня. Просто сказать, что с нами все хорошо, но останавливает то, что, каждый из нас знает, одним разговором дело не закончится, одним звонком никого не успокоишь и не убедишь. Стоит только сделать это, как тут же прибегут к нам «спасатели», которые непременно разрушат наш хрупкий, созданный с таким огромным трудом, идеальный мирок. Пусть он маленький, непрочный, нелегальный, но он только наш.
Завтрак проходит в молчании.
___
Димка, как и обещал, учит меня плавать. Выходит плохо, я тону, наглатываюсь воды и вновь пытаюсь. Он то и дело смеется, рассказывает мне теорию, показывает на практике, но, в своем большинстве, только успевает меня подхватывать, пока я, в самом деле, не захлебнулась.
Сейчас мы часто смеемся, хотя раньше, там, далеко, чаще ругались между собой: я с Томкой, Дима с ней же, часто на ровном месте, а со вторым
Димой я почти и не общалась тогда, но сейчас все изменилось.
Мне видно Тому с ее Димой на берегу. Томка неизвестно где нашла табличку с надписью «Бейкер стрит 221 б» и пытается ее прилепить на Димкину машину с криками: «Шерлок!». Димка ей голову оторвет, когда заметит. Но сейчас он на них не смотрит, ведь за мной, горе-пловцом, нужен глаз да глаз.
Неприлично смотреть за Томкой и Димкой, особенно тогда, когда она, справившись с табличкой, на радостях целует Димку, который крепче прижимает ее к себе.
Я отворачиваюсь, пытаюсь снова поплыть и… о чудо! Я не иду ко дну. Я плыву. Я плыву.
- У меня получилось! – кричу я и от радости победы над притяжением дна теряю равновесие, забываю, как плыть дальше.
Димка снова меня подхватывает, но не отпускает – стоит близко, безотрывно смотрит в глаза, а потом наклоняется и целует.
Губы у него соленые-соленые.
