Глава 1ПРОЛОГ
Никто не видел, а пепел превращался, осыпаясь, в маленьких мотыльков. Сотни, тысячи, миллиарды невесомых крыльев.
Воздух нес их, поднимал от влажной земли в тугую стратосферу, и оболочка, сжигающая металл, щадила их.
Мотыльки летели на свет.
Домой.
— ...короче говоря, этот тупица получил доступ к кодам разработчика, но облажался? Типа как… полез качать музыку с левого какого-то сервера и словил нехилый вирусняк, да? Как…
— Господи Боже, довольно! — воскликнул Стрэндж, замахав руками, как злая огромная птица, и поморщился: — Что ж, но ты, по крайней мере, меня слушал. Несколько альтернативно, но в нынешней ситуации…
— На большее рассчитывать как-то тупо, да?
Стрэндж уставился на него так, что Питер подумал — вот сейчас этот заумный чародей вернет ему кошмарную фразочку мистера Старка про “не перебивай взрослых!”, но Стрэндж только терпеливо кивнул и поднял голову, осматриваясь. Словно надеялся, что из молочного марева там, где заканчивалась их солнечная лесная опушка, сейчас выплывет кто-то еще.
— Мне тоже все время кажется, что вот-вот что-то произойдет, — признался Питер. — Забавно, да? Оно такое… Черт, даже в голову ничего не приходит! О, знаете, наверное, это как “Оно”, если бы до клоуна дошло, что вот такая непонятная хренотень, словно весь мир подушкой придавили, — она пугает сильнее, чем всякие прокаженные или кровавая ванная…
— Расплата за наличие сознания, — прервал его Стрэндж, дернув плечом. — Экзистенциальный ужас. Страх небытия. Кровь и неизлечимые болезни вроде упомянутой тобой проказы, кстати, пускают корни туда же…
— Это у вас такая попытка утешить?
— С какой стати мне тебя утешать?
— Ну, не знаю, вы так долго мне все рассказывали, вот про, э, все эти типа материи…
— Иначе ты стал бы задавать вопросы. Беспорядочные и настырные. Снабдив тебя информацией, я всего лишь упростил наше взаимодействие.
Стрэндж отмер, подошел к границе, засунул руку по локоть в белую холодную кашицу — фу-у, как он не морщится, это же как медузу хватать, точнее, совать пальцы в ведро с дохлыми медузами, отвратительно, — и где-то внутри засветился бледно-зеленый волшебный круг.
Белая фигня тут была повсюду. Словно какой-то тип, перепив на вечеринке, врубил на полную дым-машину и захрапел, так и не выдернув шнур из розетки, и в итоге весь дом заволокло по самое некуда. Вытяни руку — и пальцев не разглядишь. На вечеринке б давно уже кто-то додумался открыть окна (в опыте Питера, надо признать, это был обычно сам Питер — как наиболее трезвый и вменяемый, благодаря чуткому носу тети Мэй), а здесь не случилось ни окон, ни дверей, ни кого-то вменяемого — сейчас Питер сам себя к этой категории бы точно не причислил, потому что он последние часы провел натурально на грани истерики. Пока не появился Стрэндж.
Точнее, его плащ.
Болтаться в отстойном ужастике про белое нигде с плащом на плечах оказалось приятнее, чем без. Красная ткань скользнула на спину как-то незаметно, непонятно откуда взявшись, и, сделав из Питера кокон, мелко затрепыхалась. “Что, приятель, и тебе дерьмово?” — Питер кое-как выдавил усмешку, и плащ в ответ обвил его теснее. Белое нигде дышало со всех сторон и казалось то каким-то нелепым густым туманом, и тогда думалось, что это просто какая-то другая планета, а что Питер тут — это результат каких-то очередных волшебных штучек с порталами и зелеными знаками, то испарениями дыхания какого-то невидимого чудища — и тогда Питер вспоминал, как в какой-то серии “Доктора Кто” из туманного поля топорщились руки мертвецов, или не мертвецов, черт их вспомнит, кто они были, но под ноги он на всякий случай начинал смотреть в два раза внимательнее…
— Это действительно всего лишь туман! — воскликнул Стрэндж не то с досадой, не то с осуждением, и вытащил руку из сгустившегося Белого Нигде — черт, да оно уже звучит как будто с заглавных букв, с ума сойти, прям как Звезда Смерти или еще что. — Поразительно. Крайне густой, но полагаю, это особенности местной гравитации. И прочих исходных данных.
Питер, вздохнув, подошел к нему поближе. Поежился, натягивая плащ поудобнее, и тот с охотой зашевелился, подстраиваясь: после широкой спины чародея Стрэнджа худые плечи Питера, наверное, казались ему какой-то неудобной вешалкой.
Стрэндж покосился на возню и хмыкнул:
— Предатель.
— Сэр, — начал Питер. И замолк, неожиданно шмыгнув носом. Нет, Стрэндж его уже порядком успокоил этой своей речью о том, что бывает, если древние первокристаллы использует не мастер, а криворукий ремесленник с омертвевшими мозгами, но уточнить все-таки не мешало бы… — Сэр, мы с вами точно, ну, не того? — Стрэндж вздернул бровь. Черт, что за зануда! — Ну, я имею в виду, не умерли, да?
Стрэндж выдержал паузу, а потом великодушно кивнул:
— Совершенно точно, мистер Паркер.
Говорят иногда, дескать, камень с души свалился — так вот у Питера этот камень был таких размеров, что его бы и Халк на плечи не взвалил.
— Тогда где мы, сэр? Вы так и не сказали.
— Разумеется, не сказал, — Стрэндж отвернулся и воззрился вникуда. — Потому что я не имею ни малейшего понятия.
Глава 1
Из лесов Ваканды, выкорчеванных из земли с кровью и костями, они возвращались как разбитая в пух и прах армия. Поредевшая и поседевшая, молчаливая, оглушенная. Никто не отдавал команд и никто о них не спрашивал — там, в развороченных землях Ваканды, они провели несколько часов, отыскивая своих и не находя, в полном молчании, хватало кивков — “нашел?” — и поджатых губ — “нет”. Ваканда пересчитывала выживших и на глазах из маленького и гордого государства превращалась в разрушенное поселение с количеством жителей, каким можно было бы заселить некрупную деревню времен его, Стива, юности, — а им выпало не пересчитывать, а смиряться с тем, что ни Ванда, ни Баки, ни Сэм из пепла не восстанут.
Не восстанут прямо сейчас — а это все равно что никогда.
Стив видел это много раз — как те, кто уезжал в дребезжащих грузовиках бравыми солдатами, знающими толк в ножках медсестер и в хороших песнях, возвращались измученными, немыми, посеревшими враз; и кроме того — обозленными и напряженными, дай им врага и оружие — и приказа не потребуется.
Стив знал, что смывается все — следы сажи, глиняно-земляное месиво окопов, засохшая кровь, своя и чужая, и ярость смывается тоже, но тут не поможет вода в лицо, смоченная спиртом марля или новомодное средство из тех, что рядами стоят в современных магазинах.
— Дамы и господа. Всемирная история не помнит прежде дня, в который скорбь охватывала бы не страну, не нацию, не континент, но весь мир. Сегодня же мы все говорим — мы помним, ушедшие, и мы скорбим.
— Кто, господи помилуй, писал этому двуногому придурку текст? — фыркнул Ракета. На него даже не зашипели — только устало покосились, и он фыркнул снова, уже себе под нос: — С ума сойти, какая тошниловка.
Госсекретарь тем временем выдержал паузу, склонив голову, и принялся за новый пассаж.
— Земля пострадала, как не страдала никогда. Самые кровавые, самые разрушительные войны не стоили нам и половины того, что мы потеряли сегодня. Словно невидимый жнец прошелся по нашей планете, и жатва его жестока.
Стив медленно выдохнул, надеясь, что выпустить разгоряченный воздух сквозь зубы поможет не заорать сейчас изо всех сил и не швырнуть в экран железным табуретом.
Табурет остался стоять, сиротливо привалившись к стене. Его отшвырнул туда Роуди, срывая злость, и Стив ему, на самом деле, завидовал: он считал, у них у всех есть право не сдерживаться, швыряться вещами и рыдать, запершись в холодном душе, — что сделала Наташа и о чем Стив, конечно, никому никогда не расскажет, — у всех них, да. Но не у него.
— Не только граждане Соединенных Штатов, но граждане всех ныне существующих стран имеют право спросить: по чьей вине это произошло? — госсекретарь все распинался, зрачки у него не ползали влево-вправо — он слыл знатоком политической импровизации и официальные тексты рождал с полпинка, но таких громких и, стоило признать, сентиментальных речей прежде не выдавал. — По чьей вине половина человечества уничтожена рукою беспощадного жнеца?
— Эй, парень, да отцепись ты уже от этого жнеца! — не выдержал Ракета. — Столько соплей, что я сейчас плюну на вежливость и перегрызу провода этой адской слащавой телемашины!
— Эй, пушистик, — хрипло позвала Наташа. — Не шуми.
Она протянула руку — почти не шелохнувшись, так и замерев в глубоком черном кресле неподвижно, как притаившаяся на темном камне гадюка. Ракета, крутанувшись на высоком стуле, оснащенном проворными колесиками, оттолкнулся от стола и подкатился ровно к ней, и Наташа опустила руку ему на холку и рассеянно взлохматила шерсть.
Случись это в любой другой день, Стив бы нашел силы удивиться. Сегодня сил не было.
— ...Так вот, человечество. Мы готовы дать вам ответ. Простой, прямой и крайне печальный ответ — вина чудовищного вторжения, стоившего нам стольких жизней, лежит на плечах тех, кто называл себя защитниками Земли.
И даже теперь Стив дернулся где-то внутри, но не поднял головы. Секретарь на экране откашлялся, обвел присутствующих внимательным взглядом и закончил:
— На плечах тех, кто называл себя Мстителями.
Повисла тишина. Паузу Росс держал недолго — его голос умолк на секунду и сразу же вернулся, наполняя помещение увещевательным бормотанием.
Роуди присвистнул и засмеялся.
— Да этот ваш двуногий совсем крышечкой поехал! — выдал Ракета, затыкав черным мягким пальцев в экран. — Совсем, конкретно, основательно шизанулся ваш головастик!
Наташа промолчала, разглядывая морщинистый лоб Росса. Молчал и Тор — то ли не нашлось слов, то ли и вовсе не услышал: он несколько часов бушевал, понося Таноса на все лады и в пух и прах чихвостя провальную битву и неудачливых вояк, а потом вдруг выдохся и уселся возле высокого аквариума, положив голову на скрещенные руки и сгорбив спину, и замолчал, наблюдая за красными рыбками в густых водорослях.
— Хах, это… Это не очень хорошо, да? — Брюс нервно засмеялся, взлохматив челку. — Они ведь не могут всерьез… Я имею в виду, ох, не могут же они всерьез спускать на нас собак?
— Большой зеленый парень слишком верит в смертных, — мрачно сказал Тор. — Мой брат говаривал — у смертных память что платье в латках, да латки ветхи.
— Зато как дерьмо какое припомнить — ничего не ветхо, — буркнул Роуди. — Слушайте, что он говорит… “Бесконтрольная инициатива”, бла-бла, “привела к самоубийственной попытке..." “Результат игнорирования правительственных рекомендаций..." Рекомендаций, ха! “Группа государственных преступников”, нет, ты послушай!
— Память что платье, — подтвердил Тор.
Печальное лицо госсекретаря исчезло с экрана, сменившись новостной заставкой, а затем кадрами улицы Токио, разгромленной рухнувшим самолетом. Оператора заметно качало, дым лез прямо в камеру, обнажая то зубья обрушенных высоток, то охваченные пламенем автомобили, то оплывшие крыши киосков, изъеденные жаром. Иногда камера выхватывала нечитаемые в дымовой завесе лица пожарных или медиков, мелькали чьи-то сгорбленные спины, перекошенные криками рты...
Волна еще не схлынула — оператор иногда не успевал перевести глаз камеры в сторону, и тогда весь мир видел, как кто-то безымянный осыпался пеплом.
Токио. Нью-Йорк. Варшава. Пекин. Загреб. Берлин. “За последние два часа поступило более трех тысяч заявлений о пропавших…” “Телефонные линии перегружены от рекордного количества звонков…” “В парижской больнице хирург исчез во время операции по пересадке почки…” “В Мюнхене женщина выбросилась из окна родильной палаты после того, как на ее глазах исчезли ее супруг, две медсестры и новорожденный ребенок..." Стив не раздумывая разбил бы кулаком проклятую плазму, были бы брызги осколков, тряс бы мохнатой головой Ракета, морщилась бы Нат, — ничего паршивого, только он, Стив, потом бы не остановился.
“Президент Франции исчез во время пресс-конференции. Его последними словами была просьба позвонить его маме”.
Наташа встала, оставив Ракете взъерошенный затылок, и скрылась в коридоре.
— Куда? — вполголоса вздохнул Стив.
— Вещи собирать, — хмыкнул за нее Роуди. — Есть что ценное, кэп? Я б тоже завязал узелок.
Твою мать. Твою, черт возьми, мать.
***
— Нет, — сказал Питер, — нет, вы же понимаете, я не могу сейчас, я не хочу, я…
— Да, — сказал Стивен Стрэндж, — да, Питер Паркер, ты сделаешь это.
И вот так вот просто. У Стрэнджа даже без пафосного плаща получалось заставить человека сделать вещи, ну, плохо представимые в обычной жизни. Скажем, явиться призраком к собственной тёте — это как, а?
— В сотый раз повторяю, — вздохнул Стрэндж, хотя повторял всего-то в восьмой, Питер сосчитал, — в сотый раз повторяю, мистер Паркер. Или Человек-Паук, как тебе больше нравится. Так вот, с чисто научной точки зрения ты не призрак.
— Ну и кто тогда? Серьёзно, как вы себе это представляете — явиться к тёте Мэй, не знаю, в окно заглянуть, или в зеркале в ванной отразиться, — и заявить, мол, отправляйся-ка в штаб Мстителей, и скажи им, чтобы они были готовы? Да она спросит — готовы к чему, и будет права. И почему это я, Питер, говорю с ней из зеркала, мог бы проявить немножко понимания. И ещё я…
— Да, ты боишься, — согласился Стрэндж этим своим холодным голосом, и почему-то от этого его согласия стало только хуже, — но ты единственный из нас чувствуешь связь. У тебя у единственного есть шанс.
— Да, уж пожалуй, — согласился сержант Барнс, а Николас Фьюри просто посмотрел. Единственным глазом, но Питер всё равно вздрогнул. Вообще-то он начинал думать, что быть Мстителем не всегда весело. То есть не то чтобы он раньше не думал об ответственности и всём таком, но проявлять ответственность под началом мистера Старка — это одно, а оставаться Мстителем в компании одного мага, одного киллера и одного чертовски внушительного бывшего или не бывшего главы всяких там тайных организаций — это, ну, другое. Даже тогда, в аэропорту, когда Питер отобрал у Кэпа щит, все на него смотрели как-то иначе. Не так оценивающе. Не так — как будто каждый из них был готов пожертвовать Питеру самое ценное, что у него было. Просто чтобы у Питера всё получилось.
— Ещё раз, — начал Питер довольно грубо, потому что, конечно, он боялся, а когда он боялся, он дерзил, — ещё раз объясните, что там я должен ей сказать, мистер Стрэндж, ну?
— Скажи — ты жив, просто пока не можешь к ней вернуться. Пусть найдёт способ передать Старку и Роджерсу, что изменения обратимы. И что работа, — Стрэндж неспешно развернулся, по привычке рассчитывая, видимо, что плащ красиво взметнётся за его спиной, но плащ всё ещё обнимался с Питером, и Питера это более чем устраивало, — работа должна вестись с обоих сторон.
— Но как? Какая работа? Вы просто с ней не общались, мистер Стрэндж, она начнёт докапываться до конкретики, она химию знает, она так просто не отступит, и…
— Прекрасно. Значит, точно сумеет донести до Мстителей, что не терять надежду сейчас — главное.
Стрэндж говорил спокойно, как на уроке, ещё и прохаживался из стороны в сторону, и как же Питера это раздражало. То есть всё это — то, что Стрэндж походил на школьного учителя, то, что они сидели на какой-то поляне посреди белизны, непонятно где, и Барнс сидел на перевернутом ржавом ведре, а Фьюри — в кожаном кресле на колёсиках, и то, что мистер Старк наверняка прямо сейчас сходил с ума от горя, ну конечно, с этой его вечной ответственностью за всех и вся, и то, что все от него, Питера, чего-то хотели.
— Точно, — хмыкнул Барнс, — надежда — круто. А то на Стива вид этой херни, что от меня осталась, подействовал как-то угнетающе. Наверное.
Под ногами у них хрустели листья — это опять Питер, разозлился, пнул белизну, а она возьми и стань всякими там — дубовыми, кленовыми, коричневыми от старости и просто жёлтыми, тётя Мэй, помнится, вечно твердила, что в этом гнилье водятся всякие ползучки, ужасные, Питер, просто отвратительные.
— Стив бы сейчас велел не выражаться, — поделился Барнс снова, и снова Питер понятия не имел, что сказать. Его опыт общения со взрослыми как-то не включал в себя сколько-то раз замороженных, отформатированных и снова восстановленных людей с выжженным взглядом. Как будто солнце светило сквозь дымку, а дымка пахла мерзко, палёной резиной, и ничего на той планете не осталось, разве что пепел. Тьфу ты, опять пепел.
— Сухие листья, — продолжал Барнс, глядя в пустоту, — это как в сказочках про лепреконов. Знаете такие?
— Знаем. В них в старые листья превращалось золото.
Законов, по которым Николас Фьюри вмешивался или не вмешивался в беседу, Питер тоже не понимал. Вообще это всё сильнее напоминало те душные застольные разговоры, которые типа должны скрыть неловкость, только вот беда — чем дольше длятся, тем сильнее обнажают. Как когда к тёте Мэй приходили подруги, ну, то есть, не совсем настоящие подруги, короче, те, кто слетается на чужое горе и слушает чужие жалобы только затем, чтобы потом упиться осознанием: у меня лучше. Так вот, они стекались к Мэй в дом таким надушенным, писклявым ручейком, и всё хотели услышать, как Мэй тяжело его, Питера, растить, а Мэй ни жаловаться не собиралась, ни принимать всякие там соболезнования. Ну и вот, все эти неловкие паузы — Питер, короче, был по ним спец с детства.
Но ведь не посреди же пустоты. Ведро под Барнсом превратилось в садовую скамью.
— О, — возвестил Барнс, — это с той барахолки.
Это нормально вообще для него, такая разговорчивость? Ну, то есть, если бы Питера пытали, замораживали и всё такое прочее, он бы потом не очень жаждал говорить с людьми, наверное. Барнса нашёл Стрэндж — Барнс лежал в тумане на таком островке зелёной травы и жевал травинку. Увидел Стрэнджа и расстроился:
— Что, не в раю?
— Нет, — сказал Стрэндж в этой ужасной бархатной манере, — это определённо не рай, мистер Барнс. И мы ещё живы.
— Вот же засада, — сказал Барнс, — я так и знал.
И медленно поднялся со своего островка спокойствия. Трава растаяла, да здесь вообще всё тает, блин.
— Джеймс Бьюкенен Барнс, — проговорил Стрэндж, обращаясь к Питеру, — сержант. Друг Стивена Роджерса. Прошёл войну и пытки. Был заморожен пятьдесят четыре раза.
— Да? — удивился Барнс. — Я думал, больше.
А дальше просто стоял и смотрел на них двоих — на Питера всё ещё в паучьем костюме и в плаще Стрэнджа сверху, и на самого Стрэнджа. Питер понятия не имел, как выглядит он сам, но со Стрэнджа все отметины битвы никуда не делись — ни царапины, ни ожоги, и порванная одежда не заштопалась. У Барнса лицо блестело от пота, а одежда была в крови и местами в чьих-то прилипших внутренностях. И он стоял и смотрел. И Питер смотрел.
— Да ладно вам, — сказал Стрэндж тоном «я не могу поверить, что вы все тупы настолько». — Пойдёмте. Найдём остальных. Ушедших много, и мы — первая волна.
Стрэндж постигал законы этого места на ходу, и Питер ему, по чести сказать, завидовал. Какой прок от паучьего чутья, если оно отказывается работать? Он украдкой проверил паутину — выстрелил в землю перед собой — и долго потом не мог ни втянуть нить обратно, ни разорвать. Блин. Всё получалось как-то по-дурацки, всё сбоило.
— Неплохое оружие, — сказал Барнс, и Питер не понял — это он всерьёз или издевается. Сам-то Джеймс Бьюкенен наверняка и голыми руками мог положить сколько-нибудь плохих парней — по крайней мере, одной рукой
точно. У Питера язык чесался спросить, делал ли её мистер Старк или как, а потом Питер обнаружил Фьюри, и вопрос как-то вылетел из головы.
Фьюри залёг в кустах. Вот так вот просто, в пиджаке, в офисных брюках этих дорогущих залёг в засаде, даже без оружия.
— Эй, — сказал Питер, вспомнив встречу с другим Питером, — эй, мы, ну, тоже против Таноса.
— Приятно слышать.
Вот так вот их и стало четверо, и Стрэндж утверждал, что скоро они встретят остальных. Кого остальных?
— Мы — те, кого он убил первыми. Мы на границе. Те, к кому он, в некотором роде, неровно дышал.
— Занозы в заднице, — пояснил Барнс. Фьюри смерил его взглядом. Всё просто, да, у Стрэнджа плащ, у Фьюри Взгляд, а Питер — что Питер, может бегать между ними и как-нибудь разряжать обстановку. Вроде Нэда. Но у него, вообще-то, есть паутина, и он небесполезен, и он почти стащил перчатку, и если бы не…
— Я боюсь, — сказал Фьюри примерно четверть часа спустя, — мы не совсем осознаём степень угрозы. Если Безумный Титан и правда испепелил половину жителей нашей планеты, то очень скоро они окажутся здесь. Растерянные, гневные, во всём своём недоумении. Грудные младенцы. Старики. Фанатики и мародёры. Человечество.
— Надо придумать план защиты, — сказал Барнс.
— Помощи, — сказал Стрэндж.
А Питер промолчал, потому что тогда-то и вспомнил о тёте Мэй. Ну то есть если и она превратится в пепел, это же… Господи боже. Да она его убьёт.
А потом где-то на высоте его коленей развернулся экран и повис в воздухе. Как будто он заглядывал в окно, только вот в кухне его дома с той стороны никакого окна отродясь не было. Пару секунд они все четверо смотрели, как Мэй в бледно-розовой футболке высыпает в кастрюлю пачку риса. Рис тёк тоненькой струйкой, а тётя Мэй смотрела в пустоту. Она знает про пепел? Она видела? Она догадывается, что Питер был с мистером Старком, и что, ну, что потом случилось? Как она там? И ведь не может же она рассыпаться прямо на его глазах?
— Она по ту сторону, — успокоил Стрэндж, — и останется там. Отлично, Питер.
Кадр сменился: Мэй кричала в телефон, но Питеру не было слышно, он как будто смотрел кино без звука. А теперь плакала.
— Питер, — сказал Стрэндж, — заговори с ней.
И Питер дёрнулся, и окно схлопнулось и исчезло.
— Тоже мне, Аслан, — буркнул Питер себе под нос, — Питер то, Питер сё. Ещё скажите сейчас, что я рыцарь Нарнии.
Питер любил быть полезным. Дружелюбным соседом, Мстителем ли, не всё ли равно. Но являться собственной тёте с того света, ну ладно, с того, что она точно примет за тот свет — это совсем не то же самое. Это неправильно. Это ыкак будто мистер Старк опять забрал костюм, и Питер, получается, совсем один против всех. Тут — против троих. Тётя — это же, ну, запретная территория.
— Питер, — сказал Фьюри, — время не ждёт.
— Да отстаньте уже от парня, — зевнул Барнс, — такие вещи из-под палки не выходят.
Сидел он теперь на краешке старой автомобильной шины. Огромной шины.
— Мда, — сказал Стрэндж. — Питер, скажи пожалуйста: а если бы Тони Старк попросил тебя…
— А почему вам самим не связаться с кем-то?
И дальше они мерились привязанностями, точнее, их отсутствием, вот так-то.
— Я не могу, — сказал Барнс. — Я пробовал дозваться до Стива сто сорок пять раз, пока там лежал. Ну, думал: рай, последнее желание, но нет, всё так же глухо, как этот чёртов туман. Будто то ли его нет, то ли меня, то ли Стиви в меня теперь не верит. Даже обидно.
— Да, — кивнул Стрэндж, — фактор веры, в нём-то всё и дело.
Дальше выяснилось, что единственный человек, к которому был привязан директор Фьюри, рассыпался пеплом чуть раньше него самого. Потом Стрэндж сухо объяснил, что в его ордене личные связи не приветствовались как факт.
— Но почему у меня получается связаться с Мэй, а у вас…
— Потому что она не знает, что ты ушёл. Скатерть со стола, уставленного посудой, пробовал сдёргивать когда-нибудь?
Питер не пробовал, но аналогию худо-бедно уловил. Это как вбежать в класс после звонка, но впереди учителя: как бы, выходит, и не опоздал.
— Давай, Питер.
Мистер Старк бы в него поверил. И друг Барнса, тот самый Капитан Америка, который как-бы-преступник-но-выходит-не-совсем, он же заслуживает хотя
бы знать, что с Барнсом всё в порядке. Это честно.
Почему-то во второй раз Питер уверен был, что надо закрыть глаза.
***
Время — глупая штука. Когда волнуешься за кого-то, кто тебе дорог, оно уплотняется до предела. Сидишь, сидишь в кресле, вроде бы засыпаешь, просыпаешься.
Вот так время растягивается, когда дежуришь у больничной палаты. Спишь, не спишь. Вот в такую звенящую колодец-тишину она проваливалась каждый раз, когда только позволяла себе по-настоящему представить, что с Питером что-то случилось. Эта дурацкая экскурсия!
И сама же себя поправляла — не в экскурсии дело. С улицы пахло дымом, в форточку нанесло чёрного пепла — плотного, жирного. Он намертво впитался в кожу рук и не смывался ни мылом, ни гелем, и тогда Мэй схватила средство для очистки труб. Ха. Она представила, как поделится этой своей глупой победой с Питером, и тут же вспомнила. Невидимые часы тикали: Питер не отвечает пять часов, десять, двенадцать…
На улице что-то куда-то падало, летали обрывки жестяных крыш, поднялась вьюга из цементной крошки и тут же стихла. Кто-то жёг автопокрышки, а может быть, они горели сами. Ужасный район, она всегда говорила.
На самом деле, иногда Мэй думала, что иметь девочку-племянницу было бы самую чуточку проще. Потому что. Девочки не являются домой все в синяках. С девочками можно смотреть мелодрамы сколько душе угодно. Девочки не мастерят костюмы Людей-Пауков и не врут насчёт стажировок в Старк Индастриз.
Красно-синий костюм. Рехнуться можно. Она даже зашла в комнату Питера, чтобы привычно обнаружить там этот его школьнический бардак и разозлиться, может, злость придала бы ей сил, только злости не было. Нет, конечно, она звонила в полицию, но линия перегружена, чего вы ждали? И кто-то даже объявил эвакуацию, только плевала Мэй на эти их приказы. У них с Питером с детства уговор: встречаемся дома. Если что, беги домой.
— Я тебя жду, — сказала вслух, — очень жду, Питер Паркер. Не смей меня бросать. Мы договаривались.
А этого Старка, если он только попадётся ей на глаза, она лично… — что она
лично, Мэй придумать не успела, потому что так и уснула — на диване, с зажатым в руке мобильным.
Когда она проснулась, пропахший дымом день сменился ночью, и эту ночь с улицы освещал пожар, и в комнате, кроме неё, был кто-то ещё.
Не оборачивайся. Первое правило всех страшных снов и фильмов ужасов заодно: не оборачивайся.
— Привет, тётя Мэй.
Она подскочила. Не обернулась, потому что стука двери она не слышала, а в окно Питер влезть не мог бы, она задвинула все замки. Постучит, если что.
— Тётя Мэй, ты… я…
Не оборачивайся. Обернёшься — увидишь что-то, чего видеть не должна. На кухне не горела одна лампочка, а оставшийся свет был каким-то слишком сухим. Ломило виски.
— Тётя Мэй, ты только не бойся, я не совсем… я… Это же я, Питер, господи боже мой, да как тебе сказать…
И даже речь его стала похожей на речь Тони Старка, подумать только, как быстро к детям липнет всё плохое, и видит Бог, она хотела обернуться, посмотреть, как там он, наверняка в грязи и в паутине, и сказать: срочно в душ, и подогреть еду, — но что-то внутри говорило ей: не смей, не смей.
Она смотрела на тень на стене, и эта тень шла помехами, как экран старого телевизора.
— Привет, Питер. Что тебе нужно?
— Я не мёртвый, тётя Мэй!
Живые люди не появляются из воздуха. Мёртвые люди… Мёртвые — не люди.
— Что тебе нужно? — повторила Мэй, дрожа. Тень переместилась, и Мэй развернулась тоже.
— Да посмотри же ты на меня! — голос его то отдалялся, то приближался, будто качался старинный фонарь в чьей-то руке. Может, Мэй напасть первой? Может, всё получится? Кошки так же бросаются на тени на стене. И на огонёк лазерной указки. А существо, кем бы и чем бы оно ни было, продолжало настаивать голосом Питера:
— Мэй, послушай, времени очень мало, правда, мало, извини, я так облажался, ой, то есть всё испортил, мистер Старк… Мэй, тебе нужно добраться в Башню Старка, там будет Роджерс, Капитан Америка, скажи ему, что мистер Барнс жив, и мистер Старк тоже, и что идёт надежда, ой, идёт борьба, и что у нас
есть шанс, и что им нужно выждать, и камни у Таноса работают не так, слышишь, не так как надо, всё потому что он поганый читер, и у нас…
Обычно, когда Питер начинал вот так частить, всё это заканчивалось фразой: «я люблю тебя». И она отвечала: «Я тоже, малыш», и Питер морщился примерно лет с четырёх, но Мэй ничего не могла с собой поделать.
— Мэй, ну пожалуйста, это я, Питер, я дружу с Нэдом Лидсом, ты недавно спалила… обнаружила мой костюм, мистер Старк обожал твой пирог с финиками, хотя сами финики он терпеть не может, и…
И вот тут-то она вскочила. Обернулась — и ничего не увидела.
