Глава 8Глава 8: «Новость и дружба»
Александр Скрепкин.
Мне уже казалось, что жизнь наладилась, как Судьба преподнесла очередной удар, страшный по своей силе. Знаете, я ведь подсознательно всегда чувствовал, что к этому все идет. Потому что никогда не может быть нормальной жизнь такой семьи, как моя. Этот ад должен был когда-нибудь кончиться. И я подозревал, что закончится все еще большим адом. Но верить в это отчаянно не хотелось. И жил я глупыми иллюзиями, что все может быть хорошо, что родители еще могут понять что, несмотря ни на что, они все-таки любят друг друга. Ведь с чего-то же началась их семейная жизнь?
Но то, что было, давно ушло в прошлое. На самом деле, этого не вернешь, и тешить себя иллюзиями глупо. Тем не менее, я пытался убедить себя в том, что конец не будет совсем уж кошмарным.
Началось все с дурного предчувствия. Казалось бы, после того, как я сумел заставить остальных ребят себя уважать и Орлов больше не был угрозой моего спокойствия, жить бы да радоваться, но нет. Меня одолела тоска, все время казалось, что я не там, где должен быть. Мне казалось, что надо ехать домой, потому что пока я нахожусь здесь, там может что-то случиться. И хотя родители сами отослали меня сюда, я, вот парадокс, чувствовал себя почти предателем из-за того, что поехал.
Ходил с таким мрачным выражением лица, что Орлов даже спросил, не случилось ли у меня чего. Кстати, мы с ним вполне себе нормально общаемся. Как ни удивительно, мажор оказался человеком слова: после того, как мы заключили мир, я не слышал от него ни одного грубого выражения. А когда некоторые особо неуемные субъекты собирались в кучки, дабы все же меня сломать, рядом все время словно случайно оказывался Денис, и у них как-то сразу поубавлялось энтузиазма. Я все это очень ценил, но все равно не считал нужным что-либо рассказывать Денису еще о своей семье и о своих страхах. Он и так уже знает гораздо больше, чем нужно.
И все равно плохо, когда не с кем поделиться страхами и переживаниями. Меня раньше как-то не особо беспокоило, что у меня нет друзей. Просто не сложилось, и точка. И только не находя себе места от волнения в лагере, я понял, для чего нужны друзья. Поддержать, подбодрить, помочь… и очень печально, что у меня их нет.
А потом была кошмарная новость, перевернувшая всю мою и без того нелегкую жизнь. О случившемся с родителями рассказал милиционер. Он же взял с меня показания об отношениях родителей. Я был предельно откровенен, решив, что скрывать что-либо не имеет смысла, все равно все соседи в курсе нашей дурацкой жизни, отец с матерью орали так, что слышно было всему дому. Мне еще было передано письмо от начальника ОВД с официальными соболезнованиями и информацией о том, что меня могут вызвать в суд в качестве свидетеля против отца. Что со мной делать (я же несовершеннолетний), они не определились, и пока что решили оставить меня в лагере, а потом устроят в детский дом, если не найдут родственников.
Я был абсолютно никакой, ходил по лагерю, ничего не видя и не слыша. Письмо начальника ОВД так и осталось у меня в кармане, не было сил даже спрятать его.
Что я чувствовал? Не было даже боли, какая-то всепоглощающая тоска. Чувство полнейшей потерянности в мире, никому ненужности. Наверное, это неправильно. Может быть, я законченный эгоист. Потому что вместо того, чтобы страдать оттого, какое страшное несчастье постигло родителей, я беспокоился о том, как это отразится на мне.
Ведь раньше, пусть они меня не любили, пусть били и обижали, но все равно у меня была семья, место, куда я мог прийти. Даже когда было совсем плохо, я знал, что это все равно хотя бы что-то.
А теперь непонятно, как жить дальше. Я же совсем никому не нужен. У меня нет больше родственников (по крайней мере, я об этом не знаю), у меня нет ни друзей, ни даже просто приятелей.
Но тогда я свои мысли так ясно не выражал, я просто находился в жесточайшей тоске, просто не хотелось жить.
И надо же такому случиться, именно в это время меня подкараулила очередная группа недоброжелателей. На самом деле, мне было абсолютно все равно, что они со мной сделают, настолько я был подавлен. Но они сделали единственную на то время вещь, которая не могла оставить меня равнодушным – когда меня толкнули в очередной раз, у меня из кармана брюк выпало злополучное письмо.
Естественно, они тут же его подняли, предвкушая очередной повод для пересудов. Я же не испытывал радужных иллюзий, сразу решив, что, прочитав, они только еще больше станут издеваться надо мной, но меня крепко держали за руки, я не мог сделать совсем ничего.
Островский приготовился на потеху всем прочесть письмо вслух, и именно в этот момент прямо за его спиной возник Орлов. До сих пор не пойму, как тому удалось подойти так близко и так незаметно.
Итак, Денис выхватил письмо…
Знаете, за время, прошедшее с момента моего проигрыша Орлу в карты, я уже почти записал его в свои приятели. Почти поверил в то, что он действительно больше ничего против меня не имеет и даже хочет помочь. Так что я мог со всеми основаниями ожидать, что он отдаст письмо мне.
Но вместо этого Орлов начал его читать! Я расценил это как предательство, даже не задумавшись, можно ли так думать. Мы же с ним не друзья и не приятели, к тому же я прекрасно знал, что он мажор, а у них свои понятия о том, что такое хорошо и что такое плохо.
Тем не менее, для меня это был плевок в душу. И я даже поймал себя на мысли, что меня больше огорчает не то, что снова мои секреты выставляются на всеобщее обозрение, а то, что Денису, как оказалось, нельзя доверять. Ведь, что ни говори, так хочется доверять хоть кому-то!
Так что мне было фигово до невозможности, и я, развернувшись, побежал прочь от лагеря, не желая знать, что произойдет дальше.
Я не хотел ничего ни знать, ни понимать. Казалось, что этот случай прорвал плотину, которая хоть как-то позволяла мне держаться. Я убежал так далеко, как только смог. И уже там прислонился к дереву и обхватил голову руками. Я ничего не видел из-за слез, застилающих глаза. Так что не сразу заметил, что меня нашел Орлов. Наверное, я должен был его ненавидеть, но вместо чувств была лишь странная опустошенность.
Что было потом, помню смутно, можно только догадываться, что со мной случилась истерика. Я рыдал и кричал что-то, а Орлов обнимал меня за плечи и успокаивал. Это было именно тем, чего мне так не хватало: кому-то было не все равно, кто-то пытался разделить со мной мою боль, одиночество и опустошенность.
Когда мне стало полегче, мы еще долгое время сидели рядом и молчали. На этот раз я решительно не хотел начинать разговор. Но через некоторое время Орлов сказал:
- Саша, поверь, мне очень жаль.
- А почему я должен верить человеку, который читает мою личную переписку?
- Это не то, о чем ты подумал.
- Да? А мне кажется, что просто у вас, мажоров, отсутствие совести уже давно считается нормой.
Я думал, Орлов разозлится и уйдет, но он как-то виновато (вот же нонсенс!) на меня посмотрел и тихо сказал:
- Я просто хотел понять, что тебя мучает.
- Что?
- Саш, а что мне еще оставалось? На тебе же просто лица не было. На вопросы ты не отвечал. Я должен был выяснить, что с тобой случилось.
- Зачем? Опять нездоровое любопытство проснулось?
- Нет. Я просто пытался понять, чем тебе можно помочь.
Денис замолчал, мне тоже сказать было нечего. От удивления даже на краткий миг забыл беспросветность всей ситуации. Ведь, только подумать, кто-то хочет мне помочь! Кому-то не все равно, что со мной происходит. В это так хотелось верить…
А тем временем Орлов продолжил:
- Послушай, Саша, ты не должен держать все это в себе, я готов тебя выслушать. Обещаю, от меня об этом не узнает никто.
У меня не было абсолютно никаких оснований верить ему, но слова полились рекой…
Денис Орлов
Мне действительно очень хотелось узнать, что произошло у Скрепкина, но на этот раз ситуация в корне отличалась от той, когда я подозревал его в стукачестве. На этот раз я волновался за него. Это вполне может показаться странным, услышь я это пару недель назад, и сам бы не поверил. Но, знаете, когда я наблюдал со стороны за Скрепкиным, все больше начинал его уважать. Я даже подумал, что он вполне мог бы стать моим другом. Не все эти приятели, которых на самом деле в жизни не волнует ничего, кроме развлечений и отцовских денег, а именно этот парень, выросший в нищете, но сумевший сохранить достоинство.
Я хотел подружиться с ним, но впервые в жизни (опять же Олеся не считается) я не мог получить желаемого. Было даже бесполезно пытаться – он же ненавидит мажоров. Считает всех нас высокомерными сволочами (и недалек в этом от истины). Так что мне осталось только наблюдать за ним и, когда это необходимо, помогать. Делал я это абсолютно бескорыстно, аж сам себе удивляюсь.
А потом я заметил, что Скрепкин стал себя странно вести, весь был как на иголках. На вопрос, в чем дело, не ответил. Дальше стало еще хуже. К нам приехал следователь из Москвы и вызвал Скрепкина к себе, а когда тот от него вышел… впервые я понял, что значит выражение «на нем лица нет». Действительно, выглядел Саша хуже некуда. И раньше я бы сразу (как и большинство остальных наблюдателей) подумал, что у того проблемы с законом. Но теперь я, наоборот, понял, что у Саши что-то случилось. И захотел узнать, что. И мажорское любопытство тут абсолютно ни причем, я хотел помочь. Впервые в жизни хотелось кому-то помочь, не ожидая ничего в ответ (зная ненависть Саши к золотой молодежи, я даже на благодарность-то не особо рассчитывал).
Когда я увидел, что наши лагерные стервятники во главе с Островским (только подумать: я этого хмыря еще совсем недавно считал своим приятелем!) собираются прочитать письмо, которое следователь отдал Саше, я без раздумий вырвал у них его. Но не отдал Скрепкину. Я понял, что это мой единственный шанс понять, что с ним происходит, добровольно мне он этого не скажет никогда. Я стал читать…
Это ужасно, по-настоящему ужасно. Знаете, я только тогда осознал, какой я на самом деле законченный эгоист. Понял, что нельзя вот так не считаться с людьми, с тем, что у них свои проблемы. Я же никогда не задумывался о том, что испытывают мои жертвы, как и остальные мне подобные. А у людей бывают трагедии, когда мир рушится и не хочется жить. Я словно пребывал в прострации, и только слова Островского «Орел, нам тоже интересно!» вернули меня к реальности.
Меня захлестнула ярость: у человека трагедия, а им интересно, значит! Даже не помню, что говорил им, только знаю, что связываться со мной они не посмели.
Сашу нашел в лесу, довольно далеко от лагеря. У него была истерика, я пытался помочь. И, как ни странно, у меня получилось. По крайне мере, он перестал плакать и кричать. Я понимал, что людям в таком состоянии необходимо, чтобы их выслушали, и предложил это Скрепкину.
И я узнал практически все из жизни его семьи. Раньше, услышав об этом всего одно предложение, я понял, что все плохо, но понятия не имел, что настолько. Даже не знаю, как в такой семье Саше удалось сохранить рассудок. В тот момент я ненавидел себя за то, что добавлял проблем хорошему человеку, он же надеялся в лагере отдохнуть от домашнего ада, а тут я со своими идиотскими выходками. Как-то незаметно подкралась ночь, и я мягко сказал, что надо возвращаться, пока нас не хватились. Обратно шли молча, я все думал о том, что облегчить жизнь Сашу можно, только подружившись с ним, тем более, я и раньше этого хотел.
Прошла еще пара дней. Я пребывал в растерянности: решение подружиться с Сашей принято окончательно, но абсолютно непонятно, с чего начать. После того, как я прочел его письмо и стал свидетелем истерики, Скрепкин совсем не общался со мной. Обиделся, наверное. Жаль, я пытался объяснить, что ничего плохого не хотел, только помочь. Но, более того, теперь Саша шарахается от меня и вздрагивает всякий раз, когда я пытаюсь к нему обратиться. Конечно, он боится, что я начну припоминать ему истерику. И от этого накатывает обида: я же не использовал против него то высказывание после карточного проигрыша, так почему же он решил, что стану использовать остальное? Я не собирался делать этого, но не понимал, как это объяснить Саше так, чтобы до него дошло. И только по истечении двух дней я осознал, что надо сделать.
Вечером после отбоя Саша уже собирался готовиться ко сну, как я сказал ему:
- Скрепкин, нам надо поговорить.
- О чем?
- Знаешь, когда при виде тебя человек постоянно вздрагивает, это очень угнетает.
- Ничего не могу с собой поделать. Ты слишком много теперь обо мне знаешь.
- Тогда давай уровняем наше положение.
И я тоже стал рассказывать о своей семейной жизни. Конечно, мои проблемы не идут с Сашиными абсолютно ни в какое сравнение, я прекрасно это осознавал. Тем не менее, старался дать ему понять, что я не такой уж и неуязвимый, у меня тоже есть проблемы. Хотя бы в виде мачехи - жуткой стервы, которая спит и видит, как бы сжить со света отца и меня. Я рассказывал, и для меня было очень важно, чтобы Саша поверил мне. Ведь с него станется счесть все это розыгрышем и продолжить меня презирать.
Я ждал ответа, но Скрепкин просто молча ушел в душ. Мне стало обидно: я душу перед ним открыл, а для него это ничего не стоит. Хотя, почему это должно что-то значить для Скрепкина? Это же я хочу с ним подружиться, а он считает меня обнаглевшим мажором. И я решил больше ему не навязываться. В конце концов, со мной многие мечтали бы дружить, а я им отказал. А теперь бегаю за каким-то ботаником… жуть с ружьем…
На следующий день я действительно не предпринимал попыток заговорить со Скрепкиным, а сам он смотрел на меня как-то странно, чересчур пристально. Но я ждал, пока заговорит он сам. На этот раз не из принципа, просто не хотелось снова вызвать неприязнь.
К вечеру Скрепкин сказал:
- Денис, я хочу извиниться.
- Ты? За что?
- За то, что наговорил тебе. Я просто подумал, что ты…
- Что я захочу использовать информацию против тебя?
- Да…
- Это не так.
- Мне все равно непонятно, зачем я тебе понадобился.
- Ты, правда, не понимаешь?
Дождавшись кивка, я продолжил:
- Я просто хочу быть твоим другом, Скрепкин.
- Ты? Моим другом? Быть такого не может. У тебя наверняка полно друзей твоего круга.
- Представь себе, нет. Ты не обязан соглашаться, Саша, просто подумай.
- Но я согласен.
- Вот так сразу?
- Денис, за несколько дней ты сделал для меня больше, чем кто-либо за мою жизнь.
И мы пожали друг другу руки, положив начало дружбе.
Дружба начинается по-разному, но нередки случаи, когда друзьями становятся люди, раньше искренне считавшие себя врагами, как и случилось у нас. Дружба иногда возникает сразу, но столь же часто начинается с неприязни и драк. Это давно проверенный факт, но я бы никогда не подумал, что такое произойдет со мной.
Тем не менее, дружить с Сашей оказалось неожиданно приятно. У нас много общих интересов, он многое знает, с ним всегда есть о чем поговорить. Конечно, Саша очень сильно переживал оттого, что случилось с его семьей, ходил все время как в воду опущенный. Но я всеми силами старался его расшевелить, ведь друзья для этого и нужны. Не для того, чтобы вместе приятно проводить время (для этого подойдут и приятели), а для того, чтобы поддерживать в минуты отчаяния, когда не хочется жить.
Наша дружба набирала обороты, но мы тогда еще не знали, что есть в лагере человек, которого это совершенно не устраивает, который намерен разрушить ее любой ценой.
