8. ты даже не представляешь, как я тебя люблю, как мне страшно, что будет после, но я знаю, что там будешь ты, и мне этого достаточноОни сидели на подушках, накрывшись пледами, и мир вокруг них медленно перестраивался перед началом нового дня. Волшебный сумеречный час — холодно и немножечко одиноко, заставляет прижаться к ближайшему телу покрепче. Проведи такой момент с человеком и останешься связан с ним навсегда. Дом за их спинами не был тихим: в гостиной развалился похрапывающий Питер, Ремусу плохо спалось (в том числе и из-за негромкого, но не прекращающегося храпа по соседству) и он всю ночь ворочался, на втором этаже скрипели половицы под ногами то Лили, то Алисы во время их очередной прогулки в туалет. Где-то в часа четыре Мэри, шаркая, переместилась на кухню и устроилась под открытым краном, тщетно пытаясь утолить жажду. Тем не менее, они были наедине, шмыгая красными от холода носами, наблюдая за розовеющим краем серого неба и серого моря. От влажного воздуха их волосы прилипли ко лбу и шее. Петуния впервые заметила, что у Сириуса волосы длиннее. Обычно она подкручивала их или закалывала, а он завязывал свои в хвост, чтоб не мешали, пока он копался в мотоцикле.
Петуния вообще тоже планировала видеть к этому времени десятый сон, но после алкоголя сон был совсем некрепкий, а храп Питера был настоящей китайской пыткой. Сириусу вот всё было нипочём, он сам в такт подхрапывал, и от него несло пивом и травкой, так что Петуния откатилась от него к Ремусу. Тот приоткрыл глаз.
— Я думала, что дам Марлин и Мэри немного времени наедине, — прошептала Петуния, — а теперь уже поздно возвращаться к ним с повинной.
— Лили предлагала выгнать Джеймса сюда, чтоб разделить с тобой комнату, — практически не разлепляя губ, шепнул в ответ Ремус. Вот уж сразу видно, что человек вырос в школе-пансионате, ночуя в дортуаре с ещё четырьмя парнями. Ремус отменно владел искусством шушукаться.
— Да, но я думала, что меня будут больше бесить её походы в туалет каждые полчаса. Не самое удачное моё умозаключение. Не берите меня на шоу Монти Холла.
Уголок его губ дёрнулся — приятно было, что хоть кто-то из этих тугодумных волшебников разбирался немного в нормальных человеческих вещах и понимал её отсылки.
— Не странно, ночевать в доме своей бывшей, беременной к тому же? — не удержалась Петуния.
Взгляд прищуренного глаза стал укоризненным.
— Нам было четырнадцать. Не уверен, что её даже можно назвать моей бывшей девушкой.
— Ты ушёл от ответа.
Ремус заёрзал, но сбежать от разговора ему было некуда: с одной стороны допрос, с другой — храпящий, господи прости, Питер.
— Я к тому, чего вы расстались-то, — поднажала Петуния. — Она, конечно, не то, чтоб прям красавица писаная, но точно не дурнушка. Харизматичная, вот как бы я её описала. С ней точно не скучно. Побьюсь об заклад, что даже в четырнадцать ты не был таким идиотом, как вот они. Конечно, одеваешься ужасно, но вы же там всё равно постоянно в форме. А так ты очень даже ничего, высокий, симпатичный, с выражением вселенского горя на лице, ух, девочкам такое нравится.
— Спасибо, наверное, — приподнял бровь Ремус. — Но видимо, скучно оказалось со мной. Не виню её.
— Ох, — сочувственно вздохнула Петуния, — и сколько потом ты по ней убивался?
— Я ни по кому не убивался.
— Месяц? Год?
Он открыл рот, собираясь сказать что-то, но так и застыл с болезненной полуухмылкой — в лунном свете блеснули его зубы — а потом сдался.
— Если бы на то была моя воля, возможно, она не была бы сейчас бывшей, — тихо признался он.
Петуния пододвинулась к нему ближе, и он пустил её, позволил прижаться к себе в неловкой попытке обнять (куда девать нижнюю руку, низ туловища лучше подальше держать, а то ведь, как назло, кто-то спустится за стаканом воды и поймёт не так). В этом они с Ремусом были немного похожи: оба падкие на всё яркое, блестящее, словно две несчастные сороки. Ремус в своей обычной трагически ироничной манере тянулся к пыщащим здоровьем, к жизнерадостным, к искреннему и непосредственному веселью. У неё сегодня вечер невиданной щедрости, после знакомства с нерождённым ещё Лонгботтомом-младшим даже такую циничную заразу, как она, развезло: вот Питеру сопли вытирала, теперь нарвалась на душевные беседы с Ремусом.
Ремус разорвал недо-объятия слишком быстро, отодвинулся, и на непонимающий и немного обиженный взгляд мотнул подбородком куда-то ей за спину. Спустя мгновение до неё дошло, что Питер вот уже пару минут выступал соло. Петуния распрощалась с сонным теплом кровати и отправилась на поиски. Ступни обожгло холодом, и надеясь, что в темноте не перепутала и не натянула мужские вонючие носки, Петуния обулась.
Сириус нашёлся на крыльце. Он задумчиво курил косяк. Глаза у него были красные, под глазами мешки, и всё равно при взгляде на него, небритого и заспанного, у неё сердце пропускало удар. Петуния присела рядом с ним, он всё так же задумчиво, как на автомате приоткрыл плед, приглашая её к себе. Не раздумывая, она юркнула к нему, ожидая шутку о том, как она прыгает из постели в постель.
— Хвост тебя обидел? — вместо этого спросил Сириус, нарушая их общую тишину. — У тебя глаза вчера красные были.
— С чего это ты сейчас начал?
— Ну вчера у него день рождения был. Сегодня я могу кинуть в него луковый сглаз, если надо.
— Не надо, — покачала головой Петуния, — на самом деле, он плакал, не я.
— Ты обидела Хвоста?
— Нет, не я, жизнь. Но всё нормально, он разберётся.
Сириус не хотел понимать, но понимал, конечно, не мог не. Не он ли пролежал на её кровати два дня без движения, уставившись в одну точку, не отвечая, не замечая ни воду, ни еду, ни её? Она понятия не имела, что произошло, просто приносила ему поесть, прикусывала язык, только чувствовала срывающийся вопрос, держала его за руку — потом легла рядом с ним, уткнувшись ему в плечо, надеясь, что этого достаточно. Потом, словно очнувшись, он рассказал ей об идиоте-братце, который слово поперёк не мог сказать родителям, об идиоте-братце, у которого кишка оказалась тонка идти по тому пути, что он выбрал. О младшем брате, который поддерживал нехорошие взгляды, делал нехорошие вещи, но не был плохим человеком. У Сириуса были сухие глаза, но он умолял её: пойми, он не был хорошим, но ему было восемнадцать и он любил мать больше всего на свете, и никогда не позволил бы себе расстроить её. Петуния держала Сириуса в руках и старалась не ненавидеть его мать. Плохо получалось.
А жизнь продолжалась. И им приходилось жить дальше.
На самом деле, у них не было времени остановиться и подумать, а что с ними происходило. Когда каждый второй день ты встречаешься со смертью, всё становится таким обыденным и неважным. Не было никакой кульминации, всё как-то само получилось. Просто им хорошо вместе, просто, просто, просто так всё. У Петунии внутри дрожал огонёк, и она лелеяла его, довольствуясь тем, что Сириус способен был дать, а он и не думал заморачиваться о своих чувствах и что же ждало их дальше. Великая любовь это для таких как Лили и Джеймс, звёздами сведенных, судьбой, богом, магией. Петунии было достаточно вот тех редких моментов, когда уставший гнаться за смертью Сириус прислонялся к её плечу. Умиротворённый в кои-то веки.
Сириус заправил её влажные, кудрявящиеся пуще обычного, пряди за уши, и вдруг завороженно уставился на неё, словно в первый раз увидел. Её щёки предательски заалели под его внимательным взглядом.
— Чего ты улыбаешься как дурак? — смущённо проворчала Петуния.
— Никогда раньше не замечал, что у тебя на лице веснушки, — Сириус провёл большим пальцем ей по щеке. — Красивая ты, Тунс.
И по глазам было видно, что ляпнул как подумал, не чтоб сделать ей приятно. Пришло в голову, ну и вырвалось. Солнце подымалось из воды и оставалось розовыми зайчиками на её щеках. Вот бы остановить это мгновение и остаться тут.
Она припала к его боку, а он закутал её в свой плед. В доме храпел Питер, и кто-то спускал воду в туалете. Петуния и Сириус встречали вместе рассвет.
*
— Спасибо! Какой… эээ… продуманный! Подарок. Да, так сочетается с интерьером… ээ… пойду найду куда бы её поставить, хотя, конечно, она украсит любой уголок нашего дома…
— Можешь не стараться, — Лили скривилась, выглядывая с кухни, — вот именно, что продуманный. Она, небось, весь день выбирала самую уродливую вазу во всей Англии.
— Ага, — поддакнул Сириус, — я помогал.
— Фух, слава Мерлину, — перестал пыхтеть как перегревшийся паровоз Джеймс. — Я даже придумал, где её поставить. Как отлично она будет смотреться на чердаке!
— Не расслабляйся, — елейным голосом пропела Петуния, — вам придётся выставлять её каждый раз как я буду навещать вас. Иначе я расстроюсь, эта ваза стоит целое состояние!
— Переживём, — благодушно решил Джеймс.
— Надеюсь, она понравится остальным вашим гостям так же, как и мне! Буду стараться навещать вас почаще!
Джеймс покачал головой, переглядываясь с ничего не понимающим Гарри.
— Твоя тётя настоящая злодейка.
Гарри уже тянулся к Сириусу, который не нуждался в пояснениях и взял его на руки, тут же отправляя к потолку. Довольный Гарри безудержно хохотал, а Лили потребовала, чтоб кто-то из бездельников наконец помог ей, так что Петуния заспешила на кухню. Всё равно Гарри не особо любил её и не шёл ей на руки, не мудрено, с такой-то промывкой мозгов от папаши.
На самом деле, она страшно завидовала Сириусу, так как Гарри, казалось, предпочитал его им всем, разве что исключая моменты, когда приходило время кормления грудью.
Несуразная ваза была водружена во главе стола, накрытого Джеймсом, и весь рождественский ужин Гарри плавал над ними, поддерживаемый заклинанием Сириуса. Судя по всему, Гарри в принципе больше нравилось находиться в воздухе, чем вошкаться по земле как простые смертные. Сириус даже вбил себе в голову идею подарить Гарри летательную метлу — на год. Лили, конечно же, сразу наложила вето на подобные выходки, но у Джеймса загорелись глаза, и никто уже в целом мире их не переубедит. Да и несмотря на всё, не то, чтоб у Гарри тут в бегах было много развлечений. Только вот редкие гости да подарки от них.
Пока Лили с Джеймсом укладывали сына спать, Петуния вызвалась помыть посуду. Сириус, страдая от собственной ненужности, вертелся под боком, скорее мешая, чем помогая.
— Сейчас должно получиться, я тренировался, — увещевал Сириус.
— Ну давай, удиви меня, — закатила глаза Петуния.
— Твоя вера в меня окрыляет.
Через мгновение Петунию окатило мыльной водой — грязь и остатки еды великолепными пятнами разлетелись по стенам. Зато грязных тарелок больше не было. Тарелок не было в принципе. Всё, что осталось — горстка керамической пыли.
— Я спрашивал у Фрэнка, честно! При нём всё получилось, я несколько раз пробовал! Дай я попробую исправить, — завертелся Сириус.
Сейчас он напоминал расстроенного щенка, разве что прижатых к голове ушей не хватало. Петунии не хотелось даже рта открывать, чтоб не натекло в рот — но спустя пару секунд он сам понял, чего она от него хотела, и со взмахом палочки, всё вернулось на свои места. Вода в умывальник, тарелки в воду, грязь на тарелки. Ещё один взмах — и одежда с волосами высохли, ни пятнышка. Иногда магия была полезна. Конечно, иногда она же и приводила к проблемам.
— У меня, правда, получалось, — протянул Сириус.
— Я знаю, мой хороший, — почти без издёвки сказала Петуния и вздохнула, — если хочешь помочь, давай по-моему, по-маггловски? Но ты, конечно, тренируйся и дальше, чтоб стать самым хозяйственным волшебником. Просто тренируйся вне моего присутствия, договорились? Не уверена, что моя гордость выдержит ещё один такой душ.
Это было чем-то вроде его нового хобби. Как и всякий богатенький мальчик, он привык, чтоб за ним ухаживали, но он так старательно изучал заклинания, чтоб чинить её трубы, ухаживать за садиком, пытался разобраться в духовке и пылесосе, что колкости почти замирали на языке. Почти. Петуния считала своим несметным долгом высмеивать человеческие недостатки, и несмотря на то, что Сириус был невероятно милой белоручкой, он оставался самой настоящей белоручкой.
Удивительно, но её искромётные шутки не только не задевали, но даже подстёгивали его в стремлении познать глубины ухода за домом. Петунии хотелось пошутить, чтобы он не волновался, у неё в планах всё равно всегда было уйти в какой-то момент с работы и стать полноценной домохозяйкой, но в такие моменты у неё хватало ума прикусить себе язык.
Не то, чтоб она уж совсем была не уверена в том, на каком она месте и какие-такие у них отношения, но произносить некоторые вещи вслух было страшновато. Несмотря на то, как Сириус разносил её кухню раз за разом, пытаясь научиться делать её жизнь легче. Несмотря на то, что иногда он смотрел на неё, словно хотел спросить что-то, но тоже не решался. Несмотря на то, как он держал её руки в своих, вложив ей свою палочку в ладонь.
Когда он впервые так сделал, Петуния напряглась моментально, не понимая, что это за жестокая шутка такая. Но его пальцы сплелись с её пальцами, обхватывая палочку поверх её ладони.
— Расслабь плечи, Тунс, — он опустил голову ей на плечо. — Тебе нужна вон та сковородка, да?
— Чтоб стукнуть тебя ею по башке.
— Ты ведь знаешь заклинание. Я не раз при тебе использовал.
— Я не умею, — прошипела Петуния, но Сириус не дал ей вырваться.
— Сконцентрируйся. Представь, как она двигается к тебе. Давай, я помогу. Но тебе нужно произнести заклинание.
— Я…
— Тунс, — перебил он. Не раздражённо, а спокойно, нежно даже. Это, наверное, её и толкнуло на совершение глупостей.
Сириус всегда толкал её на совершение глупостей.
— Акцио, сковорода?
— Нет, — он покачал головой, задевая её носом, — ты просто сказала, так эти слова не имеют смысла. Надо представить, — он подтянул её ближе к себе. — Надо прочувствовать.
Она чувствовала спиной, как подымалась от дыхания его грудь. Чувствовала поясницей, что ещё немного и урок будет забыт. Но сейчас это была не игра, не прелюдия извращённая, это было о другом, и вдруг ей действительно захотелось попробовать.
— Акцио сковородка!
Это, конечно, самообман, эффект плацебо, дурость в чистом виде — но она почувствовала. Действительно почувствовала, как что-то прокатилось по руке, как вздрогнула в ладони палочка, и вот сковородка поднялась и медленно поплыла по воздуху к ней.
Когда она оказалась на расстоянии руки, Петуния выхватила её, прижала к груди, потом откинула на стол и, повернувшись, прыгнула на Сириуса, со смехом целуя его. Все её поцелуи сочились самодовольством, но он не возражал. Наслаждался этим, кажется. Он подхватил её, поднял легко, словно она не весила ничего; она подумала, что он хотел посадить её на кухонную стойку, но он понёс её куда-то. С визгом она обхватила его ногами, чтоб удержаться, уткнулась в изгиб шеи, продолжая смеяться, и щекоча его шею своим смехом.
То ли у Сириуса не было чёткого плана, куда он планировал уйти с кухни, то ли он конкретно отвлёкся, но они затормозили уже в коридоре. Зажатая между горячим тело и стенкой, она слепо водила руками вокруг, надеясь уцепиться за что-то, найти хоть какую-то опору.
Они чуть не упали на лестнице, едва не поехали по ковру в коридоре на втором этаже — хотя Петуния уже слабо соображала, чтоб точно определить их месторасположение. С тем же успехом они могли внезапно оказаться на какой-нибудь космической станции, она бы не заметила.
— Я не хочу скрутить шею, так что смотри под ноги, — где-то между поцелуями фыркнула она.
— Мерлин, молчи, — выдохнул в ответ Сириус. — Нет, не молчи. Не смей молчать. У тебя такой рот, ты знаешь? Широкий. Чувственный. Красивый. Самый классный. Люблю смотреть на тебя, когда ты гримасничаешь, когда ругаешься, когда ты говоришь. Ты гадости говоришь, но, чёрт. Понимаешь. Красиво.
Петуния не понимала, но не стала акцентировать на этом внимание. Она вообще мало что сейчас понимала, кроме того, что ей мешала его футболка, она сдёрнула её, но естественно, она не порвалась как это происходит в кино. Сириус помог ей, поднимая то одну, то вторую руку, что удобнее было снять, но это всё было слишком медленно, медленно, медленно!
Он усадил её на кровать, и она откинулась назад, просто наблюдая за ним, не зная, что сейчас сказать ему, что сделать. Ей хотелось, чтоб платье снял именно он, поэтому она не трогала ничего, только чуть потёрлась бёдрами — Сириус заметил движение под юбкой, и глаза его потемнели. Забыв о полу-расстёгнутых джинсах, он упал на неё — остановился прям над ней, чтоб не раздавить, принялся целовать лицо, подбородок, плечи, ключицы, а правая рука сжала бедро, едва зайдя за подол юбки. Потом он снова встал, сначала на колени, потом с кровати, пытаясь скинуть джинсы прямо на ходу. Петуния выгнулась, хныкнув, потому что уже скучала по нему.
— Акцио Сириус.
Он замер на миг, а потом его губы растянулись в дурашливой улыбке.
— Ты даже не представляешь, как я тебя… — устав ждать, пока подействует заклинание, она обвила его талию ногами и подтянула к себе.
*
По радио крутили снова одну и ту же песню, которая в печенке уже у Петунии сидела, но как всегда бывает с такими песнями, она ещё и прилипчивая дрянь, так что хочешь не хочешь, будешь подпевать каждый божий раз.
— Всего лишь девчонка из маленького городка, живущая в одиноком мире, она села на полуночный поезд, идущий куда-то… Всего лишь городской парень, родившийся и выросший в южном Детройте, он сел на полуночный поезд, идущий куда-то…
Кроме слов, обязательно надо было ещё имитировать звуки ударов барабана и гитарных переходов. Петуния искренне ненавидела уже эту песню, но завывала о том, что нельзя переставать верить и нужно держаться своих чувств, одновременно заворачивая последний из качанчиков брюссельской капусты в фольгу из-под шоколадных конфет. Она точно успела к следующей порции детей, так что, довольная проделанной работой, Петуния подняла миску с «конфетами» и, проверив в прихожей, не смазала ли потёк фальшивой крови с губ, открыла дверь.
Но за дверью никто не стоял.
На пороге лежал завёрнутый в одеяльце Гарри. Он, счастливый в своем младенческом неведении, сладко спал.
