Глава 1Она была уродлива. Уродлива во всех отношениях. Осознавая свою уродливость, она, между тем, ничего не делала для того, чтобы на нее было хотя бы не так больно смотреть. Она ненавидела зеркала, страшилась их, как болезнь, имя которой стало и ее именем. В качестве зеркал она признавала лишь Ее глаза.
Она была миленькой. Хорошенькой. Сущим ангелом. Ею любовались, к ней постоянно тянулись руки, в попытке погладить ее светлые волосы, пахнущие полевыми травами. Она излучала свет, тепло и нежность. Она не боялась зеркал. Ее глаза были зеркалами для Нее.
Она была пацанкой. Рубаха-парень, настоящая оторва, язва и головная боль воспитателей. Она курила, сплевывала на пол, громко отхаркиваясь. Носила тяжеленные «гады», которые снимала редко, а если и снимала, то все вокруг задыхались от запаха. Она дружила с парнями и практически все время проводила с ними: играла в футбол, в «очко», соревновалась в подтягивании…
Она была нежной, хрупкой девочкой. По утрам, в тишине, расчесывала длинные волосы, насвистывая себе под нос. К тому времени в комнате уже не оставалось никого: все уходили на завтрак. Девочки обходили ее стороной, а мальчишки только и могли, что дергать за волосы, в жалкой попытке поймать ее взгляд — говорили, что она не с этой планеты.
Ее звали Чýма. До омерзительного тощая, угловатая, высокая, но сильная, она была грозой девочек и некоронованным Вожаком. Она видела мир сквозь заборчатую жидкую челку, которая помогала ей верить в то, что все, что она видит — находится в клетке, и лишь она одна вне ее. Что лишь она свободна. Ее длинные узловатые пальцы мозолистых рук со сбитыми в кровь костяшками умело управлялись с отмычками, которые она сделала под все типы замков их корпуса.
Ее звали Снéга. Она часто боялась. Боялась гнева соседок, боялась заболеть, наступив в лужу, боялась вызвать гнев воспитателей, которые находили в ней козла отпущения. Она боялась кошек, которые заполонили двор, боялась собак, которых приводили мальчишки, боялась грозы и молний. Боялась, что Чума однажды уйдет и никогда больше не вернется, не защитит от грома, от шипящих, капающих ядом девочек, завидующих ей…
Она называла Ее Снежкой.
Она называла Ее Чумкой.
Когда Она приходила, Чума закалывала челку наверх, отчего открывался вид на ее густые, почти сросшиеся на переносице брови. Так она могла видеть Снежку полностью, и представлять, будто и она с ней вместе по ту сторону решетки. Она оберегала Снежку до переломанных костей и разорванных голосовых связок. Она рвала и метала, царапалась когтями, кусалась до крови, рычала и скалилась, плевалась ядом. Она готова была защищать Ее «до». Но порой эгоистичное желание свободы одерживало верх, и тогда она исчезала из детдома, оставляя Снежку. Порой на несколько дней.
Она всегда прощала Чуму. И понимала. Заклеивала, заштопывала, забинтовывала, прижигала ее раны, успокаивала, когда злая, побитая сука возвращалась с очередной случки. Снежке не нужны были слова. Она лишь тихо улыбалась, зная, что никогда не сможет Ее остановить. И Снеге не нужны были подарки, которые приносила ей Чума с улиц. Зачастую, конечно, «драгоценности» Чумы были таковыми лишь для нее одной: шапочка из фольги, сломанная губная гармошка, туфли на несколько размеров больше, но иногда и среди них были занятные вещицы. Когда же вернувшаяся засыпала беспокойными снами, Снега уходила на кухню и готовила оживляющий бульон, который неизменно поднимал Чуму на ноги.
Иногда Чуме устраивали «день красоты», когда Снега начинала красить ей ногти, выщипывать брови, мыть спутанные темные волосы, намазывать на лицо какую-то дрянь, но уже на следующий день все ее старания шли кошке под хвост.
Она не находила Чуму отвратительно уродливой.
Она считала Снегу красивой, но никогда не признавалась ей в этом.
С Чумкой она, боящаяся всего и всегда, не боялась ничего. Страх съедал сам себя, пораженный, трусливый, стоило долговязой лишь появиться на горизонте. Чума, не осознавая, лишила Снегу не только врагов, но и друзей.
Чума боялась только одного — чувств. Эмоций. Таких как любовь, нежность, верность, преданность. А еще она до дрожи боялась причинить Снежке боль, хотя прекрасно знала, что делает это каждый раз, когда уходит. У нее не было друзей, кроме Снежки. Глупых мальчишек нельзя было воспринимать за друзей.
Однажды она осмелилась — просто так — поцеловать Чуму в щеку.
Однажды она, ощутив на своей щеке поцелуй, и не понимая, что произошло, ударила Снежку в плечо. Она не хотела — это вышло рефлекторно.
Снежку от удара откинуло, и она неловко упала на пол. Но она не испугалась.
Чуме казалось, что ее сердце ушло в пятки.
Снежка рассмеялась. Впервые рассмеялась тогда. Лохматая, потирающая плечо, она заливисто смеялась. Смеялась ярче и теплее утреннего солнца жарким июлем, смеялась слаще липнущей к щекам и пальцам сахарной ваты, смеялась нежнее натурального шелка.
Сердце Чумы, успокоившись, вновь начало свой ход.
Она ощущала себя комфортно лишь в одиночестве на крыше — подальше от посторонних глаз. А еще лежа на коленях Чумы.
Комфортно она ощущала себя лишь тогда, когда прыскала ядом, ругалась трехэтажным матом, выводила воспитателей или раздавала оплеухи мальчишкам. А еще, когда Снега лежала на ее коленях.
Идея с дискотекой ей не нравилась с самого начала.
Идея с дискотекой привела ее в неимоверный восторг.
Нужно было каким-то образом достать новое платье.
Нужно было каким-то образом подсыпать в пыльные бутылки с настаивающейся у мальчишек бадягой слабительное.
Она не считала себя умной. Она редко думала о чем-то определенном, редко представляла себе жизнь за пределами детского дома, и совершенно точно не видела себя в объятиях мужчины. Впрочем, она даже не знала, как появляются на свет дети…
Она считала себя мудрой. Рассказывая по вечерам у костра небылицы непослушным младшим, она ощущала, с каким благоговением они впитывают ее слова, полные философских бредней и противоречивых изречений.
Порой ей стоило только подумать о Чуме, и она появлялась тут как тут.
Она пыталась занять себя и свои мысли хоть чем-то, все чаще сбегала на волю, слепо веря, что это хоть как-то поможет ей отвлечься от тревожных мыслей.
Она сплела для Чумы фенечку и легла с ней спать, думая о том, что за ночь наполнит украшение своим теплом. Фенечка стоила ей больших трудов: бисер был одной из местных валют, и достать его было совсем непросто, да и плести она не умела. Утром же фенечка была на полу. Разорванная.
Она была в ярости. В ярости в чистейшем ее проявлении. Она вывела всех этих потаскух в коридор. В одних трусах и майках. Стены вокруг пошли трещинами.
Снега плакала. Уже за своих соседок.
Чума не могла смотреть на слезы. Даже пускай это были слезы Снежки. Ее мутило.
Снежке пришлось убирать то, чем вывернуло Чуму.
Чума не верила, что ее стошнило из-за слез.
Она боялась возвращаться в кишащее змеями логово.
Она пообещала Снеге забрать ее к себе.
Она жила с ней в одной комнате.
Она исчезла из детдома. Вновь.
От страха она начала сходить с ума. Ей нужна была помощь. Ей нужна была Чумка.
Она вернулась. Она была беременна. Но теперь уже все позади – она избавилась от ребенка.
Ее больше не было в детдоме.
Ее больше не стало на земле.
