Вне времени.Леголас нашел ее в нише под самой сенью тысячелетнего дерева – подняться на один из его ярусов она не пожелала. Ему все еще казалось призрачной сказкой ее присутствие в Лотлориэне, несмотря на то, что и запах ее и касания ее мягких хрупких пальцев он ощущал столь явственно, что сомнений не оставалось: загадочная наблюдательница из его снов была явью.
Она сидела, обложившись тремя стопками книг, и была настолько погружена в чтение, что не заметила его приближения.
- Ты уверена, что ночь – подходящее время для книг?
Она дернулась, рукой потянулась за тонким прутиком у ее ступней, укутанных мягким эльфийским плащом, одолженным одним из стражей.
- Прости, я не хотел потревожить тебя, - мягко сказал Леголас, удивляясь ее напряженным плечам и растерянному взгляду. Здесь, в самом сердце эльфийского леса печали отступили даже от Фродо, скорбящего по Гендальфу больше остальных. Но эта девушка чувствовалась сжатой пружиной, и ни один напиток, ни одно яство не помогало ей расслабиться. Она была другой, настолько выделявшейся на фоне всеобщего блаженного отдыха, что сразу бросалась в глаза.
- Ничего, это… - она отточенным движением пальцев убрала за ухо прядь волос и отпустила прутик. – Вы не виноваты, это просто привычка.
Она упорно обращалась к нему на «Вы», хотя Леголас просил относиться к нему в равной степени точно так же, как и к остальным участникам их Братства. Гермиона застенчиво улыбалась и продолжала гнуть свою линию, едва лишь не называя его «сэром» или «мистером» на манер Сэма.
- Что ты читаешь? – спросил он, отвлекаясь от своих легких и отчего-то теплых мыслей. Она снова стала напряженной, точно сорняк в грубой почве, не желающий оставить ее.
- Это история Средиземья в пересказе Владыки Келеборна, - вздохнула она с таким видом, что не оставалось сомнений – чтиво ее не увлекает либо не удовлетворяет ее любопытству.
- Не интересно? – Леголас присел рядом, замирая в неуверенном положении – можно ли было позволять себе такую вольность, садиться с ней в такой близости, когда даже запах ее кожи его обонянием раскладывается на всевозможные ароматы.
Она вздохнула.
- Здесь слишком мало. Я не могу узнать об этом мире почти ничего стоящего – никто из эльфов Лотлориэна не может уделить мне достаточно времени и желания, чтобы рассказать всю историю, а все книги, которые я смогла найти, написаны либо на нечитаемом для меня языке, либо рассказывают о далеких временах, слишком не существенных для моей цели.
Она распалялась все больше, и сквозь маску отреченного спокойствия, которую она надела на себя с момента своего появления, Леголас замечал и досаду, и разочарование, и необъяснимую силу эмоций, бушевавшую в ее разуме эти долгие дни и часы.
Впервые, должно быть, он видел в ней всю ее человечность, проступавшую несмелыми шагами через все возведенные ею стены.
Если бы она была эльфом, ее кожа светилась подобно утренней заре на самом краешке восточного горизонта.
Гермиона пришла в себя слишком быстро, и Леголас не успел как следует закрепить в своей памяти этот ее образ, прежде чем она вновь вернулась в свое прежнее состояние отчужденного спокойствия.
- Простите меня, я не имела в виду мое разочарование здешним миром и владениями Галадриэль в частности. Просто мне не хватает информации, и я не могу вернуться к себе.
Она называла эти места «миром», «этим миром», «здешним миром», «другим миром», но никак не «своим». Леголас догадывался, что она была чуждой всему, что он знает, и что, возможно, она и в самом деле пришла откуда-то «не отсюда». Одна половина его души желала, чтобы она оказалась здесь случайно, потому что глаза его не обманывали: Гермиона была слишком неподходящей миру, в котором война готова была разорвать пополам всю Вселенную и уничтожить все, что было ему знакомо.
Но другой своей частью, неконтролируемой и до этих пор неведомой ему самому, он хотел, чтобы все стало шуткой. Чтобы она оказалась крупинкой, принадлежащей его миру, лучом, мелькнувшим в небе, одном на всех. Чтобы она не искала пути домой, потому что уже была дома.
Конечно, он никогда об этом не скажет, и эти желания – всего лишь плод его воображения, не более. Леголас улыбнулся сам себе, и Гермиона заметила.
- Я понимаю, что эльфам вряд ли нужны книги, чтобы записывать историю, - запинаясь, продолжила она, - вы все можете рассказать и передать из уст в уста. Но не человеку вроде меня.
Ей боязно было говорить с ним об этом, как боязно было даже находиться рядом. Арагорн, несмотря на свой потрепанный и грозный вид, не пугал ее ни капли (он даже немного походил на Сириуса во время его скитаний, и этот факт дарил фантомное спокойствие), Боромир был похож на большого сильного пса, который мог запросто разорвать на части, если бы не был ручным. Гном Гимли напоминал ей старого приятеля, даже если такового никогда в жизни Гермионы не было. Хоббиты вызывали лишь неконтролируемую улыбку и призывали к сочувствию. Но эльф, проживший более трех тысяч лет…
Он не походил ни на одного человека, знакомого ей, ни на одного существа – даже мудрые кентавры были далеки от его всезнающего взгляда – ни на кого, кто был бы ей известен, в этом мире или ином. Великий эльф, прячущий свое высокое положение за снисходительной улыбкой и теплым взглядом, все же выдающим его знания, силу, мудрость и благородство. Едва увидев его впервые, Гермиона поняла, что столкнулась с кем-то совершенно особенным, кем-то определенно другим. Теперь же, когда она узнала о нем так много от Арагорна, когда перечитала все книги про эльфов, которые нашла, и смогла прикоснуться к их общей памяти вековечной истории – как теперь она могла относиться к нему с разумным спокойствием?
- Если ты пришла сюда из другого мира, - вдруг мягко позвал Леголас, - как тогда ты смогла увидеть нас у скал Мории?
В нем не было издевки или сарказма – чистый незамутненный интерес. Еще ни разу Гермиона не услышала от него отсылок к возрасту или упрека в чьем-то незнании, несмотря на то, что его друзья подчас говорили что-то совершенно неуместное или неправильное. Он не поправлял их, не указывал на недостатки, хотя прекрасно знал истину в отличие от остальных, поживших не так много.
Эта черта – не снисхождение, а понимание, принятие и разделение интересов – она подкупала, Гермиона не могла понять, как ему удается держать в себе и не расплескивать хотя бы по капле ту глубокую чашу знаний, что он нес в себе. Она бы не выдержала. Она бы обязательно высказала все, что думала и знала, потому что невозможно было держать в себе истину, когда она была на самой поверхности.
Но Леголас проявлял интерес и слушал – и ничего более.
- Мне кажется, что два мира, мой и Ваш, на самом деле существуют не параллельно друг другу, а являются наложением, - она подняла на него взгляд, ища оправдания своим словам. Леголас кивнул, поддержал ее, и стало немного легче. – Один накладывается на другой, но никогда не соприкоснется с ним. Как две тонкие пленки, два мыльных пузыря в одном. Наверное, где-то в моем мире произошел разрыв этой пленки, и я смогла увидеть Ваш мир в образовавшуюся дыру. А потом я так много думала об этом, что аппарировала как раз в тот самый разрыв и оказалась здесь.
Это была странная, но интересная теория, которую он не ожидал услышать от семнадцатилетней девушки. Леголас и сам думал об этом, но не мог ждать, что она выразиться так похоже.
- Не означает ли это, что ты можешь вернуться обратно точно таким же способом?
Она качнула головой, упрямая прядь снова мазнула по мраморной коже щеки, отливавшей в ночном звездном свете голубым сиянием чистой родниковой воды.
- Я пыталась, - сказала она, и Леголас услышал странную тоскливую ноту в струнах своего сердца. – Как и мыльный пузырь, пленка между мирами затягивается, если ее не тревожить. Видимо, я опоздала.
В ее голосе было столько грусти, что Леголасу захотелось самолично заняться поисками ее мира. Он бы так и сделал спустя какое-то время – слишком неуютно эльф чувствовал себя, ощущая ее, хрупкую, ранимую и смертную в мире, полном опасностей. Он мог бы помочь ей узнать все необходимое, чтобы отыскать путь домой.
Почему же он медлит?..
- Что, если наши миры разделены не пленкой мыльного пузыря, - заговорил он, полностью уложив в голове мысль о ее неизбежном и необходимом возвращении домой. – Что, если они разделены хрустальной твердой стеной. Трещина в ней никуда не делась, и ты просто потеряла ориентир. Если же, - продолжал он, видя ее нерешительность, - граница – это пленка, ты сможешь проделать в ней другую дыру. Один раз у тебя получилось, получится и во второй.
Она смотрела на него с надеждой и немой просьбой, которую побоялась высказать вслух, но ему и не нужно было слов или мольбы о помощи – он и без них обязательно бы помог ей. Только этот взгляд теплых карих глаз дарил отнюдь не облегчение и воодушевление. Он заглядывал в ее омуты и видел там свое удивление и поражение, бороться с которыми не было сил.
Простая человеческая девушка.
Если она не исчезнет из этого мира и не покинет его, то превратится с нечто гораздо страшнее простого наваждения.