Глава 1
Когда плеча Пэнси Паркинсон, этой изнеженной чистокровной волшебницы, коснулись длинные пальцы с отваливающимися кусками бугристой зелёной кожи и гнойными струпьями, девушку передёрнуло от омерзения. Но Пэнси поставила себе цель: вести себя непринуждённо, свободно, будто ничего и не случилось. Пальцы дементора сомкнулись на плечике Паркинсон, и страж Азкабана прямо и целеустремлённо повёл её в камеру предварительного заключения. Перед глазами начали проноситься самые безрадостные и серые моменты жизни Пэнси, душой и сердцем овладела бесконечная грусть, захотелось выброситься в первое попавшееся окно. Но окон в Азкабане не было, одни длинные бесконечные коридоры между камерами. Кроме тоски, Пэнси почувствовала страх от близости этого ужасного существа, от взглядов заключённых, пустых, безразличных, мёртвых, от громкого гула этой жуткой тюрьмы…
Едва ножки Пэнси ступили на порог, дементор отпустил девушку, и она вздохнула с облегчением. За спиной звякнули ключи: страж закрыл камеру. Паркинсон прижалась спиной к шершавой стене и, обессиленная, съехала вниз, на грязный пол.
В углу послышался шум.
– Кто здесь? – не в силах встать, спросила девушка.
– Ремус Люпин.
– Вы… ты? – шокированная, Пэнси напрягла зрение. В тёмном углу виднелась сгорбленная фигура сильно постаревшего за последние годы профессора. – Опять? Вы… ты тут, чтобы снова отравлять мне жизнь?
– Полегче на поворотах, милая. Полнолуние близко, а ты прекрасно знаешь, чем закончится схватка двух оборотней.
Пэнси озлобленно бросила:
– Не попрекай меня тем, чем сам наградил… – не в силах подобрать более мягкий эквивалент к слову «тварь», девушка прошипела: – … профессор!
И в голове Паркинсон начали проноситься давнишние воспоминания, оставшиеся ещё со времён третьего курса и золотой школьной поры…
* * *
Пэнси сначала не поверила, когда Драко в мгновение ока превратился из самодовольного ухмыляющегося подростка в жалкое существо, валяющееся на траве, нянча руку. Многие Слизеринцы плакали навзрыд и ругали Хагрида почём зря. В их числе, разумеется, была и Пэнси. Но ей не то чтобы было особо жаль Малфоя, просто досадно, что не с кем будет поиздеваться над новым учителем по защите от Тёмных искусств. Наконец, проведав Драко и утерев слёзы, Пэнси, злая и раздражённая, отправилась на урок Защиты от Тёмных Искусств.
Когда перед ними появился профессор Люпин, Паркинсон злобно рассмеялась и проговорила театральным шёпотом:
– Никогда не думала, что к нам в учителя берут бродяг!
Плечи Люпина дрогнули, но он лишь улыбнулся:
– Итак, начинаем урок!
– Оборвыш безродный! – нагло продолжала Пэнси. – Придурок! Бездомный!
– Мисс Паркинсон, я не потерплю таких слов в мой адрес. Я вынужден снять с Вашего факультета пятьдесят баллов, – словно очнувшись, сказал профессор. По партам слизеринцев пронёсся протестующий ропот. – Спасибо можете сказать вашей однокурснице.
Пэнси надулась и решила непременно навредить каким-либо образом злополучному профессору. В голову, как назло, ничего не приходило. Выручил её Северус Снейп, зашедший в конце урока в класс и принесший бокал с дымящимся зельем.
«Что? Люпин чем-то болен?» – Девочка залезла под парту, решив найти какую-нибудь зацепку. Она уселась поудобнее и постаралась найти в парте хоть небольшую щёлочку.
Северус оглянулся на последних уходящих учеников и тихо произнёс:
– Сегодня ночью?
– Да. Сегодня.
– Постарайся не съесть кого-либо из учеников, – многозначительно ухмыльнувшись, проговорил Снейп и, развернувшись на каблуках, вышел из кабинета.
«Что бы это значило?» – крепко задумалась Пэнси и незаметно выскользнула из класса, твёрдо решив проследить за Люпином этой ночью.
* * *
Альбус Дамблдор сказал, что все будет хорошо. Ну если так сказал сам Альбус Дамблдор… Тогда и Ремус Люпин готов поверить в это.
Но верилось ему с трудом, хоть и не было тут ничего из ряда вон выходящего. Подумаешь, учитель Защиты от Темных Сил – оборотень! Ничего удивительного. Он может научить юных волшебников многому. Например, как мочить зарвавшихся богартов. Как отбиваться от кикимор. Как укрываться от василисков или обманывать тупых троллей. Как выявлять оборотней…
Станет ли Ремус Люпин, оборотень, учить ребят, как расправляться с оборотнями?
«Я научу их этому в первую очередь, – думал Люпин. – Почему? Да потому… да потому…»
В самом деле, почему? Потому что оборотни самые опасные? Да нет, василиск поопаснее будет. Потому что оборотни больше распространены? Тоже нет. На одного оборотня приходится сотни две богартов и кикимор. Так в чем же дело? Почему им надо научиться защищаться от оборотня в первую очередь?
«Потому что Я ОБОРОТЕНЬ, и с этим ничего не поделаешь! – Люпин не щадил себя. – Нет смысла заниматься самообманом! Думать, что все будет хорошо, только потому, что так сказал Дамблдор? Нет! Пока я здесь, у каждого из моих учеников шансы встретиться с настоящим оборотнем очень велики, поэтому…»
Он шел с обеда на свой первый урок. Мысли его расползались. Начать сразу с оборотня? Ученики спросят, почему я начал сразу с ЭТОГО. Нет. Они не спросят, но догадаются. В этом нет сомнения.
Люпин остановился перед дверью в класс. Прочитать им сегодня вводную лекцию? Рассказать, что, мол, существуют на свете такие вредные создания – богарты, кикиморы, василиски и тролли, а так же… ОБОРОТНИ.
– Никогда не думала, что к нам в учителя берут оборотней!
Шепот раздался как гром среди ясного неба. Люпин вздрогнул. Ах, нет… Мерлин, просто показалось… Сказали, конечно же – «бродяг». Не «оборотней». Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы прийти в себя. Люпин улыбнулся.
– Итак, начнем урок! – сказал он.
«Ну, вот я и снова здесь, – мелькнула у него мысль. – Только теперь я учитель. Это так странно».
– Оборвыш безродный! – донесся до него все тот же голос. – Придурок! Бездомный!
Кто бы мог подумать, но Люпин предвидел, что так будет. Он даже не предвидел – просто знал. Знал, что кто-то со Слизерина не упустит шанса отпустить пару колкостей насчет его внешнего вида. С этим ничего нельзя поделать, сказал Люпин сам себе. Вспомни себя в школьные годы. Вспомни, как ты сам с Сириусом и Джеймсом… (бегали ночами) …потеряли тысячи, нет, десятки тысяч баллов своего родного факультета. Похоже, пришла пора самому снимать баллы.
Люпин прищурился. Ну-ка, кто это там такой умный? Конечно, он не знал всех учеников по именам, но эту ученицу запомнил. Это она вопила громче всех, когда садилась в поезд. «Мама, мама, пришли мне новые туфли!» – «Да, дорогая, да, дорогая!» – «И скорее, мама!» – «Да, дорогая, конечно, Пэнси, дорогая!» – «И еще мою робу, когда ее перешьют!!!» – «Паркинсон, ну-ка живо в вагон, мы отправляемся!» – последние слова принадлежали сопровождающему.
– Мисс Паркинсон, я не потерплю таких слов в мой адрес, – сказал Люпин громко и спокойно. – Я вынужден снять с Вашего факультета… (заминку почти никто не заметил, но Люпин долю секунды раздумывал, успел ли Слизерин заработать хоть сто баллов, чтобы их можно было снять) …пятьдесят баллов.
Судя по ропоту, пронесшемуся по рядам слизеринцев, они не успели набрать и пятидесяти.
– Спасибо можете сказать вашей однокурснице, – сказал Люпин.
Он начал урок. Не с оборотней, и даже не с троллей и кикимор, как ему хотелось. Вместо этого Люпин принялся говорить об инфернальном Зле, которое складывается из маленьких и средних Зол, обитающих в душах всех людей – как вредных учеников, так и учителей (оборотней!). Чтобы сражаться со Злом, его надо уметь распознавать – как в других, так и в себе самом. И последнее, пожалуй, самое главное.
Время от времени Люпин поглядывал на физиономию Пэнси Паркинсон. Та больше не распускала язык, но надулась и смотрела так, словно замышляла что-то недоброе.
Когда урок закончился, появился Снэйп. До этого Люпин видел Снэйпа только раз – на торжествах, посвященных началу года. Старина Северус сильно постарел, отметил Люпин. Да и ты, Ремус, не помолодел.
Снэйп поставил на стол Люпина зелье, оглянулся на уходящих учеников. Потом встретился с Люпином глазами. Его взгляд был холоден – и ничего не выражал. Так выглядит запертая дверь. Нет. Так выглядит запертая дверь, из-за которой за тобой наблюдает инфернальное Зло.
Люпин подумал, что Снэйп уйдет, ничего не сказав. Но он ошибся.
– Сегодня ночью? – спросил Снэйп очень тихо.
Люпин не знал, что должно произойти «сегодня ночью», но ответил:
– Да. Сегодня.
– Постарайся не съесть кого-либо из учеников, – многозначительно ухмыльнувшись, проговорил Снэйп и, развернувшись на каблуках, вышел из кабинета.
Люпин проводил его злобным взглядом. У него появилось непреодолимое желание вытащить палочку и подвесить Снэйпа за ногу как в былые годы. Чтобы не болтал гадостей.
Теперь Люпин знал, что расскажет детям на следующем уроке. Он расскажет им, как защищаться от учителя зельеварения профессора Северуса Снэйпа.
* * *
Ночью Пэнси нравилась себе гораздо больше, чем днём. В сумерках сглаживались все недостатки, кожа становилась матовой, да и вообще весь её вид приобретал романтичный оттенок. «Нет, - одёрнула себя Пэнси. – Нельзя думать о себе. Нужен Люпин». И она зорко вглядывалась вдаль.
Ночь не пугала чистокровную слизеринку. Ей нравилось приятное шуршание травы под ногами, яркие звёзды в небе, уханье совы со стороны леса…
Леса?
Леса?!
Зрение уловило смутную тень, направляющуюся к девочке невероятными прыжками. Сгорбившийся силуэт то ли человека, то ли зверя…
Волка…
«Оборотень?! – пронеслось в голове девочки. – Здесь, в Хогвартсе?! Но откуда, Боже ты мой?!» Но слизеринка не убегала. Пэнси думала как-то медленно, видимо, потому, что хотелось спать, потому, что выбираться из-под надзора дементоров отняло у девочки слишком много времени и сил. Но тут в лунном свете блеснули острые клыки мерзкого существа. Сон как рукой сняло. Девочка сорвалась с места, попыталась скрыться за кустами, но оборотень не отставал. Пэнси взбежала на пригорок, обернулась, но существо следовало по пятам. Девочка бросилась бежать, крича от страха. Она никогда, никогда в жизни так не боялась. Если честно, она вообще не думала, что чего-то может испугаться. Многие её ровесницы, такие же самовлюблённые эгоистки, как и она, уверенно заявляли: «Меня ничем не сломишь. Я ничего, решительно ничего не боюсь. Никому не удастся меня напугать». Но эти дуры не испытывали страха, того страха, что овладевает всеми уголками души, пробирается во все потаённые участки сердца, охватывает всю суть человеческую, а потом и разум подчиняет своим законам.
И тут в помутневший разум закралась свежая мысль: «Боже, он же меня убьёт… я не хочу умирать… не хочу!»
Пэнси взвизгнула.
И тут луна скрылась.
Волчья морда медленно трансформировалась в человеческое лицо…
- Ты… ты человек?
Виски стучали, кровь прилила к щекам, Пэнси почти ощущала, как дико бьётся сердце… Но страх потихоньку испарялся, появлялась спасительная надежда…
- Не имеешь… не имеешь права…
«Я выживу… это человек… всё хорошо… страшно!!!»
- Мама… Мама… Мама…
«Чёрт… какая мама… но страшно!!!»
- Аррр… Арррк… кии…
«Когда… когда это всё закончится…»
- Спасите… спасите… мама… мама…спасите…
«Ну убивай быстрей…»
- …аррркиии… …аррркиннс…
«А всё же… нет, не надо!»
- Не надо… не надо… пожалуйста…
- … Паррркииинсон???
- Паркинсон? – Ремус встал с земли, смущённый и испуганный.
- Не надо… не надо… не надо… - продолжала по инерции молить Пэнси, и тут её осенило…
«Что? Оборвыш?..»
- Пэнси Паркинсон, что ты… О, Мерлин! ВЕЛИКИЙ МЕРЛИН!
- Не надо…
- Ты не пострадала?! – Люпин начал ощупывать её.
- Не надо… Не надо… – Пэнси начала вырываться. Какой-то частью ума она осознавала, что именно произошло с ней… но лишь какой-то…
- Пэнси… Пэнси?
«Я… что же мне ему сделать?... Я бы… убила… полудурок… так напугать… я думала… умру… »
- Я все родителям расскажу… проклятый оборвыш… все расскажу про тебя…
Она замолчала. Хрупкое тело тряслось. Мысли в голове перепутались.
Пэнси попятилась назад, быстро развернулась, упала, ослабленная, и уже осторожно, не торопясь, направилась в сторону школы нетвёрдыми шагами.
* * *
Каждый раз, когда разум возвращался к нему, Люпин обещал себе, что это был последний раз. Странное дело, ему и вправду казалось, что он может завязать. Но он знал – так же, как нельзя прекратить спать, есть, дышать – нельзя прекратить быть оборотнем.
ОНО лишь ненадолго отступало от него. И тогда Люпин начинал надеяться: а вдруг это действительно больше никогда не повторится? Эта слабая надежда дарила ему радость и утешение. Потом надежда умирала, и Люпин утешался другими мыслями. Хоть немного, думал он, хоть несколько десятков дней я побуду человеком. А там… кто знает, вдруг?.. Но по мере того, как срок приближался, сердцем его овладевал страх. Да, Люпин всегда боялся того момента, когда его звериная сущность вырывается на свободу. Но он не мог отсрочить этот миг – ЭТО приходило неизменно. И тогда Люпин снова возвращался к исходной точке – выбор между зверем и человеком так и не сделан.
И не будет сделан никогда. Потому что выбора нет.
Ремус Люпин. Ремус Люпин.
Ре-е-е-е-ему-у-у-у-ус… Р-р-р-р-р-р-е!!! У-у-у-у-у-у!!!
Его силуэт на скале – тугие мышцы, вытянутая морда запрокинута к небу – очерчен огромной луной. Лунные моря – моря печали Ремуса Люпина.
Р-р-рееееем… У-у-у-у-сссс…
Люпин не ждал ЭТОГО сегодня. Но ОНО пришло. Пришло раньше полнолуния на целые сутки. Он не успел уехать из Хогвартса. Он бросил все, когда почувствовал, что больше не может терпеть. Выбрался через потайной ход из замка. Шатаясь, побежал к опушке Запретного леса.
Только бы не началось прежде, чем деревья укроют меня, думал Люпин. Только бы меня никто не увидел, когда я сначала Ремус Люпин, а в следующую минуту… Р-р-р-р-р-р!!! У-у-у-у-у-у!!!
Но почему ЭТО пришло раньше? Возможно, потому что сегодня такой день. День, когда голод его ПОДСТЕГНУЛИ. Да… эти дети – жестокий народ. Особенно ученики Слизерина. Но порой они сами не подозревают, что творят. В самом деле, откуда им было знать о том, что его голод можно подстегнуть…
Люпин остановился на опушке между двумя толстыми стволами, освещенный слева не набравшей пока своей полной силы луной. Позади него, в замке, тоже облитом лунным светом, не было ни одного освещенного окна. Там, в своих теплых постелях спят ученики и ученицы. Дети… мирно сопят и видят сны. У детей особый запах. Они пахнут особенным, летним теплом, смешанным со свежестью… И это правда… (они его подстегнули) правда, что детская плоть нежнее…
НЕТ!!! Оно еще не наступило! Ремус Люпин, ты еще человек? Что же ты с безумным взглядом касаешься языком кончиков своих клыков? Не важно, что через минуту они удлиняться в пять раз! Борись! Отвоюй у своей звериной половины хоть несколько мгновений, хоть одно, но отвоюй! Или ты бросил сражаться?!
Люпин оглянулся через правое плечо (он боялся, что лунный свет попадет в глаза). Хогвартс. Школа магии. А ты, Ремус Люпин, учитель в этой школе. Ты, Ремус Люпин, просто не можешь быть чудовищем, воплощением зла! Ты просто не имеешь на это права! Ты, Ремус Люпин… Ты, Рем-у-у-у-у-у-у-у-у…
Лунный свет – вода лунных морей, морей печали – вымывает из головы все кроме голода. Этот голод – та же печаль, только умноженная, болезненная, невыносимая… Это одиночество, которое не утолить даже любовью. Обычной любовью. Любовь, заставляющая тебя отдать оборотню кровь свою, свою плоть, все – после чего тебе не остается ничего кроме как умереть – такая любовь погасит боль ночного чудовища. Но никто не любит чудовищ.
Люпин бежал. Опушка – тени деревьев на серой земле, покрытой опавшей листвой. Четкие тени в лунном свете.
Ничего не осталось от человека Ремуса Люпина – теперь это было существо, незнающее, что исполнение его желаний невозможно. Его гнали вперед страсть и нетерпение. Они заставляли его искать. И существо искало – по запаху…
Это был тот самый теплый, летний запах. Запах, доносящийся со стороны древнего замка. Оборотень не думал. Он знал – чтобы добежать до каменной стены, нужно три минуты. Минута, чтобы взобраться по ней к окну. Выломать решетку…
Меньше, чем через пять минут он утолит свой голод!
Он уже видел цель – часть стены с окном – камень побелен лунным светом, белый жгучий диск дрожит на стекле. Туда… Оборотень двинулся, не спеша, смакуя каждое движение – он знал, что будет сыт (иначе и быть не может!) – его жертва никуда не уйдет.
И вдруг… Запах исчез. Потом снова появился. Он заставил оборотня свернуть в сторону от замка. Жертва оказалась ГОРАЗДО БЛИЖЕ, чем он думал. Вот она, перед ним. Она пытается скрыться за кустами. Оборотень идет прямо туда. Она, как заяц, бросается в сторону, шурша травой. Оборотень, словно привязанный, следует за ней. Жертва взбегает на пригорок, оборачивается.
Лунный свет падает на нее. Белое лицо, белые руки, воротник раздвинут – белое горло, словно из теплого мрамора, напряженное в крике (рельефные тени)…
Из пасти течет слюна… Это
(подстегнули)
не денется от меня никуда она попалась я так долго ждал но вознагражден она попалась (подстегнули) и теперь только взять…
Оборотень идет. Жертва бросается бежать. Оборотень не отстает. Жертва вопит, пронзительно визжит, падает, встает, бежит… Оборотень не отстает. Лунный свет выхватывает икры ее ног, на мгновение показывающиеся из-под робы. Они такого же муарового цвета, сводящего с ума. Запах, теплый летний запах…
Он не спеша нагоняет жертву. Прыгает. Та падает, вопя, ползет, но оборотень тянет ее за ноги к себе. Вся ее роба в репьях и сухих листьях. Жертва лягается, теплый запах вокруг нее закручивается в немыслимые вихри, эти вихри заставляют оборотня хрипеть от нетерпения. Она здесь, она вся здесь…
Хррр… Хррр…
Оборотень переворачивает жертву на спину. Где ее горло? А… Она прячет его, вжимает голову в плечи. Оборотень одной лапой прижимает ее к земле, а второй держит за голову, заставляет запрокинуть ее. Лунный свет сияет на натянутой атласной коже…
…и вдруг исчезает.
Луна скрылась за тучами.
Что это?!!
(Хррр… Хррр…)
Запах слабеет… (ты человек? ррррееммм… уууууусссс…) запах слабеет… (не имеешь…) слабеет… луна скрылась… (не имеешь права…) Хррр… Хррр… Аррр…
Его лапа (рука)(лапа) прижимает к земле тринадцатилетнюю девочку… Слезы… сопли… запах мочи…
– Аррр… Аррр… Аррр…
Шепот: «Мама… Мама… Мама…»
– Аррр… Арррк… кии…
Шепот: «Спасите… спасите… мама… мама…спасите…»
– …аррркиии… …аррркиннс…
Шепот и всхлипы: «Не надо… не надо… пожалуйста…»
– … Паррркииинсон???
Р-р-ему-ус… Ре-мус… Люпин… УЧИТЕЛЬ. В ХОГВАРТСЕ. РЕМУС ЛЮПИН. Я.
Я Ремус Люпин! Я человек!!!
– Паркинсон? – изумленно, испуганно.
– Не надо… не надо… не надо…
– Пэнси Паркинсон, что ты… О, Мерлин! ВЕЛИКИЙ МЕРЛИН!
– Не надо…
– Ты не пострадала?! – Люпина трясет. Ведь он только что ЧУТЬ НЕ СОЖРАЛ ее! Он начинает ощупывать ее. Ничего не сломано? Нет ли ран? О, Мерлин, если хоть одна единственная царапина…
– Не надо… Не надо… – Пэнси начинает вырываться. Она будто во сне. Девочка-лунатик. Люпин отпускает ее, и Паркинсон, отодвинувшись от него на несколько шагов, сворачивается на земле, прижав колени к груди.
– Пэнси… – зовет Люпин. – Пэнси?
Молчание в ответ. Молчание бьет как нож.
Наконец до Люпина доносится дрожащий голосок:
– Я все родителям расскажу… проклятый оборвыш… все расскажу про тебя…
Она замолчала.
Он оставил ее лежать на земле. Но не ушел далеко. Через полчаса, подняв глаза, Люпин увидел, как Паркинсон, пошатываясь, уходит к Хогвартсу.
Он сидел на пригорке почти до рассвета. На него смотрела луна, изливая печаль.
Но Люпин больше не превращался в эту ночь. Завтра он уедет.
Возможно, навсегда.
* * *
Наступала ночь, и тюрьма наполнилась тихими стенаниями. Возможно, дементоры подошли к стенам снаружи – всю крепость словно погрузили в черный зимний колодец. И как призраки, на заключенных стали наползать темные воспоминания.
Игнорировать их было нельзя. Забыть их было нельзя. Ничего с ними нельзя было поделать.
Сна не было.
Люпин принялся ходить. От стены к стене – шесть шагов, прихрамывая, пошатываясь. От постоянного сидения и холода может начаться воспаление легких, думал он хмуро, и тогда пиши пропало. Иногда Люпин останавливался, хватался за ледяную стену и ждал, когда пройдет приступ головокружения. Пэнси сидела у стены и исподлобья наблюдала за бывшим учителем. Люпин поглядывал на нее, угадывая ее мысли…
«Когда же он упадет? (холодно, холодно, холодно) Его ходьба действует мне на нервы. Мерлин, я и предположить не могла (холодно, холодно), что тут так… так… Здесь все время так (холодно, холодно) холодно?..»
Было еще что-то. Люпин не мог разобрать…
«Тебе холодно, Пэнси… – думал он. – Мне теперь такой холод кажется «относительным теплом». А ведь я тут всего на два дня дольше тебя… Настоящий холод, Пэнси, начнется после двух часов ночи…»
Губы Пэнси скривились, задрожали. Она угадала мысли, посланные ей Люпином. Она боролась, ох, как же она сопротивлялась! Но безнадежно проигрывала эту схватку.
«Может, зря я так с ней, – подумал Люпин. – Она, в конце концов, еще ребенок, хоть и несносный».
Пэнси тихонечко захныкала. Люпин проковылял через камеру к ней. Он снял с себя потрепанный плащ и резким движением набросил его на плечи Пэнси. Та попыталась высвободиться.
– Сиди смирно, – приказал Люпин, укутывая ее в плащ. – Это тебя согреет.
– От твоих тряпок пахнет псиной!
– От твоих хоть и не пахнет, но они не согреют тебя. Этот плащ с меховой подбойкой. Да, он старый и грязный, но без него ты замерзнешь. Так, теперь сядь сюда и прижмись ко мне…
– НЕТ!
– Делай, что я говорю! Единственный доступный для тебя источник тепла сейчас – это я. Ты хочешь выйти отсюда живой?! Или решила замерзнуть в первую же ночь?!
– Я не хочу прижиматься к тебе!!! – заорала Пэнси хрипло. – Не надо, не трогай меня! Отстань! Отвяжись…
Она сопротивлялась все слабее, и наконец сдалась. Что-то говорила еще, но так тихо, что Люпин не мог разобрать. Потом она прижалась к нему еще крепче. Забылась. Потом заснула.
Люпин не шевелился несколько часов подряд. Он сидел, сгорбившись, держа Пэнси, укутанную в плащ, в объятиях, и предавался кошмарным воспоминаниям. Его мучила совесть, его терзал страх. Дикая душевная боль. Минула полночь, потом час. Потом два.
Наступил самый страшный час ночи в Азкабане.
«Но сегодня я переношу ночь легче, – подумал Люпин. – Может потому, что я согреваю Пэнси, а она – меня. Быть может, она простит меня… потом».
Он вздрогнул от неожиданного звука.
– Нет… нет… не надо… – Пэнси Паркинсон плакала во сне.
