Глава 5Саундтрек к главе:
Ólafur Arnalds – Found songs (2009) - 5. Lost Song
Даже бессонница носит твое имя.
q.
POV Финник
За чертой города, на побережье, есть небольшой остров, состоящий из одних скал – высоких каменных глыб, возвышающихся над морем. Лет в пятнадцать, каждый парень Четвертого – не выбивающийся из толпы тихоня, а именно обычный человек – проходит своеобразный обряд посвящения. Кто-то делает это раньше, кто-то после пятнадцати – но не сделать это до двадцати крайне стыдно. Прыгнуть со скалы, да, с самой высокой и желательно как можно дольше продержаться под водой, но это мелочи, в конце концов каждый делает это по-своему. Первый раз я прыгнул в четырнадцать, сразу после возвращения с Голодных Игр, просто решил для себя, что готов к этому, и прыгнул. Это было странное, необъяснимое и пугающее чувство – ты падаешь с огромной высоты в темные объятия океана, и перед самым падением понимаешь, что высота на самом деле не огромна, а ничтожно мала. С невероятной силой ты ударяешься о гладь воды, поднимая всполох брызг, и какое-то мгновение, тебе кажется, что твои ноги обхватывают могучие руки и тянут тебя вниз, на глубину. В эти секунды ты не чувствуешь ничего кроме страха, ты даже замерзаешь не от холодной воды, а от него – заполоняющего твой разум. После Игр я думал, что ничто не сможет испугать меня, но это было слишком самонадеянно. Этот дикий страх я почувствовал под водой, но освободился от него, достигнув поверхности. Это уничтожающее безумие я чувствую и сейчас. Но ничего не освободит меня от него.
Я был уверен, что сегодняшний день не принесет ничего нового, что все происходящее будет идти по старому сценарию, без авторских заметок на пожелтевших страницах. Очередные дети, вряд ли безумные профи, - простые, из бедных семей, набравшие сотни тессеров, перед толпой распрощаются со своей жизнью. Я как всегда выберу парня, но наши тренировки закончатся на первой фразе – обычно уже по ее тону можно почувствовать, способен ли человек победить на Играх. Мэгз так говорит, и я ей верю. А у этих несчастных детей обычно нет стремления, нет веры в себя – да и у кого она будет в такой ситуации?
Но все изменилось в то мгновение, когда я заметил Энни в толпе: то платье, привезенное из Капитолия, выделялось в толпе, притягивало взгляд и как будто заставляло выбрать именно ее. Я почувствовал, что сценарий поменялся – у меня появилось желание спуститься с трибуны и увести ее куда-то в укромное место, глупо, конечно. А потом, казалось, прошло меньше минуты, как я услышал ее имя из уст Вирджинии.
- Зачем ты одела эту дрянь? – нам дали три минуты, чтобы поговорить. Миротворец усмехнулся, сказал, что нам еще хватит времени вдоволь наговориться, а я с порога начал на нее кричать. Она была испуганна и потерянна, и я увидел в ней не привычную для меня Энни, а ту маленькую девочку на пляже. – Немедленно сними эту тряпку! Порви, сожги – что угодно с ней сделай!
Она молчала, даже не плакала. Молча отвернулась к окну, и меня выгнали из комнаты.
Эта сцена до сих пор стоит в моей памяти, и каждый раз я кричу на нее, вместо того, чтобы обнять и пообещать это глупое «все будет хорошо». Кричу, и каждый раз все громче и громче.
- Послушай, - я обращаюсь к ней в первый раз за весь вечер уже после того, как столовую покидает второй трибут с Мэгз и эта надоедливая Вирджиния. – Мы справимся вместе, ты обязательно вернешься домой к отцу и брату… Энни!
Но она убегает, не проронив не слова. А я опять слышу свой крик в голове, укоряющий ее за невинный поступок. Если я виню платье, в том, что оно так страстно хочет вернуться в Капитолий – винить нужно себя, а не Энни. Она могла одеть его в любой день, в любую Жатву, просто я сделал ошибку, когда подарил его. Глупости, а не чертовщина. Да, и я идиот.
Ты вернешься домой обязательно. Вернешься ко мне.
Мне становится холодно, холод и страх теперь неразделимые чувства, и я не могу понять, чего во мне больше, и от чего я чувствую такую дикую боль? Опускаю руку в карман и нахожу там скомканный лист бумаги. Письмо, которое я начал писать сегодня утром и хотел отдать Энни после Жатвы, но так и не закончил. Судьба решила, что оно не понадобиться. Везде свои знаки.
Я открываю дверь ее купе, надеясь, что она не заперла замок, и дверь бесшумно отъезжает. Передо мной предстает небольшая комната, залитая лунным светом – сколько я пробыл один в столовой? Впрочем, это не имеет значения. Я осторожно сажусь на край кровати, боясь ее разбудить, но замечаю на себе пристальный взгляд пары изумрудных глаз.
Это последняя ночь, когда мы можем поговорить наедине, без свидетелей, камер или перешептывающихся капитолийцев. И она это понимает не хуже меня. Но мы молчим, не потому что говорить совершенно нечего, а потому что все и так уже понятно. Она ведь не поверит в слова о том, что все вдруг станет хорошо, что за несколько тренировок она научится управляться с оружием или подготовиться к тому, чтобы одним ударом лишать человека жизнь – лишать его целого мира одним уверенным движением. Нет, моя Энни никогда не поверит, не поймет и не признает подобного, даже за цену своей жизни.
- Ты будешь здесь? – проходит около часа, когда, наконец, слова разрезают окутавшую нас тишину. Я треплю ее по волосам и киваю с улыбкой, мне почему-то совсем ни хочется отвечать, она ведь и так все понимает. – Не уходи никуда, хорошо?
Она прижимается ко мне, накрывая мои колени мягким одеялом, и кладет на него свою голову. Несмотря на все она улыбается, но совсем не так как раньше – как будто у нее нет другого выхода, и все, что она может, улыбаться.
- Мне очень страшно, Финн, - Энни берет меня за руку и прижимает ее к своей груди, - ты точно никуда не уйдешь? Когда ты рядом мне спокойнее.. Понимаешь, я, как и раньше чувствую себя в безопасности, - она усмехается, но по ее щеке скатывается маленькая хрустальная слезинка, - чувствую, что мы еще дома, и все в порядке. Как будто ничего и не было, и весь сегодняшний день какой-то странный сон. И я очень хочу заснуть прямо сейчас и проснутся в своей кровати от камня, разбившего мое окно. Помнишь?
- Все обязательно так и будет, - я глажу ее по волосам, и меня чуть ли не трясет от собственной лжи. – Мы вернемся домой очень скоро, и ты, и я. Веришь, Энни?
И я не верю. Но девушка уже спит, и я, боясь разбудить ее случайным движением, не смею пошевелиться.
Были ли мы с тобой счастливы? У нас было все, чтобы быть счастливыми. Но мы несчастны. Может быть, осталось несколько дней, успеем ли мы узнать, что такое счастье?
Моя Энни, девочка, в чьих волосах запуталось море, чей смех похож на прибой утренней волны, что тебе снится? Какую музыку ты слышишь сейчас в своей голове? Я надеюсь, что сегодня тебе приснится море.
Она улыбается, может быть, в последний раз, и от этого мне становится невыносимо холодно.
Она такая чистая, совершенная – в лунном свете ее кожа приобретает еще более бледный оттенок, а в контрасте с темными волосами выглядит немного пугающе. Я наблюдаю за ней: за ее недвижимым лицом, закрытыми глазами и чувствую холод рук, и уже боюсь. Говорят, сон – репетиция смерти, и сейчас эти слова кажутся слишком правдивыми. В голове на мгновение появляется желание разбудить ее и проговорить о чем-нибудь до самого утра. Но глупости, глупости. Она должна отдохнуть, завтра будет очень тяжелый день. Теперь каждый следующий будет тяжелее и ужаснее предыдущего.
Действительно ли я хочу, чтобы Энни вернулась? С Игр нельзя вернуться нормальным человеком, со своими старыми взглядами, мыслями и желаниями. Игры меняют людей и порой до неузнаваемости, физические и душевные раны, которые никогда не заживут, не исчезнут. Они даже не затянутся коркой, превратившись в шрам, а будут куском разорванной плоти, которая будет кровоточить и гноится всю жизнь. Все, совершенно все шестьдесят девять победителей вернулись израненными. Они вернулись не победителями, а побежденными. А на Голодных Играх, как известно, слово побежденные несет значение убитые. Все мы умерли еще там, на своих Аренах, и возвращаемся туда каждую ночь, и умираем заново.
Хочу ли я такой участи для моей милой Энни? Сможет ли она это вынести? Мы попытаемся справиться вместе, но попытка вряд ли окажется удачной. А если она… нет, я даже в мыслях не могу произнести это слово. Она подарит нам обоим свободу в этот момент. Подарит новую жизнь, стремление к неизвестному.. Может по ту сторону занавеса и есть настоящее счастье? Чистота, невинность, радость? Может, там нет этих ярко-алых, бархатных рек, разливающихся по гнилой земле? Нет человека с лицом змеи и омерзительным запахом крови? Если так, то никто не сможет меня остановить.
