Глава 2. ПрозрениеЕсли бы не меняющееся число на календаре часов, я бы затерялся в реальности. Я почти перестал ориентироваться во времени и пространстве, а маленький прибор на столе всего лишь напоминание об этом. Когда ты практически ни чем не занимаешься, только ходишь туда-сюда по комнате, иногда ешь, спишь и гадишь, появляется ощущение, что ты просто хомячок в красивой клетке.
Я ни разу за, подумать только, три месяца не выходил на улицу, со времен репортажа из Дистрикта-2 не слышал новостей. И все это время я молчал.
Однажды зеркало «поселилось» в моей комнате насовсем, и я, от нечего делать, начал искать отличия в себе.
И вот я снова скучаю, мне нужно отвлечься. Я сажусь перед зеркалом и пытаюсь узнать, в человеке напротив, себя. Я не ожидал именно такого, но сейчас я замечаю самое страшное изменение, случайно зевнув перед отражающей поверхностью. Я вытираю испарину с зеркала и не сразу верю в увиденное. Они сделали это со мной? Не может быть!
По краю языка примерно в нескольких миллиметрах друг от друга располагаются маленькие металлические скобки, которые при касании совсем не чувствуются.
Я стал безгласым!
Я хочу орать. От злости, от обиды. Я не знаю имен людей, что меня окружают, я знаю только президента и мне некому сдать его, если что. Я в любом случае выполнял бы его требования. Все, что угодно! Зачем?
Я месяцами не видел себя, месяцами не знал, что со мной не так. Что дальше? Чего еще они у меня отберут?
Я осматриваю свою комнату, в которую меня перевезли неделю, или около того, назад. Белая, как больничная палата, все - столы, стулья, каркас кровати - сделано из толстого стеклопласта – ничего не спрятать, но и все под рукой, единственное окно выходит на президентский дворец.
Сейчас мне нужно нечто особое, иначе я не знаю, что начну с собой делать. Взгляд метается повсюду, дверь, стол, пульт управления, окно, занавески…. Занавески! Вот оно!
Я быстро забираюсь на подоконник, и проверяю, на чем держится белая ткань. Мне повезло, я нашел то, что мне нужно – как и ожидалось, занавески крепились не легкими пластмассовыми кольцами, как в ванной, а металлическими прищепками, которые с лицевой стороны украшались камнями, рисунком, реже просто пластиковыми головками. Я, стараясь быстрее, снял одну из таких прищепок и, не слезая с подоконника, превращаю ее крепление в неплохой крючок.
Сидя перед зеркалом, я отковыриваю скобку за скобкой. Из ран течет кровь, но я не обращаю внимания – желание освободиться заставляет терпеть. Это уже слишком! Никто не посмеет лишать меня права речи!
Оставалось меньше половины, когда в комнату забежали двое миротворцев. Одному я успел заехать в челюсть, другой в это время заламывает мне руку. Они хватают меня, и ведут в неизвестном направлении. В скором времени я понимаю, что меня ведут не в тюремную камеру, а к доктору.
- Мальчик, что ты сделал? – беспокойство доктора вместо агрессии вывело меня из колеи. – Открой рот, ну же, будь послушным.
Я сверлю его взглядом, еще крепче сжимая зубы. Вырываться больше не получается, меня держат слишком крепко.
- Зажмите ему нос, - вздыхает Док и капитолиец перекрывает мне кислород.
Я терплю минуту, может полторы. Мой рекорд… Я не помню свой рекорд, но знаю, что он достаточно не плох. В глазах начинает мутнеть, и я делаю глубокий вдох через сомкнутые зубы, но этого мне мало, воздуха требуется больше. Я вдыхаю полной грудью, и доктор затыкает рот какой-то штукой, не дающей его закрыть.
- Пятнадцать из тридцати одной, - вздыхает он. – Тебе ходить с ними еще неделю. Като, это лекарство! Отпустите его и выйдете отсюда. Он ничего мне не сделает.
Наивный! Тут целый арсенал, начиная с прищепки с торчащими из нее стержнями, продолжая стулом и так далее. Я не верю, что скоб тридцать одна, я насчитал только двадцать две.
Миротворцы отпускают меня, и я показываю им оба средних пальца. Говорят, что когда-то это значило презрение. Они ничего не делают, просто спокойно уходят.
Я сажусь на стул, закидываю ногу на другую, жду объяснений. Для пущей понятливости показываю на свое горло, как будто оно у меня болит. Он был прав, я ничего ему не сделаю, я у него в долгу.
- Нам потребовалось немного больше времени, чтобы восстановить голосовые связки, понимаешь? Для этого оставалось очень мало клеток, и твои мертвые ткани, что мы извлекли из ртов переродов, не были годны. Поэтому мы использовали гормоны, и выращивали органы непосредственно внутри тебя. Это не самые лучшие условия для их развития. Неужели, ты думал, что президент Сноу сделал тебя безгласым? О нет, мой друг, это не так. Безгласым блокируют речь совсем другим путем. Горло сначала замораживают, как мы это делали тебе, - я киваю, понимая, о чем он. – Потом, из-за неких средств, голосовой аппарат перестает функционировать.
Я продолжаю на него смотреть.
- Что дальше, Док? – попытался сказать я, но вспомнил, что не могу. Мысль о том, что я почти здоров, стерла все мои опасения.
- Я вытащу скобы. Можешь просто шевелить губами, я понимаю тебя.
Этот мужик в медицинской робе и с белой, будто покрытой мелом, кожей, с зализанными назад волосами, воспитанный по всем моральным принципам Капитолия, ведет себя как детский врач – добрый, внимательный… Да он сюсюкается со мной больше, чем это делали дома!
Следующие несколько минут из меня извлекают скобки. Оказывается, для этого мне нужен был всего лишь магнит.
Док, который представился Ассаей, говорит, что язык заживет сам, но теперь мне придется глотать таблетки, раз уж я не хочу, чтобы все было как у людей.
В доказательство, того, что он не врет, показывает одну из таких скоб. На внутренней стороне есть маленькая колбочка с зеленой жидкостью, от которой отходит крохотная, но прочнейшая игла.
- У тебя по расписанию разговор с Президентом, – произносит Ассая и в палату входят знакомые до трясучки миротворцы.
Меня ведут в мою комнату, где стоят два белых кресла. Если бы не небо Панема, я бы уже забыл, как выглядят цвета. Белый цвет – значит совершенство, кажется, так говорил Сноу, для врачей этот цвет значил защиту – в их гриме что-то не дающее подцепить заразу, для меня белый цвет – цвет сумасшествия.
- Доброе утро Като, - Сноу стоит у окна, наслаждаясь видом. Он поворачивается ко мне, и я, как всегда, замечаю его розу. Для эксперимента мог бы и красную нацепить… Или же покрасить ему эту?
Я сажусь на стул у зеркала. Сноу цокает уголком губ и садится в кресло. Получается, что я сижу за ним – он не видит меня, а я вижу его, только если повернусь вбок.
- Сегодня будет первый день твоего обучения. Мы начнем с теории.
Как только он это произносит, в комнате начинает темнеть – с потолка, закрывая окно, начинает спускаться огромный экран. И появляется герб Капитолия.
- Сначала, я покажу тебе твои Голодные Игры.
Я вздыхаю, мне предстоит увидеть трехчасовой выпуск скучнейшего периода в моей жизни.
- Мы будем смотреть записи каждый день. Позже, когда твой голос восстановится, мы начнем проводить анализ твоих действий и действий соперников.
…
В первую неделю мы смотрим дни до Игр. Жатва в каждом Дистрикте, речи сопроводителей. Позже подготовка к самим играм.
…
Я почти не смотрю на поведение соперников. Зачем мне это показывают? Должен ли я испытывать к ним жалость? Меня интересует только конец каждой серии фильмов, где показывали Дистрикт-12.
Но признаться самому себе, я еще внимательно смотрю первые два.
Марвел выходит с отрешенным видом, таким, будто ему все равно. Вот, придурок! На следующий же день прыгал от радости, увидев, каких слабаков набрали в этот раз. Вот кому-кому, а Марвелу постоянно хотелось показухи.
Потом выходит Глиммер. С трибуны она изучает присутствующих, улыбается всем. Она лишь хочет получить кусок славы, надеется, что капитолийцы заметят в ней, прежде всего, внешность и умение показать себя на публике. И после победы заберут ее сниматься в сериалах. На ней красная блузка и юбка по колено, пока это лучшее, что способно подчеркнуть ее фигуру.
Потом показывают нашего распорядителя – полного старика с сине-фиолетовой кожей и черными волосами и бровями – Нориса Фоки. Фоки похож на жабу в своем, переливающимся холодными цветами, костюме. Он поздравляет нас с Играми, ничего такого, я до сих пор могу пересказать все, что было в тот день. Спрашивают, есть ли добровольцы. Я незамедлительно выхожу из толпы, чувствуя, что скоро повеселюсь на славу. Меня представляют толпе. Из-за костюма Нориса моя белая рубашка отливает голубым. Это подчеркивает цвет глаз, теперь мне понятно, почему на Арене мне часто приходили сладости и другие посылки, я был хорош.
Позже выходит Мирта. У нее каменное лицо, и смотрит она только на меня. Оценивает, если бы ей дали нож или хотя бы зубочистку, она бы уже тогда прикончила меня.
На самом деле это сейчас, после того, как ощутил вкус смерти, я начинаю думать, что убить меня может кто угодно.
На остальных я не хочу смотреть, но приходится. Так проходит день, второй, на четвертый я получаю то, что так долго ждал.
- Девушки первые, – говорит распорядительница. Называет не то имя. Я в смятении, как я мог забыть, что Двенадцатая вызвалась место сестры?! Наверно тогда это не имело для меня значения. Называют Женишка - растерян. Тогда на сцене они выглядели несколько иначе, похожие на забитых голодом щенков. Как же они выжили?
…
Весь следующий месяц, каждый день я смотрю игры. Для меня это нечто среднее, между ежегодной мясорубкой и чем-то из воспоминаний. У нас во Втором не сильно переживают по этому поводу… Мы готовимся куда лучше остальных, как проливать кровь нас учат с одиннадцати.
Я вижу интервью семей финальной восьмерки. Мое сердце странно екает, когда показали семью. Мать в красивом черном платье, которое я никогда не видел. Ее лицо холодное как всегда, она отвечает монотонно и кратко. Потом отец в своем военно-парадном мундире. Он держится лучше матери, показывая, что верит в меня. Это срубило лишний подарок. Братья уже коротко подстрижены, видно их отдали в военное училище. На год раньше, чем я думал. В том году я отучился только несколько месяцев, потом началась Жатва. Они говорят, что победа уже в кармане. Последним появляется дед. Он победитель 23-х Игр, тогда ему было столько же, сколько и мне. Он, как и отец – военной закалки, поэтому все еще жив. Дед желает мне надеяться не только на силу, но и проявить хитрость. Я смеюсь над его словами. Прояви я хоть каплю хитрости, сидел бы сейчас дома.
…
Последние минуты записи. Я вижу себя со стороны, то, как готовлюсь свернуть Двенадцатому шею, и то, как понимаю, что жизни конец.
- Стреляй, и он полетит вместе со мной!
Девчонка не двигается, как же она жалко выглядит, так дорожа своим женишком, эта мысль не покидает меня до сих пор.
Вот мгновение, он указывает на мою руку, что она не защищена кольчугой. Стрела. Я вспомнил эту неожиданную боль, которая ослепила меня. Я отвлекся, поскользнулся на крови, то ли своей, то ли Мелларка, теряя равновесие, и камнем полетел вниз. Помню все, что ощутил за эти секунды. Синяки и ушибы с тренировок в детстве, которые сменялись драками с братьями. Выход добровольцем, ночи на Арене… И последнее, самое яркое воспоминание, перед столкновением с землей… Я как будто снова чувствую поцелуй матери. Один из не многих, что я позволял себе принять от нее. Я никогда не показывал свои чувства. Ни в коем случае. Я никогда не давал лишний раз себя обнять, а в этот момент принял его, как должное…
Я смотрю, как меня раздирают переродки, но ничего не понимаю, я, будто смотрю в пустоту. В какой-то момент глаз спадает пелена, я понимаю, что всё кончилось, и что эти двое стали победителями.
…
Наконец мне можно говорить, я нарочно молчал весь день, молчал до тех пор, пока не увидел конец Игр, когда победителей забрали на планолете. Я хотел сказать так много, но не мог подобрать слов.
А потом они появились сами собой.
Я вскочил на ноги, желая смотреть на Сноу сверху. Первый звук, был похож на шипение, но это было знаком, что теперь я полностью здоров. Я начинаю с шепота, потом, по мере того, как сильнее ощущается мое превосходство, я перехожу на крик.
- Президент Сноу, Вы понимаете, что позволив забрать меня с Арены, Вы сами подписались на сладкую жизнь?! Вы понимаете, что забрали у меня мою победу? Двадцать минут! Всего лишь двадцать минут я мог пролежать там, а потом бы вы сделали со мной все то же самое! Они бы наелись ягод и приз мой! Но нет! Вы тянули, Вы хотели продлить мою пытку и интригу для зрителей. То, что я забрал у Треша, дало мне сил, я мог протянуть…
До меня доходит, что он так хотел получить от Капитолия. Энергетик, тот самый, что я хотел получить для пыток Двенадцатых. Именно по счастливому случаю я выпил половину фляги и смог выжить. План Сноу появился только после того, как я пролежал ночь... Или…
- Вы до сих пор не знаете, зачем я Вам нужен?! Поэтому Вы держите меня взаперти... – я падаю на колени, чувствуя себя беспомощным. Я все еще не знаю, что меня ждет. Никто не знает.
Я думаю, что миротворцы ворвутся в комнату, но ничего не происходит, Сноу смотрит на меня с мучительным спокойствием, а потом его лицо меняется, появился прищур, за ним улыбка и смех. Смех, от которого даже у меня бегут мурашки по спине.
- Поверь, ты все скоро узнаешь.
