Глава 8. Две звездыГоворят, в старину очень боялись этого дня. Пятница, тринадцатое. Старались больших дел не затевать и вообще не высовываться…
Мы уснули только под утро. Ни о чем таком не говорили – вспоминали детство, когда папа был живой. Нашу жизнь, еще ничем не омраченную. Как будто складывали эти воспоминания мне в дорогу. Я не думала, что Прим так много помнит – а ведь она была совсем маленькой.
Утром приходят Пит с Хеймитчем и ставят на стол яблочный пирог - только-только из печки. Никогда по этому дому не плыл такой аромат и уже никогда не поплывет. Пирог просто потрясающий, но ни у кого кусок не лезет в горло. Более уместна за этим столом была бы поминальная бутылка белого – уже к полудню меня можно будет официально проводить в мир иной…
Будь проклят этот дом, в котором я не могу обнять на прощание родных людей. Будь проклято это место, в котором жить страшнее, чем в зимнем лесу. И трижды прокляты те, кто их такими сделал.
С Питом и Хеймитчем прощаюсь на улице – «пока-пока», будто не навсегда, а до вечера. На большее не решаюсь – как бы это им потом боком не вылезло. Они и сами лучше меня все понимают. А потом я, мама и Прим идем в наш старый дом.
В городе я отстаю, чтоб увидеться с Гейлом. Нахожу его там же, где вчера - только улица уже основательно расчищена. Он сегодня не один – еще пятнадцать человек машут лопатами. Хопкинсу опять крупно повезло: он умудрился собрать полную коллекцию отборнейших идиотов Двенадцатого дистрикта. Проще говоря, городские и шлаковские вчера снова пошли стенка на стенку. Известное дело: когда с настоящим врагом расправиться руки коротки, бьют того, кто поближе и послабее - за голод, за безработицу, за бесправие, за плохую погоду. Работников стережет незнакомый громила в форме, у которого нужно спросить разрешения на передачу. Внимательно изучив содержимое пакета, солдат неохотно подзывает Гейла и предупреждает, что у нас одна минута. Была бы на моем месте мама кого-нибудь из парней – наверняка послал бы куда подальше, но с Победителем приходится считаться – пока еще.
У Гейла под глазами круги. У меня, наверно, тоже – я сегодня не смотрелась в зеркало.
- Привет, Кискисс. – Забирая у меня пакет, он на секунду крепко сжимает мою руку, я отвечаю тем же. – Жди, я скоро буду. – Это все, что он сейчас может мне сказать. Я хочу ответить, но между нами возникает громила, и приходится разойтись.
Улица делает поворот, и вот уже нам друг друга не видно. Пытаюсь успокоить себя тем, что расстаемся ненадолго, что впереди свобода, но становится только хуже.
В доме, куда моей семье скоро предстоит вернуться, вместо прощальных объятий все втроем сосредоточенно дерем «рысьими когтями» комбинезон, подаренный Цинной. По сравнению с другими потерями эта почти не ощущается. Хотя, конечно, жалко – для леса лучше одежды у меня никогда не было и не будет. Но о том, чтобы разодрать папину куртку, даже речи быть не могло.
Мама и Прим хотят напоследок накормить меня как можно лучше, но живот набивать нельзя – разве что карманы. С собой почти ничего не беру – я должна оставить после себя пустую сумку. Ничего мне сегодня нельзя.
Плакать тоже нельзя. Маму и Прим не должны сегодня видеть с красными опухшими глазами. Мы так привыкли прятать свои чувства, что нам и сейчас это почти не составляет труда. Плакать будем потом и порознь.
Дом в Деревне я покинула легко и просто, но как же тяжело сейчас переступить порог… Здесь я родилась – вон на той кровати. В эту стену когда-то впервые воткнула нож – след виден до сих пор, мама тогда очень испугалась, а папа после этого впервые взял меня с собой в лес… В этом доме стены действительно помогали. Пусть помогут и сейчас – уйти и не оглянуться.
Уже потом, по ту сторону Луговины, мне становится по-настоящему страшно и больно. Но ведь это уже было в моей жизни, и не так уж давно. Хоть и большой кровью, но я смогла вернуться к тем, кого люблю. Так кто сказал, что моя дорога без возврата?
Правда, чего мне возвращение будет стоить на этот раз – никто не знает.
На краю Луговины долго жду, затаившись в кустах орешника. В глубоком снегу меня почти не видно. Дождавшись, когда Дарий подойдет поближе, начинаю тихо свистеть, и он оборачивается.
- Ты один? – Он кивает. Выхожу из укрытия и быстро говорю:
– Дарий, я не хочу тебя подставлять. Я замету следы, но когда начнет темнеть, ты их увидишь и поднимешь тревогу. Я тогда буду уже далеко. Ничему не удивляйся… и затопчи там все как следует. – Обнимаю его: - Ты настоящий друг. Спасибо за все. Может, еще встретимся.
- Должок. – Дарий придерживает меня за плечи. Он ничуть не удивлен. В глазах пляшут рыжие черти.
- Ах, да. – Целую его в нос. – Извини, больше не могу, а то захочу остаться.
Он смеется и целует меня в левый глаз:
- Меткой тебе стрельбы. – Отпускает и подталкивает: – Береги себя.
- Ты тоже.
Ныряю в снег под проволоку. Заметаем следы: я на этой стороне, Дарий на той.
Еще один человек, который знал или догадывался. Еще одно прощание.
Сверяясь с рисунком Гейла, по его старательно заметенным, но уж мне-то видным следам через час прихожу туда, где мне предстоит разыграть свою смерть.
Лучшего места, чтобы погибнуть на охоте, не найти во всем лесу – на краю высоченного обрыва. Если свалишься, никто не подберет – люди не птицы. На вытоптанном снегу кровавые пятна и клочья заячьей шкуры – следы собачьей трапезы. Рядом валяется сломанный лук, годный в лучшем случае на растопку, и такие же стрелы.
Мне становится понятно: чтобы все разыграть именно здесь, Гейл увел собак с тропы. Интересно, как он это сделал.
Заглянув за край обрыва, вижу небольшой выступ. Если держаться за корни деревьев, можно по нему передвигаться.
Вынимаю нож и отрезаю косу под корень, как ящерица отбрасывает хвост. Надеваю на ноги «рысьи когти». Вешаю лук и колчан со стрелами на одно плечо, торбу с припасами – на другое. Смочив кровью косу, шапку, сумку и клочья комбинезона, разбрасываю все это по вытоптанному собаками снегу. Ложусь и барахтаюсь, разбрызгивая кровь и изображая ожесточенное сражение. Ползу к обрыву, оставляя за собой кровавый след. Когда бутылка пустеет, сплющиваю ее и прячу за пазуху – потом сожгу.
Ухватившись за два подходящих корня, перекидываюсь через край обрыва. Нащупав ногами опору, вцепляюсь в нее «когтями». Двигаюсь шаг за шагом, цепляясь руками за корни, а ногами за скалу, время от времени помогая себе ножом.
Выступ крошится под ногами – назад уже нет пути, только вперед или наверх. Не пройдя и двадцати ярдов, приходится выбираться – дальше корней нет, держаться больше не за что. Первая часть пути пройдена.
Заметая следы, нахожу подходящее дерево и забираюсь на такую высоту, где наиболее раскидистые кроны и прочные ветки. Поиграем с митротворцами в «выше ноги от земли». Последний раз я такое проделывала в тринадцать лет - не скажу, что это даже тогда было очень просто, а ведь я весила куда меньше. Правда, и «когтей» у меня не было.
Больше, чем упасть и разбиться, я боюсь повредить лук - без него мне в лесу верная гибель. Неспроста Гейл оставил его, а не отнес на озеро – сверху отлично видна собачья стая. Может, даже та самая. Помедли я чуть-чуть, и мы бы встретились.
Надо обязательно хотя бы милю пройти по деревьям. Без косы теперь даже лучше – представляю, как бы она цеплялась за ветки. А варежки уже в клочья – скоро и руки будут в клочья. Изо всех сил стараюсь уберечь глаза: ветки по лицу так и хлещут, на нем уже нет живого места. Хорошо, что есть заживляющая мазь и термоперчатки, подарок Цинны... Он ведь тоже будет считать меня погибшей – когда еще Пит и Хеймитч с ним увидятся. А у меня даже его фотографии нет.
До смерти напугав по дороге множество белок, птиц и даже одну молодую рысь, через час отваживаюсь спуститься на землю и двигаться перебежками: где по деревьям, а где по земле, заметая и путая следы – не сказать, что по глубокому снегу это быстрее, но для лука в любом случае безопаснее. Чем ближе к озеру, тем перебежки длиннее.
Достигнув цели, раскапываю тайник и начинаю готовить убежище – солнце заходит, стоит поторопиться. Выбрав место, защищенное с одной стороны скалой, а с других заплетенное густым ежевичником, как колючей проволокой, рою пещеру в снегу и ставлю палатку – я научилась обращаться с такими в Тренировочном центре. Замаскировав ее как следует, перетаскиваю туда все имущество: рюкзак, вещмешок, лук и стрелы Гейла, а также одеяла из домика – лишними не будут.
Палатка не просто держит тепло – она его излучает. Конечно, не изжаришься, но не окоченеешь уж точно. Если еще и лечь на тот самый замечательный коврик, можно даже снять куртку. Найдя в рюкзаке спиртовую горелку, треножник и большую бутыль денатурата, устраиваю чаепитие – мне все-таки положили в торбу кусок утреннего пирога. И только когда кружка пустеет, на меня со всей силой наваливается такая усталость, что я не могу ни двигаться, ни думать, ни чувствовать. Бессонная ночь и тяжелый полуголодный день делают свое дело – я отключаюсь, и меня можно брать голыми руками. Но все руки – и злые, и добрые – далеко.
Теперь нужно затаиться, насколько это возможно. С голоду не умру: есть сухари, сало, снег и мята для чая. И хоть собачьи следы мне не попадались, нож и лук всегда наготове. Разговоры закончились, начинается всамделишная лесная жизнь.
День уходит за днем. Если бы они были кирпичами, можно было бы строить стену.
Я стараюсь оставлять как можно меньше следов своего присутствия. Если охочусь, то недалеко - на птиц и белок. Пока есть денатурат, костер не развожу – варю мясо на спиртовке. Сухари и сало еще есть, но пока могу охотиться, я их не трогаю – оставляю на самый крайний случай.
Стирать исподнее приходится снегом, а сушить на коврике. Если бы чудесного коврика не было, пришлось бы сушить на себе. Мы совсем не думали о таких вещах, когда строили планы побега, а стоило бы. Умываюсь тоже снегом, а вместо зубного порошка использую жевательную смолу, как в наших местах делают многие. А вот голову не вымоешь, не говоря уже об остальном. Интересно, как бы мы выкручивались, если бы ушли вместе с семьями?
Но в основном я лежу в палатке, как медведь в берлоге. Библиотека оказывается предметом первой необходимости наравне с горелкой. Если не читать, можно сойти с ума. Большинство книг явно не для меня – одни сплошные трехэтажные формулы и схемы, в которых разобраться мог бы, наверно, только Эд, да еще эти его… как их… Бити Такамори и Дэвид Розенталь – не забыть бы, вдруг и в самом деле встретимся. Но есть и другие – сказки и истории, в которые можно погрузиться с головой, и я погружаюсь - только бы не вспоминать и не думать. Когда по сотому разу начинаешь прокручивать в голове план побега и считать его слабые места, их оказывается столько, что он постепенно становится планом самоубийства – только потом соображаешь, что на один реальный недочет приходится десять выдуманных или померещившихся. Я учусь вовремя останавливаться и переключаться: читать, охотиться или заниматься делами по нехитрому хозяйству.
Чтобы не одичать, я взяла с собой календарь. В библиотеке тоже есть календарь, но после замены батарейки он почему-то показывает июль - месяц Голодных Игр. Как переделать дату, я не знаю, а бывшего хозяина не спросишь. На пятый день он мне все-таки приснился, свежий и здоровый. Я очень обрадовалась, но не запомнила ни слова из того, что он мне говорил – просто наутро появилось ощущение, что я здесь больше не одна.
Каждый день я жду поезда. Но дни проходят, а с дороги ни звука – видимо, шахты еще закрыты, и возить нечего.
На десятый день слышу стук колес, но никто не приходит. Я не знаю, что мне делать. А если Гейл спрыгнул с поезда и разбился? Оставаться на месте или искать? И где искать?
Я все-таки иду к дороге. Крадусь за деревьями до тоннеля, но никого не нахожу – ни на той стороне, ни на этой.
Одиннадцатый, тринадцатый, шестнадцатый день… Как ни стараюсь замести следы, вдоль железной дороги образуется тропа, на которой меня может подстеречь любой хищник, четвероногий или двуногий. Еще один день, еще один кирпич в стене - просто на одно ежедневное дело стало больше. На плаву меня держит только обещание, данное Питу – покончить с Голодными играми. Если Гейл не придет до Нового года – значит, ждать уже некого. Назад в любом случае хода нет. Я решаю идти в Тринадцатый одна.
На семнадцатый день, услышав стук колес, выжидаю обычное время и собираюсь на ежедневный обход - и тут раздается крик совы. Я не сразу соображаю, что совы днем не кричат. Когда до меня доходит, я изо всех сил ору в ответ. бегу на голос, не разбирая дороги, и вижу, как навстречу мне по белому-белому снегу идет черный-пречерный человек в шахтерской робе и каске, а из-за его спины светит солнце, как будто он несет его с собой.
Я не знала, что большая радость и большое горе так похожи...
Мы падаем в снег и катаемся в нем, как две полоумные дикие собаки, перемазанные углем, не в силах разжать руки, разучившиеся говорить. И лишь когда вокруг нас белого снега уже не остается, приходим в себя – первым, конечно, Гейл:
- Плохо заметаешь следы, Кискисс. Я пришел по твоей тропе.
Мы закидываем черный снег белым и уходим, а по дороге я слушаю рассказ.
Дарий честно обнаружил мои следы под вечер и доложил начальнику. Начальник сказал, что не собирается никого гонять по лесу за каким-то чокнутым ушельцем – тем более на ночь глядя. Было бы их несколько, это была бы шайка – совсем другой разговор. А зачем тратить силы на поиски одного-единственного, если его один хрен казнят? Сам спокойненько подохнет зимой в лесу, съедят или замерзнет – к тому же завтра пускают ток по забору. А Хоторн тут не при делах, вот он, ему еще два дня трудиться на благо общества. Так что не гони волну, Кейси, пока самого в лес не отправили, а иди отдыхай. Что Кейси послушно и исполнил. А Гейл все это слышал от первого до последнего слова.
Утром к Хопкинсу явилась делегация – мама, Пит и Хеймитч. Вот тут ему стало неуютно. Он вызвал Дария, наорал на него и послал в лес на поиски. Умница Дарий выпросил себе двух помощников из пополнения – тупого и еще тупее, лично отбирал. Изображая великих сыщиков, эти двое затоптали все в лучшем виде, будто у каждого из них было не две ноги, а четыре, и все с копытами, да еще и чуть не сорвались с обрыва. Дарий их еле выгнал из лесу, а то заигрались, как малые дети.
К вечеру из Капитолия прилетел следователь. Ему были предъявлены окровавленные коса, пустая сумка и клочья комбинезона как неоспоримые вещественные доказательства. Оглядев с кислой миной затоптанное место происшествия, он решил спустить с обрыва на веревке человека. Тогда-то обнаружилось, что под этой глубиной есть еще глубина – вход в большую пещеру. А в нее никто не согласился лезть даже за деньги. Для очистки совести решили прочесать лес и честно углубились на целую милю, но тут из Капитолия почему-то поступила команда «отбой». Не успела последняя солдатская нога ступить за ограждение, как по нему пустили ток – такой, что все вороны мигом изжарились.
Маму и Прим, конечно, допрашивали, но они только плакали – наконец-то это им стало можно. В конце концов от них отстали, приказав покинуть дом в двадцать четыре часа. Пит предложил маме и Прим поселиться у него, но они отказались. Гейла как раз выпустили, и он помогал с переездом. А Пит с Хеймитчем просто ушли с горя в запой – во всяком случае, так это выглядело. Больше никто из Капитолия не приезжал. В конце концов, я не первый погибший Победитель. Вскоре о моей смерти сделали ролик и показали по телевизору – только тогда моя семья успокоилась.
Когда шахты снова заработали, Гейла прямо из забоя отправили на проходку вентиляционного ствола. Если совершенно необученному человеку поручают взрывные работы, это значит, что он кому-то очень сильно надоел. Только тут они ошиблись: Гейл взрывное дело изучил самостоятельно. Как раз настолько, чтоб разыграть все как надо - как будто его, криворукого новичка, разорвало так, что хоронить нечего. У него получилось после взрыва незамеченным залезть в пустой вагон, который тут же засыпали углем. Всю ночь он просидел в этом угле, как покойник в могиле, и так же окоченел, хотя надел все свои теплые вещи. Дышал через щелочку. Очень помогла таблетка энергетика – правда, съесть было нечего. Но ничего, люди ради свободы терпели и не такое. Ему снова повезло – вагон оказался последним, а то при прыжке могло бы затянуть под колеса…
- А дальше я шел уже по колее, которую ты оставила, - заканчивает Гейл. – Когда уже следы заметать научишься, горе?
Видимо, энергетик еще действует – как только добираемся до места, Гейл командует:
- Собираемся немедленно. Ни минуты нельзя оставаться.
Я держала вещи в полной готовности – нам нужно только сложить палатку.
- Надень вот это. – Гейл вынимает из мешка странные штуки, сделанные, видимо, из дюралевых трубок и пожарного рукава. - Это снегоступы.
Надо сказать, что в лесу можно добыть не только дичь. С незапамятных времен там осталось много всяких железяк – надо только уметь их искать. Папа, например, постоянно их находил и складывал на чердаке. А у Гейла этого добра, наверно, столько же, сколько во всем Шлаке.
Найдя на карте домик, определяем направление и выходим. Идти на снегоступах неудобно и медленно, но мы научимся.
До сих пор нам исключительно везло. Может, как всем на свете новичкам и дуракам. А может, это везение в долг, и потом его придется возвращать, как оно бывает в сказках – кто его знает. А еще… Может, это не мы выбрали дорогу, а дорога выбрала нас – вот поэтому она так бережет нас и ведет, и надо в нее просто верить?
Лучше не задумываться о таких вещах, а просто идти как можно быстрее. К тому же нас теперь двое, и уж вместе мы точно не пропадем.
Солнце почти село, над нашей дорогой уже видны звезды – целых две, будто у дороги есть глаза.
Конец первой части
