Как истинная Блэк......она не могла не захватить с собой шляпку.
А ещё перчатки, естественно, Шекспира (хоть и обширная, как она уже успела убедиться, библиотека её ожидала, но всё же Шекспира в том доме не жаловали), ещё несколько книг, особенно дорогих её сердцу, некоторое количество косметики и кое-что ещё из мелочей, совершенно необходимых в том странном доме, куда она скоро…
– Андромеда? – тихо поскреблась за тяжёлой дверью Нарцисса. – Ты же ещё не спишь?
– Нет, – немного помедлив над раскрытым саквояжем, а затем поспешно его закрывая и убирая, так же тихо ответила средняя Блэк, - заходи.
Тоненькая девушка скользнула в комнату, вызолотив дверь нечаянно коснувшейся тёмного дерева прядкой. В широко раскрытых серых глазах прыгали любопытные чёртики. Андромеда, успевшая отправить на место шляпку, не успела, однако, придать лицу своему лицу подобающе удивлённое выражение строгой старшей сестры-которая-не-понимает-почему-младшая-её-беспокоит-так-поздно. Но бледное личико было так бледно, а серые глаза так блестели и губки подрагивали, что Андромеда была бессильна скрыть смех.
– Ну, хорошо, - с облегчением вздохнула Нарцисса, ты хотя бы не сердишься, что я почти ночью к тебе.
– Забирайся на кровать с ногами, а то замёрзнешь, простудишься, и тебя не станет целовать Лю…
– Андромеда! – возмущённо пискнула младшая, и любопытство в её глазах вдруг превратилось в гнев.
– Не надо, - отвернулась Андромеда, - не плачь. Я больше не буду о нём говорить.
– Я, - всхлипнула Нарцисса, - хотела предупредить: с тобой сегодня Беллатрикс собиралась по-поговорить.
– Беллатрикс? – похолодела Андромеда. Последнее время старшая всё чаще и чаще бросала малопонятные намёки и многозначительные взгляды. Малопонятные…Да, но только не для Андромеды. Она глубоко вздохнула, успокаиваясь, и кивнула младшей: - Я поняла, Нарцисса. Спасибо.
В дверях Нарцисса повернулась, дрожа:
– Андромеда…
– Что?
– Я его так… люблю.
«Нет, Беллатрикс, - пробормотала Андромеда сонным голосом, хотя сна у неё не было ни в одном глазу, - нет, я сплю». До побега оставался месяц. Четыре недели. Тридцать дней. А часов, минут и секунд сколько…
- И всё-таки, - настаивал голос за дверью, - я бы не хотела откладывать на утро.
«Вампир!» – зло подумала Андромеда и неохотно выбралась из-под одеяла, позволяя старшей войти.
- Что же такого срочного ты хотела посреди ночи обсудить?
- Не надо яда в голосе, Андромеда, - осадила сестру старшая и, присев на край постели, прикрыла глаза, как будто собираясь с мыслями. «А может быть, запасаясь терпением», - мелькнуло в мятежной голове.
- Хорошо, я выслушаю, но не долго. Или будешь разговаривать с подушкой, а я буду мирно спать, - пошутила Андромеда и побледнела: Беллатрикс не обратила на неё внимания. Она по-прежнему сидела, напряжённо и сосредоточенно о чём-то размышляя. Наконец, Андромеда потеряла терпение: - Беллатрикс! Что ты хочешь от меня?!
- Смотри, - вдруг шепнула та и вытянула левую руку. Рукав платья был подвёрнут. Около сгиба локтя почти светилась метка. Теперь Беллатрикс в упор смотрела на сестру.
- И что? - сжала губы Андромеда. – Думаешь, я не видела этот цветочек раньше?
Вместо ответа Беллатрикс наотмашь ударила сестру по лицу. Сдержав крик, Андромеда лишь судорожно вздохнула.
- Не смей, - медленно проговорила Беллатрикс, - и не притворяйся дурой. Ты не Нарцисса.
Андромеда молчала, впившись взглядом в старшую.
- Ты знаешь, - повторила Беллатрикс и встретила взгляд Андромеды, - я хочу представить тебя Ему. Когда ты пойдёшь со мной?
В приоткрытое окно влетали капли дождя. Они падали на подоконник, на шторы, на легкие клубочки пыли, которые тут же становились слишком тяжелыми, оседали и прекращали кататься по подоконнику. Несколько капель оказалось на паутине, давно (возможно, еще прошлой зимой) брошенной пауком. Когда ветер на улице становился сильней, окно с тихим скрежетом приоткрывалось шире – и тогда мокрые пятна на шторах и лужицы на подоконнике росли.
Влетавший в комнату ветер трепал паутину, прилипшую к шторам, сдувал клочья пыли и смятые листки бумаги, которыми был засыпан подоконник. Бумажные шарики с шуршанием сыпались вниз, на пол, иногда следом за ними летели капли разлившейся до самого края подоконника лужицы, в которой теперь тонули еще и два высохших яблочных огрызка, забытых на этом подоконнике около недели назад. Впрочем, огрызки были не только на подоконнике – и не только яблочные. По всей комнате: на тарелках, на блюдцах, иногда – на исписанных и исчерканных листах бумаги – всюду обнаруживались горки ореховой скорлупы, апельсиновой и мандариновой кожуры, яблочные огрызки, пакетики от арахиса, конфетные фантики и прочий мусор, своим разнообразием способный поразить любое воображение. Грязные тарелки и чашки с недопитым чаем (недельной давности) обнаруживались на всех тумбочках и полках, три больших чашки стояли на книжном шкафу и, наверное, около месяца уже зарастали пылью. На двух стульях висели горы одежды (шкаф, скорей всего пустовал), третий стул валялся в углу и на его ножках пристроились носки и галстук.
Единственным, о чем, похоже, заботились в этом доме (и что не стоило его хозяину практически никаких усилий) был воздух. Каждый вечер и каждое утро в комнате звучало освежающее заклинание, чье действие длилось около десяти часов – остальное вполне устраивало обитателя этой квартиры.
Хозяин комнаты ничего не замечал: он давно спал и видел уже десятый сон. Впрочем, когда он не спал, то тоже ничего неприятного в обстановке не видел.
Не разбудил его даже громкий хлопок.
– Да, профессор, я помню про три «Н»… – проворчал спящий и перевернулся на другой бок.
Андромеда сняла шляпку, но прежде чем повесить её куда-либо, двумя взмахами палочки очистила комнату от пыли, огрызков, обломков, фантиков, грязной одежды и прочей ерунды. Грязная посуда третьим взмахом отправилась на кухню стройными рядами. Пыльный стул, подобно большому осеннему листу некогда (возможно, неделю назад) опавший на пол, повинуясь властной палочке, уверенно встал на свои четыре ноги. Андромеда кивнула: теперь можно и шляпку повесить, и перчатки вместе с Шекспиром на чистый стол положить, и саквояж поставить на более не пыльную тумбочку. Больше вешать или ставить было нечего: в спешке и панике сбегая из дома на четыре недели раньше договоренного, Андромеда даже юбку не надела. То есть, аппарировала прямо в ночной рубашке.
Закончив несложные манипуляции, она повернулась к широкой постели, где, овеянный ароматами мелиссы и мяты, посапывал Тед Тонкс.
Она бежала, босая, путаясь в батистовых волнах длинной ночной сорочки, вниз, по ступеням, широким и каменным, как семейные надгробные плиты фамильного склепа. Она бежала, бесшумно, тишайший шорох – и сердце становилось криком, едва не останавливаясь. Прочь. Склеп. Выродки! А я не хочу здесь умирать. Бедный-бедный нарцисс… И она плакала, поспешно вытирая слёзы, что мешали видеть широкие каменные ступени фамильного склепа…
Она бежала – вниз, вниз, вниз. Камень под босыми ногами обжигал холодом, но боли не было, потому что… сердце зашлось криком…потому что она уже умерла и костенеет в фамильном склепе. Выродки… По скрещенным на каменных стылых перилах рукам рассыпались чёрные длинные волосы. Будьте прокляты!
- Эй, - чьи-то ладони нежно обняли плечи Андромеды и осторожно приподняли с подушки, а потом тот же встревоженный голос повторил, - эй, ты почему так кричишь? И щёки мокрые. Ну-ка, чистокровнейшая мисс Блэк, позвольте вмешаться Теду Тонксу. Страшно нечистокровному, но очень любящему вас, и…
Но она не дала ему договорить: обняла, тихо вздохнула:
- Ох, Тед! – и улыбнулась.
