Глава 2. Последствия
Мы с Китнисс слепо идем за Хеймитчем по Дому правосудия Дистрикта-11. Мы поднимаемся по лестнице, а я до сих пор в шоке от произошедшего. Этот мужчина… Зачем он стрелял? Я заметил, что он просвистел Китнисс. Просвистел именно ту мелодию, которая была сигналом у нее с Рутой. Но ведь это был всего лишь знак уважения, разве нет? Возможно… возможно, он совершил какое-то другое преступление. Может, эти события никак не связаны. Но на самом деле я не верю в это. Я уже давно перерос такого рода наивность.
Когда мы, наконец, останавливаемся, то оказываемся на пыльном чердаке, окруженные мебелью и другим хламом, которые, кажется, не видели дневного света уже несколько поколений. Во мне мгновенно вырастает чувство, что есть только одна причина, почему Хеймитч затащил нас в такое уединенное место: здесь никто не услышит.
- В чем дело? – спрашивает он. Вопрос адресован обоим, но даже когда я отвечаю, он продолжает буравить взглядом Китнисс.
- После того, как Китнисс произнесла речь, мужчина засвистел. Тот самый сигнал между ней и Рутой. Я подумал, что это безобидно. Но когда мы с Китнисс вернулись за букетом, то увидели, как миротворцы застрелили его. Затем услышали еще несколько выстрелов, но мы уже зашли внутрь.
Что-то сверкнуло в глазах Хеймитча, и я распознал безмолвный разговор между ними.
- Что здесь творится, Хеймитч? – требую я.
Он присаживается на сломанный ящик и вздыхает.
- Лучше ты ему расскажи, - говорит он Китнисс, опуская голову на руки.
Она колеблется, однако не спорит.
- Все началось еще с тех ягод, Пит. Люди увидели их не просто как действие из-за любви. Большинство из них решили, что мы, а в частности я, просто бросаем вызов Капитолию. А сейчас… сейчас уже начались восстания! И все это моя вина, и все в опасности из-за меня!
Она расстроена, но на этот раз, я не подойду к ней. По ее словам, гораздо большее сейчас на кону, нежели беспокойство о ее чувствах.
Около минуты потребовалось ей, чтобы успокоиться и начать снова, а я все продолжаю внимательно на нее смотреть.
- Президент Сноу приходил ко мне домой перед началом тура. Он рассказал мне, что происходит. Рассказал о проблеме, которую я вызвала. И он сказал, что случится, если все это не закончится. Он знает все, Пит. О… о нас, - она настолько любезна, что опускает продолжение предложения, о том, что никогда и не было «нас», а я был просто очень глуп, чтобы в это поверить. – Еще он знает про Гейла, - она делает глубокий вдох. – Он… он поцеловал меня. Пока мы охотились, сразу после нашего возвращения.
Забавно, что после всего, что я пережил, это все еще так сильно ранит меня. Тем более, что у меня не было никаких прав, чтобы ревновать ее.
- И я думаю, Сноу видел это, - заканчивает она. – Потому что он угрожал Гейлу. Он угрожал всем, если все станет хуже. Я должна была все исправить во время тура. Уверить сомневающихся, что тронулась от любви. Остудить закипевшие страсти. А вместо этого – что получилось? Трое убиты. Все, кто сегодня пришел на площадь, будут наказаны, - она опускается на пыльный диван, пружины которого скрипят, не будучи привыкшими к весу.
- Выходит, и я подлил масла в огонь, со своими деньгами, - осознаю я. Вдруг мною овладевает ярость. Почему они мне не сказали? Они думают, что я слабый? Слишком невинный, чтобы переварить эту информацию? Или они просто не доверяют мне, после всего? Я сбрасываю какую-то лампу, потому что необходимо куда-то выплеснуть свой гнев. Она разбивается о прохладный пол, и на мгновение все, что было слышно, это звук разбивающегося стекла.
- Пора уже прекратить эти игры! – яростно требую я. – Вы двое шушукаетесь, делитесь тайнами, а меня даже не посвящаете. Словно я невменяемый тупица или слабак, недостойный доверия.
- Это не так, Пит… - пытается протестовать Китнисс, но я обрываю ее.
- Именно так! – кричу я. – Китнисс, у меня в Двенадцатом дистрикте тоже остались родные, друзья. Думаешь, их это не коснется? – Перед глазами вспыхивают лица моей семьи, моего брата и его маленького ребенка, моих друзей, с которыми я вырос, все это только усиливает мою ярость. – Или после всего, что мы вместе перенесли на арене, я до сих пор не заслуживаю обыкновенной правды?
Хеймитч встает, чтобы подойти ко мне, но я сохраняю между нами дистанцию.
- Ты всегда был хорош и надежен, Пит, - говорит он. – Так умно вел себя перед камерами. Я не хотел ничего портить.
- И переоценил мои способности. Сегодня я все угробил.
Я так устал, что они видят меня именно таким. Как будто я не могу ошибиться. Как будто я каким-то волшебным образом знаю, что и как нужно делать. Не знаю, какого черта я вообще делаю. Я слепо разбирался со всем этим беспорядком, как и они, вот только они считают, что я знаю, что делать. Особенно, когда ситуация настолько напряженная, что один неверный шаг – это то самое различие между жизнью и смертью.
- Что теперь будет с родными Руты и Цепа? Думаете, они получат часть нашего выигрыша? Я подарил этим людям светлое будущее? Да им повезет, если они доживут до вечера!
Я представляю маленькие лица братьев и сестер Руты, измученные и убитые горем взгляды ее родителей. И я знаю, что это я подвел их к верной смерти. Я подбираю ближайшую вещь, маленькую мраморную статуэтку, и бросаю со всей своей силой, надеясь стереть из памяти эти невинные лица.
- Хеймитч, он прав, - говорит Китнисс, и ее чистый голос освежает мои мысли. – Зря мы молчали. Даже тогда, в Капитолии.
Она старается, я знаю. И она согласится со мной, поэтому, не смотря на всю свою злость, даже по отношению к ней, я стараюсь успокоиться.
- На арене вы тоже как-то между собой общались? Не обращая внимания на меня?
- Нет, - Китнисс качает головой. – Публично – нет. Просто я догадывалась, чего он хочет, по прилетевшим или не прилетевшим подаркам.
Я скрещиваю руки и смотрю сквозь нее.
- Что ж, у меня такой возможности не было. Мне ведь не присылали подарков, пока не появилась ты, - говорю я.
- Слушай, парень… - Хеймитч пытается прекратить наш спор.
- Не трудись, Хеймитч, - не смотря на все, что они могут думать, я не глуп и знаю, что он делал и почему он это делал. – Знаю: тебе пришлось выбрать одного из нас. Я сам хотел, чтобы это была она. Но теперь все иначе. На улице умирают люди, а сколько еще погибнет, если мы не справимся? Я лучше Китнисс держусь перед камерами. Мне не нужны советчики. Нужно только одно: знать, во что ввязываюсь! – говорю я. Мой голос спокоен, но внутри меня гнев по-прежнему кипит.
- С этого дня недомолвкам конец, - обещает Хеймитч.
- Да уж, надеюсь.
Я не могу даже посмотреть на Китнисс, когда выхожу из комнаты. Чувствую, что она идет за мной, хочет что-то сказать, но не может. Я спускаюсь обратно, пробравшись через все эти запутанные коридоры, лестницы. Когда я вновь оказываюсь на первом этаже Здания правосудия, позволяю своему уму блуждать в поисках того, что успокоит мой сильно расшатанный характер. В этом я не преуспел, однако обнаружил то, что повергло меня в шок. Я зол на Китнисс.
Я многое чувствовал по отношению к Китнисс: любовь, страх, грусть, разочарование, радость, надежду и отчаяние. Тем не менее, еще никогда мой гнев не был направлен на нее. Я всегда был зол на себя за свои убеждения или на Капитолий за то, что мы вообще оказались в такой ситуации.
Но теперь все по-другому. Когда я думаю о ней, чувствую боль внутри, как будто что-то съедает меня изнутри. И, хотя глубоко внутри я чувствую неопровержимые следы любви, эта самая любовь омрачена обидой. Как она могла, зная, что я готов отдать за нее жизнь, не сказать даже, что на кону не просто наши жизни, а жизни невинных людей? Разве я мог представить, что, несмотря на готовность умереть ради меня, она до сих пор мне не доверяет?
Я начинаю понимать, что любовь не всесильна. Любовь, как бы я не верил и не надеялся, не является непобедимой. Она не создает никаких стен, за которыми царит триумф, за которыми все возможно. Любовь не создает доверие.
Теперь я понимаю, как Игры, как Капитолий развратили меня. Широкоглазый мальчик с хлебом, который видел все самое лучшее в мире, давно умер. Конечно, я все еще вижу хорошее. Я все еще знаю, ради чего я борюсь. Знаю, что ради того, что у меня есть, стоит жить. Но становится все труднее делать это, ведь все мои мысли и видения пронизаны правдой и злом.
Я трясся от своих мыслей, когда словно из ниоткуда возникли розовый парик и звонкий голос.
- Так вот ты где, Пит! – визжит Эффи, следом за которой идут два миротворца. – Я ведь вам сказала, что он где-то здесь. А где Хеймитч и Китнисс?
Мысли бешено мчатся в моей голове. Я знаю, что у них будут серьезные неприятности, если они будут обнаружены вне зоны действия миротворцев и камер, иными словами, их обнаружат за пределами зон наблюдения Капитолия. Я не могу позволить миротворцам искать их, ведь они неизбежно будут найдены. Вместо этого, я придаю лицу гримасу и начинаю лгать.
- Китнисс плохо себя чувствует. Что-то не то съела на обед. А Хеймитч сейчас с ней, ну понимаете, держит ей ведро. Довольно таки противно, вы не захотите это видеть.
Я изображаю рвоту, чтобы добиться желаемого эффекта. Эффи, кажется, уже нехорошо, а один из миротворцев смотрит с отвращением.
- Хорошо, - сердито говорит он. – Просто сходите и убедитесь, что она будет на ужине, - приказывает он Эффи, подталкивая ее прикладом своей винтовки. Эффи выглядит жутко оскорбленной, но все же уходит. Надеюсь, что Хеймитчу хватит ума, подыграть, если она найдет их раньше меня.
Я вздыхаю, разворачиваюсь и начинаю идти обратно к нашим комнатам. Не важно, как сильно я зол на Китнисс, кажется, я никогда не перестану защищать ее.
Возможно, я уже перерос свои детские идеалы любви. Сейчас я не настолько наивен, чтобы полагать, что любовь – это, своего рода, панацея ото всех бед. Но я начинаю видеть ее сложности: твоей воли недостаточно, чтобы разлюбить человека, не зависимо от обстоятельств. И гнев не может убить любовь, ровно, как и любовь не может избавить от гнева. Только потому, что я злюсь на Китнисс, я не стану меньше любить ее, и не уменьшится желание защитить ее. Она по-прежнему для меня важнее всего, и сейчас я понимаю, что так будет всегда.
