Глава 5— Мне нужен мистер Паркер и две цветные женщины, — сказал Стрэндж, появляясь из тумана.
Исключения ради у него за спиной болтался плащ, и Питер бы сотку поставил на то, что Стрэндж специально его подговорил. Ради эпичного возникновения.
Стрэндж огляделся и недовольно спросил:
— Где, собственно, все?
Питер пожал плечами, с трудом не буркнув: “Что, повыпендриваться не перед кем?”
— Да кто где, — вяло ответил. — Фьюри засек какого-то мужика, который у них в их суперсекретной базе как суперопасный хрен числился чуть ли не вечность, и сказал, что он себе руку отгрызет, если сейчас его не скрутит. Профилактики ради, то есть, так он сказал. Собирался ему затереть что-то о возмездии и искуплении, на случай, если тот тип тоже считает, что он на том свете… Вот, а Квилл с Барнсом отлавливают этих, поехавших.
— Они не поехавшие, они трансформирующиеся, — строго поправил Стрэндж. — Что я говорил насчет упрощения формулировок?
Боже, опять у него этот взгляд учителя, которому ты месяц не сдаешь домашку. И еще колу пролил на его новый пиджак. Как же действует на нервы. Если б Питер сам был магом, он бы сейчас расщепил Стрэнджа на атомы и собрал назад в какую-нибудь неговорящую человеческую баранку... Можно и паутину на него навертеть, но потом снимать запаришься, ну и как-то неловко выйдет.
— “Суперопасные хрены” они и есть суперопасные и хрены, вы хуже тети Мэй с этим вашим пунктиком, — проворчал Питер, протягивая руки к костру. — Вы б послушали, как Квилл говорит...
Горела автомобильная шина с мшистыми корягами внутри, воняя и дымясь. Питер вытянул это зрелище из каких-то смутных воспоминаний — тогда, кажется, они с Нэдом впервые выбрались на вечеринку, им было по тринадцать, что ли, и социальное давление оказалось непомерно сильным, а пиво — дешевым и охренительно крепким, и вот потом они на заднем дворе жгли всякую ерунду в покрышках. Про социальное давление потом причитала, конечно, тетя Мэй. “Питер Паркер, умоляю тебя, выкрась волосы в зеленый и проколи пупок, только не алкоголь и наркотики!”
Сейчас бы она сказала “только, упаси тебя господь, не Мстители”.
— Квилла держит горечь утраты, — вернул его к действительности Стрэндж, сверкнув глазами. — На него типичная техника безопасности не распространяется. Он может скандировать древнегреческие гимны, а может лечь лицом в траву и ни с кем не разговаривать — трансформация его не затронет.
— Круто ему, — не выразил энтузиазма Питер.
Стрэндж говорил как всегда четко и неторопливо, этим своим чарующим голосом, как сказочник на детском утреннике, но Питеру сейчас как-то не хотелось хлопать в ладоши и скакать вокруг. После того, как его чуть не придушила какая-то зеленая дамочка, ему и моргать-то было лень.
...Питер после того сеанса связи очнулся от того, что Барнс окатил его водой из какого-то железного ведра.
— Порядок, парень?
Ну, тогда, то есть, Питер подумал не “Барнс и ведро”, а “какой-то левый мужик и долбаное, мать его, ведро”, как-то так. И когда Барнс почуял неладное и позвал Фьюри, а тому зачем-то срочно понадобилось посмотреть, нормальные ли у Питера зрачки, для Питера это все выглядело так, что до него докапываются два каких-то озабоченные старпера. Которых он впервые в жизни вообще видит.
А потом Барнс полчаса его допрашивал, заставляя вспоминать всевозможную муть — имя первой школьной училки, любимое кино тети Мэй, из чего состоит классический чизбургер, — и угрожал достать из тумана еще одно ведро воды, если Питер будет оказывать сопротивление.
— Так, а что насчет первого танца с классной девчонкой? Как это было? — Барнс вел допрос, валяясь на земле и безмятежно улыбаясь, но таким оскалом, что принять его за нормального добродушного парня не смог бы и младенец. — Эй? Так, парень, эта пауза — это ты не помнишь или, не пугай меня, еще не дозрел до девчонок?
— Это я вспомнил, кто вы такой. И можно мы уже сменим тему, мистер Барнс? Я тут недавно видел вашего приятеля, кстати, кажется, и он был какой-то мрачный и занудный.
— Как всегда, ничего нового.
Так вот, если Стрэнджу нужны зрители, пусть отыщет кого другого. Фьюри, например, он тут главный, ему не отвертеться. А Питер — Питер посидит у костра. В одиночестве.
Но Стрэндж и “заткнуться” — это как Кэп и “веселье”, ага. Стрэндж продолжал болтать.
— Да, Квиллу повезло, он из тех сентиментальных упрямцев, которые свое горе считают за сокровище. Абсурд по большому счету, но благодаря этому Квилл сейчас — скала. Несколько ноющая и сверхдраматичная, но скала, и камню души его личность так запросто не растворить.
Питер невпопад кивнул и, подобрав с земли теплую щепку, кинул в костер.
— А ты эмоциональный подросток на этапе поиска. Себя, смыслов, ответов, бла-бла — сплошные американские горки. Потеряешь концентрацию, расслабишь мозги — и ремень безопасности не спасет. Это понятно?
— А?
— Боже мой, — закатил глаза Стрэндж, — для кого я это вообще говорю. Мистер Человек-паук, вынь из ушей беруши!
Питер в ответ шмыгнул носом и пнул прогоревшую шину.
Нет, Стрэндж вообще-то неплохой тип, даже учитывая эту его дурацкую привычку болтать ему одному понятную ерунду, но... Он когда-нибудь вообще затыкается до того, как у собеседника шарики за ролики заедут?
Костер затрещал и поблек. Туман всасывал его через невидимую трубочку, как оставшуюся на дне пенку от кофе.
Пару секунд Питер представлял, как сейчас пошлет Стрэнджа куда подальше, навспоминает себе новый костер, нормальный, чтоб без вони, и просидит около него столько, сколько захочет; а потом вздохнул и сказал:
— Простите. Но я вот вообще не понял, что там было у вас про камень и вот это все, которое вы говорили, можно еще раз и нормально, и вот без нотаций, ладно? И, э-э, упростите, ладно? Знаете, как будто вам надо эссе уместить на одной странице и обязательно шестнадцатым шрифтом.
Стрэндж хмыкнул.
— Ладно, Питер. Мы внутри камня души. Достаточно просто?
— Э-э… Ну вот сейчас можно и поподробнее, — подумав, сказал Питер.
Стрэндж шагнул к нему, и из тумана сформировался черный кожаный диванчик с клетчатым пледом, накинутым на спинку, и ворохом каких-то скучных журналов. Стрэндж махнул на него рукой, как на надоевшего кота; он вообще не любил сидеть, это Питер сразу заметил.
Сидя, наверное, эффектным выпендрежником выглядеть сложнее.
— Это, если желаешь, можно сравнить с огромным, безграничным желудком, скажем, удава, в пасть которому запихнули миллиарды кроликов, — сказал Стрэндж. — И рано или поздно пищеварительные ферменты начнут работать.
Питер представил и промолчал, потому что его вдруг замутило. Не от картинки даже, где в желудочном соке тают кроличьи шкурки, а от того, с каким шизофреничным торжеством Стрэндж вот это все вещает.
Как будто открытие века совершил и презентует свой доклад на каком-то всемирном сборище.
— Отличие, впрочем, фундаментальное: этим пространством руководит не мозг, обремененный скрижалями человеческих генов, а вполне себе живая человеческая душа, благодаря которой это пространство… Ну, если снова упрощать, разморозилось. Развернулось. Проснулось.
И тут до Питера наконец-то дошло.
— Танос пробудил камень, — вспомнил он, — что-то такое она сказала… Погодите, цветные женщины — это вы про, э-э-э, ту зеленую мисс, которая Гамора? А кто вторая? Погодите... — Лень внезапно куда-то подевалась, как и желание умереть, свернувшись клубком у костра в долбанном Нигде. Питер почти физически почувствовал, как заискрило в мозгах, и затараторил: — Вторая — это Алая ведьма, типа зеленый и красный, да? Но постойте-ка, тогда выходит, что эта ваша душа… Постойте, но мы же не у нее в душе, правда?"
Стрэндж посмотрел на него своим фирменным “умоляю, не тормозите”-взглядом, и Питер торопливо исправился, подскочив:
— Нет, ну конечно, это же было бы совсем уже нереально… Значит, просто внутри камня… Охренеть физика в отстое! Слушайте, это как пояс Ориона из “Людей в черном”, вселенная в стеклянной фигне, это же охренительно, и этот пояс, то есть камень с ней как-то связан, с той зеленой, и все потому что Танос зафейлил что-то где-то там, когда…
— Когда убил свою дочь, — медленно и торжественно сказал Стрэндж, мужественно дождавшись, пока словесный поток Питера дойдет до нужной точки, — и не удосужился заглянуть в инструкцию по эксплуатации артефакта, который приходится ровесником Вселенной.
***
Всю эту муть про древние артефакты и технику безопасности Стрэндж попытался задвинуть и Фьюри с Барнсом, но у него не прокатило. Барнс зевнул и сказал:
— Круто, мощная штука.
А Фьюри плюнул тонким материям в лицо и подытожил:
— Ты ведешь к тому, что мы можем элементарно вылезти из этого камня наружу, так?
Питеру показалось, что Стрэндж сейчас проклянет их всех насмерть — у него даже глаза засветились и ноздри раздулись, и почему-то представилось, как мистер Старк на это все закатывает глаза и говорит: “Так, ведьмочка, а можно без спецэффектов? Потом поиграешь в Гарри Поттера”.
— Нет, мистер Фьюри, “элементарно” мы тут ничего не можем, — Стрэндж потер переносицу, — но с приложением некоторых усилий…
— А прикиньте, что будет, если мы такие выберемся из камня и останемся такого же размера?! — подал голос Питер. — Как в том фильме, где один папаша…
— Я смотрел, — серьезно сказал Фьюри.
— Про что там? — спросил Барнс.
— Там один чувак изобрел прибор-уменьшитель и всю свою семью уменьшил до размеров букашек…
— Нет, это были его дети, — поправил Питера Фьюри. — Чувак ничего не знал.
— А, точно.
Барнс присвистнул.
— Нам что, такое грозит? Это, конечно, прикольно, как выражаются теперь, и я бы даже не отказался, но…
— Но нам это совершенно точно не грозит! — прогромыхал Стрэндж, воздевая к ним руки, как римский царь к бушующей толпе идиотов, не внемлющих слову его. — Мистер Паркер, вы сейчас даже не “букашка”, вы настолько минимальная величина, что практически не существуете, более того, вы с каждым мигом все активнее перестаете существовать, остается лишь сгусток древней первоэнергии, так что закроем, бога ради, этот марафон кино-ассоциаций!
Барнс переглянулся с Фьюри, и они как-то удивительно синхронно хмыкнули.
— Ладно, Стрэндж, давай дальше говорить на твоем языке.
— На языке пафосных прибауток, — пояснил Барнс.
Над головой у него покачивался от несуществующего ветра большой зеленый зонт с эмблемой какой-то неизвестной пиццерии. Питер все пытался понять, чье это воспоминание — вот эти деревянные столы, плетень с искусственными подсолнухами и гигантская чашка какао на столе, — но все делали вид, что никакого отношения к этому не имеют.
Вообще-то, будь у Питера немного больше свободных мозгов, чтобы о чем-то задумываться, он бы заметил, что они тут все как-то удивительно не парятся. То есть, ну, почти совсем.
Фьюри вот сверкает единственным глазом направо-налево и шастает по туману, подметая землю полами пижонского плащика, и выглядит иногда так, словно попал в Диснейленд и идет покупать сладкую вату у Микки-мауса.
Барнс — тот и вообще подозрительно щедро ухмыляется и, только выдается минутка, падает на зеленую лужайку и пялится в небо; ну, то есть, только эта минутка выпадает, и лужайка сама кидается ему под ноги. “Это нормандский лес, — говорит он. — Ты мне солнце заслоняешь, подвинься, ага?” Еще Барнс присматривает за Квиллом. Питер сначала думал, что это Барнс так следит, чтобы тот опять не накосячил, как в прошлый раз, но потом Барнс как-то сказал, что Квилл ему нравится и похож на простых ребят из его юности.
Вот Квилл — тот еще как-то тянул на того, кто от Белого Нигде не в восторге, но Питер подозревал, что Квилл из тех парней, которые в принципе ловят кайф, когда ноют на каждую отстойную мелочь вокруг.
Про Стрэнджа и говорить нечего — у него тут счастливые каникулы.
Наверное, это как делать селфи на фоне рухнувшего с моста поезда, если никто не пострадал. Сначала орешь, как ненормальный, а только осознаешь, что руки и ноги на месте и вас чертовски пронесло, и все — можно шутить и выкладывать фотки в твиттер.
Интересно, у Стрэнджа есть твиттер?
Стрэндж покосился на Питера так, словно эту мысль про твиттер прочел у него на лбу. Да ладно вам, мистер волшебник, мы же на самом деле над вами не смеемся, просто стрессуем маленько, а у вас классный плащ и вы не обидчивый.
— Самая главная пафосная прибаутка, мистер Барнс, звучит так: “и однажды они уничтожили камень изнутри и обрели свободу”, — сказал он и неожиданно протянул руку к сиротливо стоящему посередине стола какао. Покачал стакан в руке, надеясь убрать остывшую пенку, и сделал глоток.
Барнс подумал и кивнул:
— Звучит неплохо. Даже как-то, знаете, философски-симпатично. Как если бы бабуля сама вылезла из брюха волка. Только бабуле-то небось попроще было?
— Или, напротив, сложнее. У “бабули”, — Стрэндж состроил смешное лицо, не растеряв ни капли серьезности, — были только собственные руки, а у нас есть Ванда и Гамора. Особенно Ванда, — он обвел их всех каким-то загадочным взглядом, неожиданно кашлянул и встряхнулся. — Если я правильно все понимаю, ее сил хватит, чтобы разнести в клочья каждый из камней. Даже изнутри.
— Вообще-то она именно это и сделала недавно, — поделился Барнс. — Правда, тогда мы уже все почти просрали, так что толку было мало. Красавица успела — уничтожила камень разума, он в пыль разлетелся, но у Таноса тогда собралась уже вся коллекция и ему класть было на все на свете.
— Камень разума? — быстро переспросил Стрэндж.
И умолк. Если б он был андроидом, как та механическая тетка на Титане, у него бы сейчас в головных схемах все коротнуло от напряжения. Ну, знаете, такого, когда не “твою ж мать!”, а “твою ж мать, ничего себе
круто!”
Фьюри с Барнсом переглядывались, но терпеливо ждали. Питер помялся с ноги на ногу — после всех этих сложных разговоров его так и тянуло повиснуть вниз головой с какого-нибудь моста или хотя бы дерева.
— Послушайте, — не выдержал он, — вот это все круто, но я что хочу сказать — Ванда, она, кажется, ну, не очень хочет кому-то тут помогать. В смысле, она сказала недавно, что она не ведьма. “Была ведьмой”, вот как она выразилась.
— Да, да, — отмахнулся Стрэндж, явно прослушав половину. Выглядело так, словно ему присели на уши какие-то назойливые голоса, и он никак не может сосредоточиться. — Меня она тоже отшила…
— Он серьезно сказал “отшила”? — шепотом удивился Барнс и сделал страшные глаза. Стрэндж очнулся, поставил стакан, который тут же растворился в воздухе, и напомнил:
— Мистер Барнс, я вырос не в Нарнии и даже не в Хогвартсе и владею современным сленгом. Так вот, Ванда. Ее необходимо привести в форму, она наш главный ресурс, иного способа разрушить камень не существует, если только мы не найдем в этом тумане кого-то с аналогичными способностями. И даже если мы начнем поиск, проиграем в ту же секунду, потому что второй наш ресурс — это время, господа.
Стрэндж замолчал, выразительно их оглядывая. На старых видеокассетах так же смотрел Кэп, обращаясь с речью к своим юным последователям.
— И все? — наконец, удивился Барнс, обернувшись к Фьюри. — Чего-то тут не хватает.
— Данных, — хмуро подтвердил Фьюри. — Давай начистоту, Стрэндж: ты хочешь, чтобы мы все поиграли в психотерапевтов для девчонки? У нас
действительно нет других задач?
— Разумеется, есть, — прохладно ответил Стрэндж. — И они появляются быстрее, чем я могу вписать их в общую картину. Например, крайне важно донести до выживших — до вашей компании супергероев, я имею в виду, — что им придется как-то обезвредить Таноса на тот момент, когда ведьма будет уничтожать камень. И насколько я могу оценить предыдущий опыт, с этим могут возникнуть сложности, в том числе нетривиальные: если ведьма действительно разрушила один из камней, а Танос не нашел ничего лучше, чем заклеить его скотчем… — Стрэндж хмыкнул. — Разумнее было бы засунуть в задний карман гранату с вырванной чекой.
***
Вот с чем у Тони определённо были проблемы, так это со сном. Он мог не спать пару ночей подряд, а потом вырубался где попало. В Башне в такие моменты ходили на цыпочках и даже Тор старался изъясняться шёпотом. Пятница аккуратно переводила все гаджеты в беззвучный режим. Наташа двигалась бесшумнее обычного. Где бы ему не случалось отрубиться, вокруг него экстренно создавалась зона тишины, и кто-то — может быть, они тянули жребий, — накидывал на него плед из Икеи того же красного цвета, что и львиная часть его костюма. Откуда, кстати, взялся плед, Тони понятия не имел — может, Пеппер принесла…
Тор и Роджерс пару раз пытались перемещать его хотя бы на диван, но Тони только снова просыпался и не мог уснуть ещё сколько-то часов. Можно было бы пробовать всякие снотворные, но от них он хуже соображал. Пеппер, помнится, во время оно выговаривала ему, что он выдумывает и что таких побочек у снотворных нет. Ну, может быть, больше ни у кого и нет, а у Тони определённо есть, и хватит об этом.
— Друг Тони, — говорил Тор с уважением, — когда ты спишь, слух твой чутче совиного.
— А что, у сов чуткий слух?..
Тони не мог сказать, что после приснопамятного сеанса видеосвязи с Мэй у них в команде всё так уж наладилось. Ну да, иногда они с Роджерсом что-то друг другу говорили помимо претензий. Да, он, Тони, стал выходить на кухню. Да, все снова стали стягиваться на общие завтраки, включая киберледи и енота, с которым они даже поспорили насчёт костюма Железного человека, поскольку енот утверждал, что это прошлый век, а Тони фыркал, что нет, очень даже будущий. Иногда енот волочил за собой по полу секиру Тора или сидел с ней в обнимку, и Тор ему позволял, потому что рукоять секиры была, оказывается, сделана из руки друга Ракеты.
Тони и раньше иногда чувствовал, что живёт в ситкоме, а сейчас, видно, открыли новый сезон и добавили новых персонажей. Что удивительно — все как-то ужились. Пока Тони щемился в мастерской, они как-то разобрались, кому где жить, кому из какой чашки пить и кто ни на какую еду ни в коем случае не претендует. Тор переоделся в земные футболки, которые, по ходу, одолжил у Роджерса. Брюс в лаборатории пытался выяснить состав пепла — как понял Тони, не очень успешно. Сам Тони в свою очередь никак не мог уяснить, встречаются Брюс с Наташей или нет. Она его дразнила, а Брюс сжимался и принимал этот свой глуповато-виноватый вид, который Тони, честно сказать, раздражал, но было ли всё это актуальным флиртом или разминкой для Наташи — неизвестно. Роджерс ходил в спортзал утром и вечером, много читал и много рисовал. Зачем-то спрашивал Брюса о медитации. Если условный айсберг может сильнее замкнуться в себе — айсберги вообще замыкаются в себе? — то Кэп примерно это и проделал. Наверное, раньше Тони волновался бы, пытался вывести того из себя, и прочее, и прочее. Но сейчас…
Пеппер он позвонил в первый же день и получил строгое указание не высовываться и связываться только в экстремальных случаях. Ну ладно, в экстренных так в экстренных, тоже тебя люблю, вот так однажды отменишь ужин — и гляди, что будет.
— Не шути так, — сказала Пеппер и прервала связь. А как теперь шутить? Совсем заткнуться? Нет, Тони мог ходить с суровой миной, вот как Роджерс, только чему бы это помогло. Поэтому Тони ходил с миной сосредоточенной или растерянной, в зависимости от степени недосыпа. Он ждал ответа от Росса, но никаких ракет на горизонте пока что не наблюдалось, и это-то настораживало сильнее всего. Он бы обсудил с Пеппер, но она ясно выразилась — не звони, пока не станет совсем худо. А совсем худо — это как? Это насколько?
Ещё и Питер, который может жив, а может и не жив. Из-за надежды Тони нервничал теперь в два раза больше, а спал в два раза меньше. Ну да, ну да, не испортил, да, пока не испортил, но кто сказал, что не упущу потом? И они всё ещё понятия не имели, где там Танос.
Тор практиковался в метании секиры. Небула как-то раз заявила, что лучше разлетится на запчасти, чем ещё раз окажется в плену, и Тор сказал — для него будет честью нанести удар, но лучше настраивать душу на отменную месть, а не на поражение. Кэп поедал свою овсянку, Брюс — рис с овощами, Тони — что под руку попадёт, и вкуса не чувствовал.
Он привык просыпаться сам — и удивился, когда Наташа потрясла его за плечо. Не то что ему нравилось, что все трясутся над его сном, но он привык…
— Что там ещё? — спросил, оглядываясь наверняка дикими глазами.
— Твой друг продался казначею, — сказал Тор.
— Твой друг сошёл с ума, — сказала Небула.
И почему-то Тони сразу понял, что речь не о Роуди.
— Господи боже мой, — сказал потерянно. — Стив и Росс? Что? Они ему вкололи что-то? Как это всё…
Он перебрал с десяток вариантов — Башню всё-таки взяли приступом и Роджерс сдался сам; Роджерс обменял себя на свободу остальных; Роджерс принял неравный бой и был повержен; Роджерс, чтоб его, поверил обещаниям сохранить свободу…
— Твой приятель, — сказал Ракета, — ещё чуднее, чем ты, хотя все вы, люди…
Они все были в мастерской — все, кто остался — и ждали, пока Тони Старк, властелин пустых коробок, стаканов и недобитых чертежей, придёт в себя. Наташа еле заметно качала головой — всегда знала чуть больше, чем остальные. Ракета ухмылялся, но как-то зло, невесело. Тор качал головой. Брюс вышел вперёд и виновато — снова эта вина — объяснил:
— Понимаешь, Тони, правительство предложило Стиву сделку. Даже не Росс, какой-то новый идиот, или не идиот, как посмотреть.
— Короче, этот дядя решил устроить всеобщие похороны. Реально опустить гроб с пеплом в большую яму, а пепел люди будут до этого приносить, несколько дней, прикинь? Стоят и тащат. Вот, а потом этот чувак произнесёт речь, а твой большой друг кинет на эту общую могилку первый ком земли. И тогда вас — как там это?
— Реабилитируют, — сказала Нат. — Ну, ты понимаешь. Стива снова призвали поработать символом нации.
— Но нас же ненавидят, — сказал Тони, медленно осознавая — и холодея. — Бог ты мой. Вся катавасия под нашими окнами — она что, рассеялась?
— Толпой, — сказала Нат, — легко управлять. Может, и стоило бы переключить внимание.
— Но это будет ложь, — сказал Тор, — мой брат… не знаю, одобрил бы он. Но слова Стива — тяжелее слов обычных мидгардцев, и этими словами он собирается закопать надежду в землю. А не нам ли велели воскрешать?
Наташа согласно кивнула.
— Нам стоило бы или заявить о том, что все живы, или помалкивать, пока всё не решится. Но Стив считает себя виноватым, знаешь ли.
— И вы хотите, чтоб я с ним поговорил?
Вообще-то Тони думал пошутить, но они, видимо, правда хотели. Собрались в его мастерской и молча ждали, пока Тони найдёт слова для старого друга, свежего врага и вынужденного союзника. Отлично.
— Почему я-то? — спросил, уже двинувшись к выходу. — И где окопалась эта совесть нации?
— В зале, — кивнула Небула, — груши заканчиваются.
***
И раз, и два. Попробуй хоть раз в жизни быть последовательным.
И раз, и два. Смазанная картинка на мониторе и женщина с вазочкой мороженого против горя тысяч и тысяч людей.
И раз, и два. Мобильные пункты по приёму пепла. Общенациональный траур. День всеобщих похорон как первый праздник новой эры. Раз, и два, и. Им никогда не узнать, где искать Таноса.
Раз, и два. Но ведь есть слова мальчишки. Стив тоже жаждал попасть на войну, вот и этот попал и теперь вещал не пойми откуда. Раз и два. Если бы всё это не было таким домашним — какой-то одноклассник этого Питера, сам Питер, называющий Баки сержантом, вся эта пицца повсюду и разговоры про пироги с фундуком. Люди ушли, и мы понятия не имеем, как их возвращать, а мальчик говорит о фундуке?
И раз, и два. Ещё и эта женщина с зелёной кожей. Слишком много невнятной чепухи, свойственной этому времени вообще, а люди ведь нуждаются в простых решениях! Горе нужно прожить, а не подслащивать. Даже если у них получится, хоть Стив не верит — даже если у них получится вернуть ушедших с того света, а это именно тот свет, что бы ребёнок там ни говорил и зеленокожая инопланетянка заодно, — даже если у них получится вернуть, неизвестно, сколько времени это займёт. А здешним людям нужно начинать жить дальше, и не когда-то, а прямо сейчас.
Например, потому что Капитан Америка позволил идиотскому титану начистить ему рожу. И потому что поругался с Тони Старком. Может, действуй они сразу сообща, всё было бы…
И раз, и два. Надо как-нибудь попросить у Тони, нельзя ли сделать так, чтоб получилось драться с копией себя.
И раз, и два. Ты всё отдал за Баки и этого всего оказалось недостаточно.
И раз, и два. Кто так планирует операции.
И раз, и два. В тебе все с самого начала ошибались.
И раз, и.
— Роджерс, ты что, совсем свихнулся?
У двери стоял Тони, и орал так, как будто Стив стоял на другом берегу какой-то очень шумной горной реки. Впрочем, возможно, в каком-то смысле так оно и было.
— Я пятый раз тебе кричу, — сказал Тони спокойнее и подошёл к Стиву на расстояние двух шагов. Одного. Что тебе от меня надо?
— Я делаю то, что должен, — сказал Стив и ударил по груше. Из той посыпалась какая-то труха. Тони слегка отклонился вбок, нахмурился, отряхнул лицо и буркнул:
— Я заметил. Послушай, ты не мог бы перестать?
Перестанешь — и начнёшь думать. Сомневаться.
Брать в руки пепел, чей бы то ни было, и толкать речь, как они все, ладно, не все, лично он, Капитан Америка, раскаивается — не хотелось до тошноты. Ну вот Иуда в Библии — была же у него какая-то цель. И потом, Стив не собирался никого сдавать, только себя самого, а это не одно и то же. Ну, послужит он ручной обезьянкой на сцене — в первый раз, что ли.
Груша рассыпалась окончательно, и Тони, в клубах неведомых опилок, закашлялся и замахал рукой.
— Послушай, что ты… Ты вообще сейчас со мной?
Стив смотрел на него — и не узнавал то ли его, а то ли самого себя. Тело напряглось, как будто в драке, будто остались только оголённые инстинкты — но ведь он, Стив, ни с кем не дрался сейчас, и он не хотел, и он думал как лучше, и…
— Слушай, — сказал Старк, почему-то попятившись на пару шагов и вытянув вперёд руку, — послушай, Роджерс, э-э, Стив, приятель, разве не ты так ратовал за общую свободу? Зачем ты вдруг попёрся продаваться, ещё и так задёшево? Да, я пошёл тогда на сделку с Соглашениями, и да, я был неправ, да. Ты доволен?
При чём тут это сейчас?
— Люди же страдают. Им нужен путь, и если я должен быть первым на этом пути…
— Ты это называешь путь? Это болото? Твою мать, ты же видел Питера, он же сказал: твой ненаглядный друг жив и здоров!
— Это пока, — сказал Стив, — я его не вытащу. Никогда не мог вытащить.
— От меня спас же.
— Что это было за спасение.
— Слушай, ты собираешься ввести всех в заблуждение лишь потому, что не веришь в лучший исход? Нам же ясно сказали, верить — важно, и от того, что ты сейчас прихлопнешь пол-Америки нехилой такой бетонной плитой отчаяния, лучше не станет! Нет, я понимаю, они хотят вернуть себе престиж, но ты-то! Ты-то не побоялся стать преступником, когда мог бы остаться в одиночестве, так почему теперь тебе так припекло быть законопослушным?
— Это я виноват, — сказал Стив.
— Да все мы виноваты! Ты, я, Наташа, Роуди, Тор — все! Нельзя жить в сложные времена, принимать сложные решения и не облажаться! Если бы это помогло, я бы первый ушёл бы в монастырь, и все костюмы маршем впереди меня, но это не поможет! Если б жизнь состояла из простых решений вроде «похоронить себя заживо во имя общей вины», я тебя уверяю, мы бы все уже гуськом туда пошли!
— Куда, Тони?
— На эти ваши общие, мать их, символические похороны! Это как с соглашениями, Стив, только теперь лажаешь ты, точнее, ты лажаешь первый!
— Нет, — сказал Стив и отвернулся.
— Господи боже милосердный, — буркнул Старк, — перепрошейте его кто-нибудь. Это невозможно. А знаешь что, Роджерс, твой прекрасный друг тебя бы первый не одобрил. Ты сдаёшься.
— Я не сдаюсь, — сказал Стив, — а признаю необходимость. Уходи, пожалуйста.
Старк покосился на него как-то растерянно, покачал головой, дёрнулся было что-то сказать — и молча вышел.
***
Это гребаная черная полоса, вот и все. Убийственно длинная, прямо-таки черная сраная полоса посреди черного полотна. Иначе как объяснить, что все идет настолько через задницу?
Ладно, он ничего не говорит, когда эти идиоты с манией величия, колдун и одноглазый, заставляют его заниматься местными переселенцами со всех уголков Вселенной. И когда приходится возиться с орущими детьми и старушками с паранойей, он тоже помалкивает. И даже когда туман то и дело подсовывает ему любимое кресло с корабля Стражей или всю кают-компанию сразу, он сцепляет зубы и ничего не ломает.
Но когда он понимает, что эти кретины видели Гамору и не сказали ему ни слова, он взрывается.
Гамору упоминает паучий пацан, между делом так, и они с колдуном бодро о ней треплются, и Квилл даже не сразу осознает, что это все значит. А когда ловит наконец нить разговора — паучонок хочет знать, не выпрыгнет ли на него “эта стремная дамочка” снова, охренеть можно, — он срывается.
Он орет им, что они — кучка самовлюбленных дебилов, что они задрали носиться со своими секретами и чертовой магией, что ни долбанного грамма результата у них пока нет, и какого ж тогда рожна они ходят с такими серьезными рожами, и что они вообще-то могли уже обратить внимание, что в сраном этом нигде миллиарды существ, охреневающих от происходящего, которым, мать вашу, страшно, и всю эту галиматью с лагерем навесили на него, Квилла, и еще парочку вменяемых чуваков, и они, заметьте, не ноют и впахивают как на каторге, и после всего этого таких размеров болт водрузить на его, Квилла, старания и даже не сказать, что где-то здесь блуждает его, черт возьми, мертвая девушка…
— Это весьма трогательно, но эффективнее было бы тратить энергию на поиски
мертвой девушки, а не на истерику, — заявил ему в ответ колдун, не моргнув. — Это совет, и весьма здравый. Воспользуйтесь.
— Гребаный фрик, ты себя бессмертным считаешь, что ли?! — взорвался Квилл.
— В настоящий момент да, — сказал колдун и отвернулся.
За все время, что Квилл тут проторчал — а хрен поймешь, неделя тут прошла, сутки или, мать его, год, — он успел эту их магию возненавидеть всей душой. Потому что с магией здесь было связано все, а Квилл никогда не имел дела с волшебными палочками, даже йогой никогда не занимался, где принято медитировать на восходящее солнце и думать о вечном.
Короче говоря, он в душе не ведал, что значит совет “поди-ка ты поищи свою мертвую подружку”, который костью швырнул ему колдун. Ему сесть в позу лотоса и воззвать к духам предков? Да пошлют они его лесом, эти предки. Воскурить тут какой-нибудь волшебной травки и хлопнуть в ладоши тридцать три раза? Ага, отлично.
Пройтись по туману с истошным воплем “где ты, любовь моя”? Ха, а неплохой вариант, может, тогда Гамора появится хотя бы затем, чтоб заставить его заткнуться.
— Квилл?..
Получилось все проще — он шел, засунув руки в карманы и цедя ругательства сквозь зубы, и треснулся лбом о чей-то затылок.
“Квилл” было не первым, что она сказала, честно говоря. Первым было то, чего в детских книжках не печатают, и если есть господь, он знает, что эти слова — лучшее из того, что наболтали люди за все минувшие тысячелетия.
— Скажи еще раз, что ты только что сказала, — попросил он, сглотнув.
— Квилл?
— Нет, до. Раньше. Скажи.
— Квилл... — Она моргнула, словно какая-то дымка сошла с ее глаз, и коснулась его лица теплыми сухими пальцами. — Ты с ума сошел.
Ее рука почти соскользнула, но он поймал и прижал крепче. Нет, нет, милая, теперь ты никуда не денешься, не умрешь, не растворишься, никаких больше папочек-великанов и чертовых скал, ни за что на свете.
— Не, еще не сошел, но схожу вот прямо сейчас, — признался он, недоверчиво хмыкнув и притягивая Гамору ближе, — вот в эту же секунду кукушечка едет… Господь, был бы неандертальцем — закинул бы тебя на плечо и унес.
Она не улыбнулась, и он нервно засмеялся за нее.
— Не смешно, да? Шучу все так же дерьмово?
— Нет. — Гамора словно вспомнила, как это вообще делается, и уголки губ приподнялись, но тут же грустно опустились, как прежде. — Так же не вовремя.
— Помилуй, — от наигранного шутовства становилось не по себе, но спросить напрямую, какого черта происходит, язык не поворачивался, — мы тут все в белой жопе мироздания, можно ли найти лучший момент для плохих шуток, хэй?
Он ненавидел этот момент — когда она смотрела на него, но мимо, и можно было хоть сальсу станцевать, стоя на голове, все без толку, потому что она уже ушла в свои мысли, в свои какие-то неприкасаемые проблемы, до которых не хотела допускать никого, его в том числе. Вот и сейчас он держал ее, крепко, черт, за обе руки, и она глядела на него серьезными своими глазами, но маячила над ними двумя какая-то подстава.
— Прости, — сказала Гамора, — прости меня, Квилл. У меня слишком мало времени сейчас, я не могу… Отвлекаться. Нужно успеть, пока я еще могу держать с ним контакт.
— Чего? — беспомощно выдохнул Квилл.
Гамора опустила голову, а потом вдруг отступила в сторону.
И за ней оказалось красное море, укрытое темным, свинцовым каким-то туманом, как одеялом. Из моря тут и там вздымались песчаные барханы, на горизонте висело несколько солнц, бледных, в серебристом ореоле.
На вершине бархана стояла девчонка. Совсем мелкая кнопка, в коротком платье, с вороньим гнездом на детской головке. Солнца ползли по пасмурному небу, ныряя в серые клочки туч и появляясь снова, и кнопка смотрела на них, запрокинув голову.
Потом — обернулась. Медленно, словно ее окликнули, а ей очень не хотелось терять из виду местные светила; и тогда Квилл увидел зеленую кожу и знакомую улыбку.
Маленькая Гамора смотрела прямо на него.
— Ты даже не хочешь прийти попрощаться? — с укором качнула она головой, и Квилла передернуло.
Он зажмурился, затряс башкой, а когда снова открыл глаза, морока уже не было.
И Гаморы тоже.
