Глава 5. Пулеметы на крышахНочью мне приснился страшный сон. Я одна, в пустом доме, сижу у холодной печи. По углам паутина клочьями, как у Хеймитча, в темноте светится белым ничего не показывающий экран телевизора, и вдруг чей-то голос объявляет, как на вокзале: «Никто не вернется». Ни смертей, ни крови, ни чудищ, ни убийц. Просто никто не вернется. И самой до них не добраться – они так далеко, что дойти жизни не хватит. Но лучше уж провести жизнь в дороге к любимым людям, даже если встреча не обещана. Это был первый мой кошмар, в котором я сама что-то решила. И от этого из кошмара он превратился в просто сон. Я собрала рюкзак, вышла из дома и проснулась.
Рассвет встречаю на крыше, как дозорный на крепостной стене, только вместо ружья снеговая лопата. В утреннем свете деревня кажется покрытой не снегом, а земляничным кремом из Капитолия. Я бросаю этот снег вниз, лопату за лопатой, как будто это всамделишный приторный крем, от которого не терпится очиститься. Снежные шапки на домах хороши лишь на открытках, в жизни от них чем скорее избавишься, тем лучше. А вот соседей, похоже, завалы снега совсем не беспокоят. Пит, судя по следам, еще вчера ушел в город и пока не возвращался. Хеймитч раньше полудня не просыпается, да и что с него толку. А в остальных домах привидения уже легли спать. Наш дом – единственный, выглядящий жилым. Ох и тоскливое это место – Деревня Победителей, особенно с высоты…
С утра стараюсь быть настолько хорошей дочерью, насколько это слово вообще ко мне применимо. Мама и Прим давно привыкли к тому, что я могу даже тарелки за собой не помыть и рухнуть спать, не говоря уже о более важных вещах. Ну хоть вчера двор от снега очистила. Раньше от меня была польза в хозяйстве, сейчас – никакой. Разве что этот дом, век бы его не видеть.
Покончив с крышей, до полудня укрепляю оборону нашего двора, превращая снежные стены в крепостной вал. Когда работаешь, на душе не так погано. Выбрать бы хоть раз в жизни между «плохо» и «хорошо». А то ведь всегда получается только между «плохо» и «очень плохо».
Мама занята своими аптечными делами, когда я захожу к ней на кухню. Не потому, что со вчерашнего вечера не ела – кусок не лезет в горло, а просто с ней побыть. Просто помолчать – не хочется, чтоб наши с ней последние сказанные друг другу слова попали в недобрые уши. Но поговорить надо, поэтому, допив чай в тишине, предлагаю чужим голосом:
- Мама, пойдем встретим Прим из школы…
Дорогу еще не расчистили, но единственный в дистрикте бульдозер уже проехал по целине и проложил колею в город. Сегодня очень хороший день. Буран прекратился, небо очистилось от снеговых туч, вовсю светит солнце, в мире нет красок, кроме ярко-голубой и искристо-снежной. Живи и радуйся.
Мы идем, не торопясь, наслаждаясь погодой и чистым снегом, еще не засыпанным угольной пылью. В городе ее меньше, чем в Шлаке, а в деревне меньше, чем в городе, но все равно она есть. Снег искрится на солнце, как будто мы не на земле, а на сахарном облаке. Можно забыть обо всем и любоваться этой красотой – даже, наверно, нужно, ее в нашей жизни все-таки очень мало, - но если не поговорить сейчас, потом не будет случая. Я смотрю на маму и начинаю чувствовать, что она сама ждет этого разговора. Наверно, обо всем догадывается, как Хеймитч. Мне становится не по себе: сколько еще людей догадывается?
Я набираю в легкие пока еще чистого воздуха и начинаю:
- Мама, мы с Гейлом уходим в леса. Я больше не могу.
Она не отвечает. Долго не отвечает. Она ведь уже однажды меня похоронила.
Испугавшись, что она снова впадет в ступор, я хватаю ее за плечи и начинаю трясти:
- Мама, вам ничего не грозит. Мы все продумали. Мы разыграем свою смерть. Вам останется только горевать так, чтоб все поверили… Мама, ты тоже когда-то променяла сытую городскую жизнь на другую. Ты это сделала, хотя тебе ничто не угрожало. Ты просто очень любила папу… Ну скажи что-нибудь, не молчи!
Проходит несколько самых тяжелых минут в моей жизни, прежде чем она начинает говорить. Без упреков, без сожалений – спокойно и по делу, как Эд перед смертью:
- Возьмите с собой хорошую аптечку. Бинты, нитки, иголку. Я научу тебя зашивать раны. Пока есть время, будешь учиться всему… ну, чему успеешь. И еще… вам же детей пока не надо, правда? Я научу, как и с этим быть.
Я готова провалиться сквозь снег. Матери откуда-то все всегда знают - особенно то, что больше всего стараешься скрыть.
- А дом этот, - продолжает мама, глядя куда-то мимо, - никогда мне не нравился. Не зря и кот в него не идет. Пусть в Шлаке грязно, зато среди людей. А что вы уйдете, я всегда знала…
- Этого даже я не знала…
- Я это знала, как только впервые вас увидела вместе пять лет назад. Так что это был вопрос времени. Я была готова. А Игры просто все ускорили.
Мы входим в город и замолкаем. Не только из осторожности - для того, что мы видим, у нас просто не находится слов. Позорного столба и виселицы новому начальству показалось мало – на крышах установлены пулеметы, как будто началась война.
Если мы здесь задержимся - возможно, и начнется... Вот что Эд имел в виду. А может, кое-то пострашнее - не успел рассказать. Только предупредить.
- Беги скорее в Шлак, - подталкивает меня мама. - Проверь, все ли там... в порядке.
Первое, что вижу, подходя к дому Хоторнов – мощные заряды снега, летящие из-за крепостной стены на поражение. Попадет – не встанешь. Так швыряться может только очень сильный человек в очень скверном расположении духа.
Сама не своя, влетаю во двор и натыкаюсь на Гейла как раз в момент очередного броска.
Он без слов сгребает меня в охапку и крепко держит, как будто пытается закрыть от чего-то страшного. Я освобождаюсь и спрашиваю, глядя ему в глаза:
- Что происходит?
Новости падают, как кирпичи.
- Шахты закрыты. Говорят, до особого распоряжения. У мамы тоже нет работы. Мальчишки с утра всех обошли – у людей нечего отдать в стирку. Все у них, конечно, есть, просто боятся с нами связываться. А тут еще и мелкая заболела. Мама говорит, у нее корь начинается. Беда одна не ходит…
- Ну, одной-то бедой у вас уже меньше. – Мне очень хочется, чтоб у него стали другие глаза, не такие страшные. – Я договорилась с Хеймитчем. Мы сейчас к нему пойдем, а ты посидишь с Пози…
Но у него голова занята другим.
- Ты видела, что на площади? Пулеметы на крышах. На крышах!
- Ты ходил в город?
- Ну да. Хотел заработать на уборке снега. В управе мне как родному обрадовались. Давай, говорят, Хоторн, мы тебе уже место в камере приготовили. Оформим – и маши лопатой хоть до весны. Теперь у них снег чистят арестанты, а не вольнонаемные. В самом деле, зачем платить людям за работу, когда закрыл сколько надо здоровых парней – и все дела. И пулеметы на крышах… Ты бы этих стрелков шутя сняла, как ворон с забора. Даже я бы снял. Видела, как они расселись? По периметру площади. Как будто кто-то нарочно придет и под их пули подставится…
- Значит…
- Они там не для того, чтоб отстреливаться. – На Гейла страшно смотреть. Еще немного, и он на эти пулеметы пойдет с голыми руками. – Они для того, чтоб расстреливать людей. Много людей. Десятки и сотни. Понимаешь?
Я могу только ответить:
- Знаешь, давай не будем гадать. Найдем Дария и расспросим. Нам-то он врать не будет.
Мы договариваемся так. Я веду Хейзел в Деревню – на новую работу и к маме за лекарствами, потом жду Гейла в городе, мы ищем Дария в Котле или где-нибудь еще, а там видно будет. Более-менее успокоившийся Гейл возвращается к своему занятию, а я захожу в дом.
Хейзел и малышка, видимо, только-только задремали. На стук двери обе открывают глаза. Минут пять уходит, чтобы снова укачать Пози. На лице и руках у нее сыпь, глаза воспалены, нос заложен, дыхание тяжелое. Да, очень похоже на корь. Еще бы, с грязным бельем какую только болезнь в дом не затащишь.
Какая я дура… Долго бы она протянула в лесу?
Пока Хейзел возится с дочкой, завариваю им травяного чая и вижу, что в доме почти нечего есть. Пайковой сечки хватит на два раза каши сварить, а дальше? Хоть ворон стреляй. Надо в лес, а как? Поймают – и не нужно будет изображать покойников, станем настоящими в лучшем виде. Ладно, завтра или на худой конец послезавтра получу деньги, и проблема решится, а пока вместе с лекарствами соберем кое-какой еды, чтобы продержаться эти два дня.
На встречу с новым боссом Хейзел надевает все самое лучшее. Сколько ни убеждаю ее, что Хеймитчу Эбернати красота до лампочки, особенно с похмелья, все без толку. Пусть не думает, что в Шлаке живут замарашки – и все тут. Не помогает даже то, что сам он из Шлака.
Оставив Пози на попечение старшего брата, выходим со двора: я чучело чучелом, в папиной куртке на несколько размеров больше, и Хейзел в парадной шали, как плывущий по снегу розовый куст.
Не успеваем выйти из поселка, как мне прямо в лоб летит вопрос:
- Ну и как вы теперь?
- Что – как?
- Как вы будете оба? – переспрашивает Хейзел и поясняет, как маленькой: – Тебя же просватали в прямом эфире. Любая собака в стране знает, чья ты невеста. Ты что, и вправду замуж пойдешь? Ведь нет.
- Конечно, нет. Ты меня знаешь.
- Да и мой тебя не отдаст. Я уже устала бояться, как бы он чего не вытворил. Он и сам устал. С самой Жатвы живем как на пороховой бочке…
Вот оно что. А ведь ничем себя не выдавал. Ну, почти ничем. Я не видела, что творилось у него в душе. Не хотела видеть, отворачивалась. Со мной он старался держаться, но дома-то шила в мешке не утаишь…
- Раньше еще ничего, - подливает Хейзел масла в огонь, - а сейчас боюсь, что доиграется до тюрьмы или петли…
Сказать ей, что ли? Нет, без Гейла нельзя.
- Были бы живы ваши отцы, - продолжает она, - они бы сказали: валите-ка отсюда, ребята. А почему бы нет? В лесах вы не пропадете. Дети ваши, правда, дикарями вырастут, да и с женихами-невестами для них будут сложности…
- Ничего, - смеюсь я, - они невест себе украдут. Или женихов. Ночью проберутся за забор и стащат из кровати.
Ну вот, еще один догадавшийся. Хоторны совершенно не умеют врать, а чутье у них на уровне телепатии. Сами прозрачные и других видят насквозь. Порода такая.
Войдя в город, закрываем рты на замок. Стараемся обойти площадь переулками. Остаток пути проходит в разговорах о детских болезнях и школьных отметках - к нам с Гейлом уже не возвращаемся.
Хеймитч только что продрал глаза. Вчерашний запас он уже прикончил, и его трясет от похмелья. Хорошо, что я по пути забежала домой за еще одной бутылкой.
У похмелившегося ментора при виде красивой женщины в его доме просыпается что-то похожее на стыд. Он даже пытается причесаться. Задача не из легких, если учесть, что последний раз он это делал еще в Туре Победителей. В неравном бою с колтунами на голове единственная расческа Хеймитча погибает смертью храбрых.
- Не трудись, - вмешиваюсь я в процесс наведения красоты. – Хейзел умеет стричь. Она всех своих детей сама подстригает, и старшего тоже.
При упоминании о старшем Хеймитч кривится, как от прострела, но сдаться в руки Хейзел соглашается.
Оставив их договариваться, бегу домой за едой и лекарствами, сразу натыкаюсь на Прим и вижу, что она уже все знает. Она ничего не говорит – нельзя, просто смотрит на меня, как на живого покойника. Я выдерживаю этот взгляд, стараясь думать о другом: как переправить в Шлак мешок с макаронами.
Одной рукой я набиваю сумку всякой всячиной, а другая сжимает ее ладонь. Большего мы в этом проклятом доме не можем себе позволить.
Мешок привязываю к санкам веревкой. В конце концов, обратно его никто не потащит, а я не повезу. Прим идет меня провожать.
- Я за вас. Давно нужно было это сделать. – Это первые слова, которые она мне говорит, когда мы отходим от дома на безопасное расстояние.
А потом ей удается найти то самое, что мне так отчаянно нужно и ставит все на места:
– Я в вас верю. Вы не просто выживете – вы вернетесь с победой.
Для меня эти слова волшебные. Больше никто на всем белом свете не смог бы такого сказать - только моя сестренка.
Нас догоняет довольная Хейзел: к работе она приступает завтра, а сегодня Хеймитч ей уже выдал неплохой аванс. В городе мы разделяемся: она домой с санками, лекарствами и прочим добром, а я в условленное место - на школьный двор.
Через полчаса появляется Гейл, и для начала мы направляемся в Котел.
Не успеваем пройти и пару кварталов, как видим в небе такие мощные клубы черного дыма, что нам становится ясно все и сразу.
- Котел подожгли, - подтверждают нашу догадку старики у керосиновой лавки.
Одного деда мы знаем: торговал в Котле всякими полезными железяками собственного изготовления. Он успокаивает нас: никто не пострадал, нашлась добрая душа, которая всех предупредила, благослови господь ее рыжую голову. И народ вовремя разбежался - а так сожгли бы прямо с людьми, с них станется.
- Дед, а ты эту рыжую голову давно видал? – интересуется Гейл. – Не мешало бы ей заработать еще парочку благословений.
- Вот он идет. – В самом деле, это Дарий. Белый мундир вымазан сажей, шлем в руке, голова так и цветет на снежном фоне. Поднимается вверх по улице. Заметив нас, ускоряет шаг. Мы бежим навстречу.
- Вот вы где. А я вас ищу. – Обменявшись с Гейлом рукопожатием, быстро докладывает обстановку.
Тред со вчерашнего дня мучается язвой. Может, от местной пищи, а может, помог кто. Главное – ему сейчас не до службы. Но от этого не особенно легче. Новая команда, которую он привез, чистые звери. Ты сама одного такого завалила, Китнисс, тоже воображал себя крутым. Прежний личный состав скоро куда-то отправляют. Говорят, в Четвертый. Хоть в море искупаемся. Но еще две недели есть. Про охоту забудьте: всех шмонают, и старых, и малых, поймают хоть с дохлым воробьем – убьют на месте. Сам Дарий до окончания службы патрулирует забор. Вроде как в наказание. В патруле еще двое, но их всегда можно отправить погреться. Так что если сильно надо, можете разок сходить в лес. А главное – скоро по забору пустят круглосуточный ток. Привезли мастеров, они уже переделывают схему на автономное питание. Как закончат – прощай, лес, навсегда. Все, я побежал, вы меня не видели.
Целое подразделение Катонов и Мирт. Вот счастье привалило.
Некоторое время мы молчим и соображаем. Хотя картина ясна и так.
Первой иду я, а не Гейл. И скоро.
