ПрологЭтой уловке меня научил когда-то один капитолийский доктор.
Я попал в его руки после первой и единственной попытки свести счеты с жизнью. Доктор был совсем молод и искренне хотел помочь. Он считал, что это лучший способ сосредоточиться. После нашей беседы никто больше никогда не видел его.
Он сказал тогда - от простого к сложному…
Меня зовут Хеймитч Эбернети. Мой дом – Двенадцатый дистрикт. Я участвовал в пятидесятых Голодных Играх и победил.
Мне сорок два года и двадцать четыре из них я живу в аду.
Спустя двадцать четыре года я все еще трибут Двенадцатого дистрикта.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТРИБУТЫ
Глава 1
Как и в любом другом дистрикте, новый год начинался в Двенадцатом первого января. В семьях побогаче по давней полузабытой традиции наряжали ёлки или другие деревья, растущие вблизи дома. В семьях победнее ужинать на стол ставили чуть больше, чем обычно. И как могли, украшали свои жилища.
Единственным украшением его комнаты были пустые бутылки, рядами стоящие вдоль стен, да старый перекидной календарь, висевший напротив кровати. Он не мог с уверенностью сказать, кто и когда повесил его здесь. Год, указанный на обложке, давно прошел, а календарь все так же желтел и пылился на первой странице – первом дне нового года.
Все любили этот день, один из немногих праздников, оставшихся с незапамятных времен еще до основания Панема – страны, возникшей из пепла на том месте, которое когда-то называли Северной Америкой. Ее уничтожили многочисленные катастрофы - засухи, ураганы, пожары, моря, вышедшие из берегов и поглотившие большую часть земли. И люди с их жестокими войнами за жалкие остатки ресурсов. Так и появился Панем - сияющий Капитолий в окружении тринадцати дистриктов, принесший счастье и благоденствие своим гражданам. А потом настали Темные времена, мятеж дистриктов против Капитолия. Двенадцать были побеждены и сломлены, тринадцатый стерт с лица земли. От счастья и благоденствия не осталось и следа.
Он хмыкнул. Зато появились Голодные Игры.
Двенадцатый дистрикт занимался добычей и транспортировкой угля, поэтому каждый второй совершеннолетний житель был так или иначе связан с шахтами. Кто-то из оставшихся взрослых шил одежду, кто-то держал аптеку, кто-то лечил людей, кто-то пек хлеб, кто-то управлял дистриктом, кто-то следил за порядком.
Лишь немногих он знал по имени и уж точно ни с кем не общался.
А еще в Двенадцатом, как и в любом другом дистрикте, были дети. Самые обычные дети. Они росли, учились, общались, дружили, влюблялись, ссорились, мирились и мечтали о будущем. И работали, зачастую наравне со взрослыми, особенно если в их семьях не было взрослых, которые могли бы работать вместо них.
Только он один не делал ничего. Ничего полезного. Из всех возможных обязанностей вот уже двадцать с лишним лет у него была одна-единственная – быть ментором своего дистрикта.
Он не отличал первый день года от многих ему подобных. Для него новый год начинался на много месяцев позже, в день Жатвы. Этот день был мерилом его мук. Когда-то и он был трибутом, и он попал на Арену. И он даже сумел победить. Но, горячий и наивный, он имел неосторожность бросить вызов Капитолию. Как будто мало было примера Тринадцатого дистрикта.
Этого Капитолий не прощал никому.
Первый год после победы он засыпал с ножом, отбиваясь во сне от кошмаров Арены, от мёртвых соперников, от мёртвых близких, казнённых Капитолием по его вине. От мёртвой Элизы, так и не ставшей его женой.
В первый день нового года он старался держаться подальше от всего дистрикта – он искренне верил, что была масса желающих свернуть ему башку. Он запирался у себя в Деревне Победителей и остервенело уничтожал все запасы спиртного в доме. Благо запасы эти никогда не заканчивались. Любой нормальный человек уже отбросил бы коньки от такого количества и качества выпивки, но у него был отдельный случай. Неизвестно, что там вшили ему в голову, но Капитолий постарался, чтобы у него не было даже этой возможности – умереть в забытьи. Это было бы слишком легко для него. Им нужен был живой пример неповиновения.
Но никто из дистрикта и не пытался прикончить его. Он говорил себе, что жители Двенадцатого просто не хотели мараться.
На самом деле они считали его своим достоянием.
Он считал себя их проклятием.
Став ментором, каждый год накануне Жатвы он, как в детстве, загадывал желание - и каждый год убеждался, что выдуманного матерью Санта Клауса на самом деле не существует.
А потом из года в год он делал одно и то же – смотрел, как погибают его трибуты. Его дети. Самые обычные дети Двенадцатого дистрикта, которых он готовил к Играм. Они были такие разные – совсем маленькие и почти взрослые; двенадцатилетние, впервые попавшие на Жатву и мечтавшие увидеть в жизни хоть что-нибудь, и восемнадцатилетние, проходившие Жатву в последний раз и так и не успевшие увидеть ничего.
Обычно его участие в Играх длилось всего несколько дней – самый стойкий из трибутов Двенадцатого продержался на Арене неделю. А затем была своего рода пытка: он не мог покинуть столицу, пока не определялся победитель, и потому запирался в номере и пил столько, сколько мог вместить его организм. Ему становилось плохо, его выворачивало наизнанку… он приходил в себя и снова пил. По окончании Игр его отпускали-таки домой, где он заново учился жить и смотреть в глаза еще двум семьям.
Двадцать четыре года каждую ночь он видел во сне детские лица. Лица погибших трибутов. Все больше и больше с каждым годом. Они укоризненно смотрели на него и молчали. И он покорно молчал им в ответ. Нож всё так же лежал под его подушкой, но у него больше не было сил поднять руку на своих призраков…
***
С трудом разлепив тяжелые веки, он попытался сфокусировать взгляд. Перед глазами плавали резные дубовые панели… какого черта его так качает?!
Семьдесят четвертые Голодные Игры. Он снова ехал в Капитолий. И вез с собой двоих юнцов. Опять двадцать пять!
Всё встало на свои места - и непривычно мягкая постель, и аппетитные ароматы в воздухе, от которых одновременно приятно щекотало в носу и отчаянно тянуло на рвоту, и едва заметное мерное покачивание стен и потолка. Повернувшись на бок, он с грохотом свалился с высокой кровати на застеленный роскошными коврами пол. Поднялся на четвереньки, потом попытался встать. Черт, лихо же он надрался накануне! Неудивительно - вчера была Жатва, его персональный праздник… В голове зияла черная дыра. Последнее, что он мог вспомнить более-менее отчетливо, был его собственный кувырок с трибуны.
Ах, да, и еще девчонка, вышедшая добровольцем.
Добровольцев в Двенадцатом он не видел уже лет тридцать… а может, и больше. Никто не горел желанием по собственной воле раньше времени расставаться с жизнью. Даже ради самого близкого человека. Он был так удивлен и растроган этим поступком, что даже сказал что-то… что именно, он, конечно, не смог бы вспомнить сейчас даже под угрозой расстрела.
Он добрался-таки до душа и сунул голову под воду. Ледяная струйка побежала за воротник, заставляя охнуть, выругаться и окончательно проснуться. Он удивленно глянул на себя в зеркало. Новая, относительно свежая пижама… с трудом верилось, что он сам мог напялить ее на себя. Значит, ему помогли: привели в купе, переодели, возможно, даже вымыли… он был мертвецки пьян и ничего этого, разумеется, не помнил. Ему и сейчас не особенно хотелось трезветь, но надо хоть посмотреть, кого он везет на бойню в этом году.
Столовую он нашел по запаху горячего шоколада – чем-то подобным пах его любимый белый ликер. Несмотря на изысканные ароматы, аппетит отсутствовал напрочь, зато невообразимо мучили похмелье и жажда. Уронив себя на стул, он вытащил из-за пазухи плоскую посудину со спиртом и плеснул из нее в стакан с томатным соком.
- Доброе утро!
Опять эта женщина… Иногда ему казалось, что Эффи Бряк – тайный агент Капитолия, однажды и навсегда сосланный из столицы в Двенадцатый не иначе как за страшную провинность, чтобы год за годом добивать его своей неповторимой глупостью! Он коротко кивнул, потягивая кроваво-красный коктейль и молча проклиная напарницу на все лады. Похоже, она тоже не была настроена любезничать – Эффи чинно процокала мимо и так же молча уселась на свое место, жестом заказав у официанта в белом чашку кофе. Неужели в кои-то веки ей совсем нечего сказать?
- Я что-то пропустил? – насмешливо поинтересовался он.
- Без комментариев, - с видом оскорбленной невинности отозвалась она.
А вот это уже интересно – у Эффи Бряк не было слов! Что же такого он утворил вчера в пьяном угаре, что лишился этой радости – прослушать в ее исполнении лекцию о морали, манерах и прочей дребедени?
- Все было так плохо? – он едва сдерживал смех, чувствуя, как на языке пляшут чертики.
- Без комментариев.
- Кто-нибудь, в конце концов, посвятит меня в подробности вчерашнего вечера? - он уже готовился отпустить очередную бородатую шутку и довести капитолийку до точки кипения, когда услышал из-за спины:
- Вы вчера испортили здесь ковер… и мне пришлось помочь вам с душем. Думаю, дело в этом.
Парень пришел первым. И вовремя. Хеймитч обернулся и коротко глянул в его сторону. Невысокий, коренастый, светловолосый… было что-то узнаваемое в его лице.
- Как зовут?
Мальчишка удивленно поднял брови. Ну да, его удивляет, что ментор Двенадцатого не знает имен собственных трибутов. Ничего, пусть привыкает.
- Пит Мелларк.
Сын Генри… так вот откуда этот коричный запах и знакомые голубые глаза!
- Значит, пижама – твоих рук дело? – иронично усмехнулся он.
- И пижама тоже. Мне вчера пришлось потрудиться.
- Тебе, что же, пришлось раздевать и купать старого пьяницу в одиночку? А эта леди из столицы – она даже не изволила помочь? Неужто боялась не устоять под натиском моего неотразимого очарования? – Теперь он открыто издевался над ней.
- Без комментариев! – Взвизгнув, Эффи вскочила со стула и бросилась вон из столовой, едва не сбив с ног замершую в дверях девчонку-добровольца.
Довольно хохотнув, он отхлебнул из стакана еще пару кровавых глотков. Вместе с повышением градуса спирта в крови стремительно поднималось и паршивое с утра настроение. Мальчишка сел рядом и, спрятав глаза в тарелке с завтраком, выглядел растерянным и смущенным. Видимо, он не ожидал от старого ментора подобных вольностей с представителями Капитолия.
- Давай, садись, – даже не глянув на девчонку, махнул он ей.
Завтракали они в относительной тишине: парень молча окунал кусочки булки в чашку с шоколадом, стараясь не спешить и смакуя каждый глоток, а девчонка, наоборот, поглощала все съедобное со своего подноса с грацией голодной кошки. Немного, видать, ей доставалось по жизни такой вкуснятины, с горечью подумал Хеймитч, опрокидывая стакан за стаканом. Двенадцатый дистрикт не мог похвастаться изысканностью продуктов даже для тех, кто мог себе их позволить. Не говоря уже о тех, кто кормился собачьими супами Сальной Сэй.
Когда съедобная часть подноса закончилась, девчонка с жалобным вздохом откинулась на спинку стула, сложила руки на округлившемся животе и окинула сотрапезников колючим взглядом.
- Вы, значит, будете давать нам советы? – обратилась она к Хеймитчу. В ее голосе сквозил плохо прикрытый сарказм. Его это даже развеселило: виданое ли дело, чтобы какая-то пигалица начинала их общую поездку с претензий, высказанных подобным тоном!
- Первый даю прямо сейчас: останься живой! – дико захохотал он в ответ.
Выбитый из руки стакан с очередной дозой разлетелся вдребезги, обдав ковер мелкими осколками и каплями «кровавой Мэри». Какого черта…?!
- Очень смешно. - Минуту назад добродушные, голубые глаза Мелларка сверкали льдом, а голос был непримиримо жестким. – Только не для нас.
На мгновение он ошалел от такой выходки, а потом ярость ударила в голову, ослепила и лишила возможности думать. Остались лишь животные инстинкты - ударить, разорвать, убить… Он даже не сообразил, что делает, а мальчишка, словно пушинка, уже отлетел к стене. Хороший удар, значит, он еще не потерял хватку!
Он только потянулся за другим стаканом, как где-то возле уха просвистел нож и по самую рукоятку вошел в крышку стола. Как раз между растопыренными пальцами его правой руки. Для такого удара нужна недетская сила. Он изумленно поднял голову… и обмер.
В нескольких сантиметрах от его лица замерли стальные глаза Троя Эвердина.
Этот взгляд он ни с чем не спутает. Словно время повернулось вспять… Не сказать, чтобы они были друзьями. Скорее, наоборот - вспыльчивого и упрямого Хеймитча Эбернети порой очень раздражала спокойная насмешливость этого парня из Шлака. Он никогда не нарывался, но и спуска не давал никому – пару раз, будучи еще зеленым юнцом, Хеймитч имел возможность убедиться в этом на собственной шкуре. Тогда его взбесил независимый нрав обидчика, но сейчас, спустя четверть века, он готов был признать, что за этим бешенством стояла обычная и нелепая юношеская зависть. И соперничество, что ли… Трой Эвердин всегда был сам по себе, из ровесников общался разве что с Хоторном, напарником по шахтам. Они вместе охотились, нарушая запреты миротворцев, вместе кадрили девчонок, вместе где уговорами, а где и кулаками отстаивали свое доброе имя.
И погибли они вместе.
Теперь он вспомнил вчерашний день. Жатва. Девчонка-доброволец. Китнисс Эвердин. Его трибут… Вот зараза!
Осторожно и медленно, не сводя глаз с разъяренного девичьего лица, он убрал чудом уцелевшие пальцы подальше от ножа. Потом откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и смерил новых подопечных оценивающим насмешливым взглядом. Любимая поза – одновременно защита и сосредоточенность!
- Так-так… неужели на этот раз мне досталась пара бойцов? Ты, - он ткнул пальцем в Пита, зачерпнувшего пригоршню льда из подставки с фруктами, – оставь вазу в покое. Пусть будет синяк… А ты, детка, покажи-ка, что еще умеешь делать с ножом!
В серых глазах мелькнула решительность - она еще заставит его пожалеть о своих насмешках! Китнисс легко, словно из масла, выдернула нож из дубовой столешницы, приосанилась и метнула его в противоположную стену. Лезвие вошло в щель между панелями. Хеймитч поймал зачарованный взгляд Пита – да, такой девчонкой не грех и полюбоваться!
- Охотишься? – понимающе хмыкнул он. Она вспыхнула, но промолчала.
Продолжая ухмыляться, он внимательно оглядел обоих. Крепкий сдержанный парень с характером и девчонка-охотница - тощая, темноволосая и большеглазая, с худыми коленками, упрямым подбородком и острым ножом. Давно ему не попадалась такая парочка. Умыть, причесать, принарядить, навести немножко красоты – и будут даже симпатичными. Это не просто хорошо - это лучше, чем он мог себе представить в самых смелых мечтах. Невольно вспомнился материнский Санта Клаус… неужели на этот раз у одного из них будет шанс выжить?
Он смотрел на нее – и видел ее отца. Трой Эвердин смог бы победить.
Возможно, и она сможет.
