Глава 2/Все-таки это будет миди. Что-то я не в силах так быстро расстаться с Панси.
Спасибо Робби – голосу моей совести, страдающему локхартизмом/
[2]
В этом есть что-то невыносимо постыдное, мерзкое, но в то же время катастрофически правильное и необходимое. Я о подглядывании.
Одна из кучи проблем слизеринцев – ханжество. Среди нас каждый второй – рафинированный ханжа, готовый часами нудеть о манерах, сдержанности и «истинном аристократизме», который, по моему мнению – мнению такой же аристократки, кстати,– только выеденного яйца и стоит. А что, давайте презрительно фыркать в сторону хохочущих за обедом гриффиндорцев и держать тяжеленные кубки с соком, оттопырив пальчик, это же так естественно… А вечером в мужской спальне играть в «двадцать одно» на раздевание. Почему-то, держа карты, никто не отставляет в сторону мизинец. И не поджимает губы при виде чьих-нибудь не первой свежести носков. Ну да, какой смысл строить из себя элиту, если вокруг нет благодарной публики? Какая из нашего поколения аристократия, я вас умоляю… Аристократ остается аристократом, даже сидя на унитазе. И к сорока годам сходит с ума от запертых внутри самого себя эмоций. Я не хочу свихнуться к сорока годам.
Я хочу дожить до девяноста лет, чтобы целыми днями сидеть в кресле-качалке, пафосно курить трубку, стебаться над внуками и сочинять матерные поэмы про очередного министра магии.
Или же наоборот – умереть, не дожив до тридцати трех. Другие варианты не рассматриваются – у меня сейчас юношеский максимализм.
Пока мне, к счастью, жалких пятнадцать лет, и я этому безумно рада. Самый идиотский возраст. Самое время подглядывать за парнями в ванной. И не буду врать, будто мне стыдно и все такое, не дождетесь – мне нисколько не стыдно. Надо получать удовольствие от нарушения запретов, пока эти запреты еще имеют хоть какой-то смысл. Держу пари, что, когда морально, физически и юридически созрев, я буду созерцать ню какого-нибудь гипотетического возлюбленного на законных основаниях, я не испытаю и половины того удовольствия, которое испытываю сейчас, сидя в крошечной каморке, примыкающей к ванной старост. Попасть в нее можно только по тайному ходу, что начинается прямиком от женского крыла общежития Равенклоу (это дает основания полагать, что сама Ровена была большой любительницей поглазеть на омовения коллег-основателей. Лично я в этом уверена. И очень благодарна старосте Равенклоу Эшли Фут, рассказавшей мне об этом милом коридорчике и о способах попасть в него, не заходя в их башню). Ход длиннющий, пока доберешься до места, успеешь стать законченным клаустрофобом, но оно того стоит: в чуланчике метр на метр – табуреточка; сядешь на табуреточку, произнесешь заклинание – и вуаля! Теперь все, что видит русалка на картине, видишь ты. Ровена Равенклоу и впрямь была очень умной и изобретательной теткой.
Надо сказать, что очень и очень немногие хогвартские девицы знают об этой каморке. Впечатлительным болтушкам, коих в нашей школе прискорбное большинство, об этом не расскажут. Так что я имею полное право собой гордиться.
И, разумеется, ни один парень не осведомлен об этом наблюдательном пункте. Ни один мужчина. Думаю, даже если МакГонагал в свое время бегала сюда поглазеть на свою первую любовь, она об этом расскажет разве что под Империусом…
Короче. Сгорбившись, я сижу на ветхой табуретке, что может превратиться в труху в любую секунду, и, то и дело сдувая лезущую в глаза челку, смотрю бесплатный любительский стриптиз. Увы, на сцене не Забини (в этом случае я бы получила самое что ни на есть эстетическое удовольствие), не Нотт (все хочу понять, что в нем такого нашла Миллиссент), а Малфой. Что тоже, в принципе, не так уж и плохо. Тощеват немного, но ничего. Не суповой набор – и на том спасибо.
Если честно, то я сюда пришла вовсе не для того, чтобы поглазеть на, кхм, мальчишескую спину и прилагающееся. То есть, конечно, и для этого тоже, но сегодня это для меня носит скорее успокаивающий характер. Немного тут помедитирую и отправлюсь агитировать Миллиссент и Дафну, чтобы они пошли со мной на стрелку (не будем ханжами, именно так это и называется) в туалет Плаксы Миртл.
А что? Уизли не говорила приходить одной. Уверена, что и она подыщет себе компанию…
Хоть бы один месяц прошел спокойно. Но говорят, что спокойными бывают только мертвые и паралитики. Так что пусть уж лучше у меня все будет как всегда…
* * *
В туалете Миртл просторно и очень сыро. Наверняка полно мокриц.
Я ненавижу мокриц.
- Ну что? – вздыхает Джинни Уизли. Она стоит, прислонившись к облезлому косяку, и нервно крутит в ломких пальцах волшебную палочку. – Не тяни резину, Паркинсон. Мы все не очень-то горим желанием попасться.
Какой контраст, оказывается, между Уизли-днем и Уизли-ночью. Днем она просто пышет праведным гневом, обостренное чувство справедливости и желание помочь своей шизанутой подружке так и прут изо всех щелей. А ночью у нее такое лицо, будто ее смертельно достали и я, и школа, и Лунатичка Лавгуд, что сейчас стоит рядом с ней, забывая моргать и чуть покачиваясь вперед-назад. Кажется, когда люди вот так вот постоянно покачиваются, это называется яктацией и свидетельствует о психических отклонениях… Ха, какая неожиданность – у Лавгуд психические отклонения. Ну-ка, все быстренько сделали удивленные лица.
А Уизли, похоже, работает на солнечных батарейках. Которые сейчас почти разрядились.
- Отдай обломок палочки Луне, Па-аркинсо-он, - не выдержав столь спокойной, почти дружеской атмосферы собрания, Уизли зевает. Она прикрывает рот узкой ладонью и чуть отворачивается, но это нас не спасает. Снежный ком зевоты накрывает собравшихся с головой. Мне ужасно сводит скулы, над ухом со смачным подвыванием разевает рот Миллиссент, манерная Гринграсс судорожно сжимает челюсти. И только Лавгуд все так же с безучастным видом накручивает на палец прядь длинных, немного спутанных волос. Наверное, слюна воображаемых тварей дает иммунитет к зевоте, иначе я не знаю, как объяснить такую сверхъестественную сопротивляемость…
Абсурд. Пять девчонок собрались поскучать в заброшенном туалете после отбоя. Потоптаться с ноги на ногу, кинуть на оппозицию пару вялых угрожающих взглядов, промямлить что-то невнятное… Самая странная разборка из всех, в которых мне довелось участвовать за все школьные годы. Бывали и вопли с визгами, когда между противниками, которые усиленно делают вид, что вот-вот кинутся друг на друга, держится дистанция в несколько футов минимум; бывали и попытки выцарапывания глаз/выдирания волос; один раз даже пафосная магическая дуэль по всем правилам была – что для девчонок совсем не типично, скажу я вам, дуэли – это скорей прерогатива парней. Но сегодня… Идиотизм ситуации бьет все рекорды.
- Паркинсон! – снова окликает меня Уизли, нехотя отлипая от полюбившегося ей косяка. – Верни, что стащила, и тихо-мирно разойдемся. Твоя свита того и гляди уснет на месте, - она кивнула в сторону отчаянно зевающих Булстроуд и Гринграсс.
- Так это была такая психологическая атака? – я деланно приподнимаю бровь. – Секретное оружие Уизли – заразная зевота?
В этот раз Уизли не поддается на провокации. Она молчит, скучающе постукивая себя по бедру волшебной палочкой, и при каждом ударе из кончика палочки вылетает хвостатая искра, такая же рыжая, как все Уизли.
Четверокурсница Дайлис, которой «посчастливилось» повздорить с мелкой Уизли, рассказывала, что эти искры – не очень хороший знак.
- Я не могу вернуть, - я позорно не выдерживаю вербальной паузы.
- Почему? – Лавгуд впервые за вечер открывает рот, и ее тихий голос словно стелется по кафельным стенам. Лезет прямо в уши. – Почему не можешь, Панси? – она, не мигая, смотрит на меня с легким удивлением. Наверное, когда из глаз Лавгуд исчезнет эта извечная поволока удивления, она станет тем, что принято называть «нормальным, абсолютно нормальным волшебником без соплохвостов в голове». Надеюсь, вы понимаете, о чем я, потому что я сама не совсем понимаю…
- У меня ее нет, - равнодушно пожимаю плечами. Я ведь даже не вру, у меня и правда уже нет этой закопченной деревяшки. Сова – быстрая,
приторговывающие знакомые нашлись на удивление скоро, и теперь под матрасом (ну да, архиоригинально, не спорю) лежит не обломок, а увесистый мешочек с золотом. Сегодня, засыпая, я буду воображать себя лепреконом…
- Паркинсон, прекращай отпираться! - вскипает Уизли, моментально прекращая зевать. – Мы все знаем, что украла ты.
В общем, я стояла и трагически размышляла о том, почему этой рыжей паршивке родители не говорили, что направлять волшебную палочку на грудь собеседника чрезвычайно невежливо, как вдруг…
Да, это было самое полноценное и тяжеловесное «вдруг» в лице нашего дражайшего декана, которого явно поднял с постели маячивший за его спиной Филч. Представляете, какое восхитительное зрелище открылось старичкам? На авансцене – я и Джинни Уизли, причем последняя недвусмысленно целится в меня волшебной палочкой. В качестве декораций – блаженная Лавгуд в сиреневом сарафане, безупречная Дафна Гринграсс, которая не может выглядеть плохо даже в школьной форме (Мерлин, кто вообще, кроме Гринграсс, мог притащиться ночью в туалет в школьной форме?), и – на десерт! – Миллиссент Булстроуд в пижамной майке с надписью «Touch this», которую я ей подарила на прошлое Рождество.
Да, конечно, вы скажете – таких «вдруг» не бывает. Вернее, они бывают, но только в книжках и только в том случае, если автор не смог придумать, как иначе вывести сюжет из ступора. Однако – вот он Снейп. И вот они мы. И от всей ситуации буквально-таки воняет крупными неприятностями.
Полминуты Снейп с каменным выражением лица созерцал сей дивный натюрморт под аккомпанемент приговариваний Филча на тему «Видите, сэр, мне не послышалось, мне никогда ничего не слышится, я всегда чую, если паршивцы правила нарушают…», а я отстраненно думала о том, почему профессор такой бледный и желчный. Когда я пришла к выводу, что ему хронически недостает витаминов и банальной женской ласки, Снейп наконец совладал с голосом:
- Можете начинать оправдываться. Мисс Паркинсон, вам, как старосте, начинать, - все это, разумеется, было сказано фирменным снейповским тоном «я-представитель-высшей-расы-а-вы-сборище-имбицилов». Ненавижу. В отличие от Малфоя, я никогда не ходила у Снейпа в любимчиках потому, что он – женоненавистник. Я его еще на первом курсе раскусила, когда он за эссе поставил Малфою на балл выше, чем мне. И это при том, что писали мы его вместе…
Вот только не надо говорить, что я – злопамятная, хорошо?
- Видите ли, сэр… - я говорю нарочито медленно и тяну слова, как меня учил все тот же Малфой: «Чем неспешней говоришь, тем больше у тебя времени придумать достойный ответ». – Сэр, я случайно узнала о том, что девочки собрались встретиться здесь в неурочное время. Я не хотела докладывать вам, надеясь сама решить эту проблему, отняв несколько баллов и разогнав их по спальням, но, как видите, столкнулась с некоторыми… трудностями, - заканчиваю я, недвусмысленно покосившись на Джинни Уизли. – Мне жаль, простите.
Мне конец. Мне определенно конец: Миллиссент таращится на меня с изумлением и обидой, Дафна - с презрением, Уизли – с угрозой, а Лавгуд – с разочарованием. Мерлин, ну при чем здесь разочарование?! Чего от меня ждала Лунатичка Лавгуд? Что я буду бить себя пяткой в грудь и клятвенно заверять Снейпа, что это я одна во всем виновата, поэтому давайте вздернем меня на рее, а остальных отпустим с миром? Ага, сейчас… Миллиссент полдня будет изображать преданную и оскорбленную невинность, а потом сама же первой ко мне подойдет, потому что ей деваться некуда: больше с ней никто не общается. На Гринграсс мне откровенно плевать, но она об этом и сама знает… Уизли? А что Уизли? Пару дней надо просто не попадаться ей на глаза, а потом она перегорит, остынет и будет относиться ко мне так же, как раньше – отстраненно и неприязненно.
И какое мне дело до Лавгуд, так ведь?
- По двадцать баллов с Гриффиндора, Равенклоу и Слизерина. Мистер Филч, проследите, чтобы они все немедленно разошлись по общежитиям, - с каменным лицом произносит профессор Снейп. Сейчас он как никогда похож на отощавшего грача. «Грач» обводит нас тяжелым взглядом и добавляет: - Мисс Булстроуд, будьте так любезны больше никогда не выходить за пределы вашей спальни в подобном одеянии.
Миллиссент заливается густым румянцем ото лба до глубокого декольте и неловко пытается скрестить руки на груди.
Мы довольно-таки легко отделались, вам так не кажется?
… Уже лежа в постели, я прижимаю к груди старого вельветового кенгуру и думаю о том, что из меня получился бы неплохой лепрекон. Дома у меня есть зеленые штаны и папина охотничья шляпа.
А остальное сейчас совершенно не важно.
* * *
На следующий день первым уроком была травология. Наверное, забавно наблюдать со стороны, как кучки позевывающих, ежащихся на ноябрьском ветру студентов медленно плетутся к заиндевевшим теплицам, оскальзываясь на замерзших лужах. Кто-то замотался шарфом чуть ли не до бровей, кто-то смешно затянул капюшон зимней мантии… Я половину утра потратила на раскопки чемоданных залежей: хотела найти шапку. В итоге и шапку не нашла, и расчесаться толком не успела. Гринграсс весь завтрак кидала на меня недоуменно-брезгливые взгляды, словно я была вся в проказе или у меня вдруг срослись брови. Дафна встает на час раньше нас – чтобы провести этот час перед зеркалом. Если уж ее коробит от слегка растрепанной меня, представляете, как ее трясет при виде шевелюры Грейнджер?.. Зато Малфой, у которого в портфеле в специальном кармашке лежит расческа, у Гринграсс в почете. Вот такие вот критерии оценки.
… Как только мы более менее равномерно рассредоточились по теплице, профессор Спраут с энтузиазмом объявила, что сегодня мы должны будем выдавливать вот эту гадость из вон той гадости и собирать выдавленное вот в эти прелестные, заляпанные чем-то подозрительным тазики. Счастье-то какое.
Миллиссент, твердо вознамерившаяся не разговаривать со мной чуть ли не до выпускного (делайте ставки, господа, насколько ее хватит), принялась ожесточенно кромсать садовыми ножницами толстые мясистые листья гадости. На каждом листе – гигантский мутный волдырь, который при легчайшем прикосновении лопался и обильно истекал белесой слизью, в которой что-то подозрительно шевелилось. Вот эту самую слизь надо было исхитриться поймать тазиком.
Обычно мы с Миллиссент работаем в паре – независимо от того, в ссоре мы или нет, однако сегодня… Я еще раз глянула на копошащиеся в слизи личинки (теперь я была уверена, что это они и есть), и сделала шаг назад.
Что-то мне нехорошо.
Спраут увлеченно давила волдыри и не замечала, как я бочком пробираюсь к выходу из теплицы. Еще чуть-чуть… Свобода!
- Что, Паркинсон, не вынесла душа эстета, да?
Я неторопливо обернулась. С поднятым воротом мантии Нотт смахивал на трагического героя повести о викторианской Англии. Чахоточный поэт или обнищавший дворянин. А может быть, и тот, и другой сразу… Хм, похоже, у меня мозги замерзли.
- Нотт, я – староста и могу оштрафовать тебя, - скучающе отозвалась я, натянув край капюшона до носа.
- О да, я слышал, сегодня ночью твое положение старосты здорово тебя выручило, - саркастически сказал Нотт и чуть присел, чтобы заглянуть мне снизу под капюшон. – Как легко теперь придумывать отмазки, не так ли, Панс?
- Отвали, - процедила я и зашагала по направлению к школе. Не особо торопясь, если честно. Почему-то хотелось, чтобы Нотт меня догнал и… нет, не извинился, конечно, я за пять лет ни разу не слышала, чтобы Нотт извинялся перед кем бы то ни было… Не знаю. Сказал бы еще что-нибудь столь же вежливо-хамское, как он это умеет.
Наверное, именно потому, что мне этого хотелось, Нотт не стал за мной идти.
Ну и черт с ним.
