Глава 1Фэндом: оригинальные произведения
Название:
Город
Персонажи: Константин Смирнов, Екатерина Свиристелова, Семен Безъязычный, Евгения Пустовая.
Жанр: утопия
Тип: гет
Рейтинг: PG-13
Размер: мини
Саммари: Это наш Город, и мы в нем живем.
***
Говорят, где-то, может быть, на другом краю земли, есть города с названиями. В книгах нашего детства их всегда обозначали город N или там K, чтобы ни один из нас не догадался, где они находятся. Писатели расплывчато сообщали: «в некотором царстве, в некотором государстве произошел взрыв», «за тридевять земель сто восемь человек отравились несвежей рыбой», «школьники окраинной деревни пошли туда, не знаю куда, нашли то, не знаю что, и передали в исторический музей».
Разумеется, как и в любой детской книжке, все это не было правдой. Да и не знал никто, существуют ли города с названиями на самом деле, потому что никто и никогда туда не ездил.
— Константин, я закончил съемку, можете уступить место Екатерине, — спокойный голос вывел меня из задумчивости.
— Спасибо, Семен, — и я, подав руку Екатерине, помог ей подняться на каменную ступеньку, а сам спрыгнул вниз.
Стела, обозначавшая границу нашего города, устремлялась ввысь, словно пыталась проткнуть облака насквозь, и иногда ей это удавалось. Массивные буквы, выраставшие прямо из земли, глядели на нас покровительственно, готовые обнять, укрыть от дождя, рассказать старинную историю о том, как в этот город прибывали наши предки — еще до того, как возвели ограждение. Мы любили буквы, как живых людей, гладили шершавые бока, прижимались к их теплой поверхности, улыбались и навещали часто-часто. Вроде была еще гигантская цифра девять из дерева, но, кажется, она сгорела пару десятков лет назад; меня тогда еще в помине не было.
Наш город — девятый по счету, и так будет всегда, ведь устои менять нельзя. Если изменить нумерацию, мы все запутаемся, названия-то у городов есть только в сказках. Раньше я любил рассматривать свадебную фотографию моих родителей: мама на ней сидит на хвосте девятки, а папа держит ее за руку. Фото хранится в семейном архиве, девятка давно сгинула, и мы теперь фотографируемся на фоне одних лишь букв.
— Снято! — Семен щелкнул затвором, и поляроид с характерным «чмафк» выплюнул карточку. — Краешек ограждения захватил, — расстроился он, рассмотрев изображение. — Давай еще раз попробуем.
На темную глухую стену мы старались не смотреть. Она, как старуха с клюкой, бродила вокруг и охраняла нас от самой себя, чтобы не наброситься и не сожрать. Ночами старуха завывала, подражая ветру, и гремела ржавыми котлами, варила пленников на обед. Ограда доставала до неба и вгрызалась в него, чтобы не пропустить ни единого дуновения чужого ветра, чтобы поглотить пролетающих над нами птиц и разогнать грозовые тучи. Ходили слухи, что если лезть по ней вверх долго-долго, можно перебраться на другую сторону, но никто не пробовал, и догадки оставались догадками.
По ту сторону стены, наверное, строились такие же города, как наш, потому что если есть девятый, то должны быть и первые восемь. А может, и десятый с одиннадцатым.
Новый мэр, которого выберут на пост во вторник, уже пообещал добиться для нас другой цифры, например, пятерки, а то и четверки, если повезет. По данным «Правды девятого сорта», это увеличило его шансы на победу втрое.
«Мир без катастроф! Афанасий Котенькин — наш кандидат!» — кричал плакат с придорожного щита. Кандидат был один, и жители разрывались от неопределенности, кто же станет новым правителем. Вдруг Котенькина не выберут, и город останется без главы?
«Хорошо, что Котенькин один, — радовалась вчера мама, — а то бы я всю голову сломала, за кого голосовать».
«Хорошо, что Котенькин обещает не допускать катастроф, — буркнул папа. — А то мне надоело приходить на работу и узнавать, что кофе опять остыл. Надеюсь, Котенькин решит вопрос положительно и обеспечит наконец офисы приличными кофеварками».
Котенькин ласково улыбался с плаката, и на душе становилось легко — человек с таким открытым лицом не может подвести, а значит, все будет хорошо. Вчерашняя «Правда девятого сорта» благосклонно кивала краешками листов и выпячивала крупные заголовки.
— А вы никогда не задумывались, что происходит за стеной? — звонкий голос Екатерины (который был намного выше, чем стена, и мог запросто заглянуть на ту сторону) ударился о стекла машины. Она собрала волосы в хвостик и склонила голову набок, пытливо глядя на нас.
Я не нашелся с ответом. Задумывался, как же, но ничего, кроме старухи с клюкой, представить не мог. Там живут такие же люди, как мы, ездят автобусы, а в кинотеатрах показывают фильмы, ведь так?
— Говорят, на другом конце земли люди называют друг друга неполными именами, а то и кличками, я в книжке читала, — надула губы Евгения. — Разве так можно?
— А что за книжка? — Семен внимательно смотрел на дорогу. Хотя правил никто никогда не нарушал, за животных мы не могли ручаться — а ну как выскочит кто?
— Ее почти сразу же после издания запретили, а редактора уволили. Если не ошибаюсь, там были чудовищные ошибки, наносившие вред представлениям об орфографии.
— Это все сказки, — убежденно проговорила Екатерина и взяла меня за руку. Катенька, называл я ее про себя. Мне
можно. — Ни один человек в здравом уме не назовет собеседника кличкой. Если не хочет попасть в тюрьму за оскорбление.
Тюрьма у нас одна, камеры в ней всегда пусты, и потому туда переехал детский сад на время ремонта основного здания. Условия неважные, зато у каждого ребенка своя кроватка, а система образования позволяет в кратчайшие сроки надзирателям переквалифицироваться в воспитателей. Наверняка в других городах дело поставлено не так хорошо, но наши преподаватели могут сделать невозможное.
Я разглядывал свое изображение на фоне огромно-теплых букв «Г», «О», «Р», «О», «Д», пока за окном проносились деревья. Они спешили скрыться с наших глаз, поднимали зеленые юбки, срывались с места и бежали мимо машины, шустро переставляя ноги-корни.
Просто там, за стеной, на краю света, как в сказках — все плохо.
А это наш Город. И мы в нем живем.
***
Говорят, у каждого из нас есть двойник. Правда редко кто его встречает, потому что двойники чаще всего в одном городе не живут.
Я смотрел на листовку с изображением Афанасия Котенькина и ничего не понимал. То ли нашлись люди, не желавшие видеть Котенькина на посту, то ли кто-то неудачно пошутил, нарисовав карикатуру… Если верить брошюрке, он обещал увеличить зарплаты и снизить цены, а еще отремонтировать дороги и избавиться от идиотов. Да-да, так и было написано — запереть всех идиотов в домах для умалишенных. Я выронил листовку прямо в грязь и поспешил убраться подальше от ограждения. Вместо утренней пробежки я решил съездить к стеле на окраине и уже понял, насколько неудачной оказалась моя идея. Мало того, что весь день я думал о странном двойнике Котенькина (явно из другого города), так еще и на урок опоздал.
— Вы опоздали, Смирнов, — укоризненно сказала Елена Владимировна, чуть не плача. Она всегда расстраивалась, если ученик пропускал новый материал. — Садитесь на место, пожалуйста. Никогда не думала, что в шестнадцать лет можно быть столь безответственным.
Мне стало стыдно. Под пристальными взглядами одноклассников я прошел к своей парте — шаги отдавались набатом в тягучей тишине — и достал тетради. Я чувствовал спиной, как Семен осуждает меня, но не решался передать записку о причине своего опоздания. А ведь он должен знать, что случилось, и что за находку я сегодня уронил в грязь. Как и Евгения с Катенькой.
— Константин, — шепот юркнул за воротник рубашки и пощекотал шею. Я обернулся и увидел Катеньку. Она распахнула глаза и подняла брови, призывая рассказать все прямо сейчас, но я покачал головой. Сначала геометрия — потом все остальное.
— Сегодня присутствуют все? — уверенно произнесла Елена Владимировна и открыла журнал, заполненный пятерками.
Пятибалльная система оценивания не менялась десятилетиями, и все мы, как наши родители, как дедушки с бабушками, получали либо четыре, либо пять. Единицы с тройками давно упразднили за ненадобностью, а двойками наказывали за несделанное домашнее задание. В холле висела доска из прессованного дерева, на которую вывешивались фотографии нерадивых учеников. «Позор гимназии», — яркие буквы встречали каждого, кто входил в двери школы, и родители мгновенно вжимали головы в плечи, завидев своего ребенка в числе «позорных». Впрочем, остальные тоже проходили мимо аккуратно, словно опасались, что доска спрыгнет со стены и погонит их в кабинет директора.
— Пустовой нет, — тихо произнес Семен, и мы с Екатериной встревожились. Куда делась Евгения?
В Городе никто не болел, начиная с одна тысяча девятьсот сорок пятого года. Учитель истории Марк Генрихович жирно обвел эту дату на доске и велел выучить назубок. Просил любить и жаловать. Сказал, что спросит каждого на следующем уроке. И мы выучили. В сорок пятом году ученые города номер девять изобрели универсальное лекарство, помогавшее вылечить любого. Каким образом его открыли и на ком испытывали, не оглашалось, но это никого и не интересовало. Девятое мая было объявлено общегородским праздником, врачей переучили на ветеринаров, медицинские академии закрыли, оставив лишь одну — на всякий случай.
«На всякий случай» — так называлась сеть страховых компаний, рассыпанных по всему Городу, как бисер по тарелке. Компании предлагали застраховать свою жизнь на случай психологического дискомфорта, неудач, личных трагедий и лени. Страхование от лени пользовалось особым успехом, потому что лень, как известно, существовала еще до основания Города и строительства стены. Я подозревал, что лень процветала даже на другом конце земли.
Люди в нашем Городе любили страховаться. Потому что никогда не знаешь, что ждет за поворотом, не предугадаешь, когда наступит депрессия или настигнет неудача. «Все нужно предусмотреть», — учили нас в детстве, и мы старались.
В Городе никто не болел, следовательно, Евгения тоже. Уехать за город с родителями она не могла. Ну-у, за Город вообще никто не мог уехать; «загородом» называлась небольшая площадка с редкими кустарниками и деревьями на окраине — та самая, что прилегала к каменной стеле. К тому же, родители Евгении, как и все взрослые люди, по будням работали, а отдыхали два дня в неделю, не больше и не меньше. Больше работать не позволялось, чтобы избежать переутомления, несмотря на то, что желающие были. Многие рады бы просиживать на любимой работе неделями, но им не позволяли. Пожалуй, этот факт — единственное, что жители хотели бы изжить и искоренить. Низвергнуть. Меньше работать разрешалось, однако никто таким правом не пользовался. Зарплату наши родители не получали, трудились за идею, на благо Города, а потому сбегать с работы на пять минут раньше считалось моветоном и халатностью. Это же очевидно.
— Пустовой нет? — переспросила Елена Владимировна, не веря своим ушам. На лицо набежал пурпурный румянец недоверия. — А где же она, позвольте спросить? Свиристелова, где ваша подруга?
— Я… не знаю, — растерялась Екатерина, поспешно вскакивая на ноги. Ноги у нее стройные, обутые в туфли на низком каблуке и обернутые до колен серой форменной юбкой. — Вчера была здесь.
— Я помню, — взволнованно перебила Елена Владимировна. Память, кстати, каждый ответственный житель уже давным-давно застраховал, а то мало ли. — После урока я свяжусь с ее родителями.
Одноклассники примолкли. Звонок родителям из школы не предвещал Евгении ничего хорошего. Оставалось только посочувствовать и вернуться к геометрии.
— Она и мне не сказала, — пробурчал Семен после звонка, когда ученики медленно и аккуратно, стараясь ничего не задеть, не уронить, не сбить, выходили из кабинетов. Тихий рокот детских голосов прокатывался волнами по этажам. Мы, как старшие, пропускали вперед первоклассников. — Просто не пришла и все.
— У нас сегодня хореография, — вставила Катенька, совсем загрустив. Хорошо, что она застрахована от депрессии.
— Может, съездим к стеле после репетиции?
И тут-то я вспомнил.
— Я же вам не рассказал!
Про брошюрку, про странного Котенькина и непонятных людей, сочинявших его предвыборную речь.
Мы шли по улице, я смял в руке упаковку из-под сока и ждал, пока на пути попадется мусорная корзина. Корзин как назло не было, и я истеребил картонную коробчонку, пока пересказывал содержание листовки друзьям.
— Постой, но как можно снизить то, чего нет? Или увеличить то, чего не существует? — наморщил лоб Семен и остановился на светофоре. Машин не заметно, но горит красный, значит, стоим.
— Я тоже был удивлен, — затараторил я, желая пересказать все в подробностях. — Котенькин ведь обещал мир без катастроф…
Интересно, что означает «без катастроф»?
— …а тут из ряда вон выходящие заявления.
— Думаю, стоит показать листовку родителям, — заметил Семен, и сердце оторвалось от артерии, полетело вниз, в пятки.
— Я ее потерял. — Вину вбрызнули в кровь шприцем и приготовили еще один.
— Тебе нужно застраховаться от неудачи — и все обязательно найдется, — посоветовала Катенька и погладила меня по спине. Я коснулся губами ее щеки и пробормотал благодарность.
Вчера я читал на ночь книгу, которую еще не успели запретить. Герой остановился перед развилкой, почесал в затылке и свернул направо, оказался на оживленной площади. На площади его пырнули ножом, ударили по голове и отняли кошелек. В своем кошельке я хранил фотографии любимых людей, и сердце защемило от жалости к бедняге. Книгу я закрыл, не дочитал, чем дело кончилось. Я сразу понял, что герой выбрал неправильное направление, ведь всегда нужно идти прямо, не сворачивая. А может, он просто не пользовался услугами компании «На всякий случай».
Так или иначе, отныне я решил читать только старые детские сказки про пожары и массовые эпидемии.
Папа, выслушав меня вечером, пощупал мой лоб и пожал плечами. Не поверил. Я бы тоже не поверил, чего греха таить.
Мама включила телевизор погромче, и из динамиков понеслись звуки заставки новостей.
«Сегодня кандидат в мэры Афанасий Котенькин посетил детский сад, временно располагающийся в городской тюрьме для особо опасных преступников. Он передал заведующему в дар игрушки и сладости для детей…»
— Ай да Котенькин! — восхитилась мама, и мы с отцом покивали.
«На улице прекрасная погода, похолодания не ожидается. На металлургическом заводе ничего не взорвалось, отходы сбрасываются туда, куда надо, а не в местную речку, санитарные условия в норме…»
Мама красила губы, собираясь в ресторан, а папа пытался втиснуть ступни в узкие ботинки.
«Известный актер и режиссер Силантий Мимикриев…»
Мама выронила помаду и схватилась за сердце. Мимикриев, ее любимый режиссер, снял двухсотсерийную комедию положений.
«…будет жить еще очень долго. И счастливо».
Диктор, сколько себя помню, еще ни разу не сообщил плохого. Только хорошие новости, плохого в Городе не случалось, Котенькин ведь обещал мир без катастроф.
«И напоследок — новости культуры. С понедельника в театре драмы пройдет последняя премьера драматической пьесы. Указом действующего правительства данный жанр объявляется нежелательным. Причина: угнетенное состояние зрителей после просмотра. Жанр может быть заменен на приключения или комедию по желанию администрации театра».
Уныние отменялось законодательно.
Во вторник Котенькина выбрали мэром.
А Евгения так и не нашлась.
***
Я никогда не видел полицейских. Они всегда казались мифическими существами с железными зубами и тяжелыми дубинками; существа гонялись за преступниками по улицам, которые тянулись через другие города, под номером четыре, например, или семь, или через ненастоящий город N, но никак не через наш.
Полицейский, чьи глаза скрывал козырек фуражки, мчался за мной по узкой мощеной дороге вниз по склону. Трамвайные пути блестящей полоской поворачивали за угол, и я доверился их указаниям. За углом стоял заколоченный ларек (наверное, продавал алкогольную продукцию лицам моложе шестидесяти). Считалось, что после шестидесяти человек волен делать с собой все, что захочет. Пользу Городу он уже принес, детей вырастил, следовательно, может позволить себе быть немного ненормальным. Алкоголь продавался только по пенсионному удостоверению, а сигареты и вовсе объявлялись вне закона, потому что, в отличие от горячительного, приносили вред не только курильщику, но и окружающим.
Я обогнул вагончик и припустил через парк к дому, где меня уже ждали родители и горячий ужин. Отдышавшись, я позвонил и получил замечание от мамы. Опоздал, виноват, признаю.
— Я волновалась, — пожаловалась она, и мне в кровь вбрызнули уже третью порцию вины за последнюю неделю.
Мы искали потерянную листовку. Специально поехали к стеле, обшарили всю траву, росшую из-под ограждения, просмотрели каждый куст, изучили лужи, но пропажи не нашли. Зато попались на глаза бдительному полицейскому и еле ноги унесли под его пронзительный свист. В боку кололо от быстрого бега, шаги за спиной приближались, и мы с Катенькой и Семеном прикинулись тремя зайцами, за которыми погонишься и ни одного не поймаешь. Так и вышло.
После ужина я посмотрел хорошие новости и отправился в свою комнату, чтобы сделать доклад по социологии на тему «Общественное мнение: можно ли доверять сети Интернет?» Учитель подсказал, что интереснейший материал получится, если изучить блоги и сделать собственные выводы. Логично вообще-то: точка зрения, высказанная на своей территории, явно объективнее той, которую человек представляет на каком-нибудь паблике.
На самом деле, все жители Города имели блоги и были подписаны друг на друга, правда, предпочитали общаться лично, а не посредством сообщений. Оставалось вспомнить пароль и найти свою страницу в закладках.
С фотографии на меня смотрел я трехлетней давности, со смешной челкой и в очках; линзы я ношу лишь с прошлого года. Справа мелькнули лица друзей: Семен в белой рубашке на выпускном в девятом классе, Катенька с двумя косичками и с учебником алгебры за седьмой класс… А вот Евгении не было, я перерыл все страницы, хоть бы хны. Посмотрел подписки Екатерины, одноклассников — как в воду канула. Какая милая странность, какое странное совпадение.
«Евгения Пустовая», — воззвал я к поисковику и получил список ссылок. Ткнув на первую, оказался на удаленной странице, кликнул по второй — попал в незнакомый дневник неизвестного мне блог-сервиса.
«Она ли?» — мелькнуло в голове, но взгляд уже наткнулся на узнаваемое фото. Евгения изучала меня с экрана, злобно прищурившись. Никогда не замечал подобного выражения на ее лице. Рваная косая челка скрывала ярко накрашенные глаза (за такой макияж мгновенно выгнали бы из школы), ногти, намазюканные дегтем, оставили на щеке три царапины. То ли нарисованные для съемки, то ли реальные.
Но это определенно Евгения, сложно перепутать, с первого класса дружим.
Последняя запись, сделанная шесть дней назад, привлекла внимание жирным шрифтом:
Айда на наше место?!
И куча смайлов в комментариях.
«Не вопрос».
«Кул».
«Йес».
«Окей, сегодня в семь».
Я не совсем понял, что означают некоторые слова.
«Женька – курица», — написала одна из невоспитанных девиц и прилепила рядом смеющегося желтого колобка.
— Е-ка-те-ри-на Сви-ри-сте-ло-ва, — по слогам прочитал я от волнения и сжал ладони в кулаки.
Кажется, я заснул за компьютером, чего со мной никогда не случалось. Ущипнув себя за бедро, понял, что бодрствую, и вернулся на самый верх страницы. Незнакомое словечко «кул» настрочил некий Семен Безъязычный, а «йес» настучал по клавиатуре — разве такое возможно? — Константин Смирнов.
Курсор метался по экрану, точно ему подпалили хвост, я придвинулся к монитору так близко, как позволяла техника безопасности, и вчитался внимательнее. Восторженные комментарии тянулись вереницей слов и вдруг оборвались на иконке зажженной свечи.
«Катюх, что случилось у вас?» — спрашивал Арсений из параллельного класса, подписанный как Сеня Земский.
«Кать?» — и ряд вопросительных смайлов.
«Костя, блин. Вы где все пропали?»
«В школе все объясню», — ответил кто-то от его имени всего три дня назад.
«Светлая память», — приписали ниже и насыпали еще несколько страниц, безоговорочно подтверждающих — с Евгенией случилось непоправимое.
Смерть даже у нас в Городе, в нашем любимом, надежном городе, никто не отменял.
Я опрокинул стул, бросился к сотовому, забыв свернуть окно, и набрал номер Екатерины.
***
— Ты думаешь, это чья-то шутка? — с надеждой прошептала Катенька, обняв меня прямо с порога.
— Посмотри сама, — хотелось стоять так целую вечность, но сердце колотилось как бешеное, призывая действовать. Я провел Катеньку к компьютеру и усадил за монитор. — Это ведь мы, наши имена, наши лица, но мы так никогда не говорим. И в блоге я не был года три.
— Я даже больше… — она задумчиво покрутила колесико мышки. — Место жительства: Восьмипалатинск.
Мы как по команде сунулись к экрану, чуть не столкнувшись лбами. Действительно, Восьмипалатинск.
— Так значит, не мы, да? — я чувствовал себя маленьким-маленьким, хотя на голову возвышался над Екатериной.
— Какова вероятность, что на другом конце земли живут люди с нашими именами? Тоже вместе учатся и тоже дружат? Прямо как в сказке.
— Мария Степановна сказала бы, что вероятность стремится к нулю.
— Я и без Марии Степановны знаю, что это ерунда, — наморщила она нос и распустила волосы, до жути напомнив невоспитанную девицу на фотографии.
— Если бы не одно «но» — листовка с обещаниями Котенькина.
— Я считаю, что ты излишне зациклен на этой брошюре, — отчеканила она и поджала губы.
— Я просто волнуюсь за Евгению. Она ведь не могла исчезнуть бесследно, и родители ничего не знают, сами в растерянности, — я присел на край стола, чего никогда не делал, закрыл лицо руками и с силой провел по щекам до подбородка.
— Прости.
Сначала Катенька оказалась слишком близко, и ее волосы легко коснулись моего плеча, а потом она сама поцеловала меня. Комнату встряхнуло, безделушки звякнули на полках и тут же замерли, когда Катенька отстранилась, опустив глаза. Я не знал, что сказать, и заерзал на месте.
— Ты тоже любишь фруктовые карамельки?
Ну да, кивнул я, готов грызть их все время, но это вредно.
Не сговариваясь, мы вышли из комнаты, и я снял с вешалки ключи от отцовской машины. Надо было ехать к стеле.
— Что мы надеемся здесь найти? — улыбнулась Катенька, завернувшись поплотнее в куртку. Стойкое ощущение, что она, как и я, приехала сюда не за подругой, не покидало меня.
— Брошюрку я нашел здесь, значит, если исчезновение Евгении как-то связано с ней, то концы стоит искать поблизости.
— А если не связано? — она не верила в совпадения.
— А если не связано… — я распахнул пальто и прижал ее к себе, укрывая полами нас обоих. — То мы будем искать в другом месте. Уже завтра.
Я смотрел в светлые глаза Катеньки и видел девочку с учебником алгебры. Мария Степановна говорила, что больше четверки у Катеньки по стереометрии никогда не будет, потому что у нее нет пространственного мышления. Вернее, оно плохо развито. Екатерина путала две плоскости, а в трех вообще ничего не понимала. Возможно, это и стало причиной ее неверия в мою теорию. Учитель литературы Николай Феоктистович обычно со вздохом сажал Катеньку на место и бормотал что-то про бедную фантазию или скудное воображение.
— Прошу вас оставаться на месте и следовать за мной.
Я отметил про себя, что сделать и то, и другое одновременно невозможно, но проглотил замечание, потому что узнал голос. Полицейский, верно, установил круглосуточное дежурство. Минимальный уровень преступности в городе позволял такую роскошь — не догнал в прошлый раз, поймает сегодня.
Главное, дать возможность Катеньке уехать.
— Мы поняли вас, — я медленно развернулся. — Прошу не применять никаких санкций.
— Это тот же самый?
— Как только я дам сигнал, беги к машине.
— А ты?
— О чем вы там шепчетесь? Именем закона…
К слову, я ни разу не видел сборник законов нашего Города. Его нет ни в одной библиотеке, а может, и в природе его нет.
— Сейчас!
Мы бросились в разные стороны, и полицейский на мгновение замер, выбирая, за кем погнаться. Как я рассчитывал, выбрал он меня. Стрелять служители закона права не имели, как в детских играх, описанных в старинных заморских сказках. Могли только коснуться тебя и крикнуть — попался! Вот тогда да, тогда ты проиграл, а до того момента успевай пятками сверкать. Я пронесся вдоль стены в поисках лестницы. Марк Генрихович рассказывал, что при возведении стены строители все же предусмотрели возможность покинуть Город. Привилегией мог воспользоваться мэр либо его помощник, но Котенькин, судя по всему, не испытывал такого желания. Завидев перекладины-ступеньки, я оглянулся, чтобы убедиться в безопасности Катеньки (машина мигнула фарами и исчезла из вида) и полез наверх, сдирая ладони в кровь. Ничего, когда я вернусь, чудесное лекарство поможет. Лестница казалась бесконечной, а дыхание полицейского — слишком громким, но я терпел и лез все выше и выше, пока не достиг самих облаков.
Облака, вопреки моим представлениям, состояли не из пара, а из поролона. Они крепились к железным прутьям, а те в свою очередь уходили в стену.
То есть понимаете, да? Понимаете ведь? Понимаете? А?
Обман. До облаков не дотянуться.
Мне чудилось, что я падаю вниз, в глубокую воронку, а дна у нее нет.
Я заглянул на другую сторону, но не увидел пропасти, лишь грязную дорожную змею, уводящую в темноту. Ноги утопли в грязи по самую щиколотку, по спине побежал противный холодок, словно ватку смочили в спирте и провели по позвоночнику.
«ВОСЬМИПАЛАТИНСК», — гостеприимно встретили меня высокие каменные буквы. Наверное, жители города любят фотографироваться на их фоне.
Вот ведь какой казус. Город номер восемь украл у кого-то название. Помню, папа говорил, что в городах с четными номерами живут нечестные люди.
Я махнул проезжающей машине. Сейчас остановится вежливый водитель и довезет меня до города. Ну и дороги у них здесь…
Машина промчалась мимо, обрызгав грязью.
А может, Восьмипалатинск не такой уж и гостеприимный.
Одинаковые высотки тянулись к небу, как чахлые деревья к свету. Темные окна пялились друг на друга, а люди, живущие в квартирах, задергивали шторы, чтобы ни на кого не смотреть. Машины стояли в очереди к светофору, пешеходы кое-как перебегали дорогу на красный свет, и я в одиночестве ждал зеленого.
Школа один в один с нашей была открыта нараспашку и выплевывала учеников, как автомат с игрушками — нажимаешь на кнопку, и он выдает тебе сувенир.
— Сми-и-ирнов! — прогнусавил женский голос. — Яви-и-ился, голубчик, хде только шастал. Прилично оделся, и на том спасибо, в класс-то иди давай, уроки давно идут, ты бы еще после шестого урока приперся, тьфу, — пожилая женщина в рваном платке сложила морщинистые руки на груди и уткнулась в газету.
— Вы меня с кем-то пута…
— Костян! — меня схватили за руку. — Ты ж вроде в другой город переехал! Математичка пасть рвет, предков твоих вызывать хочет. Ну мы ее и обрадовали, что твою рожу она больше не увидит…
— Она у вас увлекается спиритизмом? — вроде бы учитель, уважаемый человек, и такая ересь. Зачем ей мои предки?
— Ты с кровати упал, что ли? Ты чего так вырядился? Праздник какой? — Семен жевал жвачку и сплевывал на пол, не стесняясь проходивших мимо преподавателей.
— Семен, тебе нехорошо?
— Это тебе нехорошо, — заржал тот, некрасиво раскрыв рот. — Чем закинулся? Где взял и почему не поделился?
— Екатерина здесь? — виски вспухли, как воспаленные нарывы.
— Катюха? Ну а куда денется, здесь, курит с девками, пока директриса не запалила.
Кажется, я на другом конце земли, где все называют друг друга неполными именами. Кто бы мог подумать, что конец земли совсем недалеко от Города.
— А-а-а, я понял, чего ты понты эти напялил, — Семен подцепил пальцем лацканы моего пиджака, — хочешь паньком прикинуться, чтобы менты не подкопались, агась? Да ты не дрейфь, мы вне подозрений, чо ты. Сама Женька того самого, сама, никто ее не толкал.
Я проглотил свое «переведи на русский, пожалуйста» и осторожно ответил:
— Куда не толкал?
— Ну, с моста. Сама утопла, экспертиза подтвердила, все дела. Несчастный случай, слезы, трагедия, — кривлялся Семен. — А тебе Катька давно давала? Ты замороченный какой-то, расслабился бы. Курить есть? — и в ответ на мое молчание добавил: — Сегодня в девять на нашем месте. Не забудь и не проспи. И не нажирайся до того как, — назидательно закончил Семен, задрав штанину и почесав ногу.
Кушать мне в любом случае не хотелось.
Некая Евгения Пустовая утонула неделю назад, о чем я прочитал в ее блоге, а Семен сейчас подтвердил. Куда делась наша подруга Евгения, я так и не выяснил.
— Смирнов! — я вздрогнул. — Ты собираешься сдавать мне неправильные глаголы или нет? У тебя два за четверть выходит, — объявила Елизавета Сергеевна, вырастая передо мной из-под земли.
— Конечно, — голова машинально кивнула, и меня повели по длинному коридору.
Копия нашей школы. Наши учителя, чуть менее вежливые, но это они, черт побери. Я мысленно отругал себя за неподобающее выражение и уставился на Елизавету Сергеевну.
— Ну, Смирнов, я называю глагол на русском, ты мне возвращаешь три формы, понял?
Понял.
А давайте… давайте я вам называю волнующую меня невероятность, а вы мне возвращаете объяснение, а?
Язык сам называл слова, давая мне время подумать. Мозг отказывался действовать и притворился спящим, не реагируя на мои понукания. В городе номер восемь жили нечестные люди, творившие странные вещи. Вещи не поддавались объяснению, а люди все продолжали их вытворять.
— Шпаргалку давай сюда! — рявкнула Елизавета Сергеевна. — Я тут в игрушки с тобой играть не собираюсь.
— У меня нет шпаргалок, — спокойно ответил я. В Городе запрещены шпаргалки как средство обмана учителей, не привык их писать.
Меня обыскали и отпустили с обещанием проверить знания еще раз на следующем уроке. На следующий урок я не собирался, дав себе зарок вернуться в Город, как только выясню что-нибудь про Евгению.
— Лизке-англичанке опять зарплату недодали, — щелкнул языком Семен, появляясь из воздуха как фантом. Иногда мне чудилось, что он и есть бесплотный дух, спрятанный настоящим Семеном в городе номер восемь.
— Зарплату?
— Ну да, денежку, бабло, Костян, мани, соображаешь? Думаешь, она за «спасибо» работает?
Ну как же, на благо Города, нет?
Я почти не удивился, обнаружив в магазине бумажки с цифрами. Ценники, кажется, называли их в детских книгах. Деньги я ни разу в руках не держал и вполне обходился без них.
«Сегодня в три часа дня потерпел крушение Боинг, совершавший рейс… — слова медленно сочились из решетчатых динамиков плохо настроенного радио. —
В среду циклон переместится на юг и принесет дождь со снегом. Возможен шквальный ветер… Афанасий Котенькин…»
— Сделайте, пожалуйста, погромче, — я подозвал консультанта и бонусом к годному звуку получил презрительный взгляд.
«…избранный во вторник мэром Восьмипалатинска, начал исполнение предвыборных обещаний. Он снизил зарплаты и повысил цены, начал избавляться от дорог и ремонтировать идиотов».
Мир, смахивающий на одну большую шутку, на масштабный фокус, на сценарий, разыгранный по ролям, вертелся вокруг меня и кружил голову. Он смеялся надо мной, тыкал пальцем в пупок и снова заливался, когда я сгибался пополам.
Котенькин все перепутал, а может, специально ввел избирателей в заблуждение. Он мог, его открытое лицо так и сочилось хитростью. Раньше я не замечал таких мелочей.
Ровно полдевятого я вышел из магазина и побрел по грязной дороге туда, откуда прибыл в Восьмипалатинск. Толкали со всех сторон, не извиняясь, пока я плелся по центральной магистрали, ругались сквозь зубы, и кто их только воспитывал. Я начинал привыкать. По наитию нашел высокие буквы, дышащие на меня холодом, и прислонился к одной из них. Кажется, к букве «П». Окажись «нашим» другое место, я бы сильно удивился.
— Костя, ты?
Меня никто и никогда не называл Костей, даже мама с папой обращались «Константин», но Катеньке простительно, я не обиделся.
— Ека… Катя, — выдохнул я, ощутив теплые ладони на своих плечах. В темноте я едва различал ее очертания, но чувствовал дыхание и прикосновения.
— Костя, мне страшно.
— Не бойся, — не помню, кому я адресовал слова, но скорее своим коленкам, чем Кате. Дрожащим коленкам.
— Я видела Женьку, — всхлипнула Катенька и мокрой от слез щекой прижалась к моей шее. — Сегодня я видела Женьку, хотя мы же зарыли ее три дня назад, представляешь? Я схожу с ума?
«Ты застрахована от сумасшествия», — чуть не ляпнул я, но вовремя прикусил язык. Кажется, здесь страховка не действует. В городе номер восемь вообще не действуют законы нашего Города.
— Где ты ее видела?
— Женька хочет нам отомстить, — Катенька прикусила губу, и та тут же вспухла.
— За что? — я встряхнул ее за плечи.
— За то, что никто из нас не подал ей руку, когда она сорвалась с моста.
По голове огрели кувалдой. Жар потек по затылку, по спине, ноги горели, словно кровь мгновенно вскипела в жилах. «Правда девятого сорта» захлебнется от восторга, заслышав такую новость. Несомненно, цензура подточит материал, но журналисты определенное удовольствие получат, рисуя красочную картинку. Небольшая заметка:
«Евгения Пустовая, ученица одиннадцатого класса, сорвалась со скользкого моста в пятницу вечером. Не получив помощи ни от одного из друзей, девушка ушла под воду и была обнаружена мертвой в субботу утром»
превратится в сухие строчки:
«Евгения Пустовая, тело которой обнаружили утром субботы, погибла в результате несчастного случая.
и спокойный мир с хорошими новостями вернется на место.
— А мы разве не подали?
Катя помотала головой и высморкалась в платок.
— Сложно представить, правда, Константин? Сложно представить, что за пределами Города люди терпеть друг друга не могут. Зато они живые, и в этом есть определенный плюс. — Евгения обнимала букву «О», гладила ее, скорее по привычке, и наблюдала за нами.
— Евгения? Ты жива, слава богу…
— В каком-то смысле да, я жива. Женька Пустовая из Восьмипалатинска погибла, это факт, а мне-то что сделается.
— Мы же волновались, мы искали тебя, мы…
— …хотели потрахаться в отцовской машине, но полицейский помешал.
Я подавился звуками, будто они были пылью, закашлялся и выпучил глаза. Прямо чувствовал, как глаза вываливаются из глазниц.
Катенька глотала воздух, как рыба без воды, и не могла выдавить ни звука.
— Я специально спустился сюда, чтобы найти тебя, — оправдывать меня не учили, знание само пришло.
— Или поднялся сюда, правда? Все зависит от того, с какой стороны посмотреть и как воспринять.
— Ты разве не хочешь вернуться? — вопрос я задал для того, чтобы услышать очевидный ответ.
— Не-а, мне и здесь хорошо.
Она резко развернулась на каблуках и ушла во тьму. Как будто темнота была черным куском ваты: Евгения раздвинула ее, а потом аккуратно слепила две части обратно.
— Кстати, Котенькин наш хитрожопый педрила, — добавила она из темноты. — Он и в девятом Городе все перепутал, так что, когда вернешься, будь осторожен. Кофе на работе твоего отца может оказаться слишком горячим. Ну, и прочие катастрофы, — Евгения тонко захихикала. — Бывай, Константин.
— Прощай? — полувопросительно произнес я.
— А. — Евгения вновь вышла на свет. — Эту я забираю, — она схватила Катеньку за руку и потащила прочь от меня. — Ей необязательно знать про Город.
— А если я не захочу возвращаться?
— Захочешь. В Восьмипалатинске часто болеют, ремонтируют идиотов и нечего жрать. Но мне нравятся эти… как их… чуваки, которые не стесняются признаться, что им на тебя срать. Или что ты их бесишь.
— Евгения, следи за языком, пожалуйста.
— А еще, — шепнула она, поманив меня ближе, — отсюда сложно выбраться. Затягивает, знаешь ли, как в болото.
Женька порывисто обняла меня и оттолкнула, приказывая убираться, уводя безмолвную, безвольную Катеньку за холодные буквы.
Стена вроде бы стала чуть выше и немного шире. Я, оглядевшись по сторонам, поплевал на ладони, уцепился за нижнюю перекладину и подтянулся на руках. Лестница, увитая скользким мхом, уходила из-под ног, но я держался крепко, страшился сорваться. Пот заливал глаза, мышцы болели, перекрученные от напряжения. Едва дотянувшись до поролоновых облаков, поранился о железные прутья, но плюнул на тупую боль. Главное — добрался, оседлал стену и перевел дыхание, промокнул лоб рукавом.
Вдали просыпался наш Город, совсем близко заснул Восьмипалатинск.
Я долго сидел между ними, раздумывая над словами Евгении. А к обеду спустился вниз.
Конец 