Глава 4. Две бутылки белогоЯ ждала, что мне приснится Эд, но, видно, у него этой ночью были дела поважнее.
На часах уже больше полудня, когда я просыпаюсь от волчьего голода. Все, больше ни одной пилюли. Эд предупреждал, что добром это не кончится.
Ветра уже нет, но снег так и валит. Прим в школу не пошла – замело дорогу. Они с мамой в комнате за столом рассыпают по пакетам травяные сборы. Этим занятием они так поглощены, что не замечают, как я мимо них прохожу на кухню.
Печка с изразцами, часы-ходики в виде совы, пестрые диванные подушки, новое большое зеркало без признаков пыли… Они еще не знают, что живут в этом уюте последние дни. Вещи-то не отберут, это наше, но от тесноты и угольной пылищи моё семейство уже успело отвыкнуть. Да о чем это я, в самом деле? Снявши голову, по волосам не плачут. У них меня не будет – это главное. А у меня – их. Но все уже решено – и не вчера, а в день Жатвы.
На кухне лежат две сырные булочки – видимо, вчерашние, - но я к ним не притрагиваюсь. Зато тушеные овощи, подгорелые и пересоленные, уничтожаю все и вылизываю кастрюлю до зеркального блеска.
День начался поздно, а успеть надо много. Впрочем, погода все решила за меня. Раз уж все равно из деревни не выбраться, пойду к Хеймитчу, наверняка измученному похмельем. Если он, конечно, не сорвался в Котел и не замерз в сугробе. Хорошо, что в нашем доме есть запас горючего.
На дворе снегу уже кое-где мне по шею. Еще метет, но если оставить все как есть, потом не откопаемся. Беру лопату, сделанную Гейлом год назад, и около двух часов разгребаю крыльцо и двор, пока крепостные стены вокруг дома получаются не хуже, чем у братьев Хоторнов. Работа помогает собраться с мыслями. Теперь можно и в гости. Для начала договоримся о работе для Хейзел, а дальше как получится.
Зная, как неохотно Хеймитч Эбернати пускает новых людей в свою жизнь, я приготовила для него пару фокусов. Спасибо тебе, Эд.
Еще на подходе слышу звон и грохот и вижу мельтешение в окне. Так и есть: ментор переворачивает свой дом в поисках алкоголя. Хорошо, что входная дверь не заперта: сквозь такой бедлам не достучишься, а стекло вышибать не хочется. Хотя простил бы за царский гостинец.
Хеймитчева берлога встречает меня обычной ударной волной запахов. Но я удерживаюсь на ногах и даже радуюсь: в мире хоть что-то осталось неизменным. В комнате все вверх дном - даже кровать разобрана: матрас отдельно, спинки отдельно. Видно, совсем беда.
У порога кухни, почти закрывая дверной проем, высится гора грязной кухонной утвари, обрушенной с полок. Видимо, Хеймитч все двадцать три года вместо того, чтобы мыть посуду, покупал новую. В недрах этой горы что-то ворочается и гремит, но, судя по горестным чертыханиям, издаваемым Хеймитчевым голосом, ничегошеньки там не находит. Все это было бы смешно, если бы не мамины рассказы о том, как люди сходят с ума или умирают от похмелья.
На серебристом цилиндрике вижу выключатель и три кнопки: IN, STOP и OUT. Нажимаю на IN. Они же здесь есть, ведь правда? Их не может не быть.
Я не ожидала, что они появятся так скоро. Целый выводок. Пять хвостов. Рыжие, веселые и упитанные. Деловито шевеля усами, взбираются по склону горы и, в отличие от хозяина, что-то себе находят. О, да их уже больше. Непуганые. Это вам не Третий дистрикт.
Дождавшись, когда гости поднимутся на нужную высоту, я здороваюсь, перекрикивая стенания и грохот:
- Доброе утречко! Хозяин дома?
Крысы хоть бы ухом повели. Или свисток отключил им инстинкт самосохранения, или просто такие наглые.
- Охххх. И тебе не хворать, солнышко. – Баррикаду сотрясает тяжкий вздох. - Принесла выпить?
Я выразительно постукиваю по бутылке белого кочергой. Если что, ей же и отмахаюсь.
Хеймитчева голова вмиг возносится над завалом, чтобы увидеть прямо перед собой усатую крысиную морду.
Секунду или две он стоит столбом, забыв о поисках, потом с грохотом падает, и лавина грязной посуды погребает его под собой. При попытке выбраться одна из кастрюль звонко бьет Хеймитча по голове, отчего его взгляд проясняется. Извергая сложнейшие матерные конструкции, не известные даже в Котле, вспомнивший боевое прошлое ментор поднимается и начинает швырять чем попало в разбежавшихся крыс. Ни одна тварь не задета, зато ядреная картофелина больно попадает мне в плечо. Но я не спешу нажать на кнопку. Крысы еще нужны.
- Хеймитч, ты уж целься прямо в меня, - хнычу для виду, потирая ушибленное место. – Тогда, может, в крысу попадешь.
- Не вижу разницы, – рычит ментор, прицеливаясь чугунной сковородкой в белый свет.
- Тогда пусть крысы тебе и наливают. – Делаю вид, что ухожу.
- Э-э-э, куда?! – Крысы забыты, ментор идёт на меня со стаканом наперевес.
Жалость в моем сердце берет верх, и я наливаю ему на два пальца белого в мутную щербатую посудину, которую не мыл никто и никогда.
- Это не белая горячка, Хеймитч, - успокаиваю ментора, пока он занюхивает выпивку рукавом. – Они настоящие. Я тоже их вижу. И я настоящая. И грязь у тебя в доме настоящая. Посмотри, мы тут стоим, а они уже в мешке с картошкой, и им на нас плевать.
Крысы действительно собрались в кучу и плотно занимаются картошкой. О мешке говорить не приходится: изгрызен в лоскуты.
- Погляди, они тебя совсем не боятся. Они к тебе привыкли. Ты для них такая же крыса. – Выдержав паузу и сделав страшные глаза, добавляю: - Они небось по ночам и в постели твоей греются…
Крысы в постели - извечный кошмар Шлака. В отличие от чудовищ в подполе - реальней не бывает. Зимними ночами они постоянно залезали греться к людям под одеяла. Если их невзначай утесняли, ворочаясь во сне, то могли и укусить. Ладно за руку или за ногу, а если за другое место?
Кажется, подействовало. Детский страх – самый сильный.
- Что ты предлагаешь? Завести кошку? Пробовал, сбежала. Налей еще…
- Кошка – не выход. У тебя столько крыс, что они ее сами съедят. Нужен человек, чтоб следил за порядком.
- Человек тоже сбежит.
- Не сбежит. У нее маленькие дети, а тебе все равно деньги девать некуда.
- Вот как? - Хеймитч забирает у меня бутыль и громко отхлебывает из горла. - Солнышко, а ну пойдем во двор. Поможешь старику к приходу этой леди расчистить снег.
Правая рука ментора держит бутыль, а левая грозно шевелит пальцами, как будто хочет схватить и вывести меня за ухо. На всякий случай отступаю за порог:
- Ты только картошкой в нее не кидайся, ладно? Сейчас за лопатой сбегаю.
Быстро же он меня вычислил. Ладно, разговору все равно быть, и лучше сейчас.
Начинаем с крыльца. Работник из похмельного ментора, конечно, еще тот. Он для виду машет пустой лопатой, а снег швырять приходится мне. Как только с крыльцом покончено, приступаем к беседе по душам.
- Я так понимаю, что детей у этой дамы четверо, а старшего я знаю? – Не услышав ответа, Хеймитч разворачивает меня к себе за плечи и говорит прямо в лицо: - Вы собрались в бега?
Я молча показываю рукой за дом. Уходим туда и выкапываем в снегу пещеру со стенами в человеческий рост. Теперь нас никто не слышит и не видит.
- Да, собрались. – И прежде чем Хеймитч открывает рот, выпаливаю: - Я знаю, что Тринадцатый жив, здоров и копает под Капитолий. Раз так, то там нам самое место.
Не давая опомниться, пересказываю ему события последних двух суток, исключая свое личное.
Бутыль у Хеймитча с собой, и когда я заканчиваю рассказ, она уже пуста на две трети. Он долго глядит исподлобья, опираясь на лопату, и наконец произносит:
- А ты хорошо подумала, солнышко?
- Хеймитч, если ты видишь дырку в плане, так и скажи. Без солнышек, я не маленькая.
- Дырку, говоришь? Еще какую. Корова со свистом провалится. Ты уверена, что сделала правильный выбор?
При слове «выбор» на секунду вижу перед собой другие глаза – не серые с красно-желтыми белками, а светло-карие, ясные, как звезды над дорогой. Он еще спрашивает.
- Ты о чем? Жить в рабстве или умереть свободными?
- Не о чем, а о ком. Повторяю для глухих и идиотов: ты уверена, что сделала правильный выбор?
Ах, вот ты о чем… о ком, старый крыс. Ну, держись.
- Хеймитч, мне очень жаль, но тебе не быть посаженным отцом. - Я смотрю ему прямо в глаза. - То есть свадьбы не будет. И самого тебя жаль. Правда жаль. Тебя Капитолий сломал об колено, чтоб он за это под воду ушел. А я только вчера закрыла глаза человеку, которого не сломали, у меня еще руки это помнят. Он сделал то, что хотел, и умер свободным. Ты знаешь, что такое несломленный человек? Или забыл за двадцать три года? - Хеймитч очень старается не отвести глаз. - А я хочу видеть его в зеркале. И рядом с собой. Знал бы ты, как может изменить жизнь один-единственный несломленный человек, даже если вы были знакомы всего несколько часов…
- Это ты мне говоришь. – Хеймитч отворачивается. – Да именно поэтому Сноу и затеял весь этот цирк. Вся страна видела, как тебя не могли сломать. Понимаешь, что ты натворила?
- А что я такого натворила? Меня воспитали два человека. Один – отец, другой – Гейл. Они учили меня охотиться, драться и не бросать своих. Главное – не бросать своих. Я просто поступала, как они бы на моем месте. Если бы по-другому – я бы их предала. Все по-честному.
- У Пита тоже по-честному. Он и сейчас тебе спасает жизнь.
Вот и Пита приплел. И я взрываюсь:
- Да что вы заладили: спасает жизнь, спасает жизнь! Какую жизнь? Вот у тебя жизнь? От пьянки до опохмелки, пока не сдохнешь от цирроза! От Игр до Игр, от одной пары детских гробов до другой пары детских гробов! Ты мне хочешь такую жизнь? Посмотри на Пита. Когда-то он был душой любой компании. А сейчас? К нему хоть кто-нибудь приходит? Сидит один в доме, как сыч в дупле, и рисует свои страшные сны. Ладно бы в печке их сжигал, так они у него развешаны по стенам! Какое у нас будущее? Три алкаша в трех загаженных домах – да, в трех! – в этой гребаной пустой деревне, заливающие свои кошмары самогоном? Я не знаю, что ты там химичил за Ареной, но стоило ли ради такой жизни нас спасать?
Я совсем забыла, насколько мы с Хеймитчем похожи. От удара лопатой в глазах вспыхивает электрическая дуга.
- Мало тебе твой папаша ремня выдавал. – Ментор, тяжело дыша, падает в снег и в один глоток опустошает бутылку.
- Он мне вообще ремня не выдавал. А тебе и сдачи давать не хочется. – Отворачиваюсь и со всей силы машу лопатой: убить Хеймитча нельзя – Хейзел нужна работа, а злости у меня вагон, ее надо куда-то девать.
Прихожу в себя, когда прокопан такой коридор, что ментора уже не видно. И не слышно. Надо вернуться - может, ему плохо.
Хеймитч по-прежнему сидит в сугробе. Глаза пустые и отрешенные, бутылка тоже пуста. Поля его шляпы засыпает снег, словно крышу старого сарая.
- Вставай, простудишься. – Пытаюсь его поднять.
- Иди на хер. – От могучего пинка врезаюсь носом в сугроб. Здорово же я его обидела.
Густой снег падает на нашу пещеру. Начинаются сумерки. Долго мы будем так сидеть? Не хватало только рассориться на прощание.
- Прости меня, Хеймитч, - прекращаю игру в молчанку. – Хочешь, еще за выпивкой сбегаю?
Он выдерживает долгую паузу и наконец открывает рот:
- Пожрать прихвати. Вряд ли крысы нам картошки оставили.
Дома уже зажгли свет. На кухне Прим учится готовить. Понятно теперь, откуда взялись пересоленные овощи.
- Спасибо тебе, Китнисс, за то, что съела мою стряпню! – Довольная сестра помешивает что-то в кастрюле. – Не уходи, скоро будет суп с макаронами.
Надо бы сказать что-то доброе, нам ведь так мало осталось быть вместе, но я командую:
- Прим, собери поесть. И выпить. Я к Хеймитчу.
В сумку вслед за новой бутылкой летят вчерашние булочки, краюха хлеба, кусок сыра и несколько соленых огурцов. Вспомнив, как давно не ела, отщипываю полкраюхи себе и жую на бегу.
- Ну и принесла, - ворчит из-под снега ментор. – Как украла.
- Хочешь, пойдем к нам. Прим суп варит с макаронами.
- Ненавижу суп с макаронами. – Хеймитч откупоривает бутылку и прикладывается.
Можно подумать, ему кто-то этот суп варил.
- Ну так что, берешь Хейзел на работу?
- А куда я денусь на хрен. – Он громко откусывает от огурца. - Хоть одно доброе дело в жизни сделаю. Приводи.
Он вылезает из сугроба, отряхивает снег и направляется к дому. Я за ним – надо распугать крыс.
На пороге Хеймитч задает вопрос, которого я ждала и боялась:
- Питу скажешь?
Ответ у меня готов. Он мне совсем не нравится, но другого нет.
- Знаешь… Не смогу. Я не изверг. Скажи ему сам… потом. – И вот наконец-то у меня находятся нужные слова: - Пит хороший парень, но нас с ним соединяют плохие вещи. Их стало больше, чем хороших. Мне правда жаль.
Снимаю с ментора шляпу и околачиваю снег. Войдя в дом, незаметно нажимаю на нужную кнопку. То ли крысы сами ушли, наевшись картошки, то ли по свистку, но их больше не видать.
Остаток вечера помогаю Хеймитчу, устыдившемуся своей вселенской грязи, навести относительную чистоту к приходу Хейзел. Когда пол подметен, мусор вынесен и посуда перемыта, мы выходим во двор.
На крыльце он вручает мне чуть не забытую лопату.
- Попрощаться-то зайдешь?
В свете от окна вижу, что глаза ментора блестят.
- Обязательно зайду. – Пытаюсь улыбнуться. – Устроим мои поминки. То есть проводы… А может, все-таки пойдем к нам?
- Я ж тебе сказал, солнышко: ненавижу суп с макаронами. – Он подталкивает меня в спину: - Иди уже. Не оглядывайся.
Через несколько шагов я все равно оглядываюсь. Его уже почти не видно за стеной густого снега, но я знаю, что он еще долго не уйдет. Мы же похожи.
Прим разварила макароны до состояния клейстера, но я съедаю три тарелки супа, чтоб сделать ей приятное.
Ближе к ночи беспокойство, от которого днем пыталась уйти, наваливается со всей силы. Замотавшись в одеяло, иду к маме и Прим, чтобы до утра с ними остаться. Они не против: наверно, думают, что меня снова одолели кошмары. Все оставшиеся ночи я тоже проведу с ними, пусть даже спать придется на полу.
