Религия вчерашнего дня

Глава 1

Часть 1. Письмо.

Париж, 1911 год
Нет, мой дорогой друг, не просите, не умоляйте и не смейте требовать. Не понимаю, не хочу понимать Вас! Я могу согласиться, что всё в наших судьбах предначертано, но Вы, умнейший и добрейший из мужчин, как Вы попались в эту ловушку продуманных схем? Вероятно, Вы сошли с ума, раз позволили любви вторгнуться в вашу жизнь.
Вы сами писали как-то: «Любовь всегда больше отнимает сил, чем дает. И эту истину не изменить даже бесконечной верой в совершенную страсть». Помните? Тогда почему теперь Вы любите так, что всепрощение кажется Вам безделицей и ни одна жертва не способна испугать своей всеохватностью, если приносится на алтарь такой любви. Не могу представить, чтобы я когда-нибудь верила столь безоговорочно и свято, давала собственной страсти неограниченную власть и приходила в бешенство оттого, что судьба обделила мою душу сомнением и раскаянием. Даже Вы не простили бы мне этого безумства.
Вы обвиняете меня в идолопоклонничестве, пишете, что я верю в своё неверие, словно в святыню, и оберегаю этот образ от малейшего сомнения. Ну что ж, если пожелаете, это моя религия. И не только моя. Оглянитесь, это религия сегодняшнего дня.
Да! Да! Тысячу раз «да»! Это отрицание – моя религия, но из нас двоих «верует, ибо абсурдно»? Если кто-то однажды сказал Вам, что всё возможно в этом мире, то либо он зло пошутил, либо его также обманули, как и Вас.
И помилуйте, откуда вдруг эти банальности в Вашем лексиконе? Прошлое письмо подавляет ими. «Моя глупая, глупая девочка, предрекаю тебе ясноглазую любовь, ибо только бесшабашная веселость может помериться силами с твоим цинизмом». С каких пор Вы взяли на себя роль пророка?
Никогда ничьи глаза не перевернут мой мир! Я верю только в это!

Часть 2. Просто.
Никто не просил его являться в шесть утра и чарующей улыбкой Казановы ломать все планы. Никто не приглашал его погостить в женском сердце и не звал заполнить своей любовью всё существование робкой строительницы маленькой, невзрачной, но лично ей принадлежащей жизни. Она долго взрывала стереотипы и мучительно обретала подобие свободы, чтоб раз и навсегда сказать своим знакомым: «Мой мир я сделала сама». А он бесцеремонно ворвался в её страну редких проблем, сел рядом с властительницей, прищурился и шепнул: «А вот и я». Он не заметил (сделал вид, что не замечает) её удивления. Ошарашенная подобной наглостью, она даже не противилась его приходу.
А он… Просто он любил эту жутко самостоятельную барышню, еженедельник которой был расписан по часам от сотворения мира до его конца. Можно любить камень, можно любить образ, но любить тишину? Желать воплощение спокойствия и размеренности? Стремиться душой к призрачной дымке, изображающей вселенское творчество? Я не понимала его.
Он… Не успевшая повзрослеть шутливость и седеющие виски, игриво-озорная голубизна глаз и неуёмная серьезность в работе – это всё он, мой вечный любимец, моя радость и скука, вера и атеизм. Он был моим дядей, моим другом.
А она… А что она? Просто он её любил.