9. отрицание, гнев, торг, депрессия, отрицание, гнев, торг, депрессия, отрицание, гнев, торг, депрессия, отрицание, гнев, торг...Первым делом Петуния кинула в прихожей миску и подняла Гарри с порога — на улице ноябрьская ночь, как-никак. Он чуть нахмурился, но спустя пару лихорадочных ударов её сердца, младенческий лоб разгладился. Скорее всего он был под сонными чарами, никогда ещё он не спал у неё в руках так крепко. Стоило уставшей Лили или Сириусу (исключительно ради эксперимента) передать ей спящего малыша, как тот сразу же просыпался и заходился воем как сирена.
Могли бы и предупредить её. Наверняка ускакали на какую-то свою великую битву, решили, что и так нормально, не то, чтобы Петуния могла спать, не быть дома вообще! Хотя, где ей ещё быть, на самом-то деле? Если даже Лили с Джеймсом не смогли усидеть на месте, то Сириус и подавно. Но всё равно кто так делает, могли бы уже из рук в руки передать, плевать на чары, это ведь ребёнок, в конце-то концов! А если бы кто увидел? То-то было бы вопросов и сплетен, не оберёшься.
Судя по тому, что вещей с ним не было (Петуния проверила ещё раз дворик), непутёвые его родители должны были вернуться достаточно скоро. Ух она им тогда уши намылит! Додумывая эту мысль, Петуния заметила в складках одеяльца письмо с её именем и адресом на конверте.
Почерк был витиеватый, но ясный, с чёткими округлостями — подозрительно знакомый, но точно не принадлежавший ни Лили, ни Джеймсу, ни даже Сириусу. Где она видела его? Внутри неясно кольнуло.
Перенеся Гарри на одну руку, она осторожно выудила письмо и постаралась открыть его, не тревожа ребёнка.
Едва прочтя обращение,
«Дорогая мисс Эванс», её осенило, где видела этот почерк. Петуния зажмурилась, прогоняя противные воспоминания.
«Дорогая мисс Эванс, спасибо за Ваше письмо. Как я успел убедиться, Вы необычайно смелая и одарённая юная леди, и я желаю Вам успеха во всех Ваших начинаниях. Но, к моему величайшему сожалению, я не могу исполнить Вашу просьбу. Хогвартс — школа для волшебников и волшебниц. Несмотря на все Ваши многочисленные таланты, Вы не были рождены волшебницей. Прошу Вас, и мысли не допускайте, что это делает Вас хоть как-то хуже — история доказывает, что совсем не обязательно быть магом, чтобы творить эту самую историю…»
«Вы не были рождены волшебницей».
Магии в Вас, дорогая мисс Эванс, нет даже с горошину.
Собравшись с силами — ну в самом деле, Петуния, не может же мерзкий старик и во второй раз вот так вот вежливо и изысканно выкорчевать тебе из груди сердце и плюнуть в душу, разве на этот раз есть повод? Разве было ещё что-то, что он не забрал у неё?
Как оказалось, было.
Она положила Гарри в кресло, подперев его с другой стороны диванной подушкой, чтоб он не скатился случайно, и ушла на кухню. Сев за стол, она перечитала письмо ещё два раза при ярком свете — пока буквы не принялись плясать перед глазами. Что-то она разучилась читать. Понимать слова. В руки попалась пиала с конфетами без обёрток — она планировала все их скормить Сириусу, чтоб он стал толстым и никому, кроме неё, ненужным. Петуния закидывала в рот одну конфету за другой, не замечая вкуса, не жуя практически. И только когда испачканные шоколадом пальцы ткнулись в стеклянное дно пиалы, она поняла, что ей тошно от сладкого — и вместе с тем окружающая её оглушительная пелена разошлась, и на неё свалились все чувства сразу.
— Почти купилась! — вскрикнула она, прислушиваясь.
Тишину нарушало только тиканье часов в гостиной, сопение Гарри и мерное гудение холодильника. Петуния решительно встала и зашагала в сторону прихожей. Снаружи её встретила только тихая пустынная улица — все дети, ходящие от двери к двери в поисках конфет, уже давно разбрелись по домам. Только тёмные окна и ровный жёлтый свет уличных фонарей.
— Джеймс, дурацкая ведь шутка! — громко произнесла она в никуда. Потом уже тише. — Лили, мне казалось, уж ты-то такие развлечения не поддерживаешь.
— Сириус, — в ответ где-то в конце улицы завыла собака, и ей тут же начал вторить нестройный хор. В одном окне включился свет.
Петуния поспешно закрыла дверь и прижалась к ней спиной, заставляя свое дыхание успокоиться. Она поймала собственный взгляд в прихожей и вскрикнула, тут же зажимая рот — это ненастоящая кровь, дурочка, это просто краска.
Это всё не по-настоящему. Сейчас она зайдёт в гостиную и там будет пусто. У неё помешательство от переедания шоколада.
Гарри всё ещё спал, письмо всё ещё лежало на столе. Безжалостно чётко выведенные безжалостные слова.
Сейчас она проснётся и это всё окажется плохим сном. Таким, что остаётся с тобой даже после пробуждения — ещё пару секунд ты не понимаешь, а потом тебя накрывает безграничным облегчением. Всего лишь сон, всего лишь сон…
Гарри вот точно видел какой-то сон, но сон, судя по всему, приятный — он немного улыбался, изредка шевеля губами, разговаривая с кем-то там, на той стороне. С кем-то из родителей, скорее всего. Или с крёстным. Может, с каким-то фантастическим зверем из сказки, которую ему читали на ночь.
Такие прекрасные сны Петуния тоже не любила. Ей снилось, что дурацкая война закончилась, снились Марлин и Мэри, живые и здоровые всё ещё, снились красивые дети с вьющимися тёмными волосами. Пару секунд после пробуждения — и ты понимаешь, что это был лишь сон. Всего лишь сон.
Ей нужно было найти Сириуса. Он сделает что-то, он вернет их, Петунии надо дождаться его и всё будет хорошо, и они со смехом будут вспоминать это ещё потом. Они выбирались из стольких передряг, и всегда, всегда было решение, он придёт, и он будет знать, что делать. Как иначе?
*
В семь утра Гарри проснулся. Петуния за ночь глаз не сомкнула, сидела на кухне, смотрела в одну точку, сжимая в руках письмо, которое уже наизусть выучила — по тонкому требовательному зову из гостиной она встала, не вполне осознавая свои действия. Подойдя ближе, она учуяла характерный запах и понесла его в ванную комнату, вымыла, обмотала первой попавшейся наволочкой на манер пелёнки. Использованный подгузник она выкинула, спрятав в полиэтиленовый пакетик. Гарри продолжал ныть, а Петуния задалась вопросом, что можно дать из еды годовалому ребёнку. У неё вроде оставался йогурт. Гарри йогурт не нравился, как оказалось, да и сама Петуния ему не нравилась, вот это новости. Он оплевал её, уворачиваясь от ложечки как от меча, но всё же ей удалось кое-как покормить его. Впрочем, он ещё не слишком нервничал; видимо, чары до конца не развеялись. Петуния с мрачным предвкушением ждала, когда он начнёт истошно вопить в бесполезной попытке дозваться до его любимых взрослых. Она надеялась, что к тому моменту, как чары сойдут, Сириус уже будет рядом, и перелом будет оттянут ещё ненадолго. Гарри никогда не расставался с родителями больше, чем на пару часов.
Сириуса не было, и как связаться с ним, Петуния не придумала. Она не знала заклинаний, чтоб отправить ему волшебное сообщение, и совы у неё не было. Сириус не пользовался телефоном. Возможно, он ещё не знал. Они всё равно договаривались встретиться позже. Петунии не хотелось быть той, кто скажет ему. Ей не хотелось произносить это вслух. Ей не хотелось видеть, как Сириус на её глазах перестанет быть Сириусом, как его скрутит, будто он сам… Ей не хотелось.
Когда в дверь постучали, она сорвалась с места, словно участвовала в стометровке. Не думая о том, что Сириус никогда не стучался, она распахнула дверь и остановилась как вкопанная.
Длинное усталое лицо, бежевый плащ с протёртыми локтями. Он был родным человеком. Он был не тем человеком.
Ремус порывисто обнял её, и в нос ударил запах старых вещей и одеколона, который они с Лили подарили ему на позапрошлый день рождения. Петуния отстранилась, давая ему проход в дом, провожая взглядом две небольшие продолговатые коробочки в его руках. Ремус поздоровался с Гарри, дал ему какую-то безделушку, которой тот сразу увлёкся, и поставил коробочки на журнальный столик.
— От дома практически ничего не осталось, — тихо сказал он, — детская, их спальня… полностью разрушены, второй этаж снесло. Я смог забрать только это. Решил, что они должны быть у тебя.
Комната закрутилась, а ноги превратились в желе. Ей никак не дойти до столика, она растворилась в прохладном воздухе голубых утренних сумерек, её не существует больше. Ни ног, чтоб дойти до столика, ни рук, чтоб взять эти коробочки в руки, эти зловещие, тяжелые коробочки, весом в тонну, весом в целый мир. Губительное любопытство охватило её, глупую Пандору с длинным носом, который она вечно сует не в свои дела. Негнущимися пальцами она открыла ближнюю коробочку и в ступоре уставилась на деревянную палочку в бархатной подушке. Примерно десять дюймов, белое дерево, рукоятка с изящной резьбой.
А сколько палочек Лили перебрала, прежде чем нашла свою! У неё до сих пор остался небольшой шрам от одной непригодной палочки. Звуковая волна была такой силы, что разбила окно, возле которого стояла Петуния, разглядывая чудаков, разгуливающих по аллее с птицами и котелками. Один из осколков рассёк ей бровь. Лили так расстроилась, что в итоге именно Петунии, зажимавшей окровавленный лоб, пришлось уговаривать её попробовать другую палочку. Что страдалица и сделала сквозь зубы. Следующая попалась гибкая, лёгкая, элегантная. Взяв её в руки, лицо у Лили просияло, и хоть ничего не произошло (по крайней мере, доступное Петунии), она в один голос с продавцом заявила, что эта — та самая.
Петуния отбросила обжёгший руки футляр.
— Сходи в душ, — мягко велел Ремус, — умойся. Я посижу с Гарри. Заварю чай. Вы завтракали? Я приготовлю что-то.
Петуния просто кивнула и ушла на второй этаж. Взглянув на себя в зеркало, она отрешенно заметила, что Ремус был милосерден, когда погнал её в ванную: выглядела она отвратительно, будто неделю не спала и не мылась. Глаза красные и навыкате, под глазами мешки, губы сплошная сухая корка, растёртая красная краска по подбородку и щекам, всклокоченные грязные волосы.
Выйдя из душа, она прошлёпала в свою комнату и попросту упала на кровать во влажном полотенце. Сил не осталось никаких. Нужно было взять себя в руки, вернуться вниз, где Ремус развлекал Гарри, помочь ему. Теперь это была её ответственность и обязанность, а Петуния была ответственной и обязательной. Вот полежит ещё минутку и приведёт себя в порядок. Всего минутку.
Спустя четыре часа наглый солнечный луч, падающий сквозь щель между занавесками, добрался-таки до её лица. Петуния скривилась, отбросила противное полотенце, и поднялась с кровати. Сил у неё не прибавилось, но в голове хоть немного прояснилось. С яростью расчесав высохшие кое-как волосы, она оделась во что-то приличное, чистое и выглаженное, и наконец спустилась.
Будто учуяв её приближение, Ремус поднял голову со своего места на диване, где он сидел один — заметив её замешательство, он быстро пояснил:
— Гарри тоже уснул. Я трансфигурировал кресло-качалку в детскую кроватку.
— Отцовское кресло? — вспылила Петуния.
— Прости, — Ремус смутился, — я решил не беспокоить тебя, и так столько всего свалилось за ночь. Просто Гарри нужна была нормальная кроватка. Всё можно будет вернуть на место.
Она покачала головой.
— Нет, ты прав. А что с Бинс?
— Бинс?
— Кошка, что с кошкой? — пояснила Петуния. — Ты сказал, что полдома снесло, а что с Бинс? Наверняка она забилась куда-то, и так зашуганная была. Кто-то забрал её?
— Как-то из головы вылетело, — признался Ремус. — Я не видел никакой кошки. Скорее всего, сбежала, испугавшись шума.
Бинс была капризной и терпеть не могла людей, и Петуния чувствовала с ней духовное родство. Она ведь вполне могла попасть в ловушку из обломков, её могло даже задавить… Петуния жёстко вычеркнула этот пункт из повестки дня. Нет, Бинс была умной, почувствовала, что дело пахнет жареным и сбежала. В таких ситуациях каждый сам за себя.
Из детских вещей ничего толком не осталось, придётся самой выкручиваться. А кухня, кухня ведь на первом этаже, может, там что-то уцелело? Хоть бы понять, что Гарри нравится из еды, какое у него вообще питание сейчас. Петуния о детях ровным счётом ничегошеньки не знала и у неё совсем не было времени провести своё расследование.
Она просто избегала главного вопроса, важного вопроса, ответ на который ей не понравится, она печёнкой чуяла. Забыться бы за делами и не думать о произошедшем, как обустроить комнату, что приготовить поесть, что надеть, что соседям сказать, а как быть с документами, а что делать с работой, у неё ведь совершенно не осталось отпускных, а оставить его не с кем, может, в декрет, ведь на няню денег нет, а Лили и Джеймс мертвы, Лили и Джеймс мертвы, Лили и Джеймс мертвы…
— Где Сириус? — никак больше было ходить вокруг да около.
Ремус мгновенно помрачнел, его ладони сжались в кулаки. У Петунии заколотилось сердце.
— Что с ним? — потребовала она. — Он живой? Он в порядке? Ну чего ты молчишь? Он жив?
— Он жив, — вернулся его мягкий тон, тон воспитателя в детском саду, утешающего малявку, разбившую поделку из глины, которую тот хотел подарить матери. — Мне так жаль. Петуния, ты не представляешь, как мне жаль. Как бы я не хотел нести эти вести…
— Что с ним? — она не была уверена, что он услышал, так тихо она произнесла свой вопрос. — Что с ним?
Ремус потянулся к ней, чтоб снова обнять её, но она сделала шаг назад, возвращая дистанцию, словно напуганное животное.
— Ты ведь знаешь заклятие, которое они наложили на дом, верно? Фиделиус. Сириуса сделали Хранителем.
— Нет! Не может быть, не может… Его как-то заставили, с ним что-то сделали…
— Я тоже не хотел верить. Но тайну можно выдать только добровольно. Никак иначе.
— Нет, нет, нет, — завертела головой Петуния, — они заставили его, они обманули его. Лили сумела изобрести зелье, вдруг кто-то изобрел лазейку к вашему Фиделиусу, нельзя сразу вот так вот, надо спросить у него, мне надо его увидеть, он не мог, мне надо увидеть его, Ремус, где он? Я просто поговорю с ним.
— Питер тоже хотел просто поговорить с ним, — неожиданно жёстко выдал Ремус. — Сириус убил его. Уничтожил, не оставил и мокрого места. И вместе с ним — двенадцать человек.
И наконец он нанёс свой финальный удар.
— Он признался, Туни. Он признался во всём. Его забрали в Азкабан.
Внутри что-то упало. Когда ей было шесть, она полезла в кухонный шкафчик, на самую верхнюю полку, чтоб достать оттуда банку с печеньем от Кэдберри. Каждое печеньице было размером с ладонь — круглый метательный диск песочного цвета с щедрыми кругляшками шоколада. Петуния не особенно любила их, слишком сладкие, но Лили уплетала, так что за ушами щёлкало — она дразнила её бочонком с какао и шоколадным печеньем. Несмотря на их набеги, печенье в банке никогда не кончалось; Петуния думала, что родители просто заполняют её тайком, но даже заглянув на следующий день, они обнаруживали полную банку, хотя в магазин не ходили. Так как она была старше и выше, то и лезть пришлось Петунии: оттолкнувшись ногой от ручки на духовке, она залазила на плиту, становилась на цыпочки и шарила по полке, пока пальцы не натыкались на гладкий стеклянный бок банки. Затем она подталкивала её к себе, пока край банки не свисал с полки, и когда банка кренилась, Петуния подхватывала её, ставила на плиту, спускалась и забирала банку. Но в тот день что-то пошло не так. То ли банка была измазана в джеме, то ли пальцы у неё были влажные, то ли она просто отвлеклась. Но банка выскользнула у неё из пальцев, ухнула в пустоту и разбилась о пол, практически у самых носков тапочек Лили.
Сейчас как будто бы внутри у неё выпала с полки похожая банка, приземлилась с таким же грохотом, отдающим в ушах. Стыд вперемешку со страхом, протянутые руки, так и не успевшие ухватить злопучную банку, столько грязи, что казалось, никогда она не сможет это прибрать к приходу родителей, никогда она не сможет смыть это с себя.
— Уходи, — собственный голос казался ей ломким и истеричным.
— Петуния…
— Убирайся вон! — крикнула она. — Это вы во всём виноваты, вы, гнусные волшебники! Если бы не ваше проклятая война, ваше высокомерие, ваша паскудная магия, Лили была бы сейчас жива! Если бы она не спуталась с Поттером, если бы не знала его никогда, никакого дурацкого пророчества не было бы, никто бы не охотился за ней, никто бы не предавал бы её… Лицемеры, лжецы и предатели, вот вы кто… Вы использовали её, но я не позволю вам использовать Гарри, слышите? Он остаётся со мной!
У Ремуса вся краска сошла с лица, но он не двинулся с места, так что Петуния схватила первое, что под руку попалось — это оказалась диванная подушка. Она швырнула её, едва не вывихнув себе руку, а Ремус легко уклонился.
— Я понимаю твою злость, ты имеешь на неё полное право, — он попытался урезонить её. — Я уйду, но зайду завтра. Зайду через неделю. Я буду рядом.
— Не смей! Выметайся! Не смей возвращаться! Если посмеешь появиться тут, я вызову полицию. Чтоб я никого тут из ваших фриков не видела! Появитесь — я всему миру раструблю о вашем мерзопакостном магическом мире! Можете попробовать заставить меня замолчать, память мне стирать, вы все только на свою магию полагаетесь, но я умнее, я найду способ, не сомневайтесь! Так и перескажи своему Дамблдору. Он отдал мне Гарри, и Гарри останется со мной. Он будет в безопасности. Он будет нормальным. Нам не нужна магия, нам не нужны вы, оставьте нас в покое.
— Магия в его крови, — сказал Ремус, — этому нельзя противостоять.
— Это мы ещё посмотрим, — воинственно ответила Петуния, — мне тоже нельзя противостоять. Посмотрим кто кого.
Ремус забрал свой плащ и положил что-то на столик, рядом с палочками. Клочок бумаги.
— Я уважаю твоё решение. Но если тебе понадобится помощь, пожалуйста, позвони. Я знаком с маггловским телефоном, вот мой номер.
— И чем ты, интересно, можешь помочь? — едко поинтересовалась Петуния. — У тебя есть опыт ухаживания за детьми? У тебя есть деньги? Что у тебя вообще есть?
— Ничего, — произнёс Ремус, — у меня не осталось больше никого и ничего. Кроме вас.
Он ушёл.
Подавив в себе зарождающиеся угрызения совести, Петуния осела на пол, слушая как в кроватке плакал Гарри, напуганный криками. Она попыталась осмыслить, но действия Сириуса не имели смысла. Зачем ему было это? Она видела, как он любил Джеймса, больше всего на свете, больше себя самого. Как он мог его предать? Как он мог убить Питера? Как он мог так поступить с ней? Почему он вообще был с ней? Неужели, когда они лежали в одной кровати, он уже знал, что предаст их?
К горлу подступила желчь. Петуния подняла палочку Лили, подержала в руке, направила её в сторону плача.
— Акцио кроватка.
— Акцио кроватка.
— Акцио пульт. Акцио фоторамка. Акцио кастрюля. Акцио ключ. Акцио шарф.
Ничто не двинулось с места. Даже не дёрнулось. В её руках волшебная палочка была просто куском дерева.
Палочка выпала из ладони и закатилась под диван. Ну и пусть. Петуния поднялась с пола и взяла Гарри на руки. Его это не успокоило. Что ж, отчаянные времена требуют решительных мер. Ей не нужна была ни магия, ни эти магические подлецы.
Посадив Гарри на кухонную стойку, она вынула тостер из розетки, повертела его, вытряхивая в урну хлебные крошки, и уронила его на пол. Для надежности уронила его ещё два раза. Гарри действо заворожило, он даже забыл, что решил довести её до ручки своим плачем. Взяв его в одну руку, а тостер в другую, проверив в зеркале, что она выглядела обычно — достаточно обычно, только глаза как-то лихорадочно горели — Петуния вышла из дома и перешла дорогу, направляясь прямиком к соседям.
Дверь открыла миссис Давенпорт, чьи глаза тут же опустились на ребёнка. Отличный отвлекающий манёвр, похвалила себя Петуния. На её полубезумные глаза никто и внимания не обратит.
— Ух ты, кто это у нас тут такой красивый? — заворковала миссис Давенпорт.
Гарри улыбнулся, не смея противиться перешедшей от отца потребности нравиться всем без исключения.
— Откуда у вас это чудо?
— Выиграла в маджонг в Чайна Тауне, — ядовито ответила Петуния, но сразу исправилась. — Сестра уехала на отдых со своим муженьком, вы знаете эти молодые семьи, кажется, они уже второго планируют. А я вот осталась следить за карапузом. Такое несчастье случилось! Сегодня за завтраком сломался тостер. А малыш так любит сухари сосать. Ваш муж дома? Я надеялась, он сможет посмотреть на тостер и может, поколдовать над ним, а то мне совсем никак ехать новый покупать или относить его к Хэрроузам, этим лодырям.
— Хэрроузы настоящие пройдохи, — согласилась миссис Давенпорт. — А этот их Джонатан? Совсем пропащий, среди дня пьёт прямо в лавке, никого не стесняется.
— Да он самого Господа Бога не стесняется!
— И то правда. Ой, да что ж вы на пороге стоите, проходите-проходите, Якоб как раз приехал с работы, до сих пор в гараже торчит, убирается, небось, свои инструменты передвигает. Всё равно больше от них никакого проку, может, хоть вам поможет. Проходите в гараж, а я могу посмотреть за этим прелестным джентльменом…
— Гарри.
— Гарри, какой же он хорошенький. Хочешь посмотреть на птичек, Гарри? Наша дочка очень любит попугайчиков, так что они привыкшие к детям, спокойные, знают пару песенок.
— Ну только на пару минуток, — Петуния сгрузила Гарри к миссис Давенпорт.
В гараже было неопрятно и пахло бензином. Чтоб перекрыть запах алкоголя, видимо. Мистер Давенпорт поздоровался, и когда она изложила ему суть дела, взял в руки тостер, повертел его озадаченно.
— Не уверен, что я могу тут помочь. Как он сломался?
— Да так, соскользнул со стола, — махнула рукой Петуния. — Тут такое дело, не смогла обсудить с вашей женой, но мне срочно понадобились детские вещи. Подгузники, игрушки, пеленки, вот всё такое. У меня даже машины нет в магазин поехать.
Мистер Давенпорт нахмурил брови.
— Нашей дочери девять, не уверен, что мы сможем чем-то помочь. Попросите Энн, она, конечно, посмотрит где-то на чердаке, но не думаю…
— Я знаю, сколько вашей дочери, — перебила Петуния, — мне её вещи не нужны. Нужны вещи вашего сына.
— Откуда? — уши у него запылали, а лицо стало белым как полотно.
— Не важно. Если не хотите, чтоб миссис Давенпорт узнала, что вы живете на две семьи, помогите мне с вещами. Мне до лампочки, мне просто нужно пережить пару дней, пока не придумаю, что с ребёнком делать.
Он открывал и закрывал рот, как рыба, выброшенная на берег, пока не выдавил: «в багажнике». Петуния выбрала, что ей нужно было, быстро перенесла это всё в дом, хлопнула сдувшегося Давенпорта по плечу.
— И хватит пить, ни одной из ваших семей это на пользу не пойдёт.
Гарри едва не выпрыгнул из рук миссис Давенпорт к ней. Петуния почти умилилась, если бы не знала, насколько та противная в своих сюсюканьях.
*
С работы её уволили. Позвонила Индия, сочувственно сообщившая, что она пропустила слишком много дней.
С каждым днём находиться в доме становилось всё невыносимей. Каждый уголок был полон воспоминаний, родители, Лили, ребята, Сириус… Слишком тяжело было жить в доме, в котором их больше не было. Место, в котором она выросла, познала первое разочарование, первую любовь, первое счастье, первое горе — её дом стал кладбищем. Но у неё не было денег, она не была в состоянии переехать, и с каждым днём что-то в ней ломалось. У неё в принципе не особо-то было друзей, настоящих друзей, не знакомых, с которыми можно было посплетничать, не тех, кто использовали её как плакательную жилетку и благодарную слушательницу. Марлин погибла ранее этим годом, Мэри пропала, Питер, бедный Питер… Каждый раз, вспоминая о нём, её тошнило. Ремуса она оскорбила, кинула его, как будто бы она одна кого-то потеряла, как будто бы они не были его лучшими друзьями, его семьёй. Как будто он лично был в чём-то перед ней виноват.
Она старалась не думать об Алисе и Фрэнке, и всё же думала о них каждый день. О них, живых. Прячутся ли они ещё или уже закончили своё вынужденное заточение, свои бега, так как опасность миновала? Они, конечно, как и всякие порядочные люди, будут прятать своё постыдное облегчение, что такое ужасное несчастье случилось с их друзьями, но, в конце концов, миновало их семью. Просыпалась ли где-то Алиса, плача от осознания, что они наконец-то в безопасности только потому, что Лили и Джеймс умерли? Чудовище ли она, что думает об этом? Нет, вовсе не чудовище, говорит сердечный Фрэнк, самый добрый из людей, знакомых Петунии. Но мучился он небось больше неё, стараясь вынести вес существования маленького Гарри, который остался сиротой, клянясь себе, что это второй шанс, что он будет любить жену и сына вдвое больше, что он будет помогать Гарри, будет любить и его, как будто это что-то искупляло, что-то меняло…
Петуния порядочной не была, потому старалась не думать о них вовсе, чтоб не терзать себя липкими, отвратными мыслями о том, что она бы променяла Лонгботтомов на Поттеров, что винит Алису и Фрэнка в том, что они выжили, хотя они не виновны были ни в чём.
Петуния подолгу смотрела на завалявшиеся папины лезвия в ванном шкафчике. На кухонные ножи. На полную таблеток аптечку. На бутылочку ацетона, которым она смывала когда-то лак с ногтей. Ей не суждено было стать матерью, она не из того теста. Она должна была стать вредной вечно незамужней тётушкой, которая приезжает на праздники и дарит бесполезные подарки. У неё на судьбе было написано портить всем жизнь, портить всем их долгую, иначе до раздражающего счастливую красивую жизнь. Петуния не просила этого. Она способна была открыться лишь однажды, и она выбрала неправильный момент для этого и неправильного человека. Её растоптали, в ней не осталось ни огня, ни любви, ни злости. Деньги заканчивались, Гарри плакал, за себя и за Петунию, наверное. Сама она ни слезинки не пролила.
Уложив Гарри спать в очередной вечер, Петуния поняла, что ещё немного — и она окончательно свихнётся. Она нужна была Гарри. А ей нужна была помощь.
Схватив бумажку с номером, она кубарем скатилась с лестницы, надеясь, что телефон ещё не отключили за неуплату. Только после четвёртого гудка она поняла, что звонила в неурочное время, посреди ночи. Но, прежде чем она успела закончить звонок, трубку сняли.
— Алло? — прохрипел сонный голос.
— Я знаю, что совсем не вовремя, — поспешно выдала Петуния, надеясь, что успеет высказаться до того, как её пошлют к чёрту. — Я прошу прощения за то, как я себя вела с тобой, я прошу прощения за всё. Я бы никогда не побеспокоила, но мне нужна помощь… Я больше не могу, я не могу со всем справляться одна. У меня на руках ребёнок, но я не умею, я не приспособлена, я такая дура… Я не знала, к кому ещё обратиться. Прости.
— Не извиняйся. Сможешь немножко подождать? Дай только одеться и я приеду. Я приеду и помогу с чем бы то ни было. Просто дождись меня, — попросил Вернон, — всё будет хорошо. Я обещаю.
