Alea iacta est

Пролог

Ничего не бодрило с утра так, как ледяной душ. Холодная вода моментально смывала остатки сна, еще и поддерживая мнимую легенду о здоровом образе жизни, которую наплели в одной из последних статей. Какое, к черту, здоровье, когда ты ложишься в четыре, встаешь в семь, а потом чаша кофе, репетиция, студия, натянутая улыбка, очередной концерт, вечеринка после, а потом все по новой? Она и не помнила, когда в последний раз разговаривала с сестрой, ужинала дома, а не с очередным ухажером в таком ресторане и на такую сумму, что можно было бы скупить половину самого бедного Двенадцатого Дистрикта.

Ее зовут Китнисс Эвердин, но ее чаще называют Огненной девушкой. Вот уже семнадцать лет, как она живет в Капитолии и десять с тех пор, как она взошла на сцену. Смуглая кожа, глаза цвета грозы и темные длинные волосы выделяют ее из пестрой толпы разодетых клоунов еще сильнее, чем ее потрясающий голос.

Хотя, сказать, что она стала известной десять лет назад было бы ошибкой. Кто же не знал знаменитого Троя Эвердина - статного красавца, покорившего тысячи людей по всей стране своим восхитительным талантом к пению? Вся страна с умилением наблюдала, как он и его жена, Эль Эвердин, растили маленькую Китнисс, развивая в девочке врожденный талант к музыке. Первая маленькая партия на концерте отца моментально позволила всем газетчикам дружно затрубить: «Китнисс Эвердин продолжит дело своего Троя». И плевать, что испуганная девочка разрыдалась, так и не допев номера.

От его второй дочери, поразительно непохожей на старшую девочку, ожидали такого же успеха в плане пения. На удивление всей страны, Примроуз не обладала потрясающим голосом отца, но зато ловкостью и терпением матери, талантливой в медицине, была наделена сполна. Старшая Китнисс отдала бы все на свете, лишь бы не проводить столько времени возле фортепиано – младшую оставили в покое: ждали, пока подрастет. Ненависть к музыке с каждым годом становилась все сильнее, но вдруг исчезла после гибели отца.

Трагедию семьи Эвердин оплакивали, кажется, все. Страшная авария на Шахте в Двенадцатом, куда отец большой семьи прибыл с благотворительным концертом, заставила пятнадцатилетнюю Китнисс пересмотреть приоритеты и понять, наконец, то, что пытался вдолбить в нее Трой столько лет: музыка помогает выражать чувства.

Первый альбом, посвященный усопшему родителю, принес не только огромные деньги, в которых она особенно-то и не нуждалась, но и достаточно широкую известность, чтобы за право наблюдать за девушкой начали бороться популярные продюсеры. Но, услышав четкое «Нет!» сначала от Эль Эвердин, потом от близкого друга семьи, фантастически талантливого стилиста Цинны, а потом и от самой Китнисс, все были порядком ошарашены.

Учась вертеться в сложном мире шоу-бизнеса, девочка опиралась на наставления отца, которые почему-то четко врезались в память, и на советы того же Цинны. Быстро набирая популярность и покорив сердце, казалось, всех юношей Панема, Китнисс старалась оставаться самой собой.

Получалось не очень – порой приходилось переступать через принципы, чтобы добиться успеха, сдерживать все свои желания и эмоции, чтобы не стать звездой какого-нибудь скандала. Но нельзя было становится нелюдимой – не оценили бы, и слава, которая досталась огромным трудом, ускользнула бы из рук, больно оцарапав напоследок, как глупый кот ее младшей сестры.

На самом деле, не очень-то и хотелось быть такой популярной, но заниматься больше было катастрофически нечем. Школу пришлось окончить на несколько лет раньше, чтобы посвятить себя музыке, мать все время пропадала в своей больнице, а сестра все еще продолжала учиться.

Стараясь не потерять себя в этой пучине лицемерия, вечного недовольства и разврата, Китнисс Эвердин даже смогла завести более или менее верных друзей. Конечно, была огромная толпа людей, которые сопровождали ее всегда и везде, но она меняла круг общения как перчатки, ни разу не позволяя вернуться тому, кто уже был к ней приближен.

Как ни странно, друзья оказывались совсем не ее круга общения. В большинстве случаев, победителями. Финник Одейр, Джоанна Мейсон, Лайм Найт и даже пожилая Мэгз привлекали Китнисс куда сильнее, чем толпа попугаев из родного Капитолия. Хотя порой она их и не понимала, общаться с ними было куда приятнее. Они в чем-то понимали ее, знакомые с ощущением разбитости внутри, которое вдруг возникло у Китнисс после смерти отца. Шутки, дурацкие приколы, частые смс-ки с веселыми смайликами заполняли маленькие прорехи в душе, почему-то не прикасаясь к кровоточащей ране на самом сердце.

Она была уверена, что теперь никогда никого не полюбит так же сильно, как любила своего отца. Недоверие к людям, основывающееся в основном на поведении соотечественников, почему-то становилось все сильнее. Китнисс Эвердин никого не подпускает к себе ближе, чем на расстояние вытянутой руки, не позволяя людям надолго оставаться в своей жизни, чтобы потом опять не было так больно.

С удивительной быстротой она обрела все, что досталось ее отцу с таким трудом. Теперь стараться-то особо не приходилось – жизнь подминала под себя, принося новые разочарования и сожаления, внутри все болело так же сильно, как и два года назад, поэтому тем для песен было бесконечно много. Новый альбом раз в год, несколько выступлений и страшное желание покончить со всем этим: сбежать, спрятаться, чтобы не видеть всего, что происходит вокруг нее. Смотреть, как Капитолийцы обжираются до смерти, при этом каждый год снова и снова наблюдая, как тощие мальчишки и девчонки из самых бедных районов – Десятого, Одиннадцатого и Двенадцатого каждый год умирают от рук жестоких машин-убийц из Первого и Второго.

В такие моменты Китнисс Эвердин испытывала ужасный стыд, хотя ни в чем была не виновата. Кроме одного – она родилась в Капитолии. И за это ее уже можно было ненавидеть.

Стараясь хоть как-то загладить свою вину, хотя она была вовсе не ее, Китнисс Эвердин каждый год становится спонсором какого-нибудь парня или девушки. Без разбора. Кого станет по-настоящему жалко. Кто сильнее западет в душу. Это хоть чуть-чуть утоляло ноющую боль и недовольство совести. Какая разница, кому помогать? У них никогда нет шансов.

Глядя на себя в зеркало, она с удивлением замечает, что на круги под глазами она изведет совсем немного косметики: красится с утра ей совсем не нравилось. Поэтому Китнисс Эвердин просто собирает волосы в хвост, бросая взгляд на настенный простенький календарь, такой не свойственный Капитолийке, и отмечает, что до Жатвы осталось всего двадцать четыре часа. Мысленно прикидывая количество нулей на счете в банке, она готовится делать выбор и в очередной раз смириться со смертью подопечного. Ведь на Играх ничего никогда не меняется.