Глава 1Глава 1. Совесть врага
Для солдат шерифа Ноттингема наконец-то наступил знаменательный день, которого все так долго ждали: преимущество на их стороне, и уж на этот раз разбойник Робин Гуд точно сдохнет.
Даже те, кого оставили караулить пойманных членов шервудской шайки и не взяли на травлю, находились в приподнятом настроении, предвкушая конец их мытарствам по лесу в погоне за неуловимой шайкой и ее наглым предводителем. Только молодой рыцарь, их непосредственный начальник, отчего-то не разделял общей радости. Он нервно мерил шагами маленький дворик и никак не мог отделаться от тревожных мыслей.
Это был Гай Гисборн, помощник шерифа, вечная мишень его презрения и острот. Он получил четкий и ясный приказ: остаться в деревне караулить разбойников, захваченных в плен. Но что-то мучило и не давало покоя.
Только что он провел допрос дружков Локсли, пытаясь выяснить, где еще один член их отряда, сарацин Назир. Они так хорошо держались, не желая выдавать своих, что Гисборна передернуло. Он был абсолютно уверен, что если в плен захватят кого-нибудь из его солдат, они все расскажут и о сослуживцах, и о нем, и о шерифе, лишь бы им сохранили их жалкую жизнь. Чем же Локсли так хорош, что его люди готовы пойти друг за другом в огонь и в воду, в то время как солдаты шерифа только и делают, что подставляют друг друга ради собственной выгоды? Может быть, тем, что Локсли, в отличие от самого Гая и его солдат, никогда не поступает так. А его собираются затравить собаками как дикого зверя. На душе внезапно стало паршиво, как никогда. Гисборн велел страже глаз с пленников не спускать и почти выбежал на улицу, где вот уже минут сорок предавался мрачным мыслям.
Гай никак не мог понять, в чем дело: все же правильно. Таким как Локсли не место в мире, собаке собачья смерть.
Робина Локсли вполне можно было назвать смертельным врагом сэра Гая. Он всегда мешал ему, становился поперек дороги. И Гисборн от всей души ненавидел шервудского выскочку. По крайней мере, искренне так считал. Он был как заноза, кость в горле, и, наконец, избавиться от него являлось заветной мечтой сэра Гая. Но в его радужных мечтаниях это никогда не происходило так, как решил избавиться от Локсли шериф. Он представлял, как лично побеждает врага в открытом и честном бою, а не отсиживается в деревне в ожидании известия о смерти разбойника. Это было до того неправильно и казалось таким нелепым, что Гай решительно вышел из тесного закутка и побрел туда, где должна свершиться расправа. Он решил, что даже ничего не будет предпринимать, просто посмотрит. В конце концов, это не самая большая глупость из всего, что он наворотил за свою жизнь. И в тот момент Гисборн действительно верил в это.
Робин чувствовал, что это конец. Сегодня его убьют, и не будет больше ничего: его миссии, друзей с веселыми посиделками у костра, любимой и любящей Марион. Он просто перестанет существовать. Да, до одури хотелось жить, ведь он так молод. Но когда за спиной послышался лай своры собак, Робин понял, что его беспокоит не сама смерть, а то, как это произойдет. Одно дело умереть с оружием в руках, от руки врага, которого отчасти уважаешь. И совсем другое – когда тебя вот так травят, как дикого зверя, когда ты понимаешь, что даже не сможешь испытать силу и удачу в открытом бою с противником. Конечно, в другом положении он бы не унывал, ведь в жизни и раньше случались безвыходные ситуации. Но сейчас все было действительно страшно – против него и его людей почти целая армия, надежды нет. И осталось только одно – спасти тех, кто ему дорог.
Невыносимо тяжело было прощаться с Марион и знать, что они никогда больше в этой жизни не увидятся. Но Робин смог, и, когда он желал любимой счастья, нахлынуло полное осознание необратимости происходящего. Но он больше не боялся, раз и навсегда решив для себя, что будет единственно верным. Он остался прикрывать отход друзей потому, что иначе не мог. А собаки и солдаты стремительно надвигались.
Робин понял, что медлить и сомневаться уже поздно. Он взял в руки верный лук, который никогда его не подводил и начал стрелять.
Первый, второй третий… Робин сбился со счета где-то на третьем десятке. А потом он осознал, что стрелы кончаются, а враги все ближе и ближе.
Но ведь главное совсем не это, а то, что он смог прикрыть отход друзей, и теперь им наверняка удастся спастись.
Робин вспомнил обо всех друзьях, и на душе стало тепло. Было грустно, что он никогда не узнает, как они будут жить, чем дышать без него…
Но он желал им всем счастья и искренне верил, что они найдут свой путь и смогут стать счастливыми без него.
Враги неумолимо приближались, и Робин чуть усмехнулся, когда понял, что шериф бросил на его поимку почти всех своих солдат. Краем глаза он также отметил, что Гисборна среди них нет, и удивился таким мыслям – нашел о ком вспоминать в последние минуты жизни.
Осталась одна единственная последняя стрела, и Робин выпустил ее в небо, которым ему уже никогда не любоваться. Он надеялся только на одно – что о нем не забудут.
А потом благородный разбойник Шервуда одним движением сломал свой лук о колено, окончательно признавая, что это конец.
Ну конечно, близко они к нему подходить не будут. Значит, драки не получится, и он, Робин из Локсли, умрет не с мечом в руке, а как затравленный зверь. Как же обидно…
Робин еще успел расслышать щелчки арбалетов, а потом наступила Тьма. Последним, что всплыло перед глазами, было улыбающееся лицо Марион.
Гай смотрел на происходящее из безопасного и скрытого от глаз укрытия, закусив губу до крови. Он понимал, что никогда не смог бы так, как Локсли смотреть в глаза смерти, но беспокоиться не за себя, а за близких людей…
Да и не было у Гая близких людей, никогда не было. В семье его не любили, и друзей себе он так и не нашел, считая, что такого понятия вообще не существует. И действительно, за свою жизнь дома и службу у шерифа Гай ни разу не встречал доказательств того, что люди могут быть близки по-настоящему, что жизнь близких людей – родителей, друзей, любимых – может быть во сто крат дороже собственной.
А в то, чему не видел доказательств, Гисборн не верил. Но как тогда понимать отношения, царящие в лагере разбойников из Шервуда? За свои многочисленные стычки с ними Гай твердо уяснил, то каждый лесной разбойник был готов отдать жизнь за своего товарища. И это было непонятно и странно: лесные бандиты благороднее их, солдат шерифа, призванных защищать закон?
Нет, идеалистом Гай не был, и иллюзий по поводу «честности» и «справедливости» законов Ноттингема никогда не испытывал. Но, тем не менее, у него было ощущение, что он и его солдаты были больше похожи на разбойников, чем Локсли и его люди. Это было обидно и неприятно, но, тем не менее, хоть и нечасто, мучило его.
И смотря на последние минуты жизни Робина Локсли, Гай испытывал весьма противоречивые чувства. С одной стороны, ему было непонятно и досадно, что вор может быть таким благородным, так смело смотреть в глаза смерти, ценой собственной жизни защищать близких ему людей. Это вызывало раздражение, как и все, чему человек не может найти объяснений. Но с другой стороны, хоть было невыносимо тяжело себе в этом признаться, Гай испытывал восхищение этим человеком.
В довольно сумбурных мыслях молодого рыцаря не было одного: злорадства и удовлетворения. Это так странно…
Еще недавно Гай только и мечтал о том, чтобы увидеть своими глазами, как подохнет этот разбойник, и действительно верил, что это принесет ему удовлетворение. Возможно, именно это чувство он бы и испытал, если бы о смерти Локсли ему, к примеру, сообщил шериф.
Но он своими глазами наблюдал, как тот без страха выпускает в воздух последнюю стрелу, как символ вечной свободы духа, а потом ломает свой лук, готовясь без страха встретить свою участь. Гай чуть было не крикнул арбалетчикам, чтобы не стреляли, в последний миг поняв абсурдность порыва.
И он с какой-то щемящей тоской наблюдал, как дюжина стрел пронзает тело его врага. И злился на себя и на него за это чувство.
Но прошло время, и все стихло, разошлись последние солдаты. Гай прекрасно понимал, что ему нужно немедленно мчаться в деревню, чтобы не вызывать в очередной раз гнев шерифа. Но не мог. Появившееся совершенно иррациональное желание было во сто крат сильнее его. И он, понимая, что поступает ну уж совсем безрассудно, побежал на холм, где лежало тело его врага. Зачем? Гай и сам понятия не имел, но уж точно не для того, чтобы насладиться.
Тело было в гораздо лучшем состоянии, чем ожидал помощник шерифа. И тут он почувствовал что-то непонятное, неправильное. Нагнувшись к Локсли, Гисборн неожиданно понял, что разбойник дышит, хоть хрипло и перерывами. Гай достал кинжал, намереваясь это исправить, но, когда уже поднес к горлу поверженного врага, неожиданно нахлынуло чувство отвращения к самому себе. Гай вспомнил, что обязан этому разбойнику жизнью.
Это случилось три месяца назад. Тогда Гай в очередной раз по собственной глупости попал в серьезную передрягу. Как обычно, он возжелал богатства, чтобы, наконец, покончить с опостылевшей службой в Ноттингеме. Он все спланировал и рассчитал, но, как обычно, промахнулся.
Идея была проста: он хотел жениться на одной состоятельной вдовушке и завладеть всем ее состоянием. Но Гисборну сильно не повезло - она оказалась довольно сильной колдуньей. Тогда, разумеется, леди сразу же почувствовала его намерения. Она отказала, произнеся какую-то фразу на непонятном языке. Гай посчитал, что легко отделался и поскакал к шерифу снова унижаться, прося прощение за длительное отсутствие без уважительной причины.
Путь его лежал сквозь Шервудский лес. Зная, что там обитают разбойники и его кровные враги, Гай не боялся. Он тоже не лыком шит, и был абсолютно убежден, что сумеет преодолеть расстояние до Ноттингема без особых проблем.
Но еще в начале пути Гисборн понял, что слабеет. Это было страшно – бесовство какое-то. Он стал как выжатый лимон, это было похоже на действие того зелья, которое шериф велел сварить для Локсли уличенной в ведьмовстве селянке. И Гай с ужасом осознал, что это ведьма постаралась. Было страшно, он решил доехать до шерифа, попросить помощи.
И, конечно, в самый неподходящий момент возник-таки эта сволочь Локсли. Гай ясно помнил, как окончательно ослабел и свалился с коня, а потом поднял голову и увидел сверху улыбающееся лицо разбойника. Локсли спросил:
- Неприятности, Гисборн? С твоими-то куриными мозгами, наверняка куда-то вляпался?
И тут открылось еще одно действие произнесенного ведьмой заклинания: оно, зараза, еще и развязывало язык! Гай и сам не заметил, как рассказал самому ненавистному из врагов абсолютно все: от своего желания разжиться деньгами за счет вдовушки до произнесенного ей заклинания и его последствий. По усмешке на лице разбойника Гай сразу понял, что тот весьма рад такому положению вещей. Еще бы, теперь он может просто перерезать ему горло, а он даже не сможет сопротивляться. Но план Локсли оказался еще более изощренным.
Последующая неделя слилась для Гая в сплошную череду унижений. Он был абсолютно беспомощен, не мог даже твердо стоять на ногах. Естественно, сразу стал мишенью для шуточек и острот Локсли, который вовсю пользовался таким положением вещей, унижая его и раз за разом доказывая, кто тут главный. Но, как ни странно, он не привел Гая в их разбойничий лагерь. Боялся, что он сможет бежать и доложить шерифу? Глупости. В таком состоянии дальше пары шагов не убежишь.
Но Гай не сдавался. Да, у него не было сил даже на остроты, но он отчаянно пытался не падать духом, не доставлять Локсли такого удовольствия. Самое обидное заключалось в том, что то, что могло помочь избавиться от проклятой немощности, хранилось у Гая дома в надежном тайнике. И почему он такой не предусмотрительный! Вечно у него не оказывается именно того, что очень срочно нужно.
Итак, через неделю постоянных унижений Гай думал, что просто свихнется. И уже гадал, когда же Локсли надоест развлекаться, и он убьет его. Но внезапно спасение пришло, откуда Гай не ждал, - действие заклинания закончилось. Выходит, ведьма все же сжалилась над ним. От этого стало особенно мерзко.
Итак, заклинание спало ночью, и Гисборн не стал дожидаться пробуждения Локсли и очередной порции насмешек. Он вскочил на коня, и только его и видели.
Вопреки всем ожиданиям, в Ноттингеме все прошло неожиданно гладко. Послушав рассказ своего нерадивого подчиненного, шериф посмеялся и сообщил, что тот и так уже достаточно наказан. Естественно, Гай ни слова не сказал о своем пленении лесным разбойником – тогда он бы точно так легко не отделался. Просто сообщил, что окольными тропами, ползком, пробирался в Ноттингем дольше недели.
Все кончилось только тем, что Гисборн в очередной раз убедил де Рено в том, что у него большие проблемы с головой и бабами – именно так шериф и изволил выразиться.
Но в поимке ведьмы шериф отказал, хоть Гаю и были непонятны его мотивы. Селянок сжигали на костре по доносам, зачастую очевидно ложным, а эту стерву решили не трогать. Потому что она знатного происхождения? Тогда Гай получил еще одно доказательство тому, что разделение на богатых и плебеев не всегда справедливо. А ехать мстить ведьме в одиночку он по очевидным причинам не решился.
Заветная мечта отомстить Локсли за все унижения обрела еще больший стимул. И Гай, забыв об осторожности, выезжал в Шервуд с рейдами раз за разом, все пытаясь его поймать. Но ничего не получалось – он был так ослеплен яростью, что ничего не соображал. Как ни странно, Локсли этим не пользовался: пару раз Гай ему попался, и оба раза был отпущен даже без язвительных комментариев. Видать, Локсли уже исчерпал лимит своего остроумия…
Но Гай не собирался думать о мотивах разбойника, просто хотел мести. И сейчас, похоже, такой случай представился.
Гисборн с усмешкой отвел кинжал от горла Локсли: он вспомнил о том, что именно надежно спрятано в тайнике у него дома.
Это подарок одной юной ведьмочки, которую Гай неожиданно для себя самого спас от костра. Это оказалось не так уж и сложно, и, пожалуй, это был его единственный не провальный план – в суматохе, созданной им самим, он настолько ловко умыкнул ее, что никто его даже не заподозрил. Ведьма не отблагодарила юного рыцаря так, как он надеялся, зато подарила ему два пузырька с зельями. Первое возвращает с того порога, когда грань между жизнью и смертью начинает стираться. Но при этом человек полностью, абсолютно беспомощен. Второе же зелье призвано возвращать силы. Его можно принимать и постепенно, возвращая их по частям.
Сначала Гай думал приберечь зелье и оставить его для себя, но быстро понял бесперспективность такого замысла: по его глубокому убеждению лично он воспользоваться им не сможет, а любой, кому расскажет, захочет выкрасть ценность для себя. От мысли продать нежданный подарок Гисборн тоже быстро отказался: еще не хватало для полного счастья быть обвиненным в колдовстве. Так что ценность лежала у него дома и ждала удобного случая…и, наконец, дождалась.
А дом у Гисборна был тоже особенный. Он находился на приличном расстоянии от Ноттингема и был построен на деньги, которые Гай получил еще в бытность свою наемником. Шериф о нем понятия не имел и был убежден, что большую часть времени Гай проводит у баб. Что Гаю было и на руку, в самом крайнем случае можно было использовать дом как убежище.
Он был не очень больших размеров, но вполне уютный и теплый, с удобными комнатами. Единственное, что выглядело немного устрашающе и внушало уныние – это подземелье, куда Гай и собрался поместить своего заклятого врага.
Ему это показалось идеальным выходом – так и совесть свою успокоит, и отомстит за неделю унижений. Гай собирался дать разбойнику только первое зелье, а потом вдоволь насладиться у себя в подземелье его беспомощным положением.
Нет, при всей ненависти к Локсли, Гай не мог поступить с ним так, как этот разбойник собирался поступить с ним. Он все равно рано или поздно даст ему второе зелье. А потом они сразятся, и победит сильнейший. Гай считал это верным шагом, и был полностью удовлетворен этим полетом своей мысли.
А потом он незаметно протащил Локсли в свой дом. Позже Гай все время удивлялся, как ему такое удалось. Но так весьма часто бывает – человек совершает в пылу такие поступки, на которые ни за что в жизни не решился бы в спокойном состоянии. Что удивительно, Гаю удалось вполне беспрепятственно провернуть очередную идею, хотя обычно с его планами случались большие проблемы.
Дотащив Локсли, вылив ему в рот зелье и устроив в подземелье, Гай пошел в деревню к шерифу, на взбучку. Ну да, естественно, де Рено ему спасибо не скажет, ведь он оставил пленников на солдат и смотался в неизвестном направлении. Хорошо еще, никому в Ноттингеме и голову не придет подозревать его в помощи лесным разбойникам, все знают, как он их ненавидит. Так что с шерифом обошлось.
Хотя, конечно, ругался де Рено жутко. Хоть он и был в довольно благодушном настроении оттого, что, наконец, покончил с Робином Локсли, настроение омрачали его сбежавшие дружки, в чем, разумеется, Гай и был незамедлительно обвинен. Шериф орал, что сам руководил травлей опасного разбойника, вполне успешно, а его нерадивой помощник не смог даже справиться с такой пустяковой задачей, как присмотр за парочкой уже пойманных преступников. В общем, гнев шерифа был ярким, но не долгим. Вскоре тот устроил праздник по случаю избавления от шервудской банды, так как был абсолютно убежден, что без главаря они там долго не продержатся, и совсем забыл про Гисборна.
И Гай смог совершенно беспрепятственно покинуть Ноттингем. Естественно, все решили, что он опять по бабам, но у рыцаря были дела поинтереснее. Он собирался детально продумать, что будет делать с Локсли, а когда тот очнется, приступить к осуществлению. В конце концов, по глубокому убеждению Гая, он заслужил некоторую компенсацию за унижения, которые разбойник заставил его испытать.
Глава 2. К лучшему ли?
Робин приходил в себя медленно, не сразу понял, что произошло. Его только преследовали смутные, неясные воспоминания: как он прикрывает своих друзей и остается один на холме, как бросает вызов почти целому войску: затея, конечно, изначально провальная… И как в него летит дюжина арбалетных стрел…
В реальности воспоминаний сомневаться не приходилось. Но это значит, что он должен быть мертвым… но он жив, хоть и чувствует в теле такую слабость, что даже подняться без посторонней помощи кажется невыполнимой задачей.
Тем не менее, Робин попытался, насколько смог, оценить обстановку. Никаких иллюзий она не внушала. Судя по всему, находится он в плену, в каком-то мрачном подземелье. Неужели, люди шерифа не добили его? Что-то на них не похоже… Да и даже если и так, уж тогда его бы обязательно заковали в цепи, а не просто бросили на связку соломы. Робин снова провалился в беспамятство, не успев додумать эту мысль.
А когда шервудский стрелок снова очнулся, его первой мыслью было, что уж лучше бы его пристрелили люди шерифа – прямо перед ним были начищенные ботинки его врага Гисборна.
Робин мог с уверенностью сказать, что помощник шерифа является одним из его наиболее непримиримых врагов, и лучше умереть, чем попасть в плен к нему. Но судьба распорядилась иначе, и осталось только надеяться, что друзья узнают, где он, и придут на выручку. Словно прочитав мысли Робина, Гисборн ухмыльнулся и бросил:
- Даже не надейся на помощь своей банды, Локсли. Они все считают тебя мертвецом, так что ты полностью в моей власти.
- Что тебе надо, Гисборн?
- То же самое, чего ты добивался три месяца назад. Ты развлекся, Локсли, теперь моя очередь.
И Робин сразу понял, что влип по-крупному.
Ему до сих пор совестно вспоминать о том, что приключилось три месяца назад, когда нежданно ему попался такой подарок – совершенно безвольный Гисборн. Он не хотел ничего особо плохого, только показать заносчивому норманну, что тем, кого унижают, далеко не так приятно, как имеющим силу и власть. Но сам не понял, когда окончательно заигрался. Когда это из того, что призвано проучить врага, превратилось в жестокость. Он унижал Гисборна, хоть и не опускался до рукоприкладства, но постоянно давал понять, что он калека, ни на что не способный, и таким и останется.
Хоть у него все же хватило благородства не везти Гисборна в свой лагерь, где уж Уилл бы точно не выпустил того живым, все равно это не оправдание. Не оправдание тому, что он пользовался беспомощностью врага и играл с ним, как кошка с мышью. А когда Робин почти решился его отпустить, Гисборн исчез в неизвестном направлении. Как оказалось, с него спало заклятие. Тем не менее, Робин прекрасно понимал, что вел себя недопустимо, и теперь получит все, что заслужил.
Но шло время, и уверенности становилось все меньше, а существование все невыносимее. Как оказалось, Гисборн был гораздо менее разборчив в методах. Он и рукоприкладство применял, и тащил Робина, когда ему требовалось во двор, очень грубо, оставляя на руках синяки.
Стоит отдать должное Гисборну, тот все же перевязывал Робину раны и довольно сносно его кормил, не переставая, впрочем, острить, что с ложечки, как маленького. А Робин даже ответить ничего не мог, в его состоянии слова давались с огромным трудом, лучше беречь силы. Хотя какие там силы, если выжат как лимон, и понятия не имеешь, как такое произошло, и сколько будет продолжаться.
Не говоря уж о многочисленных шуточках про его беспомощность, от которых хотелось повеситься на ближайшем суку. Что, впрочем, тоже было абсолютно невозможно. А время шло, Робин был уже на грани.
Гай вот уже около часа отчаянно скучал, слушая пафосную речь де Рено. Шерифа опять нелегкая понесла на проверку, и теперь он вовсю выговаривал Гаю об отсутствии порядка и дисциплины в его войсках. Какой порядок, какая дисциплина! Никогда люди не будут серьезно служить тем, кого не уважают, как в конкретном случае. Даже наемники, с которыми Гисборн служил в определенный момент своей жизни, были более честными людьми. Поэтому он уже давно отчаянно хотел уйти от шерифа, но у него не было достаточно денег, чтобы он мог жить так, как хочет.
Так что Гай слушал нотации, пытаясь сохранить внешнюю невозмутимость, хотя внутренне весь кипел от злости на себя, своих солдат и, прежде всего, своего непосредственного начальника.
Хорошо еще, что ему в последнее время всегда есть на ком сорвать злость. Робин Локсли вот уже почти два месяца находился у Гая в своеобразном плену, и пока он был не готов отпустить его, хоть и понимал, что должок давно вернул.
Раньше Гай не понимал, как разбойник мог над ним издеваться целую неделю, теперь стало ясно: затянуло, как и его сейчас. Он каждый день говорил себе, что с этим пора кончать, необходимо вернуть врагу силы и сразиться с ним, как и планировал изначально. Но постоянно что-то останавливало, всегда находились отговорки… А время шло.
И сейчас, в конце выводящей из себя речи, Гисборн понимает, что сегодня он Локсли точно не отпустит. Надо же хоть как-то выместить зло.
Он идет домой и сразу, только скинув плащ, спускается в подвал, где на сене у стены лежит его враг.
Он действительно старался сдерживаться. Вывел пленника во двор, покормил. Эти действия, выполненные с презрительно-брезгливым выражением лица, и без того настолько мучительны, что что-либо говорить даже нет особой надобности. И Гай хотел уйти, честное слово. Но пленник остановил его вопросом:
- Гисборн, сколько это будет продолжаться?
- Локсли, ты не в том положении, чтобы задавать вопросы.
- Но ты должен ответить!
- Должен? Тебе? Не смеши меня, смерд! Ложку держать не умеешь, а туда же – должен…
- Да когда же ты, наконец, убьешь меня, и все кончится!
- Твоя жалкая жизнь не достаточная расплата. Может, для тебя все только начинается… К тому же, я еще не наигрался.
- Ах ты, сволочь!
Не смотря на свое без того шаткое состояние, Локсли попробовал встать и ударить Гая, но тот, естественно, не предоставил ему такого шанса. Он просто оттолкнул от себя Локсли, даже сильнее, чем предполагал. Тот отлетел к противоположной стене, а Гай брезгливо сморщился, посмотрев на него, как на какое-то насекомое, и вышел.
Только выйдя из подземелья, Гисборн уже понял, что поступил неправильно. Даже хуже, чем раньше, ведь на этот раз он прекрасно понял, что перешел границу. Да, он насмехался над Локсли, унижал его, но вот такое рукоприкладство слишком даже для него.
Но, в самом деле: не извиняться же перед лесным разбойником! С этой мыслью Гай ушел спать
Время шло, Гисборна мучила бессонница, и идея попросить прощения уже не казалась такой уж абсурдной.
И на этот раз даже он сам понимал, что есть за что. Что может быть недостойнее, чем вот так беззастенчиво воспользоваться слабостью другого человека… Гай был противен сам себе.
Такое пробуждение совести ему и самому казалось странным, но за то время, когда он, пусть грубо и без энтузиазма, но по-своему заботился о Локсли, он уже не мог, как раньше, просто считать его своим врагом, и точка. Он даже беспокоился о нем, что казалось абсолютно иррациональным.
И вот сейчас Гай представлял, что он лежит в постели, а Робин там валяется у стены, совершенно истощенный, не в силах даже поднять голову, дрожа от холода… Гай выругался сквозь зубы и пошел в подземелье, захватив с собой теплое одеяло и кувшин с водой, прекрасно зная, что после такого упадка сил вода просто необходима.
Робин больше не мог терпеть все это, у каждого есть свой предел. Благородный разбойник держался целых два месяца, но вот этот самый предел все-таки наступил. Ему было нестерпимо холодно, он очень хотел пить и был совершенно обессилен, настолько, что даже голову не мог поднять. Вскользь промелькнула мысль, что хорошо, что сейчас его не видит Гисборн. Если помощник шерифа увидит его вот таким – съежившимся на каменном полу, не в силах даже доползти до соломы, дрожащего от холода и беспомощно облизывающего пересохшие губы…
Потом ему никогда не отмыться от едких насмешек. Кстати…помыться было бы очень неплохо. А еще хотя бы раз нормально поесть. Нет, Гисборн не морил его голодом, но так хотелось настоящего мяса…вот мяса мучитель ему не давал, верно, желая унизить лишний раз «немужской» пищей. И еще осточертело отсутствие кровати, необходимость спать на стоге сена. Как же он устал за эти два месяца!
Но при всей ненависти к Гисборну, Робин не мог не признать, что их ситуации несколько различаются. Если бы тогда, почти полгода назад, он не остановил помощника шерифа, тот бы спокойно доехал до своего шерифа в Ноттингем. Гисборн же, без сомнений, спас ему жизнь. Робин это чувствовал, хоть и понятия не имел, как тому это удалось.
Но самое страшное не это, а то, что он не знал, сколько придется пробыть ни на что не способным калекой. Неужели, всю жизнь? Тогда зачем ему такая жизнь?
Но неужели Гисборн рисковал жизнью, помогая ему, только для того, чтобы наслаждаться его беспомощностью? Хотя, почему нет? Глупо думать, что заносчивый норманн может испытывать по отношению к нему что-либо, отличное от презрения. А вдруг, когда ему, наконец, надоест, Гисборн сдаст его шерифу? Это вполне реальная перспектива, и тем ужаснее звучит.
Хотя сейчас Робин был убежден, что хуже быть просто не может. Раньше Гисборн не опускался до вот такого рукоприкладства, но если это войдет у него в привычку, Локсли понятия не имел, сколько сможет продержаться. Он еще день назад тешил себя надеждой, что все самое худшее уже произошло, а оказалось, что все только начинается… Жить не хотелось совершенно.
Казалось, из тела выжаты все соки, а ведь Робин чувствовал, как силы невыносимо медленно, но все же возвращались к нему. И вместо того, чтобы сберечь их для попытки побега, так глупо потратил на совершенно бесполезную ссору! Теперь ведь очевидно, что после такого Гисборн начнет еще больше изощряться в своих издевательствах, и неизвестно, что придумает еще…
Несмотря на очевидную бесперспективность идеи, Робин решил попытаться встать. Ноги казались чужими и абсолютно не слушались, но он продолжал попытки. И слишком поздно заметил, что, пытаясь подняться и сохранить остатки собственного достоинства, задел висящий на стене факел. Они упали на холодный пол одновременно, причем факел оказался в опасной близости от Робина. Стало до невозможности жарко, и он попытался отодвинуться, но стало только хуже: он задел факел и перекинул пламя на себя. И понял, что это конец. Не самый плохой, кстати.
Огонь уже подбирается к нему, Робин чувствует жар… и вдруг на него выливают кувшин ледяной воды. Гисборн, не иначе… Снова спас жизнь, чтобы продолжать издеваться.
В следующее мгновение Робин почувствовал у себя на плечах теплое одеяло… а потом с ужасом обнаружил, что говорит обо всем – о том, что понимает чудовищность своего поступка и хотел отпустить Гая, о том, как ему осточертели эти стены, это сено, отсутствие приличной одежды и нормальной еды, как хочется почувствовать себя человеком, а не ни на что не годным калекой. Он все говорил и говорил, приказывая себе остановиться, но безуспешно. Он чувствовал, что силы и жизнь по капле уходят с каждым словом. Может, оно и к лучшему? По крайней мере, у Гисборна больше не будет шансов над ним издеваться. Ведь он может каждое сказанное слово использовать против Робина…об этом лучше вообще не думать.
Гисборн вел себя нетипично: обнимал Робина и шептал, что все будет хорошо, уговаривал успокоиться. А тому даже не хватало сил задумываться над такой переменой. Уже проваливаясь в беспамятство, он ощутил, что Гисборн его куда-то тащит.
Гай потом долго вздрагивал, представляя, что бы произошло, если бы он зашел в подземелье всего на пару минут позже. И если бы его подвели неизменные условные рефлексы. Но с этим у Гая всегда все было в порядке – сказалась служба наемником. Он не успел подумать, не успел ужаснуться тому, что к лежащему на полу Робину уже подобрались языки пламя, еще пара секунд, и он загорится как факел. Гай об этом даже не задумался, молниеносно выплеснув на Локсли воду из кувшина. И только после этого подбежал к нему, присев рядом.
Потрогав Локсли, Гай обнаружил, что его всего трясет, и принесенное одеяло как нельзя кстати. Накинув его на пленника, он собрался пойти в погреб и принести хорошего вина, чтобы он согрелся, но Локсли остановил его, судорожно вцепившись в его рубашку. Гай понимал, что, навряд ли лесной разбойник соображает, кто сейчас перед ним находится, и еще меньше вероятность, что он контролирует свои слова. Тем не менее, остался.
И испытал сильнейшую волну отвращения к самому себе, когда понял, до какого состояния довел Робина. Да, он всегда хотел унизить его, увидеть раздавленным и жалким. А теперь, когда это желание, наконец, исполнилось, совсем не чувствовал удовлетворения, только огромное чувство вины.
Вины за то, что за два месяца непрестанных унижений сумел довести всегда веселого и неунывающего парня из Шервуда до такого жалкого состояния, полностью сломать его. Да, это и было его целью. Но, не стоит лгать самому себе, с тех пор многое изменилось, прежде всего, он сам. И теперь ему больше совсем не хочется причинять Робину боль, ни в физическом, ни в моральном смысле. Почему? Просто за то время, как он вынужденно ухаживал за шервудским добрым вором, он, в числе прочего, слушал его бред.
Бредил Локсли много, особенно в первые дни. И Гай многое узнал о его товарищах, в том числе узнал, что на свете существует настоящая дружба и люди, способные отдать жизнь за других, ничего не требуя взамен для себя. Постепенно он начал уважать Локсли, хоть раньше сама подобная мысль показалась бы ему абсолютно абсурдной. И он даже хотел вернуть тому, кого уже не считал врагом, силы, но всегда что-то мешало: то отсутствие времени, то просто скверное настроение. И вот к чему это привело…
Теперь помощник шерифа ощущал глухое отчаяние, зная, что каждое слово Локсли отнимает его и без того скудные силы, что тот балансирует на грани жизни и смерти, и совершенно непонятно, как ему помочь.
Следующие действия Гая были почти неосознанные: он обнял Робина за плечи и начал шептать бессвязные и абсолютно бессмысленные слова о том, что все обязательно будет хорошо. Его основной целью было помочь тому успокоиться, чтобы он, наконец, перестал растрачивать энергию.
Самое странное в том, что Гай искренне верил в то, что говорил, и правда хотел, если только Робин очнется, сделать все, чтобы он больше не чувствовал себя ущербным, не ощущал себя в плену, не воспринимал свое нахождение у него как изощренную пытку.
Возможно, мысли Гая каким-то образом передались Локсли, поскольку он постепенно затих и, наконец, обмяк в его руках. Гай первым делом решил убрать Робина из опостылевшего ему места, которое будет ассоциироваться с мучениями и безмерно раздражать.
Но возник вопрос: куда поместить Локсли, плавно перетекающий в то, как к нему теперь следует относиться. Предельно ясно одно: не так, как в эти два месяца. Но Гай никак не мог представить Локсли в роли своего соратника, они все же по разные стороны баррикад. Тем более другом: в дружбу он, несмотря ни на что, все еще поверил не до конца, по крайней мере, в отношении себя.
Значит, в верхние комнаты дома, предназначенные для близких соратников и друзей, каковых у Гисборна нет, он помещать Локсли не будет. Комнаты для прислуги, каковая тоже отсутствует, рыцарь тоже отмел, Робину и без того хватило унижений. Остались вполне удобные комнатки для гостей, не очень близких, чтобы размещать со всеми удобствами.
Разместив гостя на кровати и укутав одеялом, Гай вышел в деревню, лежащую в окрестностях его дома. Обычно в этой деревеньке он развлекался с красавицей – крестьянкой Ларой. Но в этот раз было не до развлечений. Он приказал девушке сходить в Ноттингем и передать шерифу, что он серьезно заболел и в течение месяца не сможет нести службу. Естественно, де Рено будет в ярости. Конечно, ему придется услышать от шефа очень много нелестного. Но Гай был к этому готов. Он представлял, в каком Локсли находится состоянии, и прекрасно понимал, что одного его оставлять нельзя. Кроме того, даже если он даст Робину зелье немедленно, все силы теперь вернуться к нему не раньше, чем месяца через три, так как перерыв между первым и вторым достаточно большой. Так что некоторое время Робину все равно придется побыть в таком состоянии. И Гай был твердо намерен сделать все, чтобы это время не казалось его гостю пыткой.
Сознание возвращалось к Робину медленно и неохотно. Особенно неохотно потому, что он сам этого не хотел, так как сразу нахлынули воспоминания о том, как он его потерял. И он подумал, что лучше бы ему не очнуться, ведь Гисборн такого не спустит, тем более, получив такую отличную возможность издеваться над ним.
Но тут Робин заметил, что что-то не так в окружающей обстановке. Он неожиданно обнаружил, что лежит на довольно удобной кровати, а не опостылевшем стоге сена. Голова, впервые за последнее время, на подушке, да и накрыта теплым мягким одеялом.
Сделав столь неожиданное открытие, Робин решил оглядеться. Глаза открыть удалось не сразу и с трудом, и тут же чуть не зажмурил их вновь – на него смотрел Гисборн. Выглядел помощник шерифа, прямо скажем, не очень, будто не спал несколько суток. От его пристального взгляда наш герой поежился, сразу стало не по себе, хоть и смотрел он серьезно и даже слегка взволнованно, без тени насмешки или презрения. Хотел что-то сказать и обнаружил, что горло пересохло, прошептал: «Воды» прежде чем понял, кого просит. Тем не менее, у его рта почти мгновенно оказался кувшин с чистейшей родниковой водой.
Это оказалось приятно, как возвращение к жизни, но Робину было страшновато ждать, что будет дальше. Ведь было бы очень странно, если бы Гисборн никак не прокомментировал его недавнюю истерику. И действительно, как только Робин напился и откинулся на подушку, Гисборн решительно начал разговор:
- Локсли, насчет того, что произошло...
Вот тут Робину стало страшно. Он больше всего боялся, что сейчас Гисборн начнет насмехаться, припоминая его безвольное состояние и жалкий лепет. Но тут до него дошла вторая половина фразы:
- Я должен извиниться. Я вел себя непозволительно, и этого больше не повторится.
Робин просто покачал головой, выражая всем видом крайнюю степень недоверия, сил спорить не было совершенно. Не хотелось абсолютно ничего, он был морально опустошен. Помолчали. Потом Гисборн продолжил:
- Ты меня спросил, как долго это все будет продолжаться. Я отвечу. Ты там, на холме, был уже почти мертв, и я дал тебе зелье, возвращающее жизнь в подобных случаях. Но только жизнь, все силы и энергия не возвращаются.
Так вот в чем дело! Вот почему он чувствует себя так странно! Удивительно, что Гисборн снизошел до объяснений. Тем временем, тот говорил:
- У меня есть еще одно, функции которого как раз и заключаются в возвращении сил. Их вообще-то надо употреблять в комплексе, но я не дал его тебе, потому что…
- Потому что ненавидишь меня и сейчас тоже хочешь поиздеваться.
Гисборн покачал головой, и в следующее мгновение у губ Робина очутилась небольшая бутылочка с зельем. Он решил рискнуть и выпить, все равно хуже уже не будет. Тем не менее, почувствовал разочарование, когда не произошло абсолютно ничего. Но Гисборн снова пустился в объяснения:
- К сожалению, оно подействует далеко не сразу, все это время тебе придется погостить у меня.
- Ага, в подвале.
- Ну, как ты уже, надеюсь, сообразил, сейчас ты находишься не в подвале. И возвращать я тебя туда не собираюсь. Но учти, до первой же попытки побега.
- Ну, хорошо. Допустим, я тебе поверю. А что будет потом?
- А потом мы решим по обстановке.
- Но…
- В любом случае, сейчас об этом говорить не время. Ты, наверное, голоден? Я сейчас еду принесу.
Робин и впрямь почувствовал, что страшно проголодался, и появившийся спустя некоторое время Гисборн с едой оказался как нельзя кстати. И Робин удивился еще больше – ему принесли мясо и вино, как раз то, чего очень хотелось. Гисборн помог привстать, и начал кормить его с абсолютно каменным выражением лица, без малейшего намека на насмешку.
Так продолжалось и в последующие дни: Гисборн ему помогал, больше не насмехаясь и не издеваясь. Робину это казалось странным. Да, любой другой человек именно так и поступал бы, но ведь это помощник шерифа Ноттингема, в котором, по глубокому убеждению Робина, не было ничего человеческого. Почему он тогда не выставил его, когда надоело развлекаться? Не сдал шерифу? Более того, по-своему о нем заботился, ни словом не напомнив о его позорной истерике?
Это все казалось до того странным, что не верилось в искренность его намерений. Несмотря ни на что, Робин решил сбежать, как только выдастся шанс. Гисборн сообщил, что его друзья в безопасности, и он отчаянно желал найти их.
