Глава 7. ОбещаниеПрежде чем просыпаюсь я, просыпается мысль: у меня три дня. Время пошло.
Сегодня День пакетов. Бужу маму и говорю ей на ухо, что подожду ее у Дома правосудия, и пусть захватит с собой иголку и трубку, она знает. Мама готова ко всему и ни о чем не спрашивает.
Добравшись до Шлака затемно, еле затаскиваю в наш старый дом огромный мешок и начинаю разбирать. Конечно, для прикрытия мама положила туда кучу настоящего старья – например, безвозвратно изуродованную кастрюлю или ботинки, из которых Прим выросла. Это я убираю в ларь, оставляя только то, что нам пригодится. Когда с мешком почти покончено, на пороге возникает Гейл:
- Я знал, что ты уже здесь…
Мы одни в доме и могли бы этим воспользоваться, но головы заняты совсем другим, и времени в обрез.
Гейл быстро просматривает содержимое мешка, что-то выбрасывает, что-то добавляет из ларя. На плече у него старый залатанный вещмешок, помнящий Темные Времена - впрочем, довольно объемистый, загруженный лишь наполовину. Гейл быстро и умело набивает его доверху, ничего из отобранного не оставляя. Объясняю ему, где закопано Эдово наследство. Я туда воткнула довольно приметную вешку – дрын вдвое выше своего роста, который снегом засыпать никак не могло, а чтоб не перепутать с прочим сухостоем, повязала на него бантиком обрывок веревки. Мне нужны «рысьи когти» – на них я имею особые планы.
Чувствуя, как на обоих наваливается тяжесть, вынимаю свисток:
- Хочешь, фокус покажу? Нажми на кнопку. Только сиди тихо…
Странно, что в нашем доме, где не топится печь и нечего есть, еще осталась какая-то жизнь. Проходит минуты две, и из-за печки опасливо выбирается тощее крысиное семейство.
Чудо техники приводит Гейла в восторг, и он становится очень похож на своих братьев.
- А теперь на вот эту. – Крысы растворяются в воздухе, к еще большей его радости.
Вспомнив вчерашний разговор с Хеймитчем, протягиваю Гейлу свисток и все пилюли, что остались:
- Возьми с собой. Вдруг пригодится. – Объясняю действие и побочные эффекты.
- Думаешь, мне действительно придется?... – Он прижимает меня к себе.
- Я не хочу, чтоб тебя повесили за убийство. Тем более за мое, – отвечаю сквозь комок в горле.
- Ладно, я пошел. Потом поговорим. – Гейл исчезает быстро и бесшумно, как те крысы.
У Дома правосудия толпится народ: уже началась раздача пакетов. Только вместо радости у людей на лицах возмущение и разочарование. Но вслух никто ничего не говорит: кругом полным-полно миротворцев.
- Что, девочка, за гостинцем пришла? – замечает меня дед-жестянщик. – Иди домой, не стой. Такое даже свиньям не скормишь.
У него в руках вздутая банка тушенки – смертельный яд. Остальным гражданам Двенадцатого тоже есть чем похвастаться: мокрая червивая мука, испорченная крысами крупа, прогорклое масло с жутким осадком. Из всего, что прислали, в пищу годится разве что кленовый сироп. Хоть детишкам радость.
Расписавшись за последнюю в своей жизни кучу денег, нахожу маму, стоящую за продовольствием. Мы все-таки его берем: кленовый сироп на дороге не валяется. В очереди щедро делятся способами применения негодной пищи, хоть записывай: масло на растопку, на смазку дверных петель, на мыло – сварить со щелочью, муку с крупой продать свиньям на корм, а от тушенки, может быть, крысы передохнут, очень уж их много в этом году, знак беды….
Выстояв очередь и загрузив санки, идем в наш старый дом для очень важного дела. Нам нужно наполнить моей кровью непрозрачную пластиковую бутылку. Для этого мама захватила толстую иглу с трубкой, используемые для кровопускания. Метод очень древний, но во многих случаях единственный.
Пока мама разбирает пакеты, сижу на кровати, сжимая и разжимая кулак, и смотрю, как быстро кровь из перетянутой руки бежит по трубке. Время от времени мама спрашивает, как я себя чувствую. Как я могу себя чувствовать, глядя на порог, за которым два часа назад исчез Гейл? В лесу я за него спокойна, но надо еще оттуда выйти незамеченным...
Не сговариваясь, делим деньги не пополам, а два к одному: у меня все-таки остаются двое, а у Гейла – четверо. Хорошо, что я никогда не называла им точную сумму своей ежемесячной выплаты. Пусть думают, что это половина.
Оставив маму дожидаться, добираюсь дворами до Хоторнов. Все-таки это уже вторая кровопотеря за последние полгода – меня слегка пошатывает. Первая была на Играх, когда мне попали в лоб ножом.
Дома Вик учит Пози читать – ей уже получше. В школе сегодня выходной по случаю Дня пакетов. Мама на работе, брат в лесу, Рори пошел в город. Открываю на кухне банку кленового сиропа, вызывая у обоих радостный визг. Оставив детей с сиропом наедине, ухожу в комнату, надрезаю обшивку большого матраса, запихиваю в него деньги и крепко зашиваю незаметным швом. Дело сделано.
Все-таки детишки молодцы: сироп только попробовали, да и то почти вприглядку. На прощание строго-настрого наказываю им даже не притрагиваться к испорченным консервам из пакетов и передать это Рори. «А то до вечера не доживете. Поняли?». Они поняли.
Увидев, какая я бледная, мама решительно сажает меня на санки и везет, но в город я все-таки вхожу своими ногами, отмечая, что улицы по-прежнему завалены снегом, и нигде не видно людей с лопатами. Интересно, Хопкинс уже вышел на охоту за бесплатной рабочей силой?
Дома меня изо всех сил кормят супом из перештопанной курицы. Так с нитками и сварили. Некоторое время отлеживаюсь, но, как только в дверях появляются первые пациенты, выскальзываю прочь. Конечно же, к Хеймитчу.
У ментора, как всегда, не заперто. Дом не узнать: по нему как будто прошел сильный ливень с грозой, смывший всю грязь и очистивший воздух, а Хейзел осталось только расставить вещи по местам и постелить цветные половики. Вот разве что потолок не побелен, но это вопрос времени. Хейзел просто волшебница.
С кухни доносятся обрывки разговора. Подслушивать нехорошо, но не в моем положении. Я предупредила Хейзел, что все дома в Деревне набиты шпионской техникой, но вдруг она забыла? Сняв ботинки, крадусь на голоса. Когда люди провожают своих близких в неизвестность, очень трудно себя не выдать и не обмолвиться…
- …ну и что? Она прежде всего женщина, как ты не понимаешь. – Это голос Хейзел сквозь шум воды и лязг посуды.
- Она другая женщина. В Двенадцатом таких вообще нет. Как бы тебе объяснить… - Это уже Хеймитч. Кажется, даже трезвый.
Превращаюсь в слух. Это они о ком? Неужели…
- Да какая бы ни была. Женщины все одинаковые, что наши, что в Капитолии. Им всем хочется любви, и ей тоже, не сомневайся...
Ну, так и есть. А ведь я догадывалась.
- Если уж на то пошло, то ей даже хуже, чем мне. У меня хоть мужик был что надо, ты его знал, дети остались, старший вообще весь в него…
Опять на любимую мозоль. При менторе Гейла поминать, что черта.
- А у нее что? Одна работа, и никакой радости. Представь, каково ей в пустом доме по вечерам. Ни ребенка, ни котенка…
- Интересно, чем она занимается между Играми? - Он вздыхает или мне почудилось?
- На дорогу смотрит, не покажется ли Хеймитч Эбернати. Пьяный и заросший.
- Да я всего чуть-чуть…
- Выпил или зарос? Кстати, я ножницы принесла. Садись, будем делать из тебя джентльмена.
Ну, этого я никак не могу пропустить. Дождавшись, когда крестная фея Хейзел начнет щелкать ножницами над головой своей Золушки, выхожу из укрытия.
- Стучаться надо, когда входишь! – подскакивает на стуле ментор, закутанный в рваную занавеску. Из мокрой шевелюры, как вилы из стога, торчит новая расческа.
- Извини. – Делаю вид, что мне стыдно, а он делает вид, что мне верит. – Хейзел, можно тебя на два слова? – Быстро шепчу ей на ухо, где спрятаны деньги. – Хеймитч, к тебе тоже дело есть. Сам знаешь какое.
- Зайдешь потом. – Ментор испепеляет меня взглядом, и я кучкой золы выметаюсь вон.
Впрочем, у них настолько интересный разговор, что обо мне тут же забывают. Уже закрывая за собой входную дверь, слышу голос феи-крестной:
- А почему бы тебе самому ей не позвонить?
Прикинув, что час или полтора – более чем достаточно для превращения Хеймитча в прекрасного принца, я решаюсь наконец-то зайти в третий жилой дом Деревни Победителей.
Нельзя отправляться в путь, когда между мной и Питом больше плохого, чем хорошего. Если придется уходить уже завтра, я больше никогда не смогу это исправить. Ловлю себя на том, что мне будет его не хватать. В конце концов, даже если найдется добрый доктор и сумеет стереть Игры из нашей памяти, все равно мы друг друга не забудем. Мальчик с хлебом – это навсегда, и с этим никто ничего не сделает.
От дома Хеймитча к дому Пита идет уверенная тропа. Вряд ли ментор ее сам проложил. Скорее уж Пит к нему бегал, пока я наматывала круги между Деревней, Шлаком и городом.
Дверь заперта, на стук никто не идет. Проходит пять, десять, пятнадцать минут, потом я просто сажусь на ступеньку, сама не зная, зачем.
Интересно, если бы он еще тогда, в школе, сказал мне? В пять, десять, пятнадцать лет? Неужели я была такая дикая, что ко мне все школьные годы невозможно было подойти? Разве я укусила бы его руку, если бы он ее мне протянул? Может, все тогда было бы по-другому. Гейл бы сразу знал, что у меня есть Пит. Мы бы охотились все вместе, и Пит бы сам научился стрелять белок. И в потайном месте лежали бы не два лука, а три. И у Гейла было бы два друга вместо одного… И мне не пришлось бы сейчас выбирать между зимним лесом, полным опасных зверей, и родным дистриктом, полным опасных людей. Мы могли бы жить, например, в этом доме, спокойно и без вранья – насколько это возможно в мире, где есть Голодные игры. А если бы на Жатве не вытянули его имя, он бы все так же скрывался, или все-таки вышел из тени? Или так и дожидался бы, когда мы с Гейлом вырастим братишек-сестренок и уйдем в леса? Почему о том, что он меня любит, первой услышала не я, а синеволосый упырь из Капитолия? В какую топку он бросил свое сердце, чтобы мне выжить? И можно ли было по-другому?
Как все-таки верно сказал Эд: все, ради чего человек идет на сделку с чертом, у человека отнимается. Семья, дружба, любовь, родина… Даже если он делает это из самых лучших побуждений. Закон есть закон.
Но по закону любой имеет право на защиту. И раз больше некому, этой защитой должна стать я.
Теперь я знаю, зачем ухожу. Эд вовсе не убегал из своего Третьего – у него была цель. Убегает жертва, а мы все-таки охотники. Мы должны сделать так, чтобы с Голодными Играми было покончено навсегда. Я пообещала Питу, что найду для него безопасное место. Обещания надо выполнять.
Мы с Гейлом не будем отсиживаться в лесу. Где бы ни был малейший очаг сопротивления – мы его найдем, и если даже в нем только искра – сделаем все, чтоб она стала пламенем, в котором сгорят Игры и те, кто их придумал. Вот в этом я клянусь на крыльце этого дома.
Я сижу, не двигаясь с места, пока не начинают замерзать руки и ноги и становится ясно, что Пит не придет.
Коротая время до возвращения Гейла, беру очередные уроки у мамы: как вправить вывих, чем лечить зубную боль, как распознать болезни, из чего готовить простейшие лекарства. Зря я все-таки уходила в лес, когда она и Прим возились с больными. Не знаю, как сейчас все эти знания и умения запихнуть в голову. Повезет, если хоть что-то запомню.
Солнце становится оранжевым, когда я ухожу в город.
Пробегая мимо кондитерской лавки с мерцающей вывеской, чувствую спиной косые взгляды и слышу возмущенный шепот. Здесь обычное место встречи девчонок, известных в городе как «команда Пита». Да, у Пита появились фанаты, а как же Победителю без них? Собственно, они были еще до Игр – девчонки Пита никогда не обделяли вниманием. Так же, как и Гейла. Но если «команда Гейла» не видела меня в упор, а потом вообще сошла на нет, когда он из школьной звезды превратился в обычного чумазого шахтера, то «команда Пита» все растет, и я им очень не нравлюсь. Во-первых, им кажется, что я отношусь к Питу по-свински, в чем, не спорю, есть доля правды, а во-вторых, они на дух не выносят Гейла Хоторна и сочиняют про него всякую ерунду. Что он им сделал – ума не приложу. Но сегодня команда реагирует на меня живее, чем обычно. Что-то произошло.
Как будто в ответ на мои мысли, рядом оказываются двое миротворцев. Одного знаю, другого нет.
- Несешь товарищу поесть? – Они показывают в конец переулка: – Вон он, улицу чистит.
Он все-таки это сделал.
Видимо, это случилось недавно: работа только начата. Рядом с Гейлом, не спеша бросающим снег на обочину, стоит сияющий Хопкинс. Я спрашиваю, можно ли покормить арестованного.
- Тогда уж и мне принеси пожрать, - заявляет наглый капрал. – Ты сегодня богатая, а нам жалованье задерживают.
Плохо, что теперь не купишь миску супа у Сальной Сэй, но еще есть пекарня, где все свежее и горячее. Раздав по булке капралу и арестованному, тайком кладу большую буханку Гейлу за пазуху – в тюрьме не кормят.
От проглоченной горячей выпечки у Хопкинса появляются другие потребности:
- Эй, Кейси! – окликает он проходящего миротворца. – Постой тут, мне срочно надо в сортир.
Сегодня удача на нашей стороне. Кейси – это Дарий.
Едва капрал исчезает из виду, Гейл сообщает самое главное. Все, что мне нужно, он принес и оставил в нашем старом доме. А после рассказывает, как было дело.
Он шел ко мне и никого не трогал. На площади ему встретился Пит Мелларк. Пит подошел и громко, чтоб все услышали и обернулись, потребовал отстать от своей невесты, то есть от меня. Увидев Хеймитча, стоящего в сторонке, Гейл сразу все понял. Ему совсем не хотелось драться, когда полно других способов заработать эти три дня за решеткой. Во всяком случае, пока не увидится со мной. Он попросил Пита подождать, но тот был настроен весьма решительно. Гейл понял, что Пит не отстанет, и толкнул его в снег. Тому показалось мало и неубедительно. Тогда Гейл толкнул его так, что Пит протаранил сугроб на расстоянии десяти футов. Откопавшись и не выпуская из поля зрения Хеймитча, Пит заявил, что, если Хоторн будет халтурить, он ударит его первым, и тогда их посадят в одну камеру. Гейл ответил, что на здоровье, Хопкинс будет только счастлив заполучить двух дармовых работников вместо одного. Тут все и произошло. Все знают, что у парней есть особые слова, за которые сначала бьют, а потом думают. А Пит со словами всегда умел обращаться мастерски… В общем, когда Пита подобрали там, куда он улетел от знаменитого чугунного удара, Хопкинс тут же явился из воздуха, как черт во сне, и радостно поволок всех троих в участок. Там веселье продолжилось. Пит с Хеймитчем в непривычной роли потерпевшего и свидетеля, перебивая друг друга, так заплели капралу мозги, что он переписывал протокол целых восемь раз, а Гейл из-за решетки отпускал ехидные замечания, от которых дежурный давился чаем «белая роза», и все это походило на сумасшедший дом. Впрочем, Хопкинс умел из всего выбирать главное, а главным для него было не получить по голове от начальника, то есть поскорее привести город в надлежащий вид. И теперь арестованному Хоторну три дня разгребать городские улицы и заодно дорогу до Деревни. А не управится – задержится еще на столько же.
Вот так. Чтобы обеспечить мне зеленую улицу, один заработал синяк, а другой – три дня заключения. Учитывая, что Гейл правша, у Пита синяк наверняка на том же месте, что и давнишний, полученный за горелый хлеб. История повторяется.
Не успевает Гейл закончить рассказ, как в лучах заката возникает фигура Гая Юлия Хопкинса.
- Послезавтра по забору пускают электричество, - сообщает до сих пор молчавший Дарий, пока начальник еще далеко и не слышит. – Пока в тестовом режиме, но изжариться хватит. А завтра я последний день в патруле. Все поняли? – Он смотрит на меня.
Мы ничего не успеваем сказать в ответ: Хопкинс уже близко. На его физиономии безмерное облегчение. Сегодня определенно его день.
- Свободен, Кейси, - отпускает он Дария. – Ты тоже. – Это он мне. – Чего встал, бульдозер? Горючее кончилось? – Это он Гейлу.
Наверняка мы оба подумали одно и то же: надо уходить, пока кличку не навесили.
Мы с Дарием вместе идем до конца улицы, где наши пути должны разойтись.
- А ты меня так и не поцеловала, Китнисс, - говорит он мне на прощание. – Я ведь скоро уеду в Четвертый. – Он мечтательно вздыхает: - Никакого снега, море, солнце, можно плавать и нырять…
- Я видела море, – вспоминаю я. – Нам показывали, только мы не купались. Знаешь, чем оно пахнет? Свежими огурцами. А ты сам его видел?
- Конечно, нет! – мотает он рыжей головой. – И почему свежими, когда оно соленое?
Сжав на прощание мою руку выше локтя, Дарий исчезает за домами. Вот и еще один человек, которого я больше не увижу. Кто знает, встретимся ли завтра, когда буду уходить.
Пока не стемнело, возвращаюсь в Деревню. Свет горит только у нас и у Хеймитча. Если Пит сейчас у него… ну что ж, так даже лучше.
Я заглядываю в кухонное окно и вижу, что так и есть: они вдвоем гоняют чаи со свежими булочками. Хейзел без всякого злого умысла соорудила Хеймитчу стрижку, как у Гейла, и ментор даже стал на него немного похож. Представляю, каково ему сейчас смотреться в зеркало. Сама Хейзел, конечно, давно ушла. Новости в Двенадцатом разносятся, как лесной пожар – она уже непременно знает про сына.
Стучу в окно. Когда они выходят во двор, первым делом бросаюсь к Питу:
- Ты цел? – Ощупываю его лицо. Он не отстраняется и не морщится. Встретившись с ним глазами, вижу, что он все уже знает.
Нет, тогда, в детстве, ему досталось больше. Гейл все-таки более опытный боец, чем Питова мама. Синяка не будет.
- Зачем вы это сделали? - набрасываюсь я на обоих, закончив осмотр. - Гейл бы сам что-нибудь придумал.
- Разве мы плохо справились? – отвечает Хеймитч, трезвый, как стекло.
- Ты же все равно уйдешь, - добавляет Пит, глядя в сторону. - Держать тебя бесполезно. С ним ты хоть будешь под защитой. Я, к сожалению, в лесу мало на что способен. Да ты и сама это видела…
- Пит. – Я крепко держу его за руки. Сейчас повторю ему то, в чем поклялась на крыльце его дома. – Я не просто ухожу. Я обещала найти для тебя безопасное место. Но пока есть Голодные Игры, безопасных мест нет и не будет. А обещания надо выполнять. Значит, прежде всего надо покончить с Играми. – Мы смотрим друг другу в глаза, не отрываясь. – Вот здесь, на этом месте, я тебе говорю, что иду за это биться. Все равно с кем. Сейчас и до последнего вздоха. Ты в меня веришь? – Мы сжимаем руки сильно, до боли. – Скажи. Мне это нужно. – Еще немного, и мы не сможем разжать руки без посторонней помощи, как тогда, на Играх. – Скажи. – Я слышу, как бьется сердце, но не знаю, чье. – Скажи.
Мы молча держимся за руки, как будто пытаемся отдать друг другу все, что не смогли, и все, что больше не сможем. Не знаю, сколько времени проходит. Пять, десять, пятнадцать. Часов, минут или ударов сердца. Какая разница.
Наконец, он находит слова:
- Мы обязательно встретимся, Китнисс. Я не прощаюсь. Все получится.
Мы коротко и крепко обнимаемся, как перед боем, и расходимся, не оглядываясь.
Дома на своей кровати нахожу большой пакет сухарей, пахнущий корицей и укропом.
